Bryan Adams − I Will Be Right Here Waiting for You .mp3
Антон никогда бы не переехал на директорское место в офисе, если бы не оптимизация. Жопу Выграновского нужно куда-то пристраивать, пока он вынужден работать вместе с ними не из дома – и не на место же Арсения. Шастун дожидается, пока Матвиенко закроет кассу и уйдет домой – и только тогда, оставшись в одиночестве, снова по привычке выключает во всем помещении свет и стоит посреди столов, убрав руки в карманы. Вспоминает почему-то старый офис, где можно было курить, потому что здесь сейчас остается только задумчиво жевать фильтр незажженной сигареты. Антон присаживается на краешек стола Арсения и кладет руку на спинку высокого кожаного кресла – маразматически кажется, что оно все еще сохраняет чье-то тепло. Проходит неделя − в офисе очень непривычно, и закрадывается мысль, что они действительно без Арсения не справятся. Вроде никаких катастроф, но все идет по пизде: заявки слетают с сайта, звонки обрываются, роутер барахлит, 1С окончательно падает, а клиенты отказываются от программ. Антон понимает, что это временно, что срабатывает сраное самовнушение, но всю эту неделю правда не знает, как с этим справляться. Сидит на своем месте за своим столом, упорно не желая пересаживаться на место Арсения, хотя Шеминов сразу же присылает курьером его трудовую книжку с новой записью и московской печатью. В Мегаплане профиль Антона заменен на директорский, а Арсов – заблокирован, но Антон упорно отказывается признавать, что все уже случилось. Хотя, наверное, надо. Глупо надеяться, что воспоминания так быстро выветрятся из этого места, и выветрятся ли они вообще отсюда, где Арсений в каждом предмете, в каждой детали, потому что это большей частью – его творение? Арс мерещится Антону везде – в цвете выбранной им мебели, в пледах и подушках комнаты отдыха, в любимых капсулах для кофемашины, в экранах мониторов без единой пылинки, в рыжих огоньках интерактивной карты мира. Арсений, в конце концов, в каждом из них, и в Антоне его куда больше. Он здесь даже в забытом флакончике духов, название которых Шаст все забывал у него спросить, и сейчас вертит в пальцах черный кубик, на дне которого осталась всего капля. «Жозе Айзенберг», пижон – Шастун пшикает остатки себе на запястье, и духи, на Арсении всегда стойкие до последнего, с Антона слетают через пять минут. Шаст хмыкает только невесело и скользит ладонью по спинке кресла, разворачивая его к себе и опускаясь туда неспешно – в голове мерзко гудит пустота и тишина, смешиваясь с мерным гулом компьютеров, и ему снова кажется, что он не справляется. Антону хочется откреститься от любых мыслей, но он понимает, что сейчас это невозможно, и поэтому дает себе время переболеть – его личный внутренний больничный за свой счет. Антон тоскует, и взлетающий с кожи запах духов снова напоминает ему об этом. Вместо того, чтобы поменять компьютеры местами или сделать копию своего и перенести, Антон включает компьютер Арсения и дожидается загрузки рабочего стола – нужно все равно на всякий случай проверить, все ли пароли и профили удалены. На рабочем столе идеальнейший порядок, в отличие от стола самого Шаста: тут все иконки сортированы и расставлены по сторонам, только один документ почему-то торчит в самой середине, будто его туда перетащили, чтобы скинуть на флэшку. Антон даже щелкает на него, читая название – «бяк-бяк». Ворд грузится почти полминуты, словно раздумывая, надо ему это или нет. «Привет, Шаст. К тому моменту, когда ты прочтешь этот документ – если отыщешь его на своем рабочем столе – мы, наверное, уже крупно посрались или ты мне даже въебал. Хотя, надеюсь, нет. Не знаю. В любом случае, меня, скорее всего, в Петербурге уже нет. Скорее всего, мы уже обо всем поговорили, хотя хреново мне уже заранее. Честно говоря, хреново мне давно, Шаст, но я