"Ну конечно же из-за тебя, идиот!"

***

Осень. Самое печальное, но поэтичное время года. Буквально все, что ты видишь, не дает пройти мимо. Вишневые листья на деревьях; серое туманное небо; дожди, идущие без конца. Как все это красиво... Настоящая идиллия. "И чего еще нужно для счастья?" — подумал Евгений и, переведя взгляд с окна на книгу, перевернул страницу толстого тома сочинений Адама Смита. За окном вовсю лил дождь. Была середина сентября. Один в большой комнате, Онегин развалился в кресле и читал, изредка посматривая на улицу через тонкую полоску между шторами. Он сам не знал, кого ожидал там увидеть. Безусловно, он догадывался, но, каждый раз задумываясь об этом, сразу же гнал эти мысли прочь. Внезапно из окна Онегин услышал быстро приближающиеся шаги, и входная дверь резко распахнулась, впустив тем самым в теплую комнату морозный осенний ветер. Евгений вздрогнул от неожиданности и оглянулся. На пороге стоял Ленский. Весь запыхавшийся и промокший насквозь, тот держал над головой черный, немного потрепанный временем портфель, на верхней стороне которого в яме из складок уже образовалась довольно приличная лужица. Быстро поставив его на пол, Владимир закрыл дверь и, облокотившись на нее, глубоко вздохнул. Переведя взгляд с друга на книгу, Онегин холодно пробормотал: "Знаешь, словами "я же говорил" этого не передать". Ему явно доставил удовольствие тот факт, что он оказался прав, когда предположил, что сегодня пойдет дождь, но юный Ленский лишь усмехнулся и вышел из дома без зонта. — Никак не мог предугадать, что выйдет такой ливень, — все еще неровно дыша, пропыхтел Владимир, говоря это с некоторой усмешкой. Он явно не обратил внимания на язвительное поведение Евгения, что довольно сильно задело его самолюбие. Немедленно сняв с себя потяжелевшее от воды пальто и повесив его на выступ в двери, Владимир, тихо шагая по скрипящим половицам, подошел к камину, у которого сидел Онегин, и, пододвинув к нему еще одно кресло, сел рядом. Поджав ноги под себя и протянув руки в сторону огня, словно ребенок, Ленский глубоко вдохнул теплый домашний воздух и улыбнулся. — Хорошо быть дома, — протянул юный поэт и, скрестив руки на груди, откинулся на спинку кресла, которое, к слову, было очень большим. С его кудрявых, растрепанных волос все еще стекали капли дождя; на бледных щеках проступил еле заметный румянец. Он очень походил на ребенка, только что прибежавшего с детской площадки из-за начавшегося ливня. Переведя глаза с камина на Онегина, Владимир сполз по креслу и взглянул на обложку книги. Как-то разочарованно хмыкнув, он снова устроился поудобнее на старом, скрипящем кресле. Евгений не остался равнодушным. — Тебя что-то смущает? — недоверчиво, приподняв одну бровь, спросил Онегин и прикрыл книгу. Не думая, что друг обратит внимания на это, Владимир опешил. — Нет, просто... Знаете, — Ленский быстро приподнялся в кресле, убрал выбившиеся из общей массы угольные кудри за уши и добавил — по-моему, Адам Смит – это никакая не литература. Глаза Онегина немного округлились, но через мгновение на смену удивлению вновь пришла та холодность, что так сильно страшила Владимира. — Неужели? — Евгений закрыл книгу, поставил локти на ручки кресла и соединил кончики обеих рук, — что же заставило тебя так думать? Ленский тысячу раз пожалел о том, что издал этот звук негодования, явно задевший Онегина. — Как бы… это сказать, я имею в виду, что… безусловно, хоть он и является основоположником экономической теории как науки, и на его работы опираются представители различных экономических школ, по-моему мнению, он пишет далеко не литературно… — нервно сглотнув, Владимир взглянул на Евгения и удивился, не увидя на лице того ни капли ярости или неприязни к его высказываниям. В глубине души Онегин был поражен познаниями своего друга в области экономики, до этого момента считая, что единственной сильной стороной Ленского была литература. Но свое изумление Онегин выставлять напоказ не торопился. То ли ему не позволяла гордость, то ли ему просто не хотелось, чтобы Владимир останавливался. Удивившись собственной храбрости, Ленский добавил: — Думаю, литература – это то, чем, читая, ты восхищаешься, то, что заставляет твою душу вздрагивать, а сердце – волноваться. Взять того же Стендаля и его "Красное и черное". Жюльен Сорель пережил и романтическую влюбленность, и бурную страсть, которой не смог противостоять и за которую расплатился жизнью. Понимаете, литература она как... — Ленский запнулся, не зная с чем можно было бы сравнить подобное искусство, столь дорогое его сердцу, — она как... — Любовь... — смотря в пол, добавил Онегин. Ленский немного смутился, но затем улыбнулся. — Да, именно. Как любовь. А Адам Смит — это всего