baby don't come home tonight

      Тэну не нравится Сяоджун с их первой встречи; а причинs для этой ненависти ему кажутся вполне себе логичными: что у того нет фундамента под ногами, постоянного и надежного заработка в его-то 25 лет. Но он улыбается и жмет чужую тонкую руку, потому что Сяоджун - лучший друг Кунхана. (Но это не запрещает ему пройтись по линиям чужих ключиц, выставленных словно на показ).        - Он мой лучший друг и у него проблемы с деньгами, Тэн-и, - он губы дует дебильно, и отказать кажется великим грехом, и поэтому ничего не остается кроме как обвить пальцами его красивое лицо и поцеловать, негласно соглашаясь. В конце концов Кунхан всегда имел привычку подбирать бездомных котят с улицы - Сяоджун лишь логичное прогрессирование болезни.       Спустя небольшое время Читтапону становится ясно все, особенно то, что на самом деле «лучший друг» Сяоджун безответно влюблён в его мужа, он видит чужие кофты с широким вырезом и стойческую невозмутимость при ношении слишком коротких шорт. А ещё он видит что-то очень знакомое в чужих глазах, отражающее то, что он видит в зеркале каждое утро. Это что-то, что ужасает, к совершенно разным людям.       Читтапон видит чужую маленькую-маленькую ухмылку, практически незаметную, когда Сяоджун застукивают его за слишком долгим рассматриванием чужих костлявых ключиц. Ему кажется, что его обыграли и ему это совершенно не нравится (ложь), ему не нравится чужой тёмный взгляд (ложь), ему не нравится чужая скользящая ступня по его ногам за праздничным столом, когда Кунхан удаляется в туалет. (очередная)       Тэн старается все взять в свои руки; не выходит только, они ссорятся до трясучки из-за каждой мелочи, лишь для того чтобы путаться в волосах друг друга пальцами в редкие, но такие желанные моменты наедине.              Сяоджун или безумен, или гениален, решает Читтапон, когда тот заявляет с крайне невозмутимым лицом, словно пытаясь оправдать происходящее несколько минут назад - включая абсолютно неприглушенные стоны и смятые простыни:        - Это как теория рукопожатий. Знаешь же, ты можешь косвенно быть знаком со многими, - он скользит пальцами по конче на своём животе, растирает ее по коже, словно это крем для тела, тающее молочко для тела с маслом миндаля от Garnier, - ну так вот тут тоже самое, только с членами. С членом. Твоим.       Он смеётся мягко, заливисто, с красными щеками, словно самая скромная служанка из королевской прислуги, которой король подарил драгоценную семейную брошь, лишь бы пробраться под многослойную юбку. За исключением того, несмотря на искрящиеся глаза смешинками, он кончу с пальцев слизывает и сосёт их словно самую вкусную сласть, так, что у Читтапона снова встаёт. Пошло, предсказуемо. Старшего от самого себя тошнит.        - Я ебу Кунхана, а потом ебу тебя; получается косвенно Кунхан ебёт тебя, - удивительным образом это имеет смысл, особенно, когда Сяо сползает вниз по обивке дивана и шекой трётся об вставший член, - ты ебанутый.       Но охуенный - от минета до «кончи в меня, прошу», потому что это из разряда полного попадания в списке грязных мечт Читтапона. Списке, что лежал в долгом ящике, спрятанный от хорошего и правильного Кунхана. Откопанного цепкими тощими пальцами его лучшего друга.                            Когда дверь хлопнула, оповещая двоих оставшихся в квартире, о том, что Кунхан наконец спустя три часа сборов уехал в аэропорт; они остались вдвоем на противоположных диванах - Читаппон пальцами сжимал нежно-розового цвета обивку, а Сяоджун кусал губы, совершенно не помогая ситуации со своим скользящим по итак покусанным губам языком, способным на многое - как было доказано практикой.       