***
Они встретились у старой Пятерки с перегоревшими буквами «П» и «ч». У Даньки красный нос и холодные руки. Опять оделся, наплевав на разгар зимы. Стоит, смолит сигарету, пялясь куда-то вдаль, и изредка мотает головой, чтобы стрясти снежинки. — На. — Ярик протягивает ему темно-синюю, вывернутую наизнанку кожаную жилетку. — Только верни потом, иначе мне отец шею сломает за то, что спер. — Это че? — голос у Даньки хриплый, прокуренный. В любой другой день Ярик бы от одного только этого голоса завелся, как тринадцатилетка, и зажал бы Даньку в ближайшей подворотне, но сегодня он лишь настойчиво пихает жилетку в чужие руки и велит одеться, пока не простыл окончательно. Даня придирчиво оглядывает белые крылья на спине, вздергивает бровь, — «Какого черта, Громов?» — но жилетку надевает. Они вваливаются в Пятерку, морщат носы, проходя мимо стухших апельсинов к полкам с дешевым бухлом, берут пару банок пива и полусухой батон хлеба на двоих. — У тебя сколько? — шелестит Данька, чуть пихая Ярика локтем у кассы. — Сотка. У тебя? — Полтос. — Нам хватит. Бабулька за кассой презрительно оглядывает сначала прилично одетого Ярика, потом бомжеватого Даньку, и требует паспорт. Даня копошится, плюхает его ей в руку и насупленно смотрит из-под отросших волос. — 1986? Значит, вам есть восемнадцать, — бабка щурится, вглядываясь в буквы. — Данил? — Даниил. С двумя «и». — он отбирает паспорт, сгребает пиво и выходит, пихнув ботинком дверь. Ярик похуистично оглядывает кассиршу, цапает хлеб и выходит следом. На ближайшем автобусе едут зайцами к окраине, прижимаясь друг к другу плечами и бедрами на узких задних сиденьях. Данька упихивает пиво во внутренние карманы осеннего пальто, забирает у Ярика хлеб и теребит упаковку. От остановки идут через лысый парк к уродской кирпичной пятиэтажке с выбитой дверью на крышу. Они нашли ее летом, шатаясь по улицам и не зная, чем себя занять. На крыше холоднее, ветер треплет Ярику кудри и забивает глаза парой крупных снежинок. Он вытаскивает из Данькиных карманов пиво, ставит в снег, хмурится. Защелкивает кнопку жилетки на чужой груди и вдыхает морозный воздух. На дисплее дедовых наручных часов, насколько удается разглядеть в темноте, стрелки указывают на 11:48. Ярик опирается об ограду, холодными пальцами разрывая упаковку от хлеба. Данька снова закуривает и передает ему сигарету. Она промокшая из-за вчерашнего снегопада и старая, но Ярик все равно затягивается пару раз, потому что не просто сигарета. Потому что Данькина. Под детский крик о том, что осталось пять минут до курантов, слышимый из окна на четвертом этаже, Ярик делает последнюю затяжку и щелчком пальцев отправляет бычок вниз. Отламывает кусок от батона, делит напополам и отдает Даньке. Остальное прячет в бездонные карманы. Мало ли. Здесь, на богом забытой окраине Москвы, огней меньше. Звезды яркие. Данька задумчиво скользит взглядом по Большой Медведице, автоматически хватая с перил вскрытую Яриком банку и делая большой глоток. Пиво холодное, и, что уж греха таить, дерьмовое, но какая разница. Он опускает голову, опирается о перила и оглядывает крыши и поломанные ветки деревьев. Ярик стоит рядом и зябко ежится. Когда куранты, нарушая их уютную тишину, бьют в первый раз, они вздрагивают. На второй удар Ярик ставит банку в снег и разминает пальцы. На третий — тянется к Даньке, ни на что особо не надеясь. Семнадцать лет — не тот возраст, когда свято веришь в новогоднее чудо. Однако Данька улыбается уголком губ, и смотрит в глаза. Пристально так, будто приценивается. Делает шаг ближе, оставляя пиво стоять на перилах, и зарывается рукой в чужие волосы. Ярик стоит молча, слегка водя пальцем по чужому плечу. А на пятый удар Данька целует сам. У него холодные и потрескавшиеся губы, его руки холодят шею, но Ярик все равно льнет, как соскучившийся по ласке кот, отвечает пылко и с нажимом, сминая торчащий из-под пальто и жилетки ворот рубашки. Он считает удары — не курантов, правда, а Данькиного сердца, что колотится так, что сквозь одежду ощущается, — и улетает мысленно. Вместе с двенадцатым ударом взрываются салюты где-то в центре, и они отрываются друг от друга, синхронно вдыхая. Ярика