лишь... всего лишь наука. — Ленский притих, пребывая в шоке от всего сказанного им же. Сильно разнервничался, ожидая бурной критики его "незрелого ума" со стороны Евгения. Но тот лишь тихо сидел в кресле, уставившись на огонь. После минутной паузы он внезапно спросил: — Тогда... что для тебя любовь? — Онегин повернулся в сторону юного поэта и, откинувшись на спинку кресла, уставился на него. Такого вопроса Ленский явно не ожидал, из-за чего сильно опешил. Не выражавший никаких эмоций взгляд Онегина страшил Владимира куда больше его привычной холодной гримасы. Ленский откашлялся и, обхватив ладонью подбородок, сказал: — Думаю… для меня любовь – это некая… — он взглянул на потолок, словно ища там ответ, — одержимость человеком, в котором вся твоя жизнь. Без любви жизнь теряет всякий смысл… Пройти отмеренное и ни в кого не влюбиться – значит не жить вовсе… Он опустил глаза в пол, над чем-то задумавшись. И хоть со стороны Ленский казался спокойным, в голове, словно бешеные, метались мысли. Внезапно Владимир услышал скрип кресла, резко перевел взгляд в сторону звука и весь сжался. Евгений встал и медленно приблизился к беззащитному поэту. Сев на пол, он оперся руками и подбородком на подлокотник и уставился на юного друга. Тот смотрел куда-то в сторону. Он выглядел смущенным и испуганным, а его щеки горели. — А ты когда-нибудь любил? Тишина. Владимир нервно поежился в кресле, повернулся в сторону Евгения и решился на откровение. — Думаю, я никогда не любил... по-настоящему. Онегин с едва заметной печалью опустил глаза. У него вдруг появилось чувство, будто внутри образовалась пустота. Значит все эти случайные взгляды, улыбки, нежность со стороны юноши — это все была лишь детская игривость и ребячество? А он думал… — Знаете, порой я думаю о том, что в моей жизни будет достаточно одного лишь общения с вами, — сердце Онегина сжалось, а дыхание замерло, — мне нравится проводить время вот так, с вами, — улыбнулся юноша. "Ах", — в этом звуке читалась некая грусть в перемешку с отчаянием. Эта фраза Ленского (хотя он сам того не понимал) словно стрела пронзила Онегина в самое сердце. "Выходит, этот мальчуган считает меня просто своим другом..." Безусловно, к помрачневшему тону собеседника Владимир не смог остаться равнодушным. — Вас это расстроило?! — восемнадцатилетний мальчишка искренне не понял, от чего его собеседник так поник. Пару секунд молчания. — Все хорошо? — спросил юноша уже тише, наклонившись к Онегину. По телу последнего пробежала мелкая дрожь, когда губы юного поэта оказались всего лишь в паре сантиметров от его собственных. "Что же ты делаешь со мной…", — подумал про себя Евгений и прикрыл лицо руками. Ленский такого исхода явно не ожидал. — Вы, что, плачете? — с неподдельным страхом спросил юноша и коснулся холодных рук Онегина, чем снова вызвал у того волну мурашек по всему телу, — Это… из-за меня? — тихо спросил Ленский. "Ну конечно же из-за тебя, придурок! — прокричал у себя в голове Евгений, — Только ты этого не понимаешь… Сначала влюбил меня в себя, даже не подозревая об этом, а теперь так невзначай называешь другом?!" "Зачем ты такой идеальный? Зачем такой заботливый… Обращаешься ко мне на "вы", сводя меня с ума... А ведь разница между нами всего лишь (а может и не всего лишь) восемь лет... Будь я младше хотя бы года так на четыре, а лучше шесть, то немедленно бы затащил к себе в постель… — мысленно усмехнулся Онегин, — Но что ты подумаешь обо мне, если я сейчас не сдержусь и решусь на поцелуй или на что еще похуже… Что если я стану тебе противен, что если ты сочтешь меня за одного из тех извращенцев, совращающих малолетних, безнаказанно пользуясь их неопытностью и невинностью. Что если наше общение будет разорвано… А я этого не хочу… боже, как я этого не хочу…" — Почему вы молчите? — обеспокоенно, с некой печалью в голосе спросил Ленский, вырвав Евгения из раздумий. Тот резко пришел в себя. — Ленский, — случайно сорвалось с губ Онегина. — Да, я здесь, — отозвался юноша, накрыв своими теплыми ладонями холодные, как лед, руки Евгения. — Я здесь. Вам… не хорошо? — Д-да нет, наверное, просто задумался… "Тебе двадцать шесть лет, а ведешь себя как ребенок!" — ругал себя Онегин. — Я уже испугался, — все еще обеспокоенно сказал Ленский. Спустя пару секунд молчания он вдруг сказал, — Знаете, я очень часто ловил на себе ваши странные взгляды, — Владимир неловко потер шею, — вы, оказывается, просто думали, прямо как сейчас, засматриваясь на меня не по своей воле. А мне всегда казалось, что вы… — он немного запнулся. — Что я что…? — не зная зачем он задал этот вопрос, Онегин тысячу раз проклял себя за то, что поставил беззащитного юношу в тупик. — Что вы смотрите на меня специально, как бы это