I turn around and breathe you in again

      Среди множества голосов Чарльз всегда угадывал один. Тот самый хрипловатый баритон, чеканящий каждое слово с едва различимым немецким акцентом. Он закрывал глаза и слушал, наслаждаясь каждым звуком — эмоции Эрика были такими чистыми и неподдельными, что он напоминал ребенка. Особенно Чарльзу нравилось смотреть его сны. Иногда это были откровенные пугающие кошмары, но гораздо чаще — и удивительно! — Эрик видел поистине сказочные утопические вещи, о которых Чарльз когда-то мечтал наяву.       Если бы двадцать лет назад кто-нибудь сказал, что они будут делить тесную квартиру на двоих в азиатском мегаполисе — там, где мутанты все еще не были вне закона, и не существовало способа выследить их мгновенно, — Чарльз бы рассмеялся. Эрик, тогда еще пылкий и упрямый, ни за что бы не поверил, что будет жить среди обычных людей. Ходить в магазин за продуктами, поливать цветы на узком подоконнике, мыть постоянно ломающийся холодильник и… пользоваться отверткой.       Рыжие ресницы дрогнули, и Чарльз улыбнулся.        — Доброе утро.       Пальцы заскользили по морщинистой щеке, осторожно привлекая внимание. Сначала уголки губ дрогнули в прекрасной едва различимой улыбке, и только потом Эрик открыл глаза.        — Доброе утро.       Его мягкую ладонь сжала погрубевшая мозолистая рука. Чарльз дернул пальцами, сжимая их в ответ и касаясь губами плеча. Ответ не заставил себя долго ждать.        — Что будешь на завтрак?       Больше, чем хриплый баритон, ему нравился только взгляд светло-серых глаз. Очень долго Чарльз привыкал к тому, что каждый раз, когда Эрик смотрел на него, хотелось в нем утонуть. Они простили друг друга уже давно, зная, что тот отрезок времени, который отвела им судьба, может оборваться в любую минуту. Тратить драгоценное время было глупо.       Потеряв силу, Эрик будто бы постарел лет на десять. Глубокие морщины на лбу и у глаз выглядели так, будто его лицо покрывала потрескавшаяся серая лава. Но Чарльз любил его и таким. Они много спорили о том, что потеряло значение в тот миг, когда они едва не лишились самого дорогого, что у них было. Эти морщины служили напоминанием о тех днях, которые они потратили на бессмысленное противостояние.       К новому телу Чарльз так и не привык. Он все еще не чувствовал своих ног, которые на самом деле исправно служили тому, кто управлял ими до этого. Психосоматика. А все остальное ощущалось иначе: кожа светлее, руки больше, плечи шире. Единственная причина, по которой Чарльз оставался в этом обличии — другого тела у него не было, а Эрика терять он больше не хотел. Первое время приходилось тратить много сил на то, чтобы выглядеть так, каким он был до своей гибели, но, когда приступы возобновились, Эрик запретил ему это делать.       «Я люблю твою душу, а не оболочку», — сказал он тогда, и это были самые прекрасные слова, которые Чарльз когда-либо слышал.       Закрыв глаза, он повернулся на спину и начал прокручивать каждую картинку, увиденную в голове Эрика пока он спал. Момент, где они играли в шахматы на ступеньках перед памятником Линкольну, застыл в голове, будто бы кто-то нажал на паузу. В мыслях Эрика Чарльз всегда был молодым.        — Давай еще немного полежим, — произнес он тихо, не переставая улыбаться.       Прохладный весенний ветер мягко ласкал кончик носа. Кровать тихо скрипнула, и в следующую секунду Чарльз увидел себя со стороны. Он выглядел так глупо с этой мечтательной улыбкой на еще молодом и почти не тронутым морщинами лицом, но в глазах Эрика от его него будто бы исходило едва заметное свечение.        — Чего пялишься? — он тихо хихикнул, слушая, как мысленно Эрик сравнил его голос с мурлыканьем кота; Чарльз в долгу не остался, «пририсовав» себе уши и хвост, и почти сразу услышал тихий низкий смех.        — Ты запретил мне вставать.        — Я выразил пожелание. И вообще…       Под тяжестью другого тела, Чарльз замолчал и раскрыл губы навстречу поцелую. В любви Эрик оставался все таким же пылким, и это грело даже самыми холодными февральскими ночами.       Разжав пальцы, Чарльз отпустил его ладонь и уложил обе руки на поясницу. Пряный запах тела Эрика смешивался с дешевым цветочным ароматом порошка, которым они стирали постельное белье. Он все вдыхал и вдыхал, пока не закружилась голова, давая сминать свои губы сильнее.       Чарльз почувствовал, как Эрик улыбнулся. Мозолистые пальцы коснулись груди, обведя сосок, скользнули к животу и остановились возле лобка. Он раскрыл глаза — Эрик пристально вглядывался в его лицо, но улыбка медленно исчезала под натиском едва уловимой тоски.        — Я сделаю тебе чай.       Чарльз опустил руки обратно на постель, позволяя Эрику встать. Они никогда не обсуждали это вслух, но чувство вины за столько лет так никуда и не исчезло. Эта рана никак не заживала, и Эрик не хотел оставлять ее в покое — каждый день, дотрагиваясь до искалеченных ног, он щедро посыпал эту рану солью, будто специально не давая себе забыть прошлых ошибок. Чарльз давно простил его за ту пулю, но сам Эрик не прощать себя не желал.       Он сел на кровати и потянулся, раскидывая руки в стороны и прогибая спину. Краем глаза уловил, как ноги едва согнулись в коленях — Чарльз не терял надежды на то, что однажды он поймет, как заставить себя вновь научиться ими управлять. Не ради себя, но ради Эрика, потому что устал видеть в его глазах столько горького разочарования, которым он травит сам себя каждое утро.       Тихий звук прикосновения босых ног к паркету постепенно отдалялся. Звякнула металлическая банка с рассыпным эрл греем. Из крана полилась вода в пластиковый электрический чайник. Эрик начал что-то напевать. Чарльз улыбнулся, услышав, как он попытался пропеть последнюю строчку припева высоким голосом. Закрыв глаза, он представил, как Эрик качает бедрами в такт песне.        — Это Modern Talking? Мне казалось, ты такое не слушаешь.       Он вернулся раньше, чем Чарльз ожидал — с подносом с двумя чашками и горстью маленьких булочек с клубничным джемом. Поставив все на тумбочку, Эрик наклонился, опершись руками о мягкую постель, и чмокнул его в щеку.        — Ты меня заразил.       Чарльз звонко рассмеялся и потянул Эрика на себя. Вжавшись в губы друг друга, они оба повалились на подушки. С каждой секундой поцелуй становится все более отчаянным, словно был последним. Эрик сжимал его так крепко, что заболели кости, но Чарльзу это даже нравилось. В его сильных руках новое тело ощущалось хрупким как хрусталь. Только так Эрик с ним и обращался, с тех пор как нашел и увез из Штатов.       Чарльз ощущал вину за то, что умер в тот самый момент, когда Эрик лишился всего. Война, в которой он так мечтал победить, забрала и способности, и цели, и самого близкого человека. Он просыпался с каждым днем все раньше и выходил в парк — туда, где играли в шахматы, — занимал доску в углу корта и пытался подвинуть пешку без помощи рук. Украдкой смотрел на место напротив, которое всегда оставалось пустым. Первые несколько дней, стоило только произнести до боли родное имя пересохшими потрескавшимися губами, Эрик пытался незаметно вытереть выступившие слезы. Перед глазами то и дело мелькали картинки из прошлого — как они стоят у особняка Ксавьеров и Чарльз мягко отворяет дверь в его сознании, за которую Эрик никогда никого не впускал. Ханука с матерью — то, что он так долго пытался забыть, чтобы ничего не мешало его мести. И то после того дня так было так страшно не вспомнить.        — О чем ты думаешь? — Эрик нехотя отстранился, проведя кончиками пальцев по его щеке.       Взгляд холодных глаз пьянил сильнее, чем самый крепкий алкогольный напиток, который Чарльз когда-либо пробовал. Сжав его ладонь, он поднес ее к губам, мягко целуя грубую кожу.        — О том, что пора купить тебе новый крем от морщин.