Закрой окно, дует...

— Сынок, где твой папка? Роджер хихикнул и закусил губу от восторга, когда маленький голубоглазый Феликс Тейлор, сидящий на руках своей матери, несмело показал на него пальчиком. Ну, а я стоял как вкопанный, не в силах произнести ни звука. Со стен моих стереотипов медленно, но верно слезала краска. Роджер… Этот взрыв, эта истерика, это высокомерное самолюбие, эта распущенность, эта ухмылка и вечное недовольное вскидывание бровей — все рассыпалось в клочья. Остались лишь теплый, как весенний воздух, свет, фанатичное обожание и неловкая нежность в глазах и жестах. Казалось, он первый раз старался применить эти чувства на практике и искренне боялся провалить экзамен. — Ты только глянь на него, Брай! Мне кажется, он похож на меня. Такой же раздолбай! — засмеялся блондин, беря младенца на руки. — А? Я смутно помнил себя в тот момент. Наверное, я ничего не ответил и лишь улыбнулся, как идиот. О, да. Он был похож. Чертовски похож. Особенно эти полупрозрачные голубые глаза, которые непрерывно глядели куда-то внутрь меня. В один из моих далеких уголков души, где так давно существовали лишь эти глаза. «Нашел себе новую игрушку», — отметил я про себя, глядя, как это ангельское создание хватает Роджера за нос и за волосы. Господи, каким же ребенком он еще был сам. В моей памяти вновь всплыли недавние драматические сцены с барабанщиком в главной роли: запирания в шкафу, раскрашивание лица Джона тушью и утренние крики «Я вылью тебе в гитару свое чертово пиво, если ты еще раз скажешь, что тебе не нравится эта строчка!». — Надеюсь, ты позаботишься о том, чтобы его первым словом была «тачка»? — попытался пошутить я, в кои-то веки не собираясь портить настроение своему другу. Но, черт возьми, мне хотелось плакать. Нет, я никогда не был чересчур сентиментальным. Но… в тот момент я сам не мог принять этого. Осознание чего-то всемогущего, необъяснимого окутывало меня, словно глубокий сон, с которым ты не в состоянии бороться. Такое бывает, когда смотришь на великие произведения искусства, на невероятные творения человеческой души. Тебя окутывает этим с ног до головы, ты не в силах сопротивляться. Новая маленькая жизнь смеялась передо мной и хватала непослушные светлые пряди. Маленькая частичка моего друга. Возможно, маленькая частичка меня. Я поднял глаза к свету и пару раз моргнул, чтобы не разреветься тут, как девчонка. Такого бы я сейчас себе точно не простил. — Я постараюсь, чтобы этим словом было п… — Роджер! — Миссис Тейлор поспешно забрала малыша из рук блондина, чтобы тот не успел в первую же неделю научить сына своему богатейшему лексикону. Я не выдержал и усмехнулся, увидев делано невинное выражение лица моего друга. — Я, конечно же, хотел сказать «папа», а у вас одно на уме! Мой вечный, беспечный, невыносимый засранец Роджер. Черт бы тебя… Мои мысли прервал глубокий вдох. Я обещал, я всеми силами стремился стереть из памяти тот невесомый, как снег, кусочек моей жизни, так тесно связанный с тобой. Настолько глупый и нелепый, что, казалось, он произошел совсем не с нами, а с актерами какой-то давно забытой, второсортной киношки, на которые мы тогда ходили почти каждый месяц. Почему я вспомнил о нем именно сейчас? Мне казалось, мое подсознание намеренно решило свести меня с ума. Я взглянул на свои ноги, кажется, меня немного пошатывало, и я опустился на стул. Одиннадцать чертовых лет! Зачем, ну зачем я так часто вспоминал то время? Идиот. Постоянно, бессмысленно, без надежд и таких смелых для себя предложений думал, а что если… Нет, ничего. Не стоило теперь об этом. Особенно теперь. И никогда больше не стоило об этом, Брайан. — Ты чего, нормально? — настороженно взглянул на меня барабанщик. — Все отлично, — лучезарная улыбка озарила мое лицо, — просто подумал, что стоя я его не удержу! Слишком уж он резвый… — О да, еще тот жук! Лучше налью тебе чего-нибудь! И с этими словами мой друг понесся на кухню выбирать что-нибудь самое дорогое в своем импровизированном «баре». Миссис Тейлор, улыбнувшись, тихо вышла из комнаты с уже мирно посапывающим комочком тепла на руках. Я вздохнул и, пару раз зажмурив глаза и еле заметно тряхнув уставшей головой, перевел взгляд на угасающее за окном вечернее золото. Все проходит. Даже это проходит.       *** — Брай, закрой окно, дует. Сонный студент-медик, в полной темноте восседавший за кухонным столом, отхлебнул немного кофе из кружки, сложил руки на груди и слегка поежился. Ночной майский ветерок отправил пару листочков с его конспектами в свободный полет. — Между прочим, не тебе завтра сдавать лабораторку Фриксону… Стекло искажает световые потоки, да и ты тут дымишь, — раздраженно кинул ему в ответ длинный и немного угловатый астрофизик с темными кудрями, ни на секунду не отрывавшийся от старого телескопа. Сидя на полу в позе заправского йога и обложившись библиотечными учебниками с кипами конспектов, он, не глядя, записывал какие-то числа в желтоватую клетчатую тетрадь. — Между прочим, умник, не тебе завтра сдавать экзамен по удалению чертовых зубов одному дохера въедливому и мерзкому старикашке! — Роджер Тейлор побагровел и вскочил с места от негодования. — Ненавижу! Еще пол гребаного учебника! — Просто стоило хоть раз за семестр попытаться открыть его. Это так, дружеские советы, — как можно незаметнее Брайан Мэй улыбнулся светлой точке в фокусе телескопа, продолжая глядеть вглубь темных миров. Его безумно веселила праведная вспыльчивость своего соседа, но он упорно скрывал это, стараясь избежать его же праведного удара в нос. Тейлор переехал в это общежитие чуть меньше года назад, ведь именно здесь, на западе Лондона, собирались самые отвязные студенческие тусовки, каждый вечер зажигались вывески новых баров и гремели шумные ночные концерты. Брайану было легко с Роджером. До знакомства с ним он бы никогда не смог поверить, что на самом деле это было возможно — уживаться с кем-то день и ночь в шестнадцати квадратных метрах, совмещающих в себе гостиную, спальню, научную лабораторию, кухню, репетиционную студию и, как любил называть блондин свою часть комнаты, детскую. Казалось, еще совсем недавно он первый раз взорвал Smile своими экстатическими барабанами соло, и вот теперь он уже был ее неизменным вдохновением. Музыка связывала этих двух, таких разных, таких своенравных студентов незримой нитью, заставляя их проводить любые свободные минутки за оттачиванием новой мелодии или бесконечными спорами о тексте своего очередного творения. Брайан раздражался, Роджер вредничал, Роджер взрывался, Брайан успокаивал. Билась посуда, лопались струны, рвались листы. Ну, а в целом, в их небольшом шестнадцатиметровом мирке царили мир и абсолютная безмятежность. Да, несмотря ни на что, Брайану было легко с ним. — Вот блин, еще и свет отключили, уроды… Второй час подряд. Нет, а главное — вовремя! — продолжал сокрушаться блондин. — Можно же свалить это на электриков? — То, что ты прогулял все лекции? — То, что они на корню подрубили мое мимолетное стремление к учебе. — У тебя все равно сигарета в зубах, можешь поднести ее поближе к странице и читать. Хоть какой-то толк от нее будет. — Блестящая идея, Брай! — язвительно процедил сквозь держащие сигарету зубы блондин. — Если что, пожар будешь тушить ты. Слева от входа гнездился маленький отсек, именуемый «древней как мир кухней». Барабанщик восседал за кухонным столом, тщетно избивая свою настольную лампу в надежде, что она отдаст ему последние крохи света. У окна, доходящего почти до самого пола, стоял большой, переживший не один звездный дождь и не одно лунное затмение телескоп с облупившейся по краям краской — гордость и богатство Мэя. Как и неприкасаемую Red Special, он не давал никому и пальцем тронуть своего единственного «проводника» в мир бескрайней вселенной. По углам стояли две заваленные вещами кровати, пара тумбочек и старый дубовый шкаф — наследие прошлых жильцов. По всему скрипучему деревянному полу