Флирт цветов

Колокольчики стояли в пузатой фарфоровой вазе, бледно-серой, цвета утреннего ненастья, с тонко нарисованными ветвями цветущей вишни; узор на вазе был блеклым, словно вишня простирала ветви сквозь туман, и синева колокольчиков казалась ярче и выразительнее на фоне тусклого рисунка. По началу Рейн не обратила особого внимания на цветы, посчитав, что в кабинет их принесла одна из стенографисток: Кларамонд - круглолицая, с пышно завитыми локонами, выжженными до белизны - в перерывах вязала ажурные салфетки, а Оттилия рыдала над дамскими романами под песни Лео Маржан – так что подобный сентиментально жест был вполне в их духе. Рейн не возражала против наличия цветов в кабинете, пусть и считала не целесообразным губить растения ради их мимолетной красоты; живые колокольчики на клумбе были куда более приятны взгляду дампира, нежели букет, увядающий день ото дня. Рейн попросила Оттилию унести цветы, едва только ощутила густой запах жухлой травы, исходящий от чуть поникших листьев: он настырно лез в нос, свербя и щекоча, царапал изнутри переносицу, от чего у Рейн было постоянное желание чихнуть. Оттилия безропотно унесла вазу, но, замешкавшись на пороге, смерила рыжую чрезмерно внимательным взглядом; глаза немки - серые, любопытные и блестящие, как у сороки - шарили по Рейн, склонившейся над отчетом о проведении раскопок в Аргентине; черные ленты стекали по волосам дампира на плечи, касаясь острыми концами полированный столешницы, кольца, вплетенные в пламенеющие локоны, тускло мерцали черненой сталью; они были куда тяжелее тех, что обычно носила Рейн, но любимая пара колец из легкого полированного металла потерялась в схватке с марасегами, и в сердце дампира все еще пылал пожар ненависти к этим тварям и Юргену Вульфу, который отправил ее в самое сердце гнезда, да еще и в одиночку. Старый фашистский ублюдок не хотел терять больше людей, но с легкостью был готов пожертвовать Рейн – для старого черта ее жизнь стоила куда меньше Ребра Белиара; Рейн выжила, вырезав всю колонию марасегов, включая и королеву – кучки жуков-переростков было явно не достаточно, чтобы справиться с Кровавой Рейн; за успешное выполнение задания дампир была награждена особой благодарностью фюрера и орденом Железного креста второго класса. Массивный крест с серебристой окантовкой и крохотной свастикой в центре был приколот к кителю, свисал с полосатой ленты; Рейн телом ощущала его давящую тяжесть, словно на груди у нее лежало освященное серебряное распятие. Кусок железа на полосатой ленте вызывал у Рейн чувств не больше, чем никлый букет колокольчиков, чей запах до сих пор витал в кабинете. Подняв голову, дампир увидела, что Оттилия вместе с цветами все еще в комнате; нервно приплясывая на пороге, немка прижимал к животу вазу. Колокольчики печально качали соцветиями, лазурными, точно весеннее небо. - Так… мне унести их, фройлян? – спросила Оттилия, лукаво склонив голову на бок; в приемной мелькала Кларамонд со стопкой бумаг в руках: она приподнималась на носочки, стараясь заглянуть в кабинет через плечо Оттилии, боком придвигалась все ближе и ближе, полагая, что Рейн ее не видит. У обеих девушек на лицах было написано столь хищное предвкушение, что рыжая невольно почувствовала себя неловко. - Да. Унеси, - Рейн красноречиво изогнула брови, давая понять, что больше расспросов не потерпит; чуть приподнявшись на кресле, она встретилась глазами с багровеющей щеками Кларамонд, которая, глупо хихикнув, застучала каблуками, уходя от взгляда дампира, а Оттилия, издав странный голосовой звук, сухо кивнула, однако ее губы, покрытые кораллово-розовой помадой, дрожали, так и норовя растянуться в улыбке. - Как скажете, фройлян, - пробормотала немка, наконец, покидая кабинет вместе с колокольчиками, и аккуратно прикрыла за собой дверь, оставив Рейн в смятении. По-звериному тонкий слух рыжей уловил возбужденное перешептывание в приемной и приглушенный девичий смех. В чем дело? Это ведь просто цветы, о которых рыжая позабыла спустя полчаса. Следующим утром Рейн ждал уже новый букет в другой вазе: в высокой, с золотистой окантовкой и узором под мрамор, стояли гвоздики с бархатными лепестками, такими красными, будто пропитанными бургундским вином и свежей кровью. Изящно-тонкие стебли, пахнущие росой и лугом, гнулись под тяжестью цветов, на которых алмазной крошкой сверкала капли воды. Дампир замерла, в недоумении насупив брови; она не для того просила унести колокольчики, чтобы ей поставили другие цветы. Сочно-алый букет смотрелся живо и ярко в темном кабинете со стенами, обитыми деревянными панелями, темно-коричневыми, с узором из переплетенных квадратов; иной раз Рейн казалось, что стены выложены плитками горького шоколада. По зеленому ковру простирались желтые побеги диковинных растений, а от портьеры веяло затхлостью и нафталином; гвоздики казались здесь чем-то инородным, возмутительно посторонним, и глаза Рейн невольно ликовали от одного их вида, дышащего свежестью природы. Очевидно, цветы сорвали совсем недавно: от букета еще не пахло сладковато-гнилостно, как от компостной кучи, листья не побило холодом, а вода даже не напиталась соком трав. Рыжая подошла к вазе, туманно улыбнувшись при виде ее большого скола, облупившего позолоту; кажется, она где-то видела эту вазу, только не могла вспомнить, где именно. Возможно, в зале совещаний или в приемной геггинггруппенфюрера. Неожиданная мысль ударила в затылок с бешенством картечи, во рту разлился гадкий, кисловатый привкус, словно Рейн глотнула