Краски жизни

      Будто опускаясь под воду, глубоко, на темное дно, перед глазами всё темнеет и плывет. Уши закладывает, но на дне и не должно быть слышно ни звука, ведь так? Почему тогда так остро ощущается сильное биение сердца в груди? Пульс стучит в висках, кислород в лёгких заканчивается и все внутри начинает печь от невозможности вдохнуть. Разве это не так легко, открыть глаза и сделать всего один вдох, пусть и не глубокий.       Но он не может. Веки слишком тяжелые. И стоит приоткрыть их хоть немного, ресницы дрогнут, а перед мутным взглядом уже обрисовывается чужая фигура. Слишком, черт возьми, горячая фигура. Кожу обдает жаром от одной только мысли о том, что будет, если они соприкоснутся, если его сухих, потрескавшихся губ коснётся влажное, обжигающее дыхание.       Они стоят на расстоянии минимум десяти шагов друг от друга. Ни далеко, и ни близко. Ровно столько, сколько может потребоваться для того, чтобы или убежать, или рвануть навстречу, впиваясь пальцами в отвороты неприлично белого пиджака, притягивая вплотную. Стоит как столб, зараза. Бесит. Бесит и сводит с ума одним только разлетом четко очерченных бровей, строгих, как отцовский ремень.       Все вокруг них как будто исчезает, расплываясь неясными цветными пятнами. Лица студентов, их силуэты, немногочисленная мебель в аудитории. Всё. Сужается до узкой точки в пространстве. И от этого ему тоже трудно дышать, потому что он соврет, если скажет, что не хотел бы остаться наедине с этим человеком после того, как ему стукнуло гребаных шестнадцать. И вот проходит еще шестнадцать лет и теперь уже никто не спрашивает, чего он хочет.       Холодно прищурившись, мужчина совершает первую свою ошибку, поворачивается спиной, недооценив расстояние между ними. Дверь лаборантской едва успевает закрыться за ним, как тяжелые, крупные ладони впечатывают его в ближайшую стену. Слышен металлический лязгающий звук защелкивающегося замка, к голове тут же приливает кровь и становится так жарко, что от него чуть ли не валит пар, а бледное лицо раскраснелось.       Лань Ванцзи, его оживший ночной кошмар и причина первого подросткового возбуждения, возвышается над ним на жалкие два сантиметра и этим бесит еще больше. Бесит и соблазняет. То, что не должно идти вместе и не должно быть смешано. Прижатый к холодной стене, Вэй Ин не знает, чего хочет больше. Съездить ему по наглой безэмоциональной роже или прижаться к бледным, красиво изогнутым губам в надежде, что этот айсберг хоть немного растает. И это вторая ошибка.       Хотя для айсберга он просто неприлично обжигает его сквозь одежду, прижимаясь вплотную. Слишком близко для человека, который… да к черту. Какая разница, что они делали так давно, если прямо сейчас его сжимают чужие руки. Ванцзи так близко, что мужчина, повернув лицо, может видеть его глаза так четко, и все чувства, кипящие на дне светлого золота.       Ладони сжимаются на запястьях. Его разворачивают, чтобы бесцеремонно зажать между стеной и собственным телом. Обычно за это самый отчаянный козел получал сначала коленом по яйцам, а потом в зубы. Но ни один козел в его жизни не был способен завести его до искр из глаз по щелчку пальцев. У Ванцзи же была такая ненормальная способность, ломающая все сопротивление.       Чужое твердое бедро плотно втискивается между его ног, притираясь. Вэй Ин перестает контролировать собственные пальцы, которые зарываются в чужие длинные волосы, такие мягкие и гладкие, будто шелковые кисточки. Он сам притягивает лицо мужчины ближе, чтобы тот понял, что ему нужно. Бледные губы оказываются горячими и жгучими как перец. Крепкие зубы тянут за нижнюю губу, прикусывая и оттягивая. Язык скользит ласковым поглаживанием по верхнему ряду зубов и оба глухо стонут в этот влажный, абсолютно неприличный поцелуй.       Мог ли Вэй Усянь подумать о том, что этот господин ледышка сожмет в своих широких, мужественных ладонях его задницу, вынуждая привстать на носочки и еще крепче прижаться, ощущая, как возбужденный член трется о бедро? Мог ли он подумать, что почувствует и чужое возбуждение тоже? Даже если и мог, то только в своих подростковых мечтах, когда несдержанно дрочил, закусывая край подушки.       