валялись тонны самых разных книг, пособий, конспектов, карт, тетрадей и довольно пошлых журналов, которые каждую неделю умудрялся откуда-то доставать Роджер. Циркули и всевозможные линейки, сигареты, гитары, скальпели, пластинки, колоды потрепанных игральных карт, барабанные палочки, путеводитель по созвездиям и даже ужасающий человеческий скелет по имени Леннон (честно говоря, и сам Роджер не мог объяснить, откуда у его любимца появилось такое странное название). — Там ведь еще и практика нужна, для этого дурацкого экзамена, — отчаявшийся дантист со вздохом откинулся на спинку стула, потирая усталые веки. — Можно ли будет выдать за нее то, что я выбил зуб одному мудиле с физфака в прошлом месяце? — Ну, только в том случае, если ты предварительно вколол ему обезболивающее и проделал всю процедуру в стерильных белых перчатках. — Ну что ты, он заслужил более средневековые методы, — хмыкнул блондин. — Стоп. А это, случайно, не тот субъект, который предложил: «Дамочки, вам что-нибудь налить?», когда вы сидели в баре с какой-то девчонкой? — Брайан уже не мог сдерживать подступающий к горлу хохот, вспоминая эту легендарную историю. Роджер сузил глаза и гневно глянул на своего друга: — Кажется, я знаю, на ком я сейчас буду практиковаться, Мэй… Теплый майский воздух дрожал, наполняя заросшую плодами долгой и промозглой зимы комнату духом цветущей жизни. Запах свободы, соблазняющий, кружащий голову, витал в воздухе вместе с ароматами слив и одуванчиков. — Душно… — Не говори. — Ну его… Все! — с чувством выдохнул Брайан. Бросив ручку, он прислонился уставшим лбом к прохладной стене. — Мой мозг отказывается работать. — Неужели? — наигранно удивился блондин, продолжавший тщетно всматриваться в рябящие, чуть различимые строчки. Но еще несколько секунд борьбы — и силы его покинули. Он положил голову на руки и от безысходности начал насвистывать какую-то модную навязчивую мелодию. — Как же кто-то должен был ненавидеть этот белый свет, чтобы придумать экзамены в конце чертового мая… — неожиданно пожаловался он, на секунду прервав свой дурацкий мотивчик. — Сейчас бы пошел к Джейн. Или к Кэтти. — А Кэтти знает, что у тебя есть Джейн? — равнодушно поинтересовался физик. Он никогда не одобрял невероятную беспечность и непостоянство Роджера в вопросах прекрасного пола. Но со временем успел привыкнуть и к этому. — Или наоборот… — Ха! Когда они об этом узнают, я уже с буду с Меган с четвертого курса, — гордо заявил тот, поднимая голову, и довольно улыбнулся. — Ты не представляешь, Брайан, какой это кайф. Никакой мороки, ни колец, ни обязательств. Новый месяц — новая жизнь. — Да, не представляю, Родж, — довольно резко откликнулся его друг. — Это мерзко. Ты о них-то думал? Только разбиваешь сердца неопытные… — Это они-то неопытные! — хмыкнул барабанщик. — Всё они прекрасно понимают, и ничего не ждут от моей наглой задницы. — Линда плакала. — Ага, а на следующий день уже гуляла с каким-то разодетым третьекурсником из Сити. Ладно тебе, Брай, если ты и правда говоришь о… любви, — он произнес это слово так, будто использовал его по назначению впервые в жизни. Для него это была просто глупость, девчачья, вычурная, неестественная. — Знаешь что, зубы выдирать легче. Может, с кем-то это когда-то и случается, но только не в моем случае. Тут уже неизлечимо. Влюбляются в мое лицо, это да, в красивые слова — на месяц, на два. А по сути… Им на меня плевать, мне на них плевать. Мы вместе, все взаимно. Что еще нужно? Гитарист вздохнул, продолжая лицезреть созвездие Андромеды, зависшее над городом, будто ледяной, безмолвный зверь. А ведь и правда, что еще нужно? Может, что-то еще? Да нет, он такой и ничего не поделаешь. Тебе-то что? Пусть живет, как хочет, главное, чтобы с музыкой не спорил. — Думаешь, никто не сможет полюбить твою… душу? — неожиданно, как-то невпопад спросил он. — Никто до нее не добирается. — Ты никому и не показываешь. — Ну почему же? Тебе. И ты видишь, какая она у меня