застоявшейся мертвой крови: если цветы ей отправлял Вульф, то пусть Минс вместе с «Бримстоун» катится дьяволу в пасть! Дампир больше ни дня не выдержит в этом рассаднике фашистов, если узнает, что все букеты принесли ей по приказу Вульфа. И с чего вообще Юрген ведет себя, словно влюбленный юнец? В его духе скорее одарить Рейн очередным портретом Гитлера, чем цветами, а признания продекламировать под марш военного оркестра. И что об этом, собственно, думает Минс? Почему она не сказала Рейн о планах геггинггруппенфюрера? Если, конечно, цветы были от него. С трудом сдержав гадливую дрожь, дампир шагами мягкими, крадущимися, подошла к гвоздикам; она старалась держаться в стороне от букета, словно он мог плюнуть в нее святой водой, повела носом, надеясь уловить запах человека, который принес гвоздики. Рейн уловила эхо теплого аромата, звучащего нотками пихтовой смолы, но его перебивал шлейф резких духов Оттилии и царапающий ноздри запах кофе, сваренного Кларамонд. Однако Рейн могла поклясться, что гвоздики держали не руки Юргена Вульфа, от которого всегда несло козлятиной, оставленной на солнце. Несмело протянув руку, дампир кончиками пальцев коснулась щелково-нежных лепестков, но отдернула ладонь, едва заслышав за спиной шаги сонной Кларамонд: девушка, зевая, куталась в шаль. Шпильки удерживали ее волосы в смешном кудрявом пучке, в маленьких розовых ушах сдержанно мерцали жемчужных серьги; от массивной оправы мерзко несло средством для чистки серебра. - Я же просила унести цветы, - Рейн сурово чеканила каждое слово; немецкая речь вырывалась из ее горла, отрывистая и сердитая, похожая на лай. Кларамонд, моргнув, беспечно пожала плечами: - Так ведь речь о колокольчиках шла. А эти гвоздики совсем свежие, только с клумбы. - В самом деле? – дампир медленно повернулась к немке, храня на лице маску ледяной невозмутимости. Нельзя обнажать перед фрицами свои эмоции, пусть считают ее чудовищем, монстром и убийцей, но за несколько месяцев Рейн успела привязаться к Кларамонд, так и норовящей накормить ее домашним печеньем, забывая, что как дампир она почти не нуждается в человеческой пище, и к Оттилии, пачками приносящей рыжей модные журналы, которые она даже не читала. Они были приятными девушками, хоть и нацистками, но верили не столько в Адольфа Гитлера и его идеи, сколько в величие и победу своей страны. Кларамонд и Оттилия без сомнения доносили о Рейн офицерам, но дампир строго следила за тем, что говорила и что делала в их присутствии, даже если их разделяла плотно затворенная дверь: нередко мнительной рыжей казалось, что германский воин на картине в золоченой раме следил за ней живыми глазами. В такие мгновения Рейн становилось противно, нацистская форма будто врастала в кожу, а железный крест якорем тянул дампира вниз. Хотелось сорвать с себя и орден, и торжественно-черный китель, смрадную шкуру, в которую Рейн приходилось кутаться, чтобы стать своей среди врагов, хотя горло до боли иссушало желание вспороть им всем глотки. Ради останков древнего демона, ей приходилось закрываться по самую макушку в навозную кучу, именуемую Третьим Рейхом, которая не станет меньше смердеть, даже если ее завалить букетами по самую крышу. - Уберите их, - испортившееся настроение заклокотало рычанием в груди; дампир отвернулась от букета и подошла к своему столу, краем слуха уловив печальный вздох Оттилии. Немка, не возражая, забрала вазу; гвоздики, сбившись в кучу, прильнули к ее плечу. - Ну, я же говорила!.. – услышала Рейн злорадный шепот Кларамонд; Оттилия раздраженно щелкнула языком. - Рановато ты радуешься. Это всего лишь второй букет. - Да, второй букет, который она приказала выбросить вон, - Кларамонд тонко, пакостно засмеялась. – Это лучше любых романов! Эмма не поверит, когда я ей расскажу… - Не будь дурой, - голос Оттилии хлестал точно кнут, - не хватало еще об этом болтать на каждом углу! Думаешь, фройлян это понравится? Ладно, если все ограничится выговором или предупреждением, а ведь может и чем похуже. - Не пугай меня, Отти, - прогнусавила жалобно Кларамонд и зашмыгала носом; Рейн ощутила вязкую, душную волну страха девушки, внезапно вспомнившей, что она работала не на человека. Немки старательно делали вид, что жидкость в темных стеклянных бутылках, которые регулярно приносили в кабинет, была чем угодно, но только не кровью; густое и красное питье притворялось вином, а пахло солью и железом, но Оттилия и Кларамонд не замечали запаха, как и нежелания фройлян Рейн хоть на несколько часов в день раздергивать шторы и впускать в кабинет немного дневного света. Все дело, конечно, в раздражительности Рейн от посторонних звуков, а отнюдь не потому, что солнечный свет мог выжечь ей кожу до обугленных корок. Рыжей даже почти не приходилось притворяться: окружение все делало за нее, тактично не обращая внимания на некоторые особенности девушки. Но сейчас Кларамонд была испугана, словно кролик, встретившись глазами с гадюкой. Рейн сквозь дверь и стены слышала ошалелый гул ее крови, забродивший, загустевший от паники, чувствовала исступленный ритм сердцебиения, горячий, отчаянно пульсирующий, что рот дампира, несмотря на сытость, наполнился слюной. Девушка тряхнула головой, сбивая фуражку на затылок; если эта дурочка не прекратит, то второй завтрак дампира наступит на несколько часов раньше положенного. - Клара, прекрати! – прикрикнула на нее Оттилия. – Хватит, она ведь может услышать. Никому не нравится, когда рядом кто-то завывает и хлюпает носом, так что бери себя в