Повязанные

      Если бы его привязали к осиновому столбу в центре площади столицы, заставив каяться в грехах, Бронн бы ответил сразу: он никогда не любил богов.       Люди позади него часто шепчутся, мол, знаете, в его венах течёт кровь по цвету сравни злату, а Бронн этого и не отрицает. Кто послушает пьяных бродяг в трезвом уме? Эти отребья только и могут, что выдумывать небылицы за пинтой пива, сидя в душном грязном пабе и ковыряясь своими полугнилыми от разных болячек пальцами в зубах. Однако кровь у него и впрямь золотая: если её нацедить в бутылёк, то можно наблюдать как она мерцает на солнечном свете. Бронн давно понял, что если от него уйдет последний червонец, то он начнет платить кровью: людям-то всё равно, что блестит.       Так что да, он со всей этой божественной ересью связан, да что уж там — он сам является богом. Не то чтобы ему это нравится, но выбора-то и нет. Поэтому, как он считал последние несколько сотен лет, причин ненавидеть богов у него предостаточно. К примеру, его отец — Зевс. Такое и врагу, знаете, в приличном обществе не желают.       И вот он здесь, сошел с Олимпа с другими богами, чтобы прожигать жизнь в кругу смертных и себе подобных, ад здесь ещё решить бы, что хуже.       В лагере светает. Бронн, проходя мимо копошащихся ланнистеровских солдат, подбрасывает вверх монетку и, поймав её обратно в кулак, прячет в кармане своих грязных и потрепанных брюк. Их бы неплохо было сменить, но он предпочитает зашивать всё новые и новые дыры и потертости уже на старой и грязной ткани. Вот ещё, тратить деньги на шмотки. Он что, леди благородных кровей?       Холм, недалеко от разбитого лагеря, свободен и Бронн ускоряет шаг. С вершины открывается неплохой вид на окруженный Риверан. Оттуда видно и красно-золотые облачения солдат, и разбитые палатки, и осадные орудия.       Утреннее солнце неприятно жжет глаза даже богу, и Бронн морщится глядя на замок.       «Сдадутся, » — думает он, — «куда им ещё деваться.»       Он недовольно хмыкает и, открепляя флягу с пояса, падает на начавшую остывать после долгого лета землю. Бронн опирается руками о влажную от росы траву и, откупоривая флягу, делает глоток. Морщится. Эль, конечно, он купил дерьмовым.       — Ты мог бы нам помочь, — протягивает Джейми, поднимаясь к нему на холм и волоча в здоровой руке за собой меч.       — Как?       — Ты бог, — кивает Джейми, — мог бы убедить их, мог бы прорваться за стены и убить всех тарливских солдат. Мог бы сделать что-нибудь, вместо того, чтобы пачкать травой задницу.       Бронн пожимает плечами и, приложив ладонь козыркем к лбу, глядит на Ланнистера. Он почти закрывает собой весь солнечный диск, и тот рисует вокруг его головы тот самый золотой нимб, которые смертные любят так пихать на гравюры богам.       — Бог, — соглашается он, — но силы у меня иные.       — Ты быстр, — Джейми помалкивает пару минут, повернув голову вбок и смотря на своих солдат. — Сестра так говорила, — продолжает он, слегка нахмурившись.       — Афина тебе не сестра, — машет рукой Бронн. — Нет, её смертное тело тебе, конечно, сестрой является, но сама Афина, — он усмехается, — не смейся. А мне да, она сестрой является. Конечно, только в теории и по нашему папаше мудаку, но является.       Джейми шумно выдыхает и, обойдя Бронна, садится рядом с ним, откидывая свой красный плащ назад. Он смотрит на стены Риверена, задумываясь о чем-то своем. Бронна это не шибко волнует, но он все же протягивает Ланнистеру флягу, а то тот того гляди и пойдет что-нибудь глупое и героическое делать. Они, смертные, такое любят. Бронн их в этом так никогда и не поймёт.       — Её здесь зовут Серсея, — наконец-то говорит Джейми, поворачивая голову, чтобы посмотреть на Бронна, — не Афина. И все же она моя сестра, как и Тирион мой брат, как и Тайвин мне отец.       — Твое дело, но роднее тебе ни она, ни Аид не станет. Мы боги, парень, у нас нет генов. А запоминать их смертные имена такое себе, начинаешь быстро путаться. Твоя Серсея была и Висеньей, но эти тела приходят и распадаются, а Афиной она как была, так и останется.       