черствая и сволочная, — театрально-драматическим жестом он заслонил глаза рукой. — Брось меня в котел нашей столовки и свари. Все равно их еда от этого хуже не станет… — Да тебе бы Гамлета играть, философ, — иронично заметил Брайан и кивнул на валявшегося в уголочке Леннона. — Ёрика не забудь. Роджер со вздохом поднялся со стула и взглянул на кухонную полку, где увлеченно вил свое любовное гнездышко паук. — Твою мать, Брай, у нас кончился кофе. — Какой сюрприз. Ты выдул две чашки, — между делом заметил гитарист. — Кто бы говорил! Сидит там втихаря, уже третью хлещет. Ну-ка делись! Брайан улыбнулся, потому что в тот момент его друг был похож на обиженного детсадовского карапуза, который увидел, что его соседу по столу досталось больше молока с пенкой. — Да пожалуйста. Если не боишься заразиться от меня какой-нибудь межзвездной болезнью. — Твои кудрявые волосы — это врожденное, Брай, смирись с этим. Скрестив ноги, барабанщик уселся рядом со своим другом и бесцеремонно сделал большой глоток из его чашки. В комнате стояла шуршащая тишина. Кто-то ходил сверху, где-то вдали, за окном, проезжали машины, и, кажется, где-то недалеко шумел фонтан. Но глаза, привыкшие к темноте, и уши, привыкшие к тишине, не воспринимали больше ничего, кроме вселенского спокойствия. Суетные мысли потихоньку растворялись в прошлом, а терпкий и пряный запах кофе отгонял сон. — Вот что это за рыжая херовина? — внезапно прервал эту душевную идиллию своим мечтательным голосом Роджер. «В лучших традициях», — подумал астрофизик и обреченно вздохнул. — Какая? — Ну вон та, над горизонтом, — он ткнул пальцем куда-то в сторону памятника Черчиллю. — А, это Марс. — Говорят, там есть жизнь. — Кто знает, кто знает… — Дашь посмотреть? — заискивающе глянул на него блондин. Его взгляд был полон детского любопытства и неземной наглости. Брайан никогда не давал никому прикасаться к своему телескопу. Казалось, он был ревнив к своим вещам больше, чем к людям. Но к искреннему удивлению Роджера гитарист лишь поднял брови и разрешающий жестом кивнул в сторону прибора. — Но только без рук, настрою я сам. Время текло незаметно. Тысячи бриллиантов, рассыпанных по безоблачному ночному небу, подмигивали то тут, то там, словно приглашая наивные земные души к себе, на вечную жизнь. Под покровом ночи, под холодным сиянием небесных светил всегда хочется говорить о чем-то самом волнующем, самом сокровенном. То, о чем никогда и не заикнешься при дневном свете, то, о чем непременно будешь жалеть утром. Но двое студентов сидели молча, разбирая по полочкам свои безумные мысли. Кофе в чашке уже давно остыл, но медик не обращал на это внимания. Он глядел куда-то сквозь это время, в темноту ночного неба. А Брайан глядел туда, где отражались все созвездия мира, — в глаза Роджера. Понятия не имея, почему он это делает. Просто у Роджера были действительно неземные глаза, огромные, светлые, мечтательные, с черными, почти девчачьими ресницами. В тот момент гитарист еще раз поразился, сколько мягкости и женственности было в чертах его друга, и сколько резкости и жесткости таилось в его характере. Совсем, совсем не так, как у него. Этот плавный профиль, эти губы, эти длинные светлые волосы. Казалось, он рассматривал своего друга целую вечность. Так, будто никогда по-настоящему и не видел его раньше. Ночь дарила людям совершенно другие лица, их собственные неповторимые лица без чужих выражений и глупых эмоций. Лишь одна голая душа. «Влюбляются в лицо, — мысленно подтвердил слова барабанщика брюнет. — Да. В его случае это более чем естественно. Но почему он решил, что никто и никогда не сможет полюбить его самого, просто так, за самого себя, за его чертову душу? Ведь он гораздо лучше, гораздо чище и искренней этой истерички Джейн и той размалеванной дуры Кэтти. Нет, я не верю, понять не могу…» Но тут его будто ударило легким разрядом тока, чтобы привести в чувство. О чем ты думаешь? Не о том, парень, точно не о том. Брайан