руки, черт подери! Что еще за истерики?! - Прости… - покаянно пробормотала Кларамонд. – Прости, Отти. Но ведь ты сама, сама же иной раз забываешь, что… она такое. Слушай, может, это все неправда? Может, это… ну, как же ее?.. Легенда?! Ну, чтобы внушать ужас во вражеских солдат, что даже бессмертные создания поднялись на защиту Германии? - Для легенды это звучит слишком глупо, - отмахнулась Оттилия, рассмешив притаившуюся за дверью Рейн. - Не глупее, чем все те ужасы, которые рассказывают об опытах доктора Менгеле? Помнишь Фридриха? Он как-то был на ночном дежурстве в лаборатории Бутчересс, так вышел оттуда седым, как столетний старик! - Знаешь, я, скорее, поверю, что он постарел за одну ночь, - насмешливо обронила Оттилия. – Как думаешь, если я заберу букет себе, фройлян сильно расстроится? - Она же сказала тебе их убрать. Какая разница, куда именно? – в голосе Кларамонд зазвучало прежнее легкомыслие. – А знаешь, мне после историй Фридриха до сих пор снятся кошмары! Да! И нечего смеяться! Вспомни, о каких ужасах он рассказывал! О гигантских жуках… о червях, которые залезают в человека через рот, а потом… - Нашла, чему верить! – презрительно бросила Оттилия. – Готова поставить свой месячный оклад, что твой Фридрих все выдумал. - Боюсь, следующий месяц будет для вас крайне непростым, фройлян Ланге, так как из-за неверия и самоуверенности лишитесь своего оклада, - молвила Рейн с холодной улыбкой, выходя в приемную; Кларамонд глупо кивнула, прижав кулак ко рту, Оттилия пристыженно опустила голову, но бунтарски свернула глазами, не осмелившись однако препираться и выкручиваться. - Крайне неприятные создания, эти черви-даемиты, но доктор Менгеле питает к ним странную привязанность. Я давно заметила, что ей нравятся весьма… необычные вещи. Так что прошу вас, фройлян Ланге, не упрекайте герра Фридриха во лжи. Он, скорее, болтун, которому грозит трибунал за разглашение конфиденциальной информации, но совершенно точно не лгун. - Я приму это к сведению, фройлян, - выдавила Оттилия; кровь, раскаленная стыдом и смущением, злостью на себя и страхом, бросилась немке в лицо, едва не лишив ее сознания. Сердце билось исступленно, его ритм отдавался эхом в ушах Рейн, и сквозь жаркий рокот рыжая даже не сразу различила голос Кларамонд: - А вам кто-нибудь нравится, фройлян? - Клара! – взвизгнула Оттилия, мертвенно бледнея. – Ты в своем уме?! Простите, простите ее, фройлян, простите, она иногда не думает, что говорит! - Д-да... - взгляд Кларамонд остекленел, лицо осунулось, опав, словно тесто, и немка остервенело закивала; выжженные пергидролью добела волосы прыгали в такт движениям ее головы. - Извините, фройлян, это не мое дело. Простите, не знаю, что на меня нашло... - Просто у кого-то слишком длинный язык и слишком пусто - в голове, - бранилась Оттилия, стараясь разрядить обстановку, - этого больше не повторится, фройлян Рейн, обещаю вам. - Что же, будете зажимать подруге рот всякий раз, когда ей захочется сказать какую-нибудь глупость? - усмехнулась дампир, несколько сбитая с толку странным вопросом Кларамонд. Возмутительная фривольность; и что бы это вообще значило? Почему беспечной Кларамонд пришло подобное в голову? Уж не связано ли это с цветами в ее кабинете? Рейн, непреклонная, будто сама Афина, передернула плечами; нет, нет, невозможно, недопустимо, если это его рук дело, то больше она не желала видеть никаких букетов. - Надеюсь, больше такого не повторится. И я имею в виду не только болтовню фройлян Гиршман, - проронила Рейн, развернувшись на каблуках с порывистостью заводного волчка; она постаралась как можно громче хлопнуть дверью, вложив в удар все свое негодование и смущение. Рыжая понимала, что Оттилия и Кларамонд по большему счету не виноваты, что они не смели отказать, даже если бы захотели, но дампира выводило из себя, что он осмелился выставить все напоказ, да так, что даже собственные секретарши Рейн начали строить совершенно нелепые догадки и домыслы! Уж лучше бы все цветы и правда были от Вульфа. Весь остаток дня рыжая провела в крайне дурном расположении духа, Оттилия и Кларамонд не решались тревожить ее иной раз. Рейн казалась себе лисой, затаившейся в норе в ожидании охотника; от напряжения и вороха мрачных мыслей у нее разболелась голова, что ничуть не улучшило ее настроения. Дампир ждала, сама не зная чего именно, тянуло сорвать злость на бестолковых секретаршах, которые теперь даже не смели шептаться в приемной, хотя откровенно бессмысленно было обвинять во всем их. Естественно, у девушек возникли вопросы. Рейн чувствовала себя уязвимой, словно с нее сняли кожу, безжалостно подставив нагую плоть как подношение солнцу; она предпочла бы не выставлять подобное напоказ: зачем давать фрицам дополнительный повод для пересудов? Им довольно и отношений Вульфа и Минс, о которых сплетничали с таким жадным удовольствием, что становилось мерзко. Рыжей меньше всего хотелось становиться новой темой для слухов, но надеялась, что двух отвергнутых букетов окажется достаточно, чтобы охладить его пыл: мужчины бывали такими упорными и настойчивыми, особенно, если была задета их гордость. Глядя на трюмо, странно опустевшее без вазы с гвоздиками, Рейн усмехнулась, подперев подбородок кулаком: а почему именно колокольчики и гвоздики? В этом что, кроется какой-то тайный, сакральный смысл, который ей предстоит разгадать? Будто бы ей больше нечем себя занять, кроме как подобной чепухой. С коротким гортанным рыком дампир вернулась к переведенному тексту древнего манускрипта