понимаю, что это меня не оправдывает». Антон откидывается на спинку кресла, закрывая лицо руками – бяк-бяк. Бяк-бяк, надо же, словами. Губы кривит болезненная улыбка, так на него не похожая, а текст как будто со звуком и голосом Арсения говорит, и от этого хочется документ просто снести. Но Шаст – читает. Хотя бы вот так, но Арсений с ним говорит. «Вообще ты имеешь полное право злиться на меня, потому что я испугался рассказать тебе обо всем. Я боялся, что могу передумать, едва ты попросишь меня подумать еще раз. И еще. И еще. А я не хотел передумывать, потому что чувствовал, что всю жизнь потом жалеть буду. Я знаю, что сдался бы, стоит тебе попросить меня остаться, но кому от этого было бы лучше? Я бы – жалел, а ты – корил бы себя за то, что попросил. А ты по песням не ходишь и на горло им не наступаешь – когда-то именно поэтому мы сошлись и именно поэтому сейчас не вместе. Не знаю, мне кажется, что это правильно. По-человечески. Хотя сейчас это сложно понять, но я верю, что делаю все правильно. Тох, я ведь даже несколько раз спрашивал у них, могу ли я приехать с кем-то еще. Они согласились помогать в переезде только мне. И знаешь, что? Я мелочно обрадовался. Обрадовался, что ты сможешь тут без меня устроить все нормально. Построить свою жизнь с кем-то, с кем можно это сделать. В общем, я бегу. Бегу, потому что начал понимать, что привязываюсь к тебе (слишком для меня) болезненно, и, если так будет дальше, в один момент я просто не смогу тебя отпустить. Или смогу, но это окончательно меня поломает – например, когда ты поймешь, что я не тот человек, с кем ты хочешь провести остаток дней. Ведь так бывает, и это нормально. И пусть ты можешь отрицать это, я не уверен, что я тот человек – я не могу это объяснить. Помнишь, как Бертран Рассел говорил? Не, не помнишь? Умные люди всегда полны сомнений. Сам себя не похвалишь – никто не похвалит. Я не привык быть скованным такой привязанностью, я не умею наслаждаться счастьем и не думать о том, что оно рано или поздно закончится. Мне, видимо, проще в принципе его не иметь, чтобы не терять. Я не идеален, Тох. Никто не идеален. И ты, кстати, тоже». Антон неосторожно дергает рукой и локтем сбивает со стола флакончик духов – тот падает, но не разбивается, и лучше бы разбился. Шаст хотя бы отвлекся, чтобы собрать осколки, а тут лишь продолжает читать, невидящим взглядом скользя по строкам. Ведь он пару раз в день словно по привычке открывает их диалоги в мессенджерах, глядя, был ли Арс онлайн, и на днях он перестал везде появляться. Наверное – думает Антон – сменил номер на американский. «Скорее всего, я предложил тебе остаться в моей квартире, а ты, скорее всего, отказался. Я немного успел узнать тебя за это время, но все равно на всякий случай оставлю в сейфе ключи. Скорее всего, ты даже отказался занять мое место, но я надеюсь, что в итоге ты останешься, потому что ребята без тебя не смогут. Они все еще лучшие, но ты единственный сможешь потянуть все то, что мы вместе сделали за последний год. Антон, это место даст тебе гораздо больше, чем любая другая работа. Не оставляй ребят, пожалуйста, хотя я и понимаю, что ты будешь на меня злиться. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, даже когда я буду в Америке. И на Стаса. На нас всех. Понимаю, что я не в праве, но все же – прошу тебя, не держи на меня зла, и если мы увидимся снова, не отворачивайся, будто мы не знакомы. Пусть теперь у каждого из нас будет своя жизнь, я буду помнить это время даже со своим неумением жить в счастье – я не знаю, что такое любовь, потому что не делю мир на черное и белое, но думаю, что ощущаю к тебе что−то достаточно сильное, чтобы испугаться себя самого. Буду помнить, потому что со мной такого не бывало раньше и вряд ли уже будет. Я чувствую себя охуительно виноватым, но надеюсь, что это когда-нибудь