нахмурился и опустил взгляд на свои мозолистые от железных струн руки, машинально перебирающие страницы какой-то тетради. Он хотел просто оставить эти идиотские раздумья в покое, но одна давно забитая камнями и сложенная в дальний угол мысль снова появилась в его голове. Мысль, уже не раз навещавшая его во снах. Снах, в которых он касался руки своего друга, ощущал такой знакомый запах ветра и дыма в его волосах, чувствовал виском его угловатое плечо и… Все было как в мутном, полупьяном сне. Брайану казалось, что неровное, спотыкающееся сердце и лихорадочный румянец на щеках выдадут его с головой. Но вокруг все еще было темно и тихо. Астрофизик старался успокоиться и не давал волю своим эмоциям. Он прекрасно понимал, что ничем хорошим это закончиться не сможет. Ведь такое обычно не заканчивается, такое прекращают за тебя. Не стоило мучить ни себя, ни друга. Он еле слышно вздохнул. Легче было просто исчезнуть, пока все это не прошло бы само, не утихло, не отжило свою горькую жизнь где-то на донышке души. И не отмерло бы совсем… — Брай, можешь допивать эту жижу, я не буду. — Роджер Тейлор, вышедший из состояния легкой нирваны, ехидно улыбнулся и сунул в ладони своему другу чашку с остывшим кофе. — У тебя руки холодные. Ты чего, жарко же… Не отмерло. Брюнет вновь вздохнул и аккуратно поставил емкость с «жижей» на пол. — Я же говорил, надо окно закрыть, — не унимался барабанщик, — валяться с простудой вместе с тобой мне еще тут не хватало. Он перелез через длинные ноги Брайана и с шумом захлопнул окно. Ржавая щеколда упорно не хотела закрываться, и он лишь тщетно ударил ее пару раз, бормоча под нос несвязные ругательства. Гитарист не сводил глаз с затылка своего друга. Тут он закрыл глаза, обреченно вздохнул и, сам не осознавая на кой черт он это делает, едва ощутимо, почти невесомо приобнял сидящего к нему спиной Роджера за плечи и прислонился щекой к его волосам. Он был прав: они действительно пахли дымом и ветром, но теперь к этим запахам примешался еще и еле уловимый аромат кофе. Он не открывал глаза и почти не дышал, лишь чуть сильнее зажмурил веки, когда почувствовал легкое шевеление под своими пальцами. Роджер несмело отстранился и обернулся, кинув на друга удивленный взгляд: — Ты чего? Брайан продолжал неподвижно и немного обреченно глядеть в ту точку, где только что был затылок барабанщика. В голове было пусто. — Я устал, — честно и бессмысленно ответил он. Медик настороженно нахмурился, но через секунду еле заметно усмехнулся. Гитарист ожидал от него какой-нибудь глупой и довольно неприятной шутки, но Роджер молчал, глядя в окно. — Я тоже, — вдруг ответил он. Спустя много лет Брайану казалось, что в тот момент он впервые прикоснулся к душе своего друга. Робкой, нежной, полупрозрачной. Но тогда он не смог этого понять. Казалось, слишком многое навалилось в одну секунду, спрятав за собой все самое важное. Блондин хотел сказать еще что-то, и астрофизик закрыл глаза, морально готовясь к самому худшему… — ТВОЮ Ж МАТЬ! От неожиданности он распахнул веки и тут же вновь закрыл лицо руками. К такому жизнь их не готовила. В общаге дали свет.       ***       Запах пыли, кожи и резины наполнял старый спортивный зал колледжа Илинг. Сквозь большие, затянутые волейбольной сеткой окна проглядывало сиреневое закатное небо. Под деревянными скамьями были раскиданы грозного вида гантели и чьи-то одинокие кроссовки, у стены гордо возвышалась гора из потрепанных матов. В вечернем зале не было ни души, кроме… — Тим, подкинь мне палочки. Тим Стаффел, Роджер Тейлор и Брайан Мэй заполняли глухую тишину спортзала ужасающими звуками расстроенных инструментов. В полном составе Smile готовились к стремительно приближающемуся выпускному концерту в Имперском колледже. Нового материала было слишком много, а времени… А времени не было вообще. — У нас зал на два часа, чуваки, давайте поживее. Тим сосредоточенно пытался подключить свою бас-гитару к потрепанному жизнью