о демонах: о Белиаре там не говорилось ни слова, но было очень много информации о вампирах, порядком устаревшей, но даже такие сведения могли пригодиться в борьбе против Кейгана. Старые средства одни из самых верных: кола в грудь еще ни одна нечисть не пережила; как, впрочем, и пули в лоб. Чтение позволило Рейн немного отвлечься; от невеселых мыслей древний текст не избавил, однако они отступили, осели на дне сознания, позволив дампиру немного успокоиться. Она даже раздернула шторы, позволив лучам янтарно горящего заката проникнуть в кабинет; свет заходящего солнца был слаб, его жара не хватало, чтобы вызвать на коже полукровки крапивницу. Вид облаков, розовеющих на горизонте, словно малиновое суфле, немного повеселил Рейн и напомнил, что, взбудораженная, она за весь день ни разу не ела. Вампиры могли обходиться без еды недели и месяцы, а их спячка могла длиться веками, без пробуждения на обед, но Рейн как дампиру требовалось куда чаще пополнять силы. Без крови на нее на падала мертвенная бледность, глаза и скулы западали, вес стремительно таял, и вскоре рыжая действительно начинала походить на оживший труп. Рейн кокетливо поправила волосы, пропуская сквозь пальцы ленты, черные, блестящие, точно пара гадюк, запутавшаяся в огненных прядях; может, если бы она действительно выглядела как поднявшаяся из гроба покойника, ей бы удалось избежать столь нежелательного внимания? Однако рыжая не собиралась морить себя голодом из-за какого-то самодовольного фрица, не принимавшего отказов, поэтому, встав, дампир потянулась с животной грацией, разминая затекшие конечности. В преддверии ночи тело горело, под кожей зудело, звало покинуть душный кабинет и отправиться на охоту; Рейн с радостью бросилась бы навстречу сумеркам, но Минс от лица всего Бримстоуна сказала не высовываться, изображать ручного упыря ГГГ до тех пор, пока Вульф не уедет в Берлин на встречу с фюрером; Минс в отсутствии геггинггруппенфюрера должна была следить за ходом раскопок – отличная возможность саботировать ход поисков Сердца Белиара, заодно расправившись и с несколькими офицерами. Некоторые из них были не более, чем служебным псами Рейха, жадными до власти: убить их не составит труда – люди ведь так хрупки и подвержены всяким ужасным случайностям, но были и те, чью смерть крайне сложно выставить как несчастный случай. Не перережет Маулер себе глотку во время бритья, а полоумный фанатик Туле не упьется до смерти вином для причастия. Фройлян Батори, которая при знакомстве с Рейн игриво назвала себя ее кузиной, едва ли сама напорется на нож, но Кровавую Рейн никогда не прельщала легкая победа. Сняв китель и бросив его в обитое красновато-коричневой кожей кресло, презрев шкаф и вешалку, дампир расстегнула несколько верхних пуговиц на блузке; крученый кожаный шнурок убегал вниз, к груди, держа круглый красный медальон. Украшения были вне устава, но рыжая старалась не снимать медальон, прятала его под одеждой: с кулоном Рейн чувствовала себя увереннее, с ним дампир помнила, кто она есть на самом деле. Касаясь медальона, скрытого под рубашкой, рыжая вышла в приемную, собираясь попросить Оттилию принести ей "аперитив", но запнулась, сбившись с шага: на белом, как бумага, лице фройлян Ланге почерневшие от волнения глаза казались огромными, уголки плотно сжатого рта были опущены, а лоб избороздили морщины: Оттилия казалась одновременно испуганной и донельзя сосредоточенной. В руках у нее была ваза, на сей раз - из темно-синего стекла; лепестки стоящих в вазе подсолнухов горели знойно-желтым, точно напитанные летней жарой; Рейн стало жарко от одного взгляда на цветы и от возмущения, тягучей смолой растекшейся под кожей: это уже наглость! Она более чем ясно дала понять, что ей не нужны подобные знаки внимания, однако дампира продолжали брать измором, словно осажденную крепость! Откровенное издевательство! Но если он полагает, что рыжая будет потворствовать подобным выходкам, то глубоко ошибается; Рейн умела обращаться с нахалами. Лицо дампира из напряженно-застывшего превратилось в маску гнева; верхняя губа поднялась, в оскале тускло блеснули нечеловечески острые клыки. Оттилия, сглотнув, отступила на шаг, виновато сморщившись, и выставила перед собой вазу с подсолнухами словно щит. - Фройлян, это... - Мы хотели их унести! - выпалила Кларамонд прежде, чем Оттилия сумела подобрать слова. - Их только принесли... и вообще, это мне! Отти, отдай мои цветы, я унесу их домой и поставлю у себя в комнате. Вазу можешь оставить. - О!.. Так цветы принесли вам, фройлян Гиршман? - любезно спросила Рейн, которую ничуть не убедила сбивчивая болтовня Кларамонд: слишком уж у нее бегают глаза - зрачки и вовсе метались парой мошек, а Оттилия Ланге с каждым словом становилась все бледнее и бледнее. - И от кого же они? Уж не от того ли самого Фридриха? - Какого Фридриха? - Кларамонд наморщила лоб, и Оттилия сдавленно застонала. - Клари, ты меня с ума сведешь... - А что я такого сказала?! Фройлян же сама не хотела больше никаких цветов! Гвоздики ты себе забрала, почему мне нельзя взять себе подсолнухи? Тем более, это мои любимые цветы. - Твои любимые цветы - георгины, насколько я помню. По крайней мере, ты убеждала в этом того парня, Гюнтера из канцелярии. - А что, нельзя любить одновременно подсолнухи и георгины? - огрызнулась Кларамонд, но под немигающим взглядом дампира поникла; даже ее задорные кудряшки как-то опали, словно пух одуванчика после дождя. - Простите, фройлян Рейн, я опять несу невесть что. Мы просто не