пройдет. Бегу, короче. Не от тебя, а от себя. Наверное, даже сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что не смог бы иначе». «Прости меня». Антон долго смотрит на последнюю точку, которая кажется ему вдруг такой огромной, будто разрастается до размеров средней галактики и поглощает все вокруг – и его самого тоже; понятно, почему Антон не нашел этого раньше, ведь его рабочий стол весь постоянно завален десятками таких документов. Бяк-бяк, говорит с ним Арсений впервые словами через рот – пусть и постфактум. Шаст медлит, но все же удаляет документ и чистит корзину, на автомате запускает проверку антивирусом, а потом через биос откатывает систему к заводским настройкам, убедившись, что все копии нужных файлов сохранены. Монотонная механическая работа помогает немного отвлечься, пусть Антон и понимает, что рано или поздно ему снова придется остаться наедине со своими мыслями и тупой, тоскливой болью, которая словно плохо заточенный топор – палач рубит-рубит по шее на плахе, но все никак не может до конца перерубить, и толпе на казни от этого прикольно. Шаст переезжает в часть офиса Арсения, и пусть первое время это непривычно крайне, ему приходится смириться – теперь все клиенты знают, что он директор, все руководители офисов тоже об этом уведомлены; его поздравляют и желают ему удачи, а Илья Макаров в своей излюбленной манере звонит по видеосвязи, и это вопреки ожиданиям даже отвлекает. Даже отдает немного ностальгией – Шаст вспоминает, как тыкался к нему за помощью, будучи исполняющим обязанности, потому что история повторяется. Только теперь Арсений не вернется через пару недель. Недели через полторы в офис приходит Позов, заставая Антона там в одиночестве – в нем снова обнаруживается любитель прийти ни свет ни заря, потому что вникать в директорские дела оказывается не так легко. Как вообще Арсений со всем этим справлялся? Особенно вот воду для кулеров заказывать – это как? − Антох, − Поз хлопает его по плечу, пока тот ищет что-то в папке с уставными документами. – Арс писал, спрашивал, как у тебя дела. Вы что, не общаетесь? Шастун подвисает, бормочет что-то неразборчивое – значит, ему все-таки не приснилось, что ночью кто-то писал ему в телеграм с незнакомого номера на +1, потому что он проснулся от трели телефона и, глянув, заснул обратно. С утра этот диалог потерялся в десятке других, и Шаст, замотанный клиентами, попросту про него забыл. − Да нет, я просто… − Может, ты все-таки объяснишь что-нибудь, − Дима его не слушает, подвигая стул и плюхаясь на него напротив. Руки на груди скрещивает таким жестом, что даже привычного к Арсовым строгим манерам Шаста передергивает. – Тебя словно подменили, причем еще даже до его отъезда. Между вами ведь есть что-то, да? − Ничего, − отчасти резко отвечает Антон, чувствуя, как ладоням становится горячо. Не хватало сейчас таких разговоров, тем более вот так, постскриптумом ко всей этой охерительной истории. Некрасиво, Антону не нравится. – Ничего, что было бы достойно обсуждения, Дим. На его сообщение я просто забыл ответить. Слушай, а я ведь теперь директор, и могу такой «арбайтен, солнце еще высоко»? Невозмутимого Позова, впрочем, все попытки соскочить с темы и призвать к трудолюбию ничуть не трогают – сидит он также со скрещенными руками и смотрит серьезно, и Антон понимает, что, наверное, как бы они ни скрывались, понять что-то было можно. Да и Антон никогда не умел ломать комедию. − Какой ты толерантный, Антох. Я ведь серьезно. Я не буду у тебя выпытывать ничего, потому что ясно, что вы не хотите огласки, да и не будет ее. Сережа же дуб, Выграновскому похуй, а я не слепой, но мне это не нужно. Только, блин, я Арса знаю, и он без причины ничего бы не сделал, так что не игнорь его хотя бы, − Дима руки поднимает, мол, все, сдаюсь. – Это ваши дела, я просто говорю. Он переживает