усилителю. Роджер меланхолично бил по одному из барабанов, делая вид, что внимательно настраивает его. Но весь его вялый и скучающий вид кричал о критической нехватке сна и алкоголя в крови. Чуть поодаль от них, на вершине горки из старых спортивных матов, примостился молча настраивающий струны своей гитары Брайан. Это неделя далась ему тяжко. Возможно, даже слишком тяжко для такого хрупкого человека, как он. Экзамен, провал, репетиции, пересдача и все он. Чертов он. Вечно перед глазами, вечно этот безмятежный смех и разговоры про его гребаных подружек, вечно эти светлые волосы и тонкие пальцы, вечно «найди себе девушку, Брай, а то выглядишь не очень». Какая здесь вообще к черту связь? Какая тут девушка, Роджер… Какая?.. — Давай! На раз, два, три, четыре… Нет, Брайан со всем смирился. Он все понимал, прекрасно понимал, и от этого ему становилось плохо. Да. Он любил Роджера, он не мог без него обходиться, почти физически. Эти чертовы сны, эти глупые мысли. Он старался просто не думать, лишь изредка, об экзаменах и о музыке, только бы снова не о… Он вздохнул. Если влюбляются так же естественно, так же неизбежно, как дышат, то почему же эта коварная рулетка свела его именно с ним? Разве это неестественно? Разве это неправильно? Брайан не знал, — этому никогда и никого не учат — но чувствовал, что таким мечтам не суждено сбываться. Он никогда бы не проронил ни слова. Нет, ему было плевать на людей вокруг, на друзей, даже на себя. Он боялся навсегда потерять Роджера. Он понимал, что после такого его друг мог просто уйти, бесследно исчезнуть из его жизни, а этого он бы себе не простил. — Эй, Пудель, ты чего там застрял? — блондин уже бодро отстукивал какой-то навязчивый ритм, напевая что-то бессмысленное в такт своим ударам. — Мы ж без тебя не начнем, ты знаешь. А Брайан смотрел на свои пальцы и понимал, что ему хотелось лишь одного: загнать свои иррациональные, рвущиеся наружу чувства, инквизиторские мысли и бестолковую душу в угол, растолочь в прах и пустить по ветру. — Вот, текст пока посмотрите. — Исписанный мелким косым почерком отличника бумажный самолетик приземлился прямо на один из барабанов. Но он не мог, и с каждым днем ему становилось все тяжелее и тяжелее переносить присутствие своего друга… Астрофизик стал проводить свои дни под раскидистым дубом в светлом парке, недалеко от университета, возвращаясь к себе домой лишь с наступлением темноты, когда Роджер уже успевал исчезнуть в яркой дымке ночных клубов. Он брал с собой гитару и потрепанные тетради, наблюдал за резвыми, щебечущими воробьями у заросшего пруда. Завораживающе теплые звуки родных струн убаюкивали, как колыбельная, помогали забывать, забывать… Но резкие глубокие вздохи, нервные, нетерпеливые движения рук, тяжелый ком в горле возвращали все на круги своя. Музыка рассыпалась. В такие минуты ему хотелось разбить свою гитару. Просто взять и треснуть ею об этот самый, дряхлый и ненавистный, дуб. Сделать хоть что-нибудь, чтобы нарушить привычный ход жизни. Взорвать, разнести в клочья, наговорить мерзостей первому встречному, нажраться, в конце концов, как последняя свинья и поехать на Пикадилли прямо в ночь перед экзаменом… Но он продолжал листать учебники и тихо перебирать струны. — «White Queen»… Что за белая королева такая, а, Брай? Признавайся, — Стаффел хитро подмигнул гитаристу, а потом вновь уткнулся в листок, пытаясь пропеть замысловатый мотив. — Красиво, конечно, но печально. — Просто песня, — невозмутимо откликнулся наконец-то спрыгнувший с матов астрофизик. — Было бы кому писать, когда на весь факультет ни одной блондинки… — Согласен с Тимом, — заметил увлеченно подкидывавший деревянную палочку Роджер, — депрессняк полный. — А ты как думал? С тобой недельку поживешь — повесишься, — раздраженно отрезал Брайан, искренне стараясь не думать, насколько это могло быть правдой. Но блондин лишь хмыкнул, продолжая беззаботно жонглировать. — Носки вонючие везде разбрасывает? — сочувственно