Атмосфера уюта словно испарилась, словно убежала вместе с улыбчивым и добродушным Кунханом, - оставляя лишь какое-то нездоровое, тяжелое и недосказанное в воздухе; они старались оба не сорваться со своих мест, где они несколько минут улыбчиво махали на прощание Вону, потому что это было бы совсем непристойно, если бы они не смогли стерпеть и минуты после хлопка двери.       Сяоджун сглотнул; взгляд старшего был слишком тяжелым, такой от которого себя чувствуешь какой-то никчемной мошкой или жрецом, в беспрекословном подчинении у Бога. Зрачки не оставляли никакого места радужке; - он медленно провел взглядом по фигуре в чёрном. Солнце за окно зашло за чёрную тучу, Кунхан не прихватил зонтика.       По вороту, чёрному элегантному галстуку и чёрной ткани рубашки - пересчитал количество пуговичек неосознанно - задержался на ремне, что мог быть использован самыми многочисленными способами, скользнул по серебряному металлу и ниже, вниз. Облизал губы. Застыл. Закусил нижнюю губу, чувствуя как выделяется слюна и только от одной мысли в животе нарастает приятное возбуждение, щекоча внутренности. Он поерзал, заставляя домашние шорты скрутится и оголить больше худых бёдер, чем хотелось бы - игривый румянец разлился по бледным щёкам.       Звенящую тишину разрывает звук хлопком об бедро и еле слышное:        - Ко мне.       Сяоджун проглатывает сухость в горле с образовавшейся слюной от предвкушения; обычная ситуация для них двоих - хотя, учитывая, что это был не первый и не последний раз - скорее губительная и неприятная привычка. Тэн выглядит так, что коленки слабеют и не подчинится кажется самым глупым вариантом. К тому же - 10 минут прошло. Кунхан уже сел в такси.       Он встает с дивана, неловко перебирая конечностями, торопясь, потому что слишком много времени потратил на ненужные в данный момент мысли: а старший не любил, когда Сяоджун слишком много думал особенно во время их... сессий - ведь тот наверняка найдёт слова, чтобы кольнуть старшего по-больнее, вызывая легкую панику, тревогу и ненависть к самому себе.       Чужие колени кажутся самым удобным сидением, особенно когда пара рук обвивает задницу, начиная мягко массировать и выдавливать сладкие полувздохи. Сяоджун в поисках опоры упирается в чужую грудь, чувствуя напряженные грудь под ладонями. Его полувставший член, укрытый лишь тонкой тканью домашних шорт касается холодной и твёрдой бляшки ремня и стонет прямо в чужое ухо, чувствуя как хватка на заднице крепнет.        - Как всегда без нижнего белья? - Тэн цокает недовольно, напускно.       Сяоджун никогда не боялся наказания; по его спине пробежали мурашки от предвкушения сладостной и мучительной пытки, в роли главного истязатель вполне бы подошёл этот замечательный ремень; а может что-то из игрушек доводящих до практически бессознательного состояния, в котором лишь одна мысль - мольба - чтобы наконец избавили его от безумного напряжения и растворили, превращая его тело в непослушное желе. Сяоджун облизывается довольно, словно кот перед плошкой сметаны; пока его язык не оказывается в плену губ Тэна, что настойчиво посасывают его, заставляя закатывать глаза. Поцелуй заканчивается слишком быстро, как кажется Сяоджуну и он требовательно покусывает губы напротив, ерзая в чужих руках; ему нужно больше, больше. В пустом зале отчетливо слышится звук щелчка бутылочки смазки.        - Лучшим наказанием для тебя будет его отсутствие, потому что я знаю, как они тебе нравятся, - обычно звонкие голос Тэна становится немного хриплым, соответствуя по настроению упирающемуся члену Сяоджуну в бедро.       