Сейчас все, что он мог прикусить, это губы и язык мужчины, и делал это он с превеликим удовольствием. С таким же удовольствием, в затянутом поволокой взгляде, Лань Ванцзи стаскивал с него одежду. Такой страстный, вы только представьте, вцепился в его рубашку и яростно едва ли не рвет ее, не справляясь с рядом пуговиц. Ремень брюк жалобно звякает, расстегиваясь, тихо вжикает молния.       Горячие губы спускаются ниже, оставляя влажные следы поцелуев на подбородке, шее, вниз, к выступающим ключицам. Наглые руки забираются под плотную ткань в ответ на чужие тискающие прикосновения. Пока мужчина мнет его зад, стягивая брюки, Вэй Ин, безбожно радуясь, обхватывает чужой, крепко стоящий член. Несдержанное рычание, и пальцы на ногах поджимаются, волна щекотных мурашек пробегает от макушки до копчика и он полностью капитулирует, сдаваясь на милость этого животного в обличье праведника.       В его жизни всегда был только один человек, которому он бы позволил трахнуть себя вот так, в лаборантской, закрытой на одну единственную хлипенькую щеколду. И, демоны, этот человек как раз собирается это сделать. Даже если изначально это он представлял себя имеющим эту нежную незабудку, то ничего страшного, что все повернулось немного иначе. Никто же не говорил ему, что тот вырастет таким… Таким здоровым. У него член только в длину больше двадцати сантиметров, про обхват лучше вообще не думать, пальцы слишком дрожат и теряют чувствительность, скользя по горячей коже, лаская сочащуюся смазкой головку.       Оторвав художника от себя, снова прижимая к стене полуобнаженным телом, Ванцзи расправляется со своей одеждой, бросая белые тряпки на пыльный пол. Когда они выйдут отсюда, тому лучше не смотреть на себя в зеркало. Мужчина хотел, чтобы художник обвил его собой, устраивая худые жилистые бедра на его массивных и обхватил руками за шею. Чувствуя дыхание друг друга и сумасшедший стук сердца, оба будто спятили окончательно.       Из смазки ничего, кроме вязкой слюны. Горящий решимостью взгляд светлых глаз и Вэй Ин чувствует помимо плотного трения настойчивое прикосновение. Все его тормоза давно пришли в негодность. С того момента, как с губ первый раз сорвалось имя этого гада. Если нужно будет, он потерпит, но у Ванцзи были совсем другие планы. Затискав его до цветных кругов перед глазами, тот не спеша и старательно растягивал его, пока не понял, что в подобной позе делать это ему неинтересно.       Не у стены, так на столе. Похоже, он решил перепробовать все подходящие поверхности. Усянь не был против. Особенно когда горячие губы снова коснулись его чувствительной кожи, оставляя яркие метки на шее. Сочетание жалящих поцелуев и старательной стимуляции пальцами, количество которых постепенно увеличивалось, подводило все ближе и ближе к оргазму.       — Хватит, вставь мне уже, мать твою! — сипло рыкнув на округлившего глаза мужчину, художник перехватил его руку. Он твердо вознамерился кончить с его членом в своей заднице и никак иначе.       И ему было совершенно насрать, из какой волшебной дыры Ванцзи достал блестящий серебристый квадратик кондома. Отняв упаковку, мужчина быстро надорвал ее зубами, вытаскивая резинку и, буквально ухватив любовника за член, раскатал по стволу презерватив, вслушиваясь в тяжелое дыхание. Приставив крупную головку к растянутому входу, Вэй Ин потянул мужчину на себя, откидывая голову с глубоким низким стоном, от которого у Ванцзи тело покрылось заметными мурашками.       Не сдержавшись, мужчина на пробу толкнулся глубже, накрывая тело под собой. Прижатый бедрами и спиной к жесткой столешнице, художник мог только стонать и притягивать любовника ближе, подбадривая его двигаться решительнее. В конце концов, он не настолько старая развалина, чтобы рассыпаться от подобного. А даже если вдруг и рассыпется, то будет знать, что это было не напрасно.       