Утопая в полыни

Сюэ Ян понятия не имеет, откуда взялся его двойник. Он бы решил, что вконец спятил от шепота мертвого города, бессонницы и воспоминаний-фантазий-иллюзий, щедро подкидываемых воспаленным сознанием, если бы не собственный клинок, торчащий из бока, да вкус своей же крови под клыками на шее новоприбывшего ублюдка. Одни и те же жесты, реакции, одинаковый голос, хаотичный стиль фехтования, его же собственные уловки... Во всяком случае, первой мыслью было - убить. Сюэ Ян помнит, как хрипло смеялся, сплевывая свою-чужую кровь на пыльный пол похоронного дома и нехотя признавая, что, возможно, впервые так очевидно едва не лишился жизни (прежние битвы, насколько бы ни были серьезными, всегда воспринимались, как игра, в этот же раз все инстинкты орали и выли о смертельной опасности). Он помнит, как с интересом разглядывал нежданного врага с бесчисленными мелкими ранами (фатальными, если бы не отменная реакция оппонента), прокушенной шеей, сломанной ногой и, судя по хрипам, парой-тройкой сломанных ребер. Боль, расползающаяся по телу от каждого смешка, грызущая его здесь и там, говорила, что происходящее вовсе не иллюзия, что не обработанные в ближайшее время раны могут принести вполне себе реальные последствия, а цепкий взгляд напротив с идентичной змеиной усмешкой - ни кто иной, как сам Сюэ Ян. Язык боли и инстинктов босяк из Куйчжоу знает как никто другой. Единственный язык, которому он доверяет. Сюэ Ян объявил тогда временное перемирие, крепче сжимая в руке Цзян Цзай, и впредь ни на мгновение не оставался без оружия в зоне досягаемости. Самому себе он доверять не собирался. Белые одежды заклинателя почти сливаются с цветом его кожи. Белая повязка на глазах слегка пропитана кровью, а на алых губах рябью на воде дрожит улыбка. Сяо Синчэнь всегда улыбался слабой улыбкой на любую свою боль, не желая тревожить сердца окружающих. Сюэ Ян же всегда зверел и отвечал на свою боль чужой десятикратной.. зверел и, кусая губы в кровь, обрабатывал раны этого безумно раздражающего праведника с его невыносимым легкомыслием в отношении к собственной, на минуточку, единственной и неповторимой, шкуре. Сюэ Ян чувствует, как начинает звереть и сейчас, но всеми силами душит порыв залепить пощечину этому горному, черти его дери, небожителю, растормошить его, распотрошить его, заорать в лицо: "Да подумай же ты, блять, хоть раз о себе, Даочжан! Наори на меня! Ударь, дай отпор! Сделай хоть что-нибудь!" Душит и движется максимально осторожно, соскребая с гнилых граней своей души крохи призрачной нежности. Душит порыв... И держит руки подальше от шеи даочжана. Россыпь кроваво-красных отметин на белоснежном теле притягивает взгляд, руки, губы. Под острыми клыками распускаются новые ликорисы, а где-то в груди расползается пустота. Острый слух ловит тихий стон, вынуждая поднять голову - не показалось ли? Сюэ Ян входит глубже, под тем же углом, срывая еще один, более громкий. Широкая ухмылка змеится по губам, когда его вслепую касается рука, оглаживая брови, нос, скулы. Сюэ Ян льнет к ней, целует центр ладони, переплетает пальцы со своими и легонько кусает внутреннюю сторону запястья, ощущая дрожь тела под собой. - Иди ко мне, - тихий шепот обволакивает сознание, цепляющееся взглядом за лежащий в метре меч, подчиняет. Сюэ Ян, сохраняя темп, опускается ближе, приникает сухими губами к прохладной, словно воды оазиса, шее, чувствует ласковую руку в своих волосах.. что внезапно впивается ногтями в кожу и едва не вырывает пряди с корнем, вынуждая приподнять голову. - Если ты, ублюдок, не прекратишь этот фарс и сейчас же не возьмешь себя в руки, я решу, что ты слаб. Я вскрою тебе глотку твоим же мечом, вырву глаза, отдам их даочжану и трахну уже его. Наваждение идет трещинами и рассыпается, до дрожи в коленях знакомо. Разлетается осколками как то, чего, по слухам, в груди Сюэ Яна отродясь не было, как то, что он бережно, одержимо, собирал в мешочек Цянькунь. Сюэ Ян заливается диким хохотом, до опасной рези в незаживших ранах, до искр, конечно, а не слёз на кончиках ресниц, наблюдая за собой, срывающим с глаз повязку, а с самого Сюэ Яна ржавые цепи и тормоза. Сюэ Ян вбивается в тело под ним с максимальной жестокостью, не волнуясь более о его сохранности, вгрызается в кожу, ощущая вкус горькой полынной крови, царапает старые шрамы, незамеченные одурманенным ранее рассудком, сжимает едва не до хруста чужую-свою шею. Одеваясь и собирая волосы в хвост, Сюэ Ян наблюдает за собой, сидящим на полу у гроба и изучающим свитки Старейшины Илин. - Ты же понимаешь, что, как только... - ... Даочжан проснется, я убью... - ... Тебя, ибо делиться... - ... Не намерен даже... - ... С самим собой. - Понимаю. - Усмешка и гуляющие в глазах сквозняки безумия. - Как только Сяо Синчэнь проснется, один из нас исчезнет. Удачи на охоте. Сюэ Ян кивает и выходит из дома. Вдыхает полной грудью воздух и морщится от забившей легкие, осевшей на языке травяной горечи. Сжимая в кармане старую конфету, он не смеет есть её, не получив новой из тех же рук. Он срывает яблоко в огороде добродушного трактирщика, чью семью вырезал несколько лет назад, со злостью вгрызается в плод, мечтая избавиться от горького комка в горле. Сюэ Ян чувствует лишь вкус крови и тошнотворный, ненавистный запах полыни, пропитавший туманный город.