Джейми выпрямляется.       — Она была Таргариен?       — Кем мы только не были. Она же Афина, сам понимаешь, ей нужны битвы и победы. Она живет этим.       — Так что? Она просто будет сидеть, когда девчонка с драконами прилетит? Как ты сейчас?       — Может не будет, — пожимает плечами Бронн, — может возьмет своё копье и проткнет этих ужасных ящериц.        — Тогда ты почему сидишь и ничего не делаешь?       — Я? Я за тобой присматриваю, мне сестра и Юнона это велели делать. А они женщины, знаешь, страшные. Ты-то, когда умрешь, попадешь к остальным павшим героям, а мне с ними ещё вечность прожигать.       Джейми фыркает. Он усмехается и трясет головой, из-за чего пара светлых отросших прядей падают на лицо.       — Тогда херово ты это делаешь, — он поднимает вверх свою правую руку с золочённым протезом. — А продолжишь сидеть, то меня наверное в Риверане убьют при штурме.       — Не убьют. Я общался с Мойрами. Я знаю твою смерть. Надеялся, что там хоть удивишь. Но нет. Мог бы что-нибудь другое сделать, что-нибудь получше. Думал, что Джейми Ланнистер хотя бы перед смертью не будет глупости совершать, но ты всегда остаешься верным себе и своим тупым поступкам.       Он смотрит на Джейми, тот задумчиво ковыряет носком ботинка землю.       — Да и потом, после всего того дерьма, что произошло, я бы не дал тебе здесь, — он машет рукой в сторону Риверана, — героически подохнуть. Ты мне все ещё должен замок. У всех моих-то замки есть, а у меня нет. Нечестно это как-то.       Джейми вскидывает голову и окидывает взглядом копошащихся внизу солдат. Отсюда несложно увидеть, как гаснут костры, как солдаты таскают оружие или тренируются.       — Ты со мной только ради замка?       Бронн хмурится. Кажется, давным давно он был лордом, вроде бы лордом Простора, он уже не помнит (та реинкарнация вышла не очень удачной). С замком и землями всегда было куча проблем, нужно было решать возникающие вопросы, урегулировать конфликты и править. Править ему никогда сильно не нравилось. Это была вотчина Геры, Зевса и остальных больших богов, ему же нравилась выпивка и золото.       Ему не нужен так замок, как он об этом кричит. Он мать вашу бог, у него по венам течет чистое золото, крови с небольшого пореза ему бы хватило, чтобы купить все Железные острова, что уж про замок. Он здесь даже не потому, что Афина сказала, что выгонит его с Олимпа на ближайшие семь веков, если с её смертным братом случится беда.       Бронн смотрит на Джейми и думает, что за этого ублюдка он и в Тартар спустился бы (а это, поверьте, место пренеприятное). Этот излишне самовлюбленный, вспыльчивый мудак, который так и норовит найти себе неприятности, как-то, до си пор не ясно как, стал уж очень важен.       Он чертов бог, может обежать весь Вестерос при желании за несколько минут, он может создавать новые миры, но вместо этого он за каким-то хером бегает за Джейми Ланнистером. Вместо того, чтобы пировать на Олимпе, он каждый день рискует своей жизнью (ну вообще-то нет, он же бог, но так, для пущего драматизма) и нянчится со светловолосым Ланиистером. И честно говоря, Бронн Черноводный, он же Гермес, честно не может понять, когда его божественная жизнь свернула не туда.       — Я с тобой ради замка и денег, — пожимает плечами он, отпивая ещё из фляги. — Мне так-то от жизни больше ничего не нужно.       Джейми фыркает и передергивает плечами, трясся головой.       «Не верит» — думает Бронн, — «Ну и черт с ним».       Джейми сидит рядом, смотря на Риверан, а потом все же — резко и неожиданно — вырывает флягу из рук, делая пару больших глотков.       — Мне-то не заливай, — хмыкает Ланнистер. — Вы же боги, вы на такие мелочи не размениваетесь. Если бы тебя волновали лишь замки, то ты бы бегал по Королевской Гавани за Серс, однако ты здесь.       — А может я и бегал, просто она мне крайне доходчиво все пояснила, что сделает со мной, просри я твою гребанную жизнь где-нибудь за мешок золота.       Бронн совершенно не хочет признавать ни себе, ни Джейми, ни уж тем более какому-либо ещё мудаку, что здесь он отнюдь не из-за личной выгоды. Что за Ланнистером он бегает верным псом не из-за золота или чего ещё. Кажется, что если он это признает, то небеса обрушатся, извергнется Ад и самые жуткие монстры выползут на поверхность. Нет уж, лучше тогда так: врать, юлить, с недовольной мордой идти следом за Ланнистером и похабно ухмыляться. Это он может делать со спокойной душой, и привычный ритм вещей не прекращается: боги остаются мудаками, наблюдая за тем, как люди все также разводят целые военные кампании по пустякам. Мир остается прежним.       Гермес остаётся прежним.       И всё его устраивает. Разве что приходится врать другим чуть чаще: «да, я пошел в Дорн, чтобы он не свалился к Аиду на голову раньше времени», «да, я всегда веду войско рядом с ним, чтобы если что вовремя предотвратить угрозу», «нет, мне просто некуда пойти, поэтому я везде таскаюсь за Джейми».       «Да и к тому же», — размышляет Бронн, — «это практически не ложь. Просто правда немного с другой точки зрения».       Ну, знаете, той точки зрения, когда ты пропускаешь через себя две бутылки хорошего дорнийского вина, три бессонные ночи и целое сражение в адски тяжелой броне под палящим солнцем: при таком раскладе все кажется абсолютно верным и нормальным. Для Бронна все продолжает выглядеть привычным, а кто он такой, чтобы менять эти устои.       Джейми ведет плечами, чуть качает головой и вытирает грязным плащом себе губы и подбородок, размазывая остатки эля по красной ткани. Он откидывается назад, опираясь на предплечья и чуть щурится, глядя на солнце, восходящее над Ривераном.       У Ланнистера в моменты раздумий (довольно редкие) залегает небольшая морщинка на лбу, а взгляд становится полностью отрешенным — Бронн в такие моменты борется с желанием его потрясти или крикнуть, уж больно Джейми походит на труп.       «Может, он так и помрет: порвется последняя извилина от мозговой деятельности» — кивает себе Бронн, не отворачиваясь от Ланнистера.       И все же, красивый сукин сын, как черт красивый, как артемидов брат. Порой кажется, что позови он Артемиду, то та и не отличит родного брата от Джейми: точенный профиль, золотые волосы и яркие зеленые глаза — чем тебе не Аполлон. Джейми — красивый — этого Гермес и не отрицает. А смотреть на профиль, пока Ланнистер не видит, это так, чтобы этой красотой налюбоваться, искусством ведь любуются, да?        Бронн видел многих красивых девушек: с тонкой талией, длинными шелковыми волосами и ногами, от которых взгляд не оторвать. Таких девушек хотелось, а если перепадало, то все парни из близлежащих деревень завидовали и смотрели восхищенно. Бронн видел много величественных женщин, на них смотришь и внутри все вопит от восхищения и страха, на таких только смотреть и остается, а то убьют еще одним словом. А ещё Бронн видел Джейми — Джейми хотелось во всех смыслах. Хотелось любоваться; хотелось скакать рядом с ним на коне, обгоняя периодически — отрываясь от него на несколько футов, чтобы потом неизменно вернуться; хотелось сражаться рядом с ним на одном поле; хотелось, чтобы он просто был, даже необязательно, чтобы рядом (хотя, конечно, рядом предпочтительнее).       — Ты, кстати, знал, что часть моих солдат думает, что мы спим друг с другом, — задумчиво бросает Джейми, сильнее жмурясь, — ну, прям спим, — решает он уточнить, — как они с трактирными девками, как мы с Сер-       Бронн машет рукой и морщится так, словно ему ткнули чем-то острым куда-то меж ребер.       — Нет, знаешь, про это ты лучше своим солдатам в очередном кабаке рассказывай, — скривился он, — мне как-то про Афину слушать не хочется.       