Глубокие толчки отдавались истомой во всем теле, когда головка метко ударяла в простату. Хорошая поза, хороший угол. Или у Ланя талант, или им просто несказанно повезло. Стол стучал ножками об пол и они оба напрочь забыли, где находятся и что с другой стороны их может быть слышно. Ванцзи оказался невероятно послушным, если шептать ему в покрасневшее ухо разные пошлости.       — Сильнее! Лань Чжань, сильнее! — слушая собственные стоны, перемешанные с рычанием, скрипом и стуком, он никак не мог остановится, когда оргазм был так близко. —Выеби меня, мать твою, или я задушу тебя, заразу, за все шестнадцать лет моих страданий! — уцепившись за крепкое плечо, на одном дыхании решительно выпалил художник, чувствуя, как толчки из резких и грубых стали настолько сумасшедшими, что он едва не потерял связь с реальностью. Только навязчивый звон в ушах мешал окончательно пропасть в ощущениях.       И этот долбанный звон становился все громче и громче, и громче. Он даже заглушил его крик, когда внутри стало так горячо и влажно. Как-то неправильно влажно. Неприятное пищание все звучало и звучало, ввинчиваясь в уши.       И, наконец, тяжелые воспаленные веки дрогнули. Прищуриваясь, Вэй Усянь открыл глаза, сипло вздыхая. Его измученное тело было плотно и тепло придавлено тяжелым пуховым одеялом в забавном цветном пододеяльнике. Одна из причин, почему он не водит домой никого, даже если бы у него вдруг завелась интрижка.       — Пап, ты проснулся? — робкий стук в закрытую дверь и тихое топтание коврика, заглушенное мягкими тапочками на ногах у детины весом в килограмм восемьдесят. Это вторая причина, почему он никого не привел бы домой.       Он Вэй Усянь и у него есть сын, ему нужно на работу, а вместо нормального отдыха ему приснился эротический сон после того, как он увидел рожу своей первой любви, которая явилась по его душу без всякого спроса. И еще он кончил себе в трусы, что самое обидное. И о какой гордости и самоуважении может идти речь?       Накрыв голову подушкой, мужчина поморщился, стараясь игнорировать пищание будильника и тихое пошкрябывание в дверь. Это ведь не будет длиться вечно, так ведь? Он имеет полное право утешать себя и вводить в заблуждение, пока взгляд окончательно не станет ясным, а из головы не выветрится образ взлохмаченного Лань Ванцзи, который самозабвенно трахает его на столе. Нет уж, это, пожалуй, можно припасти для теплых рождественских вечеров, когда он напьётся виски, заест это алкогольным брауни и будет валяться в постели минимум два дня, пока малыш Сычжуй не заставит его взять яйца в кулак и не выгонит проветриваться.       Все же хорошо, когда у тебя есть ребенок. Есть ради чего жить помимо самого себя, потому что это не всегда хочется делать, когда в тебе живет маленькая королева драмы.       А он, Вэй Усянь, большая королева драмы. Большая и злая. И он, черт возьми, любит себя и эту жизнь, а еще надирать наглые задницы. Бодро рыкнув, мужчина скатился с матраса на коврик и поднялся на ноги, чтобы добрести до высокого шкафа, поднять руку и выключить хренов будильник. Его всегда нужно класть подальше. Чтобы точно встать. И не выкинуть его с горяча в окно. Даже если окна в комнате нет.       Придирчиво заглянув в пижамные штаны, мужчина порадовался, что по ним еще не успело расползтись влажное пятно, но все равно завернулся в найденный на кресле длинный халат. С видом нахохлившегося ворона, он кряхтя открыл дверь и прикрыл глаза, чтобы его не сразило светом очарования. А-Юань сиял будто солнышко. Этого ребёнка нельзя было испортить ничем. Даже утром и перспективой ехать в академию на метро в толпе людей.       — Мне нужна чашка кофе, шляпа с вуалью и лопата, — подняв указательный палец вверх, Вэй Усянь улыбнулся подростку и, подмигнув, скрылся в ванной. За закрытой дверью уже можно было выдохнуть и скинуть с себя всю одежду, на которую даже смотреть было тошно. Это же была его любимая пижама. Теперь она уже не любимая. А во всем виноват один конкретный мудак, который снова вдруг ни с того ни с сего ему приснился.       