Дэджун глаза распахивает неверяще и хлопает ими; совсем не замечая как рука Тэна отдергивает тонкую, послушную ткань; и сразу же расслабляется, забывая про свои волнения, когда сразу два смазанных пальца оказываются в нём. Он дрожит от восторга, чувствуя как четко и мастерски работает чужая рука и начинает насаживаться - потому что ему не нужна была на самом деле растяжка; в этот раз, как и в прошлые он был готов - но Сяо всегда шёл на поводу у Читтапона и позволял готовить себя сколько угодно. Однако, сейчас он совсем не ожидал, что изящные пальцы сменятся членом так быстро, заходя до конца.        - Блядь, - шипит, - хёёён...       Он ногтями ковыряет рубашку, ткань бесит; он хочет ощутить настоящую, горячую кожу старшего под своими руками, а не никчемный шёлк, скользящий под пальцами. Фыркает, стонет, ерзает и кривится, потому что все слишком быстро, непривычно, не по его условиям; но сделать ничего не может кроме как бедра еще шире постараться раздвинуть.       Тэн жмурится от чужого жара и тесноты из-за недостаточной растяжки. Он чувствует ногти недовольно скребущие его одежду:        - С-сними, - требовательно, но с губой прикусанной и еле заметной капелькой солёной на густых ресницах.       Тэн лениво улыбается, расплавленный теплом чужого нутра и суёт большой палец, сильно давя на язык:        - Не-а.       Сяоджун сверкает своими глазами красивыми, бездонными из-под взмокшей челки, обещая скоропостижную смерть в скором времени - но Читтапону абсолютно похуй, что будет с ним в скором времени и важно лишь, что бедра отрепетированным движением начинают двигаться, а язык оборачивает вокруг его пальца так, что Тэн искренне жалеет, что у человека может быть лишь один член, а не два. Да пусть хоть зарежет его ночью, по крайней мере избавит Кунхана от его мерзотного существования.       Сяоджун сжимается ритмично, совершенно точно зная как заставить кончить - словно в отместку - быстрее. И у него это слишком хорошо получается, потому что Тэн чувствует, что на грани; капелька пота стекает вниз по его тонким чертам лица и падает с острого подбородка. Когда чужая рука безвольно скользит из покрасневшего рта Сяо, он размашисто лижет подбородок, ловя капельки слюны.        - Всё ещё мечтаешь, чтобы Кунхан трахнул тебя? - сбито, еле слышно, потому что спесь даже с Тэна спадает из-за Сяо, - он не сможет как я.                                   Тэн в бессилии хочет обвинить Сяоджуна, что именно тот начал это, совратил его. Но никто другой кроме него не хватал чужие запястья, не натягивал резинку и уж точно его не заставляли вставить ему под дулом пистолета.               - Почему мы не можем остановиться? - он задает вопрос, который повисает в тишине.              Поворачивается лишь для того, чтобы увидеть легкую, обескураживающую улыбку. Отчаянную и деликатную - из разряда тех, что сердце сжимают и заставляют подумать, а какова же другая улыбка, не полная горечи, а счастья. Вместо ответа он нависает над Тэном, облокотившись на локтях и снова целует истерзанными устами его губы, но по иному - мягко и нежно. Читтапон рвано выдыхает в чужие губы, понимая что тело цепенеет от, практически интимной, запретной ласки; любовной - подобно той, что он делит со своим мужем.       Сяоджун отстраняется и тыкается кончиком носа в нос, не отводя взгляд от алых губ: его ресницы моргают медленно, словно в каком-то трансе, позволяя партнеру рассмотреть каждую длинную ресничку; позволяя оказаться обезоруженным его красотой, как и всегда - да так, что становится трудно дышать.        - Ты целуешь его так?       На периферии чувствует, как младший гладким движением седлает его бедра - кивает, не доверяя своим словам. Но на самом деле - врёт, потому что в эту секунду, в эту чертову секунду он не может представить никого, кроме Сяоджуна, кого бы он целовал так. Его мир концентрируется на его скульптурных губах и мягких ресницах, в чьи зрачки он не осмелится взглянуть.        - А так? - в его рот проникают языком и он впервые не пытается перенять лидерство в поцелуе, потому что Сяоджун нежнее, кажется, перистых облаков; с юрким язычком и холодными руками на его лице.       