всего трясет от затопившего, будто горячая вода, счастья, он смотрит в глаза напротив и улыбается легонько, чтоб не спугнуть. Данька треплет его по волосам и делает ещё глоток пива. К часу ночи они сидят, прижавшись друг к другу, и смотрят на звезды. — Я расстался с Ларисой. — нарушает тишину Ярик, чуть поерзав в чужих руках. — Зачем? — А она мне зачем? У меня ты есть. — Данька мычит, прижимаясь ближе. — И че она? Так прям и дала тебе уйти? — Нет. — Ярик молчит несколько минут, обдумывая. — Сказала, что беременна. Черт ее разберет. Данька напрягается. Отпускает Ярика, вскрывает вторую банку и достает последнюю сигарету из пачки. — И че делать будешь? Твой старик разве не заставит тебя жениться, если Лара залетела? — Заставит. — тянет Ярик, забирая у него курево и затягиваясь. — Да только что мне она. Сам знаешь. Данька знает. Ярик никогда не говорил этого вслух, но он знает. И Ярик знает. Поэтому и сидит сейчас с ним на крыше старой пятиэтажки, выкуривая одну сигарету на двоих и пережевывая пресный хлеб. Главное — что вместе. Главное, что рядом. К трем, когда хлеб весь съеден, пиво выпито, а конечности онемели от холода и долгого сидения, они спускаются вниз, по пути встречая пьяных, вываливающихся на ночную прогулку жителей, и пешком идут вдоль дороги к метро. Садятся в четыре утра на первый поезд и едут к Ярику домой, пока его предки справляют у семьи. Заваливаются на кровать в его комнате, прижимаются друг к другу тесно-тесно, и засыпают.***
— Больше я его не видел. — тихо закончил Яр. — Когда я проснулся, Данька ушел уже, и больше не приходил. Это был 2005 год. — Оу... — Коля зажевал губу, думая, что сказать. — А жилетка? Он вернул ее? — Нет. Ушел как был, в ней и своем потрепанном пальто. — Темно-синяя, с белыми крыльями на спине? — Ты ищешь символизм? — Яр хмыкнул, заставляя себя приподнять уголки губ. — Нет. Просто видел на охране стены мужчину в такой, когда мы приехали сюда. Я не знаю его имени, но, может?.. Коля не стал заканчивать. Яр все понял и так. Верить он, конечно, не верил. Он вообще особо ни во что не верил с того Нового Года. Но все же. А вдруг? Коля обнадеживающе сжал плечо отца, слабо ему улыбаясь. — Проверь, пап. Обещай, что проверишь. — и, не дожидаясь ответа, ушел в их с Дашей комнату, оставляя отца одного. Яр честно пытался усидеть на месте. Убедить себя, что найти пропавшего человека почти пятнадцать лет спустя, в апокалипсисе, звучит максимально бредово и несбыточно. Но то, что взбунтовалось внутри, пока он рассказывал о Даньке, не давало ему просто остаться сидеть на месте истуканом. Яр плюнул, встал с кресла, взял из холодильника два пива и максимально тихо вышел из дома. Быстрым шагом дошел до стен. В тусклом свете фонарей была видна часть выцветшего, посеревшего крыла на спине охраняющего. Яру было боязно настолько, что тело прошиб озноб. На секунду ему показалось, что он снова вернулся в ту зиму, на ту крышу. И это заставило его собраться с силами и подняться наверх. Мужчина, стоящий на посту, встретил Яра направленным в его сторону арбалетом и свирепым выражением лица. Яр поднял обе руки с зажатыми в них банками и склонил голову, вглядываясь в чужое лицо. Прищуренные глаза, темные волосы, родинка над губой. Данька. С неба упала звезда. Затем ещё одна. Даня опустил оружие, взял одну банку и посмотрел Яру в глаза с такой тоской, что внутри все скрутило. Яр сел, свешивая ноги вниз. Даня, тяжело дыша, сел рядом. — Ну так, — хрипло начал он пару минут спустя, цепляясь взглядом за другую звезду. — этот Коля. Твой пацан? Тот самый, от?.. — Да. — А сама она?.. — Мертва. — на выдохе шепнул Яр, провожая взглядом очередную звезду и поворачиваясь в сторону Дани. — Я... Он не нашел, что сказать. Но это и нужно не было. Даня придвинулся чуть ближе, соприкасаясь своим коленом с коленом Яра, и уставился на набирающий силу звездопад. Яр пододвинулся ближе, надеясь, что это не его глюк, и он не поехал на почве страха и постоянных переживаний. Несмело дернулся, прижимаясь локтем к Даниной руке, и положил голову ему на плечо. Звездопад усиливался. Коля в их с Яром и маленькой Дашей доме задернул занавески и натянул одеяло на уши.