Бронн замолкает. Про слухи, которые ходят среди солдат, он, конечно слышал. Такое сложно пропустить мимо ушей, особенно, когда стоит выйти только из шатра Джейми, как многие сразу взгляды опускают и принимаются делать вид, что чистят оружие, проверяют его исправность. Такое сложно не заметить, а вот игнорировать можно. И он весьма успешно игнорировал, хватает ему и того, что Афина порой смотрела хитро, так, не по-доброму. Ухмылялась чаще положенного, глядя на него с её земным братом. Бронн в такие моменты лишь больше сучился и язвил, передразнивая сестру.       Это задевало. Не оскорбляло, а именно задевало за живое, будто что-то личное доставали на поверхность и показывали всем. Бронну это не нравилось, хотелось спрятать обратно, куда-то поглубже, чтобы даже мерзкие старухи Мойры не нашли, чтобы было только его, гермесово. Бронну впервые хочется что-то для себя, что-то земное, что-то простое. Джейми был таким, был простым, земным, то, что Бронну хотелось цербером охранять, бросаясь на все, что угрожает его человеку.       Только человек не его и эта защита ему к Аиду сдалась. Он же Ланнистер, лев, лучший из лучших — сам справится. Всегда справлялся. Вон, даже у Старков в плену выжил (ну, а то, что его Юнона до Красного Замка живым дотащила, все решают не замечать), Бронн ему и не нужен. И вот от этого — от этой ланнистеровской излишней самоуверенности в своей неубиваемости — сводит зубы. Хочется встряхнуть хорошенько и закричать так, чтобы дошло: что же ты творишь, идиот?!       А этому идиоту всё равно, что за него волнуются, переживают. Он словно назло Бронну, будто бы проверяя правда ли у богов такие крепкие нервы, как об этом говорят, бросается грудью на амбразуру с поводом и без — отправляется в Дорн в одиночку, хамит и угрожает почти каждому, рискует собой. У Бронна от этого волосы дыбом встают и появляется желание раненным волком выть. Он уже задолбался каждый алтарь Аида заваливать дарами, лишь бы дражайший дядя оттягивал момент смерти Джейми как можно дольше, если такое, кончено, возможно.       А Мойры все так же мерзко смеются у себя в подземельях натягивая золотую нить жизни Ланнистера все сильнее с каждым днем. И когда Бронн вспоминает про то, что скоро, вот ещё чуть-чуть и те перережут её, становится раздражительней (ещё больше обычного). Ходит по лагерю, волком глядя на каждого, срываясь на солдат, что суетятся под ногами, а Джейми лишь хмурится, смотря своими невозможными зелёными глазами. До чего же красивый сукин сын, красивый. Вокруг него столько девок крутится, да и не только девок, вон брат той девчонки из Простора тоже на него засматривался, когда думал, что не видят (а Бронн видел, у него вообще есть особенность все, что Ланнистера касается, подмечать. Болезнь видимо какая-та людская, подцепил у кого-то, как и чувства эти бесполезные). А Ланнистер никого не видит, сидит временами за кружкой эля и говорит, что не нужен никому, да смотрит своими невозможными глазами на Афину. Бронну почему-то в такие моменты хочется обежать всю землю, как раньше делал и спрятаться где-нибудь высоко в горах, куда даже ящерицы эти не летают, чтобы сидеть в потемках и ненавидеть сестру, отца и Джейми. Сестру и Зевса за все их хорошие поступки, а Джейми так, чтобы было, чтобы не чувствовал себя обделённым.       — Твои солдаты много о чем болтают. Я слышал, что часть из них верит, что у младшей девчонки Старков вместо волос комок змей, а от взгляда камнем становятся.       Джейми задумчиво чешет затылок.       — Я видел её пару лет назад, — он поджимает губы и вскидывает брови, — у неё вполне могли отрасти и змеи, и появится этот взгляд. Это же Арья, — взмахивает рукой, словно это всё объясняет.       