спросил Тим. — Ну ничего, у меня сосед расписал стены в нашей комнате под райский сад с фламинго и Мэрилин Монро, без юбки. Понятия не имею почему. Парень жутко эксцентричный, тоже с дизайна, Булсара его зовут. Очень хочет попасть на наш концерт. — Ну фламинго — это красиво, а вот чьи-то вставные челюсти в кровати… Услышав это, барабанщик чуть не выронил свои палочки и уже готов был повернуться к гитаристу со своим обычным «Да ты зае…», но Тим примирительно поднял руки, предотвращая гневную тираду. — Чуваки, я конечно все понимаю, семейные драмы, но давайте начнем хоть что-нибудь делать, а то на концерте мы будем стоять и как бараны смотреть на микрофоны. Он вновь взглянул на тетрадный листок с песней Брайана и вздохнул. — Мэй, я не знаю почему, но, мне кажется, эта песня для тебя. Я не смогу ее спеть. — «Появляется Белая Королева, и бледнеет ночь…» — еле слышно пропел астрофизик и остановился. Он еще помнил, как тяжело ему давались эти слова. Все слова: про мольбу и грусть, про глаза и звезды. Но моргнув пару раз, он добавил: — Да, не вопрос, я спою. Зазвучала музыка струн и тихого мягкого голоса. Солнце почти село, оставив уставший мир на волю безоблачной майской ночи. Луна, словно печальная Белая Королева, выплывала из-за темной листвы «с мерцающими звездами любви в волосах»… Впервые за долгие дни совместных репетиций у всех троих студентов было так спокойно на душе.       *** — СВОЛОЧИ! Крик Роджера, казалось, был слышен во всех мыслимых и немыслимых точках общежития. Именно поэтому два музыканта, сидевшие в комнате Стаффела, устало вздохнули, приготовившись услышать новую порцию эмоциональных ругательств своего друга. Барабанщик открыл дверь с ноги, сжимая в руке какую-то смятую бумажку. — Целый гребаный месяц репетиций! Самый важный концерт! И эти уроды… — Что случилось, Родж? — не выдержал Тим. Блондин молча всучил ему желтоватый листочек. На нем ровным формальным почерком было выведено: «Внимание всем участникам концерта. Вместо группы Smile на выпускном вечере будет выступать группа Soho Boys. Приняв во внимание их заявление от том, что гитарист Smile недостаточно профессионален, а сама группа непопулярна в молодежной среде, организаторы концерта считают нужным заменить выступающих исполнителей. Просьба донести до сведения музыкантов.» — Какого?!.. — басист негодующе взглянул на друзей. — Это как вообще называется?! — Это называется пиздец, Тим, — со знанием дела подытожил Роджер. — Мало того, они еще и Брая грязью облили. А он, если уж на то пошло, самый профессиональный из нас! Потихоньку остывая, он опустился на кровать и сочувственно взглянул на своего молчавшего и хмурившегося друга. — Не принимай близко к сердцу, пожалуйста. Блондину было немного неудобно и чертовски обидно. Он знал, что это непременно заденет Брайана, несмотря на то, что они все прекрасно понимали: это всего лишь дурацкая отмазка бездарной группы. Брайан скрестил руки на груди. Недостаточно профессионален… Черт возьми, конечно ему было обидно. Но он лишь безразлично хмыкнул. — Плевать мне на их выкрутасы. Но концерт… — Гитарист потер виски и, встав с кровати, подошел к окну. — А главное, нужно было так мерзко поступать — сообщать за два дня до выступления, прислав какую-то засранную казенную бумажку… Твари. Роджер не отрывал глаз от астрофизика. Он, казалось, мог видеть его насквозь, видеть, как ему было неприятно и больно, какой ненавистный взгляд он бросал на свою гитару. И мысли о том, что кто-то может так легко, так безболезненно ранить человека, его друга, пожалуй, его лучшего друга, приводила его в ярость. — И что же такого они на самом деле сделали руководителю всей тусни, чтобы он заменил их в последний день, а? — раздраженно обратился к своим сжатым в кулаки рукам Тим. — Я бы сказал! — раздался чей-то насмешливый незнакомый голос из-за двери. В следующую секунду она отворилась, и в комнату вошел студент в яркой полосатой футболке с длинными смоляными