за тебя больше, чем за нас. Но и ему там не пиздец легко, так что не добавляй ему проблем своими обидами. Антону хочется встать и разораться, что Поз ничего не понимает, что хуйня это все на постном масле, но вдруг понимает, что Димка прав, просто сформулировал сухой остаток – а вся правда в сухом остатке не так уж приглядна без сопливой приправы из эмоций и драмы. Позов эту тему больше не поднимает, и Антон ему благодарен – пусть и ловит иногда его задумчивый взгляд, в котором как будто какая-то грусть. На сообщение Антон Арсу отвечает что-то короткое, и больше Арсений ему не пишет. Ира Кузнецова снова звонит ему и приглашает на университетское мероприятие, за которым кроется вообще не оно, и Антон поначалу хочет ответить ей что-то резкое, но решает не рубить сплеча. Может быть, так действительно будет правильнее.***
− Эдик, гляди, − Арсений переключает камеру с фронтального режима на обычный и принимается ходить по всему помещению, заставляя Выграновского щуриться от бьющего в глаза яркого света – в Портленд приходит, сука, весна, и вообще там сейчас день, в отличие от питерской ночи. Эд делает яркость поменьше и стонет. – Тут офигеть как классно, а еще вид на Уилламетт. − Бля, Арс, ты же больше не мой шеф, я могу тя нахуй послать? − Тебя и раньше это не останавливало, − хмыкает Арс. – Смотри, вот такой балкончик, а здесь даже можно поставить гриль. Прикольно, да? А это веранда. Арсений снова включает фронталку и улыбается, светит так, что Эд затыкается невольно – ну, подумаешь, бывший шеф позвонил в три часа ночи, потому что взбрело в голову показать новый домик, который арендовал, когда закончился договор на школьную резиденцию. Наконец-то жить не в номере, а в целом доме, пусть и одноэтажном – восторг Арса можно понять, но в три, сука, ночи? Хотя за эту почти обжигающую улыбку простить его можно – по крайней мере, Эд точно прощает, потому что очень давно не видел Арса таким. Судя по тому, что знает Выграновский, Арсений первое время не общался практически ни с кем из ребят, кроме него, и при вопросе об этом говорил, что просто не хочет беспокоить. Эд же просто подозревает, что он чувствовал себя виноватым, сводя общение к минимуму. Арсений по-прежнему узнавал все новости о делах в офисе от Шеминова и Макарова, остальным же ребятам поначалу писал только по делу – и может, так и должно было произойти, когда они оказались в разных лодках. Может, Арсений действительно пытался абстрагироваться от чувства вины, пусть и понимал, что не обязан всю жизнь делать только что, что требует от него работа. Потом все нормализуется со всеми, кроме Антона – после тех пары сообщений в самом начале они больше не списывались и тем более не звонили друг другу. − А еще здесь есть место под библиотечный уголок, − вещает Арсений и снова виртуально тащит Эда по своей норке. Дом и правда небольшой, но очень уютный, минималистичный, вполне так в стиле Арсения, и он успел уже натыкать туда всяких мелочей, по которым сразу становится ясно, что живет тут именно он. Например, отдельная полка под галстуки, состоящая из крошечных ячеек. Кому еще взбредет такое в голову. – Вот, смотри, я купил сюда кресло-грушу. Эд! Не спи. − Какая же ты восторженная уеба, − почти ласково говорит Выграновский, отчаянно зевая. – Реально, ты че, читать там собрался? Кто вообще сейчас читает бумажные книги? − Ты просто отвратительный. Я и читаю. – Арсений падает в кресло и переключает камеру на себя. Дома снова ходит в очках, и видно, что глаза привычно покрасневшие. Есть вещи, которые не меняются. Может измениться континент, страна, город, часовой пояс, но натирающие линзы не изменятся никогда. – Ладно, Эд. Как там у вас дела? − Нормуль. Серый сказал, что поделится с тобой отчетом за квартал, там все заебись. − Как Антон? – Уже тише спрашивает Арсений и отводит взгляд немного