Бронн смотрит на него и хмыкает, проводя пятёрней по сальным волосам и забирая у Ланнистера свою флгягу. Он прикрывает глаза и думает, открой он их сейчас — вновь окажется там среди облаков под самым солнцем на Олимпе. Один. Без Ланнистера. И вот кажется здесь и сейчас он понимает, что нет, без Ланнистера не хочет. Не хочет возвращаться к золочённым тронам, бродить по шикарным залам, вообще ничего не хочется. Хочется прижаться щекой к разгоряченному металлу, хочется прижать ближе, хочется чувствовать, что Джейми здесь, что рядом. И плевать как там будет смотреть Афина, плевать на сальные шутки Ареса и неодобрительный взгляд отца. Плевать, зато Джейми рядом будет. Будет, конечно, глупости делать, но зато и смотреть своими невозможными глазами, смотреть и его — бронновы — раны обрабатывать будет. А ради этого, знаете ли, и всё остальное потерпеть можно будет, решает сам для себя Бронн.       — Важен ты для меня, сучёныш, — чешет нос он, кладя руки на колени и отворачиваясь. — Важен, — подчеркивает он. — Я за тобой как это, — взмахивает он рукой, — Орфей за Эвридикой. Подохнешь, а я ведь за тобой и в подземное царство спущусь — а не только в Дорн попрусь — буду умолять Аида и Персефону, чтобы они мне тебя вернули. Все там переверну, но тебя вытащу на свет божий, чтобы ты дальше мне нервы портил.       — Ты же говорил, что знаешь, как я умру, — еле слышно вставляет Джейми, словно и не хочет его прерывать.       — Знаю, — качает головой, соглашаясь, — но это тупо, очень тупо, я тогда с Афиной вместе неделю пил. Она сказала, что ты идиот. Трижды.       А Джейми смотрит, чуть хмурясь, щуря глаза, глядя на Бронна. Думает там себе о своем, надумывает лишнее.       — А замки? — находится Ланнистер спустя время. Словно только это единственное, что он вынес из всего этого литого чувствами монолога (Бронн так последний раз заходился давно, тогда ещё Валирия целая стояла).       — А замки, — он выдыхает, глядя на стены Риверана. — А замки подождут.       Гермес выдыхает и смотрит на Джейми, наверное, впервые по-настоящему. Так он раньше разве что на девок смотрел: отмечал грубые (но красивые) черты лица, смотрел пронзительно, запоминая (хотя знал, что на утро и имени не вспомнит), вот так он сейчас смотрит и на Джейми, чтобы запомнить. Чтобы после того, как этот идиот падёт смертью храбрых его помнить, прокручивать в голове этот надоедливый образ и злится на весь мир земной.       Он сам к нему тянется: нерешительно поднимает свою целую левую руку, касается ей затылка, слегка массируя, а после касается губами макушки. Бронн так и замирает, не решая шевельнуться, словно кажется, что если он дыхнёт сейчас не так, то всё разрушится. А он, Гермес, все всегда умел портить. Портить так, что потом не собрать. Портить так, что и собирать, знаете нечего. А Джейми не останавливается, тянет ближе, на себя, спускается губами к виску, целует морщинки, что стали собираться у глаз, целует скулу, притягивая правой рукой, сжимая крепче. Протез лишь больно впивается в спину, давит меж лопаток. Бронн не обращает внимания. Он думает, что разок можно и потерпеть. Хоть хочется и отшутится, съязвить, мол, что за сопли развела, принцесса? Но Джейми так жмётся прикасается своим лбом к его и смотрит так загнанно, так верно, что даже в мыслях нет идеи его отпугивать.       Бронн целует его первым. Неуверенно тыкается губами, быстро отстраняясь, а после, поняв, что его не шибанут ни золотым протезом, ни не отдадут на пытки Афине, целует глубже. И он выясняет сразу несколько вещей: Джейми умеет хорошо целоваться, а ещё он любит кусаться. Много кусаться. Он тянет гермесовы губы, кусает подбородок и снова тянется к губам, жмясь ближе, даже несмотря на то, что неудобный доспех больно впивается в грудь.       Бронн думает, что теперь ланнистеровским солдатам даже и додумывать ничего не надо: смотри не хочу. Они с Джейми на самом видном месте и лишь тупой не понял бы, что они вытворят. Бронн думает к черту, хоть раз за тысячу лет нужно же пожить для себя. Он целует Ланнистера, сжимая его предплечье и обнимая за шею.       Джейми отстраняется.       — Что это было?       Бронн жмет плечами.       — Рыцарям обычно девицы дарят поцелуи, чтобы бой прошел удачно, — ага, только ты не девица, напоминает он себе, — так что пусть будет на удачу. Да, — кивает он сам себе, — на удачу. А там разберёмся.       Внизу холма у стен Риверана ставят осадные орудия. fin