Прятки

Лави всегда считал, что когда привязываешься к кому-то, между вами, несмотря на то, какого рода это отношения, возникают невидимые нити. Тонкие, словно оторванные от узора целой паутины, хрупкие и ломкие — дотронься и исчезнет. При разлуке, словно струны гитары, натягиваются болезненно, оплетают горло, перекрывая воздух легким, а затем рвутся, издавая жалобные звуки, обрываются под самыми ребрами у сердца. Они острые, режут его нещадно, заставляют истекать кровью, и никто больше кроме самого человека не увидит этого, не почувствует. Эти привязанности лишают способности должным образом мыслить, рационально оценивать ситуацию и, в конце концов, следовать долгу, ради которого существуют Книгочеи. Мысли, чувства, боль от расставания — все это заполняет мысли, заставляя безвылазно думать об этом каждую секунду. Ханахаки — вымышленный редкий синдром, вызванный безответной любовью, сопровождаемый кашлем с выделениями в виде цветочных лепестков. Так было написано в книгах с содержанием ряда всякой фантастической бредятины, переплетенной с дешевыми романами каких-то неизвестных авторов, и Лави совершенно точно никак не понимал, почему и каким образом он мог оказаться героем этих выцветших со временем страниц. Он все смотрел на почти прозрачные цветы, распускающие свои светлые бутоны под кожей на запястье, потом переводил взгляд на очередной потрепанный томик, лежащий на коленях, и заторможенно глядел на чей-то неровный почерк, не в силах прочитать и пары слов. Юный Книжник не стал рассказывать Панде, не желая тревожить деда, который и так последние две недели провел в лазарете после возвращения из плена Ноев. Он лишь сильнее зарылся в книги. Стал чаще пропадать в библиотеке, за что пару раз получил нагоняй от Канды, мол, зевает посреди миссии, и все из-за того, что ночами жжет свечки на свои бесполезные кроличьи дела. Стал носить вещи с длинными рукавами, которые наглухо закрывали от всего остального мира прорастающие сквозь вены цветы. Встречаясь с внешним миром, они окрашивали свои лепестки его кровью, которую юноша каждое утро тщательно смывал в ванной комнате, подгоняемый стуком в запертую дверь. А на вопросы обеспокоенной его внешним видом Линали о том, все ли в порядке, отвечал широкой улыбкой, ссылаясь на большое количество работы, так как сейчас он один, а написать в большую книгу истории нужно просто непочатый край текста, перебрать определенные полки в библиотеке, проведать старика, проследить за ним, пока нет медсестры, а ведь он, Лави, волнуется за него как-никак, к тому же вот недавно снова получил подзатыльник от Юу, плюс ко всему опечаленный чем-то за обедом Аллен.. Он говорит много, тараторит о каких-то поверхностных проблемах, смеется иногда над собственными же отпущенными шутками, а затем, когда Линали все же сдается под таким напором и улыбается, все-таки верит ему, он смотрит ей в спину и думает: «Как я себя чувствую? Будто мне прострелили висок. В целом, неплохо.» С тех пор, как появились эти цветы — если честно, то он даже не знал их названия, да и узнавать-то не особо горел желанием, — Лави стал приходить по ночам на крышу Ордена, когда нет никого, и когда никто о нем не хватится. Тогда и случались эти приступы. Ему было больно так сильно, как не было до этого ни от одной из отравленных пуль, что не раз побывали под его кожей. И экзорцист никак не мог понять, что же у него все-таки болит больше — тело или что-то там, внутри, разъедает заживо и делает существование невыносимым. Если бы кто-то спросил у младшего Книгочея напрямую о причине его болезни, он бы наверняка отшутился какой-нибудь очередной красоткой, которую повстречал на прошлой миссии. И только ему да покинувшему этот мир Искателю, что отправился с ним на ту миссию, будет известно: никаких красоток он не встречал.