Ладно, если бы это был один из немногих снов в его жизни. Он натура впечатлительная. Ему и страстные сексуальные реперы корейцы пару раз снились. Если уснуть, насмотревшись клипов с их полуоткровенными танцами, вообще и не такое присниться может. Но Лань Ванцзи в этом плане был рекордсменом со средней школы. И даже ни сном ни духом про это не знал.       А ведь главное, когда он успокоится — а он успокоится, это факт, всему виной врождённая эмоциональность — то это уже не будет иметь для него такого значения. Забравшись в ванную и включив горячую воду, слегка разбавляя ее, чтобы не свариться как креветочка с утра пораньше, художник тихо запел первое, что вспомнил. Это помогало. И вот в его голове уже не златоглазый красавчик с шестью кубиками пресса на животе, а Клод Моне. Лучше уж представлять «поле маков у Аржантёя», а не то, что ему не светит.       К тому моменту, как мужчина выполз из ванной вместе с клубами пара и влажным воздухом, на столе его уже ждала большая черная кружка с таким же черным содержимом. Это утро еще можно было исправить.       — Я достал твою шляпу с вуалью, но так и не понял, зачем тебе лопата, — Сычжуй листал музейный каталог, дожидаясь, пока его отец, бывший ленивой сонной задницей, неспособной нормально функционировать по утрам, закончит со своим утренним кофе и даст добро на выход из дома в серую-серь улиц.       — Закопать счастливые мечты о будущем, чтобы не мешали жить настоящим, — подняв взгляд серых глаз от полупустой чашки, буркнул мужчина на удивленно моргающего подростка. — А если серьезно, то мне просто приснился сон с участием очень горячего человека и нужно было примириться с тем, что это был всего лишь сон. Поэтому я нес полную ерунду.       — Это человек, которого ты знаешь? — парень уже давно не смущался и знал все о своем приемном отце. Это помогало им обоим. Сычжую жить реальной жизнью без оглядки на страхи большинства людей его возраста, а Усяню чувствовать себя живым и счастливым, что рядом есть кто-то по-настоящему надежный.       — О, да, — тихо посмеявшись, Вэй Ин снова вспомнил красивое лицо бывшего одноклассника и вздохнул с улыбкой.       Допив свой кофе и сполоснув кружку, мужчина исчез в своей комнате, чтобы одеться. Наличие сына в его жизни было огромным благом. Не так, как у других людей. Ему было уже тридцать два и, по меркам Китая, он был уже довольно стар. В таком возрасте многие как раз или заводят детей, или животных, кому как повезет. Ему же досталось настоящее сокровище.       Если вспомнить, то до его появления жизнь была похожа на самый настоящий хаос. Было весело. Но это не то веселье, которым можно гордиться. Сейчас ему варили утренний кофе, гоняли чистить зубы, следили, чтобы он ел нормальную еду, а не закуски и фастфуд, и помогали следить за порядком в том месте, где он живет. Правильнее будет сказать, что это у Вэнь Сычжуя был ребенок в возрасте тридцати двух лет, который разбрасывал вещи и ленился мыть за собой посуду. Парень был слишком хорош для этого мира, поэтому Вэй Ин всячески изливал на него свою любовь, хваля и балуя.       Они странная парочка.       — Ты же помнишь, что у тебя сегодня семинар? Все взял? Проверь сумку сейчас, — уже полностью собранный подросток сунул нос в его папку, перебирая скрепленные степлером листы с лекциями.       — Да, я помню, и это скорее не семинар, а просто открытая лекция. Если вас отпустят, можешь тоже прийти и послушать еще раз, — хотя, по правде, слушать этому ребенку там нечего, все это он уже слышал раз десять, начиная от момента, когда Усянь начал писать саму работу и готовиться к тому, чтобы втирать свои мысли в еще не загрубевшие мозги нежных и чувственных детей.       Детей, у которых достаточно денег, чтобы посещать это учебное заведение, которое не только жрет его собственные нервы и силы, но еще и кормит. Его скромная зарплата собиралась из кураторства, лекционных часов и всяких активностей, имени которым не находилось, но ректор требовал, чтобы он, как преподаватель, трепыхался, создавая видимость бурной деятельности. Ну и самое приятненькое — это частные курсы. И всякие подработки на полставки, чтобы честно говорить всем, что он дохрена занятой человек. Мать одиночка и точка.       