хотели вас расстраивать. - Да, врать мне в лицо, разумеется, намного лучше, - ехидно обронила Рейн, но, вздохнув, прикрыла глаза, прижав пальцы к переносице. - Вся эта ситуация уже изрядно меня утомляет. Здесь не цветочный салон. Кто бы ни присылал сюда цветы, будьте добры донести до него, что такое более нежелательно. Надеюсь, я понятно объясняю, фройлян Ланге? Фройлян Гиршман? - рыжая грозно взглянула на секретарш; хмурая Оттилия, поставив вазу на стол, повернулась к дампиру, избегая, однако, встречаться с ней взглядом. - Может быть, тогда сами ему скажете? Нас он не слушает. - Да! - подхватила Кларамонд. - Мы говорили, что цветов больше не нужно, что вы не хотите, но нас заставили, буквально силой! - Какой еще силой? - прищурилась Рейн. - Силой убеждения, - обреченно выдохнула Оттилия, а Кларамонд внезапно раскраснелась, пряча в ладони совершенно неуместный смешок; глаза шало заблестели как после пары бокалов шампанского, а сердце, бешено колотясь, разгоняло кровь по венам. Дампиру стало очевидно, что на Кларамонд Гиршман не стоит слишком надеяться - в ней нет преданности ни Рейху, ни фюреру, ни тем более Рейн, в которой она видела скорее подругу, нежели старшего по званию. Все это казалось немке не более, чем романтической игрой, в которой она невольно приняла участие; более серьезная и собранная Оттилия понимала куда больше в отличие от подруги. - Вам лучше будет самой объясниться со штандартенфюрером Кригером, фройлян. Не можем же мы указывать ему, что делать. - Да! Штандартенфюрер Кригер так и сказал: если вам не по нраву ни один из его подарков, вы должны лично высказать все ему в лицо, если вы не трусиха! - Клари!.. - Что? Он же действительно так сказал, - надулась фройлян Гиршман, - а еще он сказал, что позволит вам даже отхлестать его цветами по лицу. Так сказать, сам подставит щеку под удар. - Я больше чем уверена, что речь шла совершенно не о щеках, - фыркнула Рейн, и обе девушки смущенно рассмеялись; Кларамонд от избытка эмоций застучала каблучками туфель по полу, Оттилия прижала пальцы к улыбающимся губам, хитро поглядывая на подругу. - Какое бесстыдство, фройлян! Слышал бы вас штандартенфюрер Кригер!.. - А вот я о нем слышать не желаю, - категорично пресекла Рейн фривольности со стороны своих секретарш; ей было неловко и отчего-то стыдно, словно это она навязывала себя кому-то через цветы. У нее никогда не было подруг, с которыми можно было вот так беззаботно болтать; у дампира просто не было возможности быть и вполовину такой легкомысленной, как Кларамонд. С Минс у них были по-деловому сухие отношения, а сестру Рейн знала слишком мало, чтобы считать ее кем-то большим, чем просто одной из дочерей Кейгана. Она не сомневалась, что Светлана бы оценила попытки Кригера добиться расположения Рейн: скупой на ласку, нелюдимый, вечно думающий о чем-то невеселом Стренджер был не из тех, кто будет заваливать женщину цветами, какие бы чувства он к ней не питал. Но Светлана, как и Минс, не одобрила бы тесных отношений с врагом. - Можете забрать подсолнухи себе, фройлян Гиршман, - Рейн старалась, чтобы ее голос звучал как можно более надменно, - в следующий раз попросите штандартенфюрера Кригера принести вам георгины. В этом будет куда больше смысла, чем перебирать все цветы в надежде найти мои любимые. - Дело не в самих цветах, фройлян, а в том, что они значат, - несмело заметила Оттилия, - похоже, что штандартенфюрер Кригер решил впечатлить вас на языке цветов. Рейн пренебрежительно нахмурилась, не желая показывать немкам, как она несведуща в этом вопросе. Несомненно, это что-то светское, какая-то салонная забава, от которой дампир была далека как от луны. Вампиры не говорят на языке цветов, и едва ли она когда-нибудь пошлет своему отцу букет, говорящий об ее страстном желании перерезать его проклятое лживое горло. - А вы, стало быть, в этом разбираетесь, фройлян Ланге? - за всеми этими разговорами рыжая совсем позабыла о жажде; хотелось уже не крови, а простой человеческой еды, чего-нибудь очень сладкого; например, коричных звездочек, которые традиционно готовились к Рождеству, но дампиру было неважно, что сейчас только середина лета. Оттилия качнула головой. - Не слишком. Я об этом только слышала, никогда раньше не сталкивалась так... близко. Но, если хотите, могу узнать. - Узнайте, - повелительно бросила Рейн, ощущая прилив небывалого воодушевления, необычного, при условии, что она находилась в самом сердце гнезда Рейха, окруженная нацистами, а чувствовала себя легче снежинки и солнечного луча; мысли порхали в голове бабочками и пухом одуванчика, и совсем не хотелось думать ни о древнем манускрипте о вампирах, ни о Коттере и главном инженере Тисчере, которых требовалось устранить в крайне сжатые сроки. Рейн вернулась в кабинет на ногах, зудящих от желания пуститься в пляс, попросив секретарш принести ей не крови, а кофе с медом и берлинские пончики. На утро Оттилия принесла дампиру потрепанную книгу с желтыми, практически как лепестки подсолнуха, страницами и новый букет - цветы утесника пылали еще ярче, словно облитые расплавленным золотом. Если верить книге с тисненым цветочным узором переплетом, утесник означал терпеливую привязанность, подсолнух говорил о чистоте помыслов, красные гвоздики - о любви, буквально о сердце, стремящемся к Рейн, а колокольчики уверяли, что поклонник думает о ней. Рыжая лениво листала книгу за утренним чаем; крови до сих пор не хотелось, из-за командира гарнизона Рейнера у нее как минимум на неделю отбило аппетит - рыжая собиралась прикончить его тихо, во сне, но Рейнер проснулся в самый не подходящий момент. Увидев Рейн, зловеще склонившуюся над ним, он заорал, вскочил с постели, путаясь в одеяле, и бросился вон из спальни; дампир не рискнула идти за ним - своими воплями он разбудил весь дом, где квартировались офицеры, однако ей повезло: перепуганный Рейнер, перед сном напившийся шорле, скончался при падении с лестницы - сломанная шея и пробитый висок крайне вредны для здоровья; крови было столько, что ее кисловатый запах до сих пор преследовал девушку. Никому и не пришло в голову ввязать его смерть с Рейн; чудовищная случайность, не более, командиру гарнизона просто не стоило столько пить на ночь. Если бы он был чуть воздержаннее с шорле, как его просила жена, с которой Рейнер и поссорился в тот вечер, Рейн просто сделала бы ему укол морфия, позволив умереть тихо и безболезненно. Многие офицеры ГГГ были заядлыми морфинистами, а некоторые, из числа которых был Юрген Вульф и Браун Мекай, еще и курили опиум. Отвратительные люди с их отвратительными пристрастиями; если бы Зигмунд Кригер тяготел к наркотикам и алкоголю или отличался жестокостью к военнопленным, Рейн было бы легко его ненавидеть, но пока ни в нем, ни в его брате-близнеце рыжая не нашла ничего такого, за что их можно было бы презирать. Не считая ослиного упорства и удушающей самоуверенности. - Что вы будете делать дальше, фройлян? - поинтересовалась Оттилия, убирая после завтрака посуду; у Кларамонд был выходной. - Будете и дальше мучить штандартенфюрера Кригера равнодушием или предпочтете действие ледяному молчанию? - Если я буду и дальше молчать, то, боюсь, мой кабинет завалит цветами. Не думаю, что геггинггруппенфюреру придется по душе это букетное нашествие. - Но геггинггруппенфюрер сейчас в отъезде, - напомнила немка, - а общение на языке цветов не противоречит уставу. - Какое счастье, - сардонически усмехнулась Рейн, катая между пальцами шарик из бисквитных крошек. Зигмунд не пытался встретиться с ней лично, предоставляя рыжей самой сделать первый шаг; будто бы и не навязывался, но постоянно напоминал о себе и своих чувствах, несмотря на все отказы Рейн, словно о чем-то догадывался. Но дампир не собиралась сдаваться; не для того она втиралась в доверие фашистам, чтобы в итоге все рассыпалось из-за одного арийца, обращавшегося с ней, как с леди в шелковых перчатках. - Мне нужен букет, - изрекла Рейн, немного озадачив Оттилию, - букет фенхеля. Я хочу, чтобы его доставили прямиком штандартенфюреру Кригеру. - Одному или обоим? - без улыбки осведомилась немка. - Кригерам будет достаточно и одного букета на двоих, - отмахнулась Рейн; фенхель должен был сказать Зигмунду об ее неприступности, о том, что бессмысленно ему и дальше добиваться ее взаимности, а лучше переключить свое внимание на кого-нибудь другого. Девушка сомневалась, что пучка фенхеля окажется достаточно, чтобы охладить пыл старшего из Кригеров, но это всяко лучше, чем приходить к нему за выяснением отношений. Если не поможет фенхель, то Зигмунд получит гортензии, означающие холодность; об остальных вариантах, подходящих к ситуации, Рейн еще не успела прочитать. Весь день она провела в тщательно подавляемом волнении: рыжая боялась, что Зигмунд придет к ней, чтобы объясниться, но ариец никак не отреагировал на отправленный ею фенхель, хотя Оттилия уверила, что Кригер получил его лично. Неужели он решил сдаться? Как ни странно, Рейн это ничуть не обрадовало, скорее, разочаровало, что он так просто решил от нее отказаться. Но ведь дампир сама его отвергла; разве удивительно, что мужчине надоело слушать отказ за отказом? Рейн пыталась себя убедить, что это только к лучшему, и теперь ничто не будет отвлекать ее от выполнения задания, но все же чувствовала себя задетой. Наверное, то же самое испытывал и Зигмунд, который в ответ на все букеты получал лишь глухое, равнодушное безмолвие; а ведь она могла хотя бы поблагодарить немца за внимание, а вместо этого важничала и манерничала. Рейн стало неприятно от себя самой; неудивительно, что Зигмунд молчал - на его месте любой посчитал бы себя оскорбленным. После такого рыжей меньше всего хотелось встречаться с ним лично, однако теперь она видела в этом необходимость: закончить все разговором, как подобает взрослым людям, а не игрой с цветами, разобраться с возникшей между ними путаницей и забыть, пока не стало слишком поздно. Рейн понимала, что находится в опасности: она слишком много думала о Кригере-старшем, ее начали беспокоить его чувства, хотя Зигмунд был ее врагом. Если Рейн позволит себе увлечься, то пропадет; она не предаст Бримстоун и не перейдет на сторону ГГГ и отца даже ради Зигмунда Кригера, но тогда дампиру придется его убить. Хватит ли у нее сил? Раньше Рейн удавалось быть расчетливой и прагматичной, однако сейчас ее человеческая половина молила о тепле, о любви, о том, что бывает у всех молодых девушек. Детство у нее отняли; неужели и молодости она должна лишиться по вине Кейгана? Рейн твердо решила встретиться с Зигмундом перед ужином, хотя под кожей бродил мороз при мысли, что она останется с ним наедине. Мысленно она готовилась к холодности немца, которую, признаться, и заслуживала; следовало давным-давно все обсудить, а не вести себя как безмозглая жеманница. Дампир нервно поправляла волосы, одергивала блузку и строгую черную юбку, стоя перед зеркалом; ей хотелось предстать перед Кригером спокойной, собранной и уверенной, а не девчонкой, испугавшейся последствий собственных