***

— Лави, постой! — на его плечо ложится женская ладонь и слегка сжимается, пока Линали делает несколько поверхностных вдохов после бега. — Знаешь, у Аллена ведь совсем скоро день рождения, а я совсем не знаю, как же для него все организовать. Не поможешь? Я просила Канду, но он только отмахивается постоянно, мешаю я ему, вы посмотрите. Что же это за отношения такие, у его партнера же праздник! Один-единственный изумрудный глаз вдруг тухнет во тьме коридора, а его обладатель слабо улыбается, отворачиваясь от девушки. Потом смеется тихо и, набрав побольше воздуха в легкие, отвечает. — Да, конечно же, думаю, было бы неплохо сделать что-нибудь из.. Уже через несколько мгновений Лави перестает слышать свой голос, говорит на автомате про большой торт, такой, чтобы Уолкер всенепременно наелся, про алкоголь, который можно вытащить из запасов Кросса, ведь тот все равно снова где-то пропадает и вряд ли объявится, ловко уворачивается от меткого тычка под ребра, привычно улыбается в ответ на мягкую улыбку качающей головой девушки, а сам совершенно не знает, куда деться от расползающейся по руке огненной боли. Лепестки на цветке жухнут и падают, не придерживаемые длинными рукавами кардигана, на выложенный камнем пол. Пачкают его свежей кровью. А новые ростки впиваются несуществующими шипами в вены, сдавливая не только запястье, но и глотку, отчего парень давит кашель в груди. Любовь бывает только взаимная. Если нет — это уже зависимость. Паническая потребность для того, чтобы жить и выживать. Совсем как эти цветы нуждаются в его крови, Лави нуждается в Аллене. Аллену же нужен совершенно не он. Еще раз, еще, еще и еще много раз ему будет позволено лично в этом убедиться. Как сейчас, когда сердце заходится в бешеном ритме, а спина прижимается к холодной стене в попытке спрятаться от неожиданной встречи. Рыжий прикрывает глаза, дышит глубоко, стараясь делать это как можно тише и сходит с ума от остро впивающегося своими когтями в грудную клетку желания закрыть ладонями уши, только бы не слышать эти постанывания, смешанные с шорохом формы, влажные звуки поцелуев и томное, на выдохе: «Канда..» Смотри, Линали, наш суровый мечник вовсе не оставил своего Мояши без подарка на день рождения. Он мог бы прямо сейчас развернуться, уйти, сорваться на бег вниз по лестнице, пока не добежит до другой, которая ведет к собственной комнате, но ноги прирастают к полу. И направлялся Лави в этот поздний час далеко не к себе, сжимая в пальцах небольшую коробочку. Руки чешутся. Уже обе. Запястья будто обливают раскаленной лавой, а юноша все не двигается с места, даже не закрывает уши, чтобы самому себе доказать — хватит взглядов из-под рыжей челки во время обедов, хватит помощи в библиотеке, хватит поисков парных миссий, где нужны строго двое, хватит этой привязанности, о которой ни одной душе на этом свете знать не позволено, хватит этих чувств, которые намного больше напоминают трусливые прятки. Вот же правда. Глупый Кролик. Пусть лучше все так и закончится, когда рукава становятся уже влажными от расползающихся на ткани алых пятен, а стебли, оплетая руки, поднимаются выше, и вырывать их уже нет сил. От этого они не погибнут.

***

— Хм? Ты меня звал? — большие серые глаза вопросительно моргают, а потом слегка жмурятся от первых лучей поднимающегося над горизонтом солнца, и Лави не может сдержать легкой улыбки, а потом и привычного порыва, ероша снежные волосы на чужой макушке. — Вчера никак не получилось выловить тебя для вручения подарка, — он чуть медлит, цепляясь взглядом за явную метку собственничества на шее мальчишки, которая выглядывала из-за слегка примятого ворота рубашки, — но я его приготовил, так что теперь ты никуда не денешься! Аллен вновь немного сонно хлопает глазами — видимо, проснулся он совсем недавно, — а потом тихо смеется и, закрыв глаза, выпрямляется, протягивая руки вперед вверх ладонями. — Раз уж у меня нет другого выбора, я готов. И он даже не представляет, что цветов под рукавами у собеседника в этот момент распускается столько, что впору делать из них еще один букет и прикладывать к подарку. Лави просит держать глаза закрытыми, не подглядывать, подходит ближе, не в силах оторвать взгляда от слегка припухших губ седовласого. Этой ночью их целовал не он. От растрепанных волос, которые с одной стороны, кажется, совсем не поддались утренней процедуре с расческой. Этой ночью не он зарывался в них пальцами. От слегка подрагивающих ресниц, что отбрасывали аккуратные тени на щеки. Не он заставлял их трепетать от удовольствия. «Глядя на такого тебя, я понимаю, что сейчас мне уже не так больно и что я уже не задыхаюсь от этих чертовых цветов, которые вчера добрались до моих легких. Мне жаль, что я не смог стать для тебя тем, кого бы ты ставил на первое место, жаль, что я любил тебя, пытался еще ревновать к кому-то, с кем тебе действительно было хорошо, жаль, что прятал и прячу это все от тебя. В конце концов, я просто трусливый Кролик». — С днем рождения, Аллен, — мягко придержав чужие ладони слегка подрагивающими в утренней прохладе пальцами, он оставил на них ту самую коробочку, запечатанную атласно-синей лентой, а после, добавив едва слышное «прости», сделал шаг мимо, через мгновение прикрывая за собой ведущую на крышу дверь. И еще одну, больше ни для кого не видимую дверь, за которой вяли его чувства. — Канда! Канда-а.. БаКа-анда-а. — Ну чего тебе? — Ты не знаешь, как называются эти цветы? — Заняться больше нечем? Могу исправить. — Не рычи-и, мне просто интересно. — Тишины с тобой не дождешься. Это гардения.