***
Холодно. Так холодно, дрожишь и не понимаешь — это осень пришла, или просто тебя трясёт. Твои мысли повиснут на обшарпанной стене выгоревшими полароидными фотографиями, а слова замрут в чёрном кожаном ежедневнике левонаклонным угловатым почерком. Бьёшься головой о стеклянные осколки своего плюшевого сердца и кричишь проклятия Богу, который не помог тебе, потому что умер, потому что ты его убила, потому, что он никогда не существовал. Сквозь твои рёбра прорастают чёрные маки. Рвут кожу, и только потому становятся красными. Дышишь ими, надышаться не можешь, дерёшь горло: изнутри — хрипами, снаружи — ногтями. Кричишь-стонешь-плачешь — никто не слышит. Никтониктоникто. Веки медленно опускаются, и ты проваливаешься в пучину забытья. Только бы не проснуться… Ты просыпаешься. Ты ищешь, ищешь, ищешь, и не помнишь, что, но перестать не можешь, потому, что ты слишком привязана, слишком верёвкой, слишком к батарее, слишком… Что? Кричишь, плачешь, бьёшься после очередного трипа. Стучишь по полу, обдирая пальцы-локти-колени-голову. Заткнись, это всего лишь приход. Ты просыпаешься. Лужа крови и чёрные маки торчат из твоей груди, но прихода как будто и не было: нет ни одной царапины, только слёзы, да шрамы на руках, да обдёртое изнутри и снаружи до мяса горло. Вместо ногтей лишь тонкие обломки, будто бумажная рвань, и чёрная жижа, что щиплет на коже и под ней. Но ты снова дерёшь свою шею, а вместо криков до красного потолка доносятся лишь хрипы, свисты и кашель. А почему потолок красный? Ты смотришь, пытаешься вспомнить. Ты хлопаешь ресницами, не в силах оторвать взгляд. Ты просыпаешься. Тело невредимо. Прогнившее сердце бьётся ровно. Ты лишь привычно вытираешь каплю крови из уголка глаза, целуешь холодные, давно прогнившие, вонючие трупы брата и матери, и идёшь в школу с улыбкой в глазах и винной помадой на губах, в дрожащих руках сжимая канцелярский нож.***