шалостей. Она не боялась матки марасегов, обезумевшей от смерти своей колонии, так почему же от предстоящей встречи со смертным, с мужчиной, у нее немеют колени? За моральными сборами полчаса пролетели быстрее секунды; Рейн, решительно вознамерившись побеседовать с Кригером, вышла из кабинета, но замерла, увидев переступающего порог приемной немца. С трудом подавив детское желание забежать обратно в кабинет и запереть дверь, Рейн размеренно выдохнула, чувствуя стеснение в груди; сцепив пальцы, она смело встретила взгляд Зигмунда; ариец чуть склонил голову в знак приветствия. Он казался спокойным, даже безразличным, не выражая лицом ни единой эмоции, и дампир поняла, как сильно ужалил Кригера ее жест. Зря она вообще затеяла всю эту канитель с цветами. - Штандартенфюрер Кригер, - собственный голос звучал как-то надтреснуто, незнакомо, - хорошо, что вы зашли. Я хотела обсудить с вами кое-что. - Простите, фройлян, но я спешу. Заглянул буквально на минуту, - Рейн удалось изобразить понимающую улыбку; лицо немца сохраняло бесстрастность подобно мраморной маске. - Думаю, ее будет крайне мало, чтобы мы успели высказать друг другу все, что накопилось, поэтому позвольте подарить вам то, что все скажет за меня. Дампир едва не отшатнулась от направившегося к ней мужчины; неужели опять цветы? В безвинных растениях девушке теперь виделась прямая угроза ее благополучию, и все из-за Кригера, который, по-мальчишески озорно улыбнувшись, протянул ей цветок - одинокий бледно-желтый нарцисс. Сначала Рейн показалось, что он искусственный - пора цветения нарциссов давно миновала, однако, подойдя ближе, Рейн, пораженная, убедилась, что цветок настоящий. От своеобразного аромата засвербело в носу; рыжая, сморщившись, шумно выдохнула. - Откуда?.. - У меня свои секреты, фройлян, - видя, что девушка не спешит принимать нарцисс, Зигмунд аккуратно положил его на стол отсутствующей Кларамонд; как будет расстроена фройлян Гиршман из-за того, что она столько пропустила. Смахнув с плеча незримую пылинку, немец по-военному щелкнул каблуками и отсалютовал Рейн прежде, чем развернуться к выходу. - А сейчас простите, мне пора. Мой брат меня ждет. - Конечно. Разве можно заставлять Симона ждать? - Рейн искоса взглянула в сторону приоткрытой двери; в узком проеме мелькало ухмыляющееся лицо младшего из близнецов. Симон нагло подмигнул Рейн и улыбнулся шире; поддев дверь носком сапога, он распахнул ее шире и заглянул в приемную, уцепившись пальцами за косяк. - Фройлян, если мой брат вам не по вкусу, может быть, обратите свое внимание на меня? Готов отдать вам себя на растерзание в любое время дня и ночи, - заявил он дерзко и со смехом увернулся от кулака близнеца, метящего ему в скулу. Подошвы сапог Кригера-младшего загрохотали по полу, Зигмунд вышел из приемной, не оборачиваясь, и аккуратно прикрыл за собой дверь. Рейн, едва дождавшись ухода Кригеров, бросилась в свой кабинет, к книге, спрятанной в одном из верхних ящиков. Она так торопливо переворачивала страницы, что надорвала некоторые из них; глаза дампира алчно скользили по строкам о желтом нарциссе. Дочитав, она прижала раскрытую книгу к груди и присела на край стола, чувствуя смутную дрожь в груди. Бледно-желтый нарцисс объявлял об уважении, благородстве. И безответной любви. Но так ли уж она безответна? И имела ли Рейн право на нее отвечать? Вернувшуюся за свой рабочий стол Оттилию Рейн озадачила просьбой найти ей лаванду. - Лаванду? В смысле - сушеную? Или мыло с запахом лаванды? - Пока обойдемся без мыла. Цветы, причем - в ближайшее время. И мне нужно, чтобы их отнесли штандартенфюреру Кригеру, - если Рейн не могла сама признаться Зигмунду в своих сомнениях, то пусть за нее это сделают цветы. Так будет проще; не придется мучительно подбирать слова, волнуясь из-за одного присутствия мужчины; еще ни один человек не заставлял дампира чувствовать себя такой уязвимой, но в то же время - и предвкушающей радость, которая могла родиться в этой слабости. До чего необычное, непривычное чувство, но теперь оно уже не так пугало Рейн; она сможет с этим справиться. Это ведь просто цветы, просто мужчина, просто... просто еще никогда Рейн не было так сложно. Найти цветы лаванды оказалось гораздо тяжелее, чем тот же фенхель, в обилии растущий у проселочной дороги; если до этого многие офицеры только подозревали о странных отношениях, выходящих за рамки устава, между Зигмундом Кригером и Кровавой Рейн, то поиск лаванды окончательно прояснил ситуацию: к вечеру всему ГГГ стало известно о так называемой беседе цветов. Расспрашивать Рейн не решились, но Оттилия слышала, что некоторые офицеры бились об заклад на то, чем же все закончится: Штефан Густавсон поставил ящик шнапса на то, что Кригеру-старшему ничего не светит, Тимитеус Тисчер, которого Рейн собиралась убить следующим после Рейнера, поднял ставку, уверенный, что Рейн, как и Минс, близка к Вульфу; Тисчера поддержал Браун Мекай, а вот Коттер был уверен, что Кригер "уломает-таки рыжую сучку", Экштайн и вовсе полагал, что близнецы Кригеры разделят Рейн на двоих. Это было нелепо и гадко, но в то же время смешно: будто бы эти фашисты понимали, что было между ними. Рейн бы даже посмеялась этому, как дурной шутке, если бы не Минс: наставница пусть и не принимала участия в споре, но была недовольна. - Что ты делаешь, Рейн? - в отличие от рыжей, носившей подобие нацистской формы, Минс отдавала предпочтение своему откровенному костюму; обтягивающий и предельно короткий, он заставлял мужчин исходить слюной, словно