Качаясь в вагоне метро, облокотившись на твердого и уверенно стоящего сына, мужчина даже успел слегка вздремнуть, пригревшись, и помечтать, как запрется до первой лекции в преподавательской в приятной компании своих гнусных сплетниц коллег, которые берегут его зад лучше, чем железные трусы с замком. Этим дамам палец в рот не клади, ни первый, ни двадцать первый. Откусят.       И вот когда их станцию уже объявили механическим голосом и загорелась стрелочка, в какую сторону вываливаться из общей толпы, над ним, нежно и уютно спящим, нависла тень. Тень чужого спермотоксикоза, судя по очень самоуверенному лицу.       — Эй, может переключишься на кого-нибудь постарше? — вагон остановился с легкой отдачей и мужчина и правда отлип от теплой спины своего дражайшего ребенка, поднимая взгляд и опуская темные очки ниже по переносице, оценивающе оглядывая предложенный товар.       — Спасибо, у меня есть уже один отец и я предпочитаю контролировать его наличие в своей жизни, найдите кого-нибудь вашего уровня, будьте добры, — почтительно поклонившись, юноша крепко сцапал своего опекуна и под шокированные взгляды вытащил на перрон, утаскивая через толпу к эскалатору.       — Вашего уровня? Это был комплимент в мою сторону, я надеюсь? — поправляя одежду после трепки людей и турникетов, весело улыбаясь спросил художник, наконец получая порцию нормального, обычного загазованного Пекинского воздуха, а не того, который пахнет метро и общественным сортиром.       Подросток только кивнул ему, так же солнечно улыбаясь. Даже если осеннее небо было похоже на помойное ведро и навевало унылую тоску, у него всегда было свое персональное солнце. Которое не только радовало его, но и вызывало бурю умиления у всех преподавателей, что вели пары у студентов первокурсников. Сычжуй был лучшим малышом по мнению всех дамочек. Сколько бы лет им ни было, хоть тридцать, хоть пятьдесят.       У всех преподавателей обязательно были свои крепости обиталища. У каждой школы свои, и студенты всегда знали, в какие можно заходить, а в какие лучше не стоит. Для надежности, в школе искусствоведения на двери одной из преподавательских скрутили номерок. Чтобы ее никак нельзя было опознать. В эту дверь стучались только три категории. Девочки, старосты групп и должники, у которых просто не было выбора.       За первой дверью все было прилично. Там была общая комната со шкафами, где хранили учебные планы, папки, которые никто не трогал годами, журналы и другие залежи макулатуры, которые не несли в свой кабинет, снимая с себя ответственность за это безобразие. В этой комнате было еще две двери. Одна чистая и обычная, а на второй Вэй Усянь, как человек откровенный и предусмотрительный, приклеил большой стикер «опасно для жизни». И именно в эту дверь он мог позволить войти себе без стука, широко распахивая и драматично падая в ближайшее кресло, стаскивая с плеч пальто.       Это была их персональная сатанинская обитель, как ее еще называли другие. Почему? Да потому, что все, кому там были не рады, встречались со злыми гарпиями и змеиным шипением. Это была чисто женская территория школы искусствоведения. Женская и его, Вэй Усяня. Потому что ему одному туда было можно и нужно. Там его поили чаем и защищали от всех невзгод и печалей, прижимая к теплому и мягкому бюсту за врождённую красоту и остроумие.       Ну, а если серьезно, то после своего возвращения он каким-то неведомым образом угнездился именно среди девушек их рабочего состава, которые на эмоциях простили ему всех уведённых в прошлом студентов и войну за учебные часы в расписании. С ними было лучше дружить, чем враждовать, так они превратились в армию, которая могла сравнять академию с землей, запугав все остальные школы и ректора общей массой.       Мянь-Мянь бросалась на баррикады впереди всех, стоило этой кошке услышать или увидеть, что его кто-то хочет обидеть. Она тут же выпускала когти и звала своих подружек.       