в сторону, переставая смотреть на экран телефона. Эд вздыхает. − Все идет своим чередом, Арс, − отвечает Выграновский, и Арсений через силу улыбается, снимает очки и проводит рукой по лицу. Проходит почти три месяца, а легче ему вряд ли становится, пусть он и учится светить по видеосвязи и не грузиться, пока находится на работе; Антона в его мыслях слишком много, отвлечься от них не получается, и Арс раз за разом узнает про него все, что может узнать. Наблюдает словно через всех, кто видит его там, вживую – через Эда, Диму, через Серегу и даже Макара, через Шеминова, который часто мотается теперь в Петербург. И всякий раз, когда он понимает, что Антон справляется, то улыбается с гордостью – он же говорил. Арсений знал, что Антон справится и – когда-нибудь точно – станет лучше, чем он. Арсений знает даже про Иру и старается думать, что это ведь правильно – и именно то, чего он для Антона хотел. Однако если быть честным, думать о правильности выходит не слишком хорошо, и Арс невольно кривит губы, когда впервые слышит об этом от Эда – славно, что они просто говорят по обычной связи, и тот не видит его лица. «Все идет своим чередом» − это та собирательная философичность, в которой Эдик рассказывает Арсению как бы все, но старается не давить на больное, и это с его стороны просто охуительно тактично. − Так и не разговаривали, − больше утвердительно, чем вопросительно констатирует Выграновский и падает лицом в подушку. – Не знаю, Арс, я ему в голову не лезу, но иногда он, конечно, капец заебанным выглядит. А ты давай найди себе телочку и перестань мне по ушам ездить. Я тя, конечно, люблю, но ты прям заебал. Арс хмыкает и вспоминает почему-то первую их встречу в офисе, когда Эдик умудрился вывести его из себя ровно за три секунды. Кажется, с тех пор прошла целая вечность – или пара недель? − Мне, кстати, прозвище тут дали в школе, прикинь? Эрл. − Эрл, че? Эрл Грей? Как этот чаек в виде тампонов? То есть пакетиков? Ты − тампон? Арсений закатывает глаза и жалеет, что все-таки когда-то взял этого человека на работу в приличное место. − Эрл – это по-английски «граф», тупой ты уебок. Выграновский ржет.***
март 2020 года
С тех пор как прошла выставка, Арсений уже успел забыть чувство гордости за самого себя, когда делаешь что-то новое, справляешься и кайфуешь: и вот сейчас, выйдя в обеденный перерыв с работы, он шурует в банк и улаживает все банковские дела, до чего руки не доходили все три месяца, что он здесь, и ужасно собой гордится. Несмотря на уровень языка, Арсений подозревает, что периодически готов крупно объебаться, так что поход в банк откладывает до последнего. Вернувшись в свой кабинет и поболтав по пути с заместителем, Арсений обнаруживает там вальяжно развалившегося в кресле Волю – тот уже давно понял, где взять кофе, какой пароль от вай-фая и где взять туалетную бумагу, если она закончилась в туалете. С Пашей Арсений до сих пор пересекается довольно часто: все-таки единственный человек, с кем он был знаком до своего приезда. Все эти три месяца не самой простой моральной акклиматизации Паша ему помогает и безмолвно поддерживает, а Арс такие вещи ценить умеет. − Я думал, ты еще не вернулся из Сиэтла, − вместо приветствия Арсений отбирает у Воли свою ручку, которую тот уже успел смандить со стола. – Чем обязан? − Соскучился, − хмыкает Воля и делает глоток кофе. После того, как Арс устроил разнос местному кафе, готовить его тут стали приличнее. – Аж две недели твое светлое лицо не видел. Как ты тут? Никаких проблем? Арсений крутится в своем кресле, почти таком же, как в офисе в Петербурге – страна сменилась, привычки остались. Две недели в условиях адаптации − это большой срок, и за это время Арсений успел еще больше влюбить в себя персонал школы, поприсутствовать на уроках, съездить вместе с группами на парочку экскурсий и да, решить