свору голодных псов при виде куска мяса. Минс с ее экзотической внешностью и повадками хищника была хороша настолько, что люди столбенели перед ней, точно мыши перед коброй; но не Зигмунд - для него будто бы было недостаточно всех достоинств Минс. - Не знаю, что ты задумала, но лучше бы тебе это прекратить. - Почему? - Рейн высокомерно вскинула голову. - На нашей миссии это никак не отразится, можешь быть уверена. - Последствия могут быть крайне нежелательны, - отрезала непреклонная Минс, - если ты думаешь, что следуешь моему примеру, то я вижу, что это не так. Тобой движет что-то иное, что может поставить все под угрозу. - Я знаю, что делаю, - заверила наставницу Рей, выведенная из себя ее проницательностью; неужто так все заметно? Если Минс обо всем догадалась, значит, и остальным все понятно? И Зигмунду в том числе? - В этом я не уверена, - Минс покачала головой, одарив рыжую по-матерински теплым взглядом, - твоя молодая кровь бурлит, а в сердце слишком много человеческого. Такие игры не для тебя, это все слишком серьезно. Полагаю, ты и сама это понимаешь, просто не хочешь признавать. - Нет нужды меня учить, - взвилась Рейн, - я не подведу ни тебя... ни наших друзей. - Не подведи саму себя, - тихо попросила Минс перед тем, как удалиться и оставить дампира в разбереденных чувствах. Должно быть, наставница была права, Рейн поступила глупо, неосмотрительно, позволив себе увлечься немцем. Между Минс и Юргеном Вульфом не было чувств и привязанности, один только расчет и взаимовыгода; Вульф точно не дарил Минс цветы, а дампир не испытывала даже толики сердечных томлений, от которых изнывала Рейн, встречаясь взглядом с Зигмундом. Минс была змеей, заползшей в сапог, готовая ужалить Вульфа в любой момент, а рыжая - все равно что соловей в руках птицелова. Нужно... нужно прекратить, пока не стало слишком поздно. Но все же Рейн не могла отказать себе в удовольствии закончить все красиво, на "цветочной ноте", как все и началось. Это будет драматично. Это будет... больно. Но лучше сейчас, чем потом. Плакучая ива говорила об отвергнутой любви; пожалуй, это был наилучший выбор, тем более, что дерево росло на территории ГГГ и отломить ветку было куда легче, чем найти цветущую лаванду. На сей раз Рейн решила отдать ветку Зигмунду лично в руки, чтобы больше не возникало ни вопросов, ни сомнений. Веточка плакучей ивы казалась дампиру тяжелой, будто на нее взвалили целое дерево; она столько раз говорила "нет", но последнее "нет" - самое весомое - клубком колючей проволоки застряло поперек горла. После этого не будет никаких цветов, никаких приглашений на прогулку, отвергнутый ариец предпочтет забыть о Рейн и... так будет правильнее для них обоих. Рыжая остановилась в нерешительности перед дверью в кабинет близнецов, не в силах даже постучать. Что ей сказать, когда она увидит Зигмунда? Не бросит же она эту ветку ему в лицо; Рейн отошла от двери и, прижавшись спиной к стене, устало откинула голову, прикрыла глаза. Зря она вообще позволила втянуть себя в это; дампирше казалось, что ее сердце обливают святой водой. Почему так больно? Между ними ничего не было, ничего, но все равно болело и жгло так, что рябило в глазах. Разве это пройдет, если Рейн отдаст Зигмунду ивовую ветвь? В этом дампир очень сомневалась, но она не знала, как еще ей поступить. Шаги Кригера-старшего она услышала куда раньше его запаха; распахнув глаза, она вытянулась, словно солдат на плацу, отвечая грустным взглядом на его улыбку. Зажатую в кулаке ивовую ветвь она спрятала за спину. - Фройлян, я как раз искал вас, - произнес Зигмунд весело, и Рейн задохнулась как от удара в живот. Ариец смущенно повел плечами, щуря глаз, затянутый бледной пленкой бельма; шрам его сморщился и покраснел, наливаясь кровью. - Наш с вами... флирт порядком затянулся. Это было увлекательно, но... я бы хотел подвести черту. По крайней мере, в этой цветочной истории. Искать подходящие цветы оказалось довольно нелегким делом. - Да, у меня тоже возникли... некоторые затруднения, - Рейн отвела волосы за ухо, пропустив ленту сквозь пальцы, - и вы правы - стоит с этим закончить. - У меня остался для вас еще один цветок. Пожалуй, самый банальный, - дампир зажмурилась, не уверенная, что сумеет все это вынести; пусть это будет гортензия или полосатая гвоздика, пусть он тоже решит остановить все это. Но, разомкнув веки, Рейн увидела розу. Красную розу, кричащую о любви. Ивовая ветвь выскользнула из ее пальцев. - Когда же ты успел меня полюбить? - рыжая пыталась говорить насмешливо, но вышло как-то жалобно и обреченно, как у смертельно больной, умоляющей врача избавить ее от мучений. Зигмунд поднес алую розу к губам, невесомым поцелуем коснувшись лепестков; дампир вспыхнула, невольно подумав о том, как бы он целовал ее. - Эта роза без шипов¹, - промолвил он тихо, лаская взглядом лицо Рейн, и она снова зажмурилась, так, что векам стало больно; Минс называла ее молодой, но дампир чувствовала себя старой и усталой, но ровно до тех пор, пока Зигмунд не взял ее за руку. Он поцеловал ее пальцы так же нежно, как за мгновение до этого целовал розу. Если бы Кригер знал, кто она и зачем пришла в ГГГ, он бы первым открыл по ней огонь, но Зигмунд не знал, и был таким упрямым, черт его подери, таким ласковым, таким... красивым, несмотря на шрам и отсутствие руки, что Рейн обмякла и прижалась к его груди, трепеща от прикосновений его пальцев, зарывающихся в ее волосы. Похоже, Коттер сорвал куш; Густавсон, Тисчер и Мекай будут крайне разочарованы.