Да и среди мужской половины художник себя уже никак не чувствовал. Только если убегал в корпус другой школы к тем, кого знал. Ну, а кого не знал, с тем знакомился. Так и получилось, что весь преподавательский состав прикрывал его горемычный зад, защищая от родственников и друзей.       Цзян Чэн, столкнувшись с этим ближе всех лицом к лицу, ворчливо выдал что-то вроде того, что он, его брат, «обабился». Сложно было поспорить. Но сидя с большим стаканом ванильного латте с ударной дозой сахара и тройным эспрессо в огромном мохнатом розовом пончо делать это было не рационально. Вэй Усянь не обабился. Он замерз и устал, ужасно желая уснуть на ближайшей поверхности, и ему было абсолютно наплевать, как он выглядит и что о нем думают.       Да, он предпочитает сидеть в компании женщин. От этого его член не отсох, а яйца не отвалились. Просто они милее и, чего греха таить, женщин он любит большой и чистой любовью. Без всякого пошлого контекста. Если они против этого. Потому что именно они внимательно слушают и входят в положение, когда ты просишь приглядеться к своему сыну. Или признаешь, что замерз. И розовый, между прочим, ему идёт ровно так же, как и черный.       Продолжая придерживаться принципа «делаю, что хочу в рамках закона и собственной совести», мужчина отвел две пары у студентов третьего и четвертого курса и, довольный собой, укатился на перерыв, замотанный как кочан пекинской капусты листьями в чужую одежду. Увы, но общественные здания не отапливали, а его чувствительность к внешней среде была все такой же высокой.       Герои сегодняшнего дня глядели на него из разных концов кафетерия, пока Вэнь Сычжуй доставал из терма-сумки их ланчбоксы. Запивая все это богатство большим количеством горячего кофе, мужчина морально готовился ко второй половине дня. Нашествию студентов.       Секрет его популярности был прост. Он был милым. Быть милым с подростками очень важно, многие этим пренебрегают. И между прочим зря. Ну, а еще он не был занудой. Теория и история искусства и так звучит довольно занудно, если ты не большой ценитель. Одни и те же вещи можно рассказать совершенно по-разному. И лучше, если это будет честно, с долей юмора и не заунывным голосом из сырого склепа.       Профессора думают, что история имеет неопровержимую базу. Но это не совсем так. Это то же самое, что судить мировую историю по новым школьным учебникам. Тот еще бред. Нет, он любит копаться в данных, искать новое, обращаться к разным источникам. Его профиль — изобразительное искусство. То есть художники. Для разных курсов это разные периоды истории и, соответственно, разные стили и школы. На его лекциях нет места неоспоримым фактам. Потому что таковых нет. О достоверности можно было бы судить только имея возможность быть свидетелем самого момента. Но они дети современности. Куда им?       И студентам так проще воспринимать реальный мир. Они сами ищут источники, сами пишут свои работы и обязательно рисуют. Или он не принимает у них зачёт и отправляет на пересдачу.       По правде, он ведь совершенно не мягкий преподаватель, который тратит часы своей жизни, распаляясь в пустоту. А потом так же слепо рисует оценки. Хрена с два. Эти маленькие засранцы будут знать его предмет, если хотят выжить в стенах этой академии. Все, кто позволяет себе лишнего или тунеядствует на его парах, вылетают за дверь как пробка из бутылки. Быстро и феерически.       И им это нравится. Тут он уж не знает причины почему. Может их заводят люди с личными границами?       И вот долгожданная лекция. Полный амфитеатр студентов разных курсов, собравшихся для того, чтобы послушать его. И не тратя времени впустую, Вэй Усянь, залив в себя как можно больше горячего, говорит и говорит, обрисовывая яркую и достаточно понятную картину того, как воспринимается современное искусство, которого простой средний обыватель может напрямую коснуться.       