дела с банком. Прямо полчаса назад. − Никаких. Спасибо за беспокойство, Паш. − Не скучаешь по России? Арсений даже хмыкает от банальности вопроса, который он слышит стабильно ну раз в пару дней от разных людей: от коллег из школы, от знакомых, увидевших в соцсетях смену локации, от Выграновского (вместо спокойной ночи), от Шеминова, все пытающего вывести Арсения на совесть. И вот теперь Паша – словно нож в спину. Самое забавное, что через раз Арсений действительно позволяет себе задуматься над этим вопросом. − По России – вряд ли, − пожимает он плечами и вытягивает ноги, укладывая их на стол. Пока никого нет, можно позволить себе эту вольность, Воля против не будет, мысленно хихикает Арс этому глупому каламбуру. – По дому, может. По людям. − Родители? Пашины глаза – темные, похожие на блестящих весенних жуков – смотрят испытующе и добродушно, в отличие от его привычного рабочего взгляда, под которым иногда хочется сходить под себя. Впрочем, у Арсения на такие взгляды иммунитет, потому что он сам такой же. − Нет, Паш, − тихий вздох; Арсению до глупого хочется быть честным, потому что здесь нет больше никого, с кем бы он мог таковым быть. Здесь он пока чужак – да и изменится ли это хоть когда-нибудь? – С родителями я давно живу порознь, они же у меня в Омске. Все мое в Питере. Да и то – проебал. − Я думал, ты карьерист без личной жизни, − Воля протискивается мимо него к книжной полке и специально задевает ноги. – Бля, развалил свои лыжи, ни бзднуть, ни перднуть. Я поэтому и предложил тебе это место, потому что думал, что тебя ничего не держит. Воля выразительно поднимает лежащую на самом видном месте книгу – «Как перестать беспокоиться и начать жить». Наверное, под ней обнаружится «Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей» и «Майн кампф». − Я тоже так думал, − усмехается Арсений не слишком, впрочем, весело. – А сейчас я не уверен, что поступил правильно, но давать по тормозам еще глупее, чем продолжать. Я чувствую, что все проебал, хотя должен был за свое бороться. Но я жуткий трус, когда дело доходит до жизни. Извини, что загрузил. Паша же, кажется, против ничего не имеет, только кладет ладонь на плечо Арсения, так и оставшись стоять рядом с книжной полкой. − Это нормально, Арс, − говорит он, словно бы все это – нечто само собой разумеющееся, и он десятки раз видел, как кто-то срывался в другую страну, бросая всех и вся, а потом с сомнением оглядывался назад, на догорающие с мерзким запахом мосты. – Очковать, когда дело касается таких вещей. Очень в твоем стиле, насколько я успел узнать. Ну да ладно, я не об этом. Я вообще хотел сказать, что ты летом, если хочешь, можешь выбить себе отпуск, американцы жутко сентиментальные, когда дело касается поездок домой. Выберешься на пару недель в Питер. Арсений смотрит перед собой, сцепив пальцы в замок, крутит кольцо на безымянном, и в жесте этом нервозности через край – видно, как мысль несется по кочкам, и Арс упорно пытается ее остановить. Он работает здесь уже почти три месяца, наконец-то находит постоянный дом, ищет общий язык с коллегами и меньше всего хочет привносить в голову очередной блядский цирк. Да, пусть он тысячу раз, словно сталкер, следит за всем, что происходит в Петербурге – блядского цирка он не хочет. Навыступался. − Нет, Паш. Не поеду. Просто боюсь, что если поеду, то сюда уже не вернусь. Двадцатого марта − среди массы сообщений и видеозвонков − под самый конец дня, когда в России уже двадцать первое, Антон пишет ему впервые за все это время простое «с днем рождения, Арс». На душе так, словно кошки нассали, и Арсений пытается выцедить из этих букв хоть каплю тепла.***
май 2020 года