Читтапон думает о семье Кунхана: о родителях, что несмотря на ужасный карьеризм им присущий, безумно любят своего малыша и сразу же полюбили его избранника. Он думает о его бабушке, которой он пообещал приехать на следующее день рождение и которая часами могла рассказывать о тех временах, когда она была балериной - и все лишь только потому что он узнала, насколько Тэн любил танцевать. А еще он думает о Кунхане и его разбросанных по комнате розовых вещах, несмешных мемах в чате и мягких объятьях на ночь.       Сяоджун словно чужие мысли слушает, и гонит их, перерастающим в жадный и горячий поцелуем. У Тэна чувство, что тот все понимает и судя по глубокому налёту грусти в его тёмных глазах, так и есть. Он всего лишь надеется, что мысли у Сяо не слишком уж грустные - как бы то наивно не звучало. Несмотря на так часто разделённую близость, Читтапон никогда не мог понять, что у того на уме.       Когда Тэн засыпает, Сяоджун на его груди дрожащими пальцами ловит крест серебряный. Две вещи, что он желал сильнее всего в своей жизни никогда не станут его. Как бы то ни было, Читтапона дома будет ждать добрый Кунхан, у Сяоджуна же никого нет - он говорит это однажды, когда они решают в отсутствии Вона распить чилийское вино. Что одна из причина, почему он начал всё это - бессилие и простое одиночество, а вовсе не потому что он хотел вбить кол в отношениях между Тэном и его лучшим другом. Сначала может быть и да, но потом - нет.       Тогда он сидел на тахте, поджав под себя ноги и болтал в руке кровавую жидкость, высматривая в ней отблески ночного города, что выглядывал из-под тёмно-лиловых штор.        - Приятно принадлежать кому-то хотя бы на одну ночь. Даже если этот кто-то замужний мужчина, - он мягко улыбается и в этой улыбке нет ничего кроме неразбавленного смирения, - в конце концов у меня были грехи и похуже. Так что быть мразью разрушителем союза - самое малое из них.       Он тихо напевает какую-то песенку своим ангельским голосом к середине ночи: и Тэн не может отвести взгляд, потому что раньше не слышал его пение. Оно было таким же интимным и сокровенным, как и его стоны, когда он оказывался под старшим. Но в разы хрупче и оголёнее. Каждое слово мягкое словно пелена из самого мягкого пуха, то же время придавливавемое к земле одиночеством. Неразбавленным ничьим присутствием, лишь немного облегчаемое с помощью чужих рук и тепла. Под градусом Читтапон позволяет себе ужасающую мысль: что этот открывшийся кусочек души ему так же кажется привлекательным, как и его тело, что сводило с ума.       Он не говорит это вслух, но, припечатав младшего к спинке дивана, целует каждый миллиметр его кожи поцелуями-бабочками, даря недостающую любовь. Жестоко забирая её с собой на утро, вместе с помятой рубашкой и брюками.       Чужие глаза в хмеле становятся еще порочнее лишь стоит взглянуть в их глубины; они затягивают, подобно красоте Афродиты, что сводила с ума всех Богов. Всегда блестящие и отражающие всякий свет, словно вот-вот заплачут. Он смотрит в них и шепчет в мокрые, приоткрытые губы, чувствуя чужое обжигающее дыхание.        - Мы должны прекратить это, Сяо, - выходит сломанно как-то, отчаянно, так, как он не решиться в трезвом состоянии.        - Да, мы должны это прекратить, - он вторит и глаза прикрывает; рукой находит Читтапоновскую и переплетает пальцы.       На секунду Тэну кажется, что Сяо заснул, пока он медленно не сползает с тахты и не кладёт голову ему на бедро, туманным взглядом смотря снизу вверх.        - Последний раз.       Глухой звук удара тяжелой бляшки ремня об поверхность тахты.       Тэн сжимает губы, непривыкший говорить ложь, но от чего-то вторит, через пальцы пропуская волнистые волосы. Не-        - Последний.