Может показаться, что в большой толпе, когда на тебя безотрывно смотрит сотня глаз, можно упустить парочку. Не разглядеть. Но взгляд будто сам выцепляет на верхнем ряду, среди кучки старшекурсников, строгое лицо с выразительным острым взглядом.       Сделав вид, что взял небольшую паузу, чтобы выпить немного кофе, Вэй Усянь еще несколько раз бросил взгляд в том направлении. Видение никуда не делось. Суровое лицо, длинные, блестящие в свете ламп волосы и строгие мужественные черты. Притоптав волнение и воспоминания о том, что обладатель этой холодной морды вытворял с ним в его же сне, художник предпочел вернуться к своей работе. Всего-то нужно было не смотреть. И ему это даже почти удавалось. Почти.       Отчитавшись со звонком, мужчина выдохнул, опираясь бедрами о преподавательский стол. Наблюдая за тем, как студенты покидали зал, он прикрыл веки и считал про себя, отвлекая мысли на цифры. Раньше ему это хорошо помогало, вот и сейчас он не рвался выискивать взглядом того, кого здесь быть не должно было. Наверняка это бред его воспалённого сознания.       Но нет. Если это был бред, то он больно какой-то материальный, да еще и нарисовался прямо перед ним, стоило только открыть глаза.       — Могу я вам чем-то помочь? — раз уж он уже начал играть роль человека с хреновой памятью, то будет играть ее до победного конца. Пока или не попадётся на лжи, или не узнает, чего этому передвижному айсбергу надо от его пропащей души.       — Здравствуйте, господин Вэй, меня зовут Лань Цзинъи. Я помощник господина Лань, — вместо человека-льдины с ним вдруг заговорил незамеченный им из-за волн великолепия, исходящих от фигуры, в, мать его, белом костюме, юноша. Это его сын или что? Тогда почему помощник? И еще с десяток мыслей ввинтились в черепную коробку, заставляя ее трещать.       — Эм, привет. Ну так что? Что вы двое тут делаете? — приветливо улыбнувшись, художник обвел демонстративно пальцем странную парочку и… сел прямо на стол, устраивая свой зад с максимальным комфортом. Чтобы не упасть, не дай боги, от ответа. Колени-то уже не те, что прежде.       — Господин Лань хочет предложить вам сотрудничество. Ряд крупных выставок, которые будут хорошо освещены. Все моменты можно будет обсудить в удобное для вас время в неформальной обстановке, — говорит заученными фразами и тоном консультанта из магазина косметики. Еще и светится, как начищенная монетка. Бедный ребенок, даже неловко как-то.       — Прошу прощения, а твой господин говорящий? Или вы яркий пример стереотипа о том, что в Китае эксплуатируют детский труд? — получилось довольно грубо, зато честно. Ему было неприятно, и он не собирался быть милым с ними. Разве Ванцзи не был понятен его прошлый ответ? Он же честно и прямо сказал, что его не интересует сотрудничество и картины. Ему это не нужно.       Мягко и тепло улыбаясь, мужчина наблюдал за странным выражением на лицах мужчины и юноши. Где же его собственный ребенок, который должен примчаться и забрать его, спасая от этой неловкой ситуации.       — Прошу нас простить, господин Лань просто не любит многословность. Его интересует только работа… — ах, работа его интересует. Ну хорошо. Тогда он не будет отвлекать от работы. Ему нечего предложить, увы. — Чем мы можем заинтересовать вас? Можем обсудить любые условия, — юноша явно не привык сталкиваться с отказами. Родственник что-ли? Взяли на работу по блату в виде практики? С таким-то красавцем начальником, конечно, какие отказы. Там, наверное, все очередями выстраиваются, чтобы он им выставку организовал или что поинтереснее.       Боже, он что, ревнует? Боги, Вэй Усянь, как же низко ты пал. Уйми свой пыл и старческое брюзжание, тебя трахали только во сне, он тебе ничего не должен и ты ему тоже, возьми свое достоинство, положи в чемоданчик, закрой и иди. Ветер в спину.       — Простите, если я был груб. Не знаю, что на меня нашло, — улыбнувшись мягко и нежно, как близким друзьям, Вэй Ин снова мысленно прописал себе пару пощечин. Никак не получалось разобраться с тем, как себя вести, его мотало из крайности в крайность. — Но боюсь, я уже дал ответ. И я не намерен его менять. Я отказываюсь от вашего предложения, мне ничего от вас не нужно.       — Почему? — потому что, милый, не все бывает как в сказке. Иногда среди деятелей искусства можно наткнуться на такого фрика, как он, который, если и хотел бы щепоточку славы, то маленькую и из других рук.       Лань Цзинъи не понимал, что происходит от слова совсем. Перед ним был человек, который качал его шкалу восхищения, как буек в шторм, от «боги он мой кумир» до «я бы женился на нем, будь он женщиной», и этот человек, улыбаясь, отшивал его, что еще можно было понять, но он отшивал и его начальника, который стоял прямо за ним и замораживал воздух фактом своего присутствия. Какого черта, спрашивается? Что они в прошлом не поделили?       —Думаю, мне пора, — не собираясь отвечать на вопрос, Вэй Усянь слез со стола и с грацией дикой кошки, прихватив объёмный вязаный кардиган со стула и тонкую кожаную папку, навострился взять и уйти. Прямо перед ними. Бесстыдство.       — Пожалуйста, ответьте. Нас интересует суть вашего отказа, может, мы все же можем предложить что-либо вас заинтересующее, — ему хотелось вцепиться в полы длинной рубашки, подвязанной на талии широким поясом, и повиснуть на мужчине, чтобы тот только остался. Ну или согласился. Вел себя, одним словом, как нормальный человек.       — Очень навязчиво, — ткнув в самое очевидное, господин Вэй отвел плавным движением руки свои длинные волосы от лица и подмигнул ему. — Прости, милый, мне правда неинтересно. Я этим не занимаюсь. Найдите кого-нибудь другого.       И когда он уже взаправду был готов вцепиться в чужую руку, повиснув как груз на довольно тонком на вид высоком мужчине, дверь в зал распахнулась и по широким ступеням сбежал парень, улыбаясь так ярко, что Лань Цзинъи чуть не подавился от неожиданности своими словами, грозящими вырваться.       — Пап, ты еще здесь? — взмахнув тонкой кистью, юноша затормозил, неловко замерев, глядя на художника и двух мужчин. —Извините. Здравствуйте, — вежливо поклонившись несколько раз и самому Цзинъи, который оторопел, и Лань Ванцзи, он перевел смущённый взгляд на Вэй Усяня, который… был его отцом? Чего? Как?       — Все нормально, А-Юань, господа уже закончили и тоже уходят. Пошли, — поднявшись наверх, мужчина заботливо, будто самое любимое дитя, обнял паренька за плечи и тот ответил ему яркой улыбкой. О чем-то тихо переговариваясь, они ушли, напоследок скупо попрощавшись, и закрыли дверь, отрезая их от себя.       — Почему вы ничего не сказали? — повернувшись к своему начальнику, сдерживая недовольство, спросил Цзинъи. Не время было обижаться, но что он мог с собой поделать.       — Я запаниковал, — честно и коротко признался мужчина.       И не поспоришь с этим. Неудивительно, что и в первый раз тот не смог ничего сделать. Этот Вэй Усянь точно ненормальный. Кто в здравом уме будет отказываться от таких предложений? Только псих. Или человек, у которого есть более веские причины, которые тот не хочет озвучивать. Нужно будет разузнать об этом поподробнее. Глянув на Лань Ванцзи, юноша отметил для себя покопаться в их общем прошлом. Может, найдет ответ там.       — Ну что ж, один-ноль в его пользу, — юноша обернулся, укоризненно глядя на своего начальника. Похоже, он надеялся своим взглядом прожечь в нем дыру, но, к счастью, это так не работало.       — Один-минус два, — не изменившись в лице поправил Господин Лань, опуская взгляд золотых глаз в пол. Стоя перед собственным помощником, его уши запылали от стыда. Будто бы ему снова пришлось стоять перед дядей, который отчитывал его как в детстве.       — Что?! Минус два? Какие минус два? Когда это мы уже успели уйти в минус? — нижняя челюсть Цзинъи некрасиво отвисла, а глаза выпучились. Лицо от досады и злости побагровело, но юноша держал внутри себя все свое негодование понимая, что перед ним, во-первых, его начальник, а во-вторых, вокруг слишком много лишних ушей. Даже если они за дверью.       Ух. Эти двое точно сведут его с ума, а ведь он только-только начал втягиваться в эту трясину. Боги, помогите.