− Пиздец, нет! – Антон хлопает обеими ладонями по столу так, что Оксана аж подпрыгивает за своим столом и прячется за папкой-скоросшивателем. Шаст, кажется, в бешенстве. – Нет, нет и еще раз нет! Помимо знаний, которые достались Антону от Арсения, ему на всякий случай передалась еще и манера спорить с генеральным директором по поводу и без – правда, пока не в лицо, но после видео-совещаний точно. Позов, у которого на такие вещи чуйка, подозревает, что скоро дело дойдет до очного противостояния, едва Шаст осмелеет и откроет рот. − Стас хочет, чтобы в сентябре мы опять провели выставку, − Антон вскакивает и пинает ножку кресла. – Это ебланство! Я в это не впишусь. Я не потяну. Я объективно не сумею сейчас организовать такое огромное мероприятие. − Но Арс же смог, − не подумав, говорит Матвиенко, и Антон, застыв, как-то чересчур медленно и спокойно к нему оборачивается. Позов спешит уткнуться в монитор, а Выграновский делает пару ленивых хлопков в виде аплодисментов, прекрасно понимая, что сейчас будет. Даже за эти неполные полгода становится видна разница между ними: да, Антон подтягивается, собирается в кучу, начинает носить более официозные шмотки и обретает какую-никакую, но серьезность. Обнаруживается его манера повышать голос, если ему что-то не нравится, но при этом быть патологически справедливым – видимо, широкая воронежская душа иного варианта не видит. Разве что просчитывать на десяток ходов вперед, как делал Арсений, Шаст пока не может – для этого нужен опыт руководства не одного года и даже не двух. − Я не Арс, − выплевывает Антон почти зло, падая обратно в кресло и отворачиваясь от всех. – Я не Арс и никогда им не буду. Это он у нас гений, так что если хотите, напишите вон ему, пусть приедет и устроит эту ебучую выставку. Уверен, он вам не откажет. А я не потяну объективно, блять, потому что тут набор на ворк-энд-трэвел новый начинается, и мы еле тянем его, четыре группы только в Чехию улетают. Мы не потянем тот масштаб, который требует Стас, даже если пропишемся в офисе. Антон запускает пальцы в волосы и закрывает глаза, замолкая – сейчас-сейчас, он все обдумает, сформулирует и выскажет Шеминову в лицо. Некстати вспоминается, как год назад на этом месте так же сидел Арсений и хватался за голову, но не от злости, а от попыток унять буйство идей – сейчас думать об этом даже забавно. Шаст сжимает зубы и понимает, что вот он, момент, когда он снова не справляется – и Арсений нужен ему, но его нет. Арсений нужен им всем, пусть и кажется, что все хорошо. Пусть и прибыль выросла, и партнеры добавились, и поток клиентов стал качественнее, постояннее – Арсений им нужен. И дело не только в деньгах. Совсем не в них. − Может быть, Ира сможет помочь нам, − говорит неуверенно Позов, и Антон, странно усмехнувшись, взмахивает рукой. Браслетов и колец на ней стало меньше, а манжеты рубашки – туже. − Она и так помогает мне с ворк-энд-трэвел, а устраивать ее на полную ставку в офис совсем я не хочу, − говорит он. – Достаточно и так уже. − Но почему? – Дима встает и скрещивает на груди руки. Он понимает, почему Антон не хочет обращаться за помощью к Арсу, хоть и надеялся, что все пройдется, забудется, запылится. А вот хрен. – Мне кажется, она уже прям готовый работник для нас. Антон выхватывает из ящика стола сигареты, зло отталкивая все еще стоящий там, внутри, флакончик «Жозе». − Потому что я, блять, не хочу, чтобы тут работали люди, которых связывают отношения, − снова повышает он голос, Сергей с Оксаной вздрагивают одновременно – и Окс тут же отводит взгляд. – Блин, ребят, я не то имел ввиду. Сорри, правда. Давайте просто не будем об этом. Антон выходит в курилку и долго не возвращается, потому что тяжесть всех этих месяцев наваливается на плечи кучей строительного мусора. Закурив, Шаст достает телефон и открывает диалог с Арсением, в котором снова звучная пустота после того поздравления с днем рождения, и почти касается пальцем кнопки вызова. Ведь сейчас все, как ты хотел, думает Шаст: место