сказать… — робко произнес Ленский, опустив взгляд, и поспешил отпустить руку Евгения, — Извините, я, наверное, вас смутил. — усмешка вылетела изо рта юного поэта, а после превратилась в виноватую улыбку. "Эта улыбка. Он словно со мною играет!" — думал про себя Евгений, глядя на пухлые, розовые, манящие губы поэта. Такие типичные для Онегина холодность и рассудительность словно по щелчку пальцев растворялись при виде этого кудрявого юноши. "Я не устою…" — Послушай… — вдруг выпалил Онегин, уже не имея сил сдерживаться. "Будь, что будет…" Он поднял голову Ленского, нежно взяв его за подбородок. — Надеюсь, ты меня не возненавидишь… — с отчаянием в голосе сказал Евгений и, схватив того за воротник рубашки, притянул к себе. — Что вы… — не успев понять, что происходит, мальчишка почувствовал, как чужие губы коснулись его собственных буквально на секунду и резко отпустили. Неожиданность действия заставила впасть Ленского в шок. Он сильно опешил, испуганно глядя в серебристые глаза Онегина, сердце которого сильно кольнуло. "Я все испортил", — пронеслось в голове. Уже отстранившись, он пожалел о произошедшем. "Знал, что ничего не выйдет, и все равно полез…" "Идиот". Только он отстранился от подлокотника кресла, как вдруг… ощутил на своем лице холодные от волнения руки. Посмотрев выше, он поймал на себе тревожный взгляд прекрасных голубых глаз. Тех самых глаз, что он полюбил в первую же минуту их встречи, в которых сейчас читалось одновременно и доверие, и страх. Еще секунду они смотрели друг на друга, а спустя мгновение Ленский уже потянул его к себе, и их губы снова соприкоснулись. Явно не ожидая подобного со стороны юноши, Онегин даже не успел закрыть глаза. Его тело все дрожало, а мысли метались, словно бешеные. Грудь сдавливало то ли из-за счастья от столь давно желанных прикосновений, то ли из-за осознания неправильности всей этой ситуации. Однако противиться чарам юноши было практически невозможно. Медленно приподнимаясь на коленях с пола, Евгений пытался не разорвать поцелуй. Зарываясь тонкими холодными пальцами в уже высохшую около камина густую копну угольных кудрей, он лез через подлокотник все ближе и ближе к Владимиру и через пару секунд уже был на самом кресле. С легкостью подхватив Ленского руками, от чего тот немного вскрикнул, Евгений усадил его себе на колени. Тот, в свою очередь, обнял ногами его талию. Наслаждение и некий страх смешались воедино и сдавливали грудь Ленского изнутри. Еще неопытный в таких вещах, он не знал, что нужно было делать, из-за чего боялся. Все его движения были неловкими и неуклюжими, что довольно сильно умиляло Евгения. Воздуха в легких стало катастрофически не хватать из-за сильного возбуждения от минутного поцелуя. Юноша наконец отстранился от Онегина и позволил себе перевести дух. — Подожди, я… на секунду забыл как дышать, — простонал Ленский, делая резкие вдохи и выдохи. На это Евгений лишь усмехнулся. Спустя пару секунд парень потянул на себя юношу, схватившись за его талию, и вновь вовлек его в долгий, безумный поцелуй, затруднявший дыхание обоих. Водя руками по спине Ленского, Онегин случайно задел пальцами его бедра, от чего тот резко вздрогнул. Онегин сразу же начал ронять извинения одни за другими, на что Ленский лишь смеясь отшучивался. Внезапно за окном послышались разговоры. — Да, конечно матушка, — Владимир сразу же узнал этот голос. "Черт!" Еще секунда, и дверь заскрипела и отворилась. — Ох, здравствуйте, надеюсь, мы вас не потревожили, — улыбаясь пролепетала Ольга, вошедшая первой. За ней из-за двери появилась Татьяна, а затем и их матушка. Владимир и Евгений, уже сидевшие на двух разных креслах, поприветствовали их. Сердца обоих стучали словно бешеные. Еще бы чуть-чуть... — Вы выглядите нервными, мы не вовремя? — тихо спросила Татьяна. — Мы отправили вам письмо… — Нет, нет, что вы, — Онегин быстро встал с кресла. Ленский последовал его примеру. — Конечно, мы его получили. Прошу, пройдемте на кухню. Здесь должно быть жарковато из-за камина. Рот Ольги растянулся в очаровательной улыбке, и через мгновение эта белокурая кокетка уже скрылась за дверью, на которую указал Евгений. Матушка, о чем-то шепча Татьяне, проследовала за дочерью. Когда семейство Лариных спешно покинуло входную комнату, Владимир и Евгений переглянулись. На лицах обоих всплыла улыбка, позже переросшая в тихий хохот. — Было близко, — прошептал Ленский, все еще смеясь. — В следующий раз нужно будет запирать дверь на замок, — усмехнулся Онегин. На лице Ленского засияла улыбка при словах "в следующий раз", и он чуть ли не вприпрыжку направился в комнату, в которую проследовали Ларины. — Какой же он еще ребенок в душе… — ухмыльнулся про себя Онегин и, закрыв входную дверь, проследовал на кухню.