Переплести пальцы

Улицы тянутся бесконечно. Майру жуёт жвачку и предлагает купить билет до Торонто, где проходят съёмки нового фильма с Юхеем. Курури немедленно соглашается и, щурясь от яркого солнца, начинает вслух перебирать варианты получения разрешения родителей на выезд из страны. Обе прекрасно знают, что дальше разговоров дело не пойдёт, но чувства горечи нет, всего лишь «отложенный успех», как говорят американские экономисты. Не удастся полетать в этот раз – удастся в следующий, когда им будет достаточное количество лет или когда брат будет обязан им настолько, чтобы уломать родителей на что угодно. На улице невыносимо жарко, к шее под волосами страшно даже прикасаться, но девочки держатся за руки. Сумка, упавшая с плеча Курури, болтается на сцепленных руках, поминутно бьётся о тонкие девичьи ноги, и все проходящие мимо женщины внутренне ёжатся от дискомфорта, мысленно возвращая аксессуар на место, но девочкам всё равно. Мысленно они уже летят над Тихим океаном. Курури сонно посматривает в иллюминатор на залитые солнцем, нестерпимо яркие облака, а Майру, запихнув сэндвич в карман для журналов, ёрзает и рассматривает пассажиров. Обе видят несуществующую картинку одинаково полно и чётко, ни одной не приходит в голову, что может быть иначе. У Майру любимые летние туфли стоптаны почти до дыр, Курури утром десять минут приклеивала свежий пластырь к ссадинам чуть выше локтя и старательно замазывала свежий синяк на бедре. Родители уверены, что девочки были неосторожны в спортивной секции, и их не разубеждают, как не разубеждали, когда у Курури обнаружился перелом ключицы. «Да, секция, мам, что же ещё. Конечно, она неосторожно упала после очередного броска. А можно и мне не ходить в школу, раз я за ней присматриваю? Ладно, но хоть гарнитуру-то в ухе можно оставить?». О пристрастии Курури к чтению книг, сидя в парке на дереве метрах в трёх над землёй, Майру молчит. Как молчит и о том, что сама в это время бегает по аккуратным дорожкам, пытливо заглядывает прохожим в глаза и пытается познакомиться со всеми сразу. Всё это время оставаясь в поле зрения, конечно же, и оттого ещё больше наполняясь неуёмным весельем и желаем почудить. Курури во всём старается видеть суть и докапывается до самых глубин, Майру хватает по верхам, тащит в дом что ни попадя, и, кажется, способна принести даже солнечные блики с зеркальных витрин. И таки приносит их, в сотый раз оставляя очки ослепительно сиять на всех возможных поверхностях. Их комната в доме похожа на разбойничью пещеру, где есть все мыслимые сокровища мира, кроме неполных семейных фотографий, единогласно признанных негодными. У Майру вместо кровати огромный пиратский корабль, забравшись на который очередным поздним вечером, она озвучивает новый гениальный план и пытливо смотрит на сидящую напротив сестру в окуляр подзорной трубы. Курури записывает, вносит некоторые поправки и детально разбирает предстоящую проделку. Майру забирается на её кровать, заглядывает через плечо, нетерпеливо сопит и, угомонившись, засыпает. На корабле полно места для сна, но ночевать капитан предпочитает там, куда не добираются волны хрустальных шаров, новеньких диктофонов, фотографий актёров, записных книжек и всего того, что волею случая оказывается принесённым в дом. Курури не спорит и привычно оттягивает на себя половину одеяла. Солнце садится, от земли поднимается горячий восходящий поток, Майру выдувает из жвачки последний ядовито-жёлтый пузырь и звучно его лопает, на минуту облепив им себе всё лицо. Курури смотрит на это, а потом начинает звонко смеяться. Глядя на неё, смеётся и Майру и, накинув сумку сестры себе на плечо, заговорщически шепчет в самое ухо: «А давай побежим?». Курури не успевает ничего ответить, как её резко дёргают за руку, и ей ничего не остаётся, кроме как бежать рядом со смеющейся сестрой, заражаясь её весельем и слушая осуждающие восклицания прохожих. Пальцы, конечно, переплетены.