директорское, на котором он никого не разочаровал, ежемесячные планы перевыполнены, новые программы открываются, даже Ира ходит по квартире в его футболках на голое тело. Все, как надо, все правильно, так почему хочется позвонить и нахуй послать без привета? И − попросить вернуться? Иногда Антон устает делать вид, что все хорошо. − Антох, не руби сплеча, − Макар звонит ему поздно вечером, и Шаст зачем-то берет трубку. Наверное, просто чтобы сбежать от Иры на полчаса на балкон, сославшись на работу. – Я понимаю, что ты опасаешься не потянуть, но помни, что всегда есть варианты. Я могу сейчас в сентябре провести у себя в Ёбурге, это забьет эфирное время. Планируй на март следующего года. Со Стасом я тоже поговорю. Шастун хмыкает, глядя на мигающие рыжие огоньки Петербурга на горизонте. Макар продолжает. − И помнишь мой простой совет, который я давал Арсу, когда он не понимал, че делать? − М? − Используйте Выграновского. Антон не выдерживает и наконец смеется.***
январь 2021 года
Первое Рождество и первый новый год Арсений встречает здесь практически в одиночестве – вернее, с Пашей и его семьей, но долго оставаться там не может, потому что совсем каплю чувствует себя неловко. Ему проще вернуться домой и позалипать в работу, разобрать документы и планы, чтобы прямо в первые дни января ошарашить школу очередной буйной идеей. Арс кайфует, и вместе с ним кайфуют все остальные – работа отвлекает его от постоянного фонового ощущения одиночества. Постоянные знакомства, коллеги, огромный круг знакомых и товарищей, девушки иногда, когда есть настроение – Паша говорит, что Арсений на удивление гармонично вписался во все происходящее, однако сам Арс так не считает. Будние дни просто глушат эту фоновую тоску, и Арсений не хочет признаваться себе, что был не прав. По крайней мере, в отношение себя – точно. Выграновский говорит, что Арс слишком много думает, а тот переключает снова камеру и показывает ему лесистые портлендские парки, в январе выглядящие так, словно вокруг осень. Арсений может часами сидеть там после работы, высматривая белок. − Какие те белки в январе, они спят, − сообщает Выграновский и зарывается с головой в пестрые листовки. – Кстати, ты в курсах, шо у нас выставка через пару месяцев? Жопы тут уже порвали с пиаром. Вернее, тока одну жопу, мою. У Арсения внутри все сжимается в комок, но он только улыбается, снова отводя взгляд. − Да? Передавай ребятам от меня удачи. Первое, о чем он думает, когда слышит о выставке – что он хочет помочь; второе – что он просто хочет, третье – что если поедет, обратно в Портленд он уже не вернется. А тут работа, тут контракт, а там уже ничего. Там ребята, конечно, Стас, там все, и Антон тоже, но разве ради этого Арсений так упирался все это время? − Да, − повторяет Арс, отгоняя прилипчивые мысли. – Просто передай удачи. Через несколько дней, открыв утром почту, он обнаруживает там пересланное сообщение от московского офиса Каплана, которое Аня Хилькевич, российский представитель, копиями разослала всем управляющим школ по всему миру – приглашение от их петербургского офиса на выставку. «Уважаемые коллеги», − добавляет Аня к пересланному письму. – «Если кто−то изъявит желание присоединиться, у нас есть по одной квоте на страну, чтобы приехать на выставку. О своем желании прошу уведомить ответным письмом». Строчки расплываются перед глазами, и буквы издевательски прыгают в поле зрения, разбегаясь из слов и соединяясь во что-то новое – например, во всякие «лол», «кек», даже «чебурек», вроде, и все это напоминает хуевую шутку. Арсений не понимает, что у него щелкает в голове, не замечает, как хватает телефон и набирает Хилькевич в телеграме, забыв про разницу часовых поясов, и едва Аня берет трубку, торопливо выпаливает: − Ань, прости за поздний звонок. Прошу тебя, дай мне место на выставке в Петербурге.