волосами и острыми восточными скулами. Вскинув бровь, он оглядел собравшуюся компанию и немного неуверенно усмехнулся, по привычке стараясь скрывать свои нелепые зубы. — Я так понимаю, вы тут про Soho Boys. Мда, новости разносятся быстрее запаха из столовки. — Он уселся на большую расписную подушку в углу комнаты. — Но я бы на вашем месте не убивался так сильно, дорогуши. Эти засранцы частенько так поступают. Отбивают чьи-то концерты в последний день, обливая группы грязью, чтобы организаторы не успели передумать. Все просто. — Это Фаррух, — представил его своим друзьям Тим, — а это Брайан и Роджер. — Можно просто Фредди, — подмигнул он. Музыканты легонько кивнули. — Я, конечно, понимаю, что можно просто сидеть здесь и злиться, — резонно заметил астрофизик. — Но возможно ли еще что-то сделать с концертом? — Думаю, нет, — меланхолично отозвался Фредди, — я видел этих придурков, которые руководят действом. Сдается мне, они рассчитывают на большой куш от Soho Boys. Но все-таки можно понять этих гадов, такая сцена, такая аудитория, — он сделал артистичный жест рукой. — Лишь идиоты бы отказались. Хотя я бы лучше посмотрел на вас. — Еще бы. — А можно их отметелить? — неожиданно зло спросил Роджер. — Идея не очень, — хмуро ответил Тим, — их пять человек. — И довольно внушительных, — подтвердил Булсара. За окном шел холодный ливень. Промозглый лондонский июнь напоследок радовал прохожих своими красками. Четверо студентов молча глядели себе под ноги. Первым не выдержал вспыльчивый барабанщик. Резко поднявшись, он с чувством пнул ножку стола. Стол опасно подпрыгнул. — Твою мать. На этом блондин вышел, глухо хлопнув дверью. Фаррух вздохнул, Тим продолжал нервно стучать пальцами по столу, Брайан безучастно смотрел на падающие с веток капли. Может и правда подраться? И что это даст? Все уже было решено за них. Хотелось выть или ругаться матом на всю улицу. В головах у каждого копошились свои отчаянные мысли, но одно музыканты знали точно: в тот день пропал самый важный концерт в их истории.       ***       Ночь выдалась еще неласковее дня. Над Уэст-эндом гремела безжалостная июньская гроза, время от времени заставлявшая вздрагивать праздных обитателей теплых комнат. Единственным человеком, не обращавшим ни малейшего внимания на бушующую стихию, был Мэй. В свете желтой лампы он лежал на своей кровати, скрестив ноги, и читал потрепанный томик Рэя Брэдбери. Учеба осталась позади и, казалось, теперь он мог забыть про все круги ада и вдохнуть полной грудью. Но именно сегодня астрофизик чувствовал себя настолько усталым и разбитым, что надеялся: у него наконец-то поднимется температура и он не пойдет на этот треклятый выпускной вечер. «Все пошло к чертям, — размышлял он, параллельно пробегая взглядом книжные строчки, — и концерт, и наша музыка, и… жизнь тоже. И никому ты к черту здесь не нужен, Брай». Он нервно отложил книгу и потер глаза. Все осточертело! И эти Soho Boys со своими скандалами и поклепами, и Уэст-энд с его ночными тусовками, где постоянно пропадает по ночам Роджер! Гитарист мельком, почти бессознательно покосился на чуть приоткрытое окно и на секунду подумал, на каком этаже они живут. Достаточно высоко. Он покачал головой, стараясь отбросить эти дурацкие мысли. Он не смог бы. Не стоило. Брайан перевел взгляд на смятую, заваленную всякой всячиной кровать своего друга. Увидев на ней пару пустых бутылок, он подумал: а почему бы просто не напиться? Но сразу вспомнил, что в их холодильнике было только прокисшее молоко, ведь барабанщик никогда не мог оставить без внимания ни одну бутылку с чем-то более дорогим и крепким. — Ну и где он там шляется? — неожиданно с раздражением спросил астрофизик у ночного воздуха. Возможно, чуть громче, чем ему хотелось. Он резко затих, недоверчиво оглянувшись по сторонам. Но даже несмотря на это, предательские образы продолжали выводить его из себя. «Наверняка, он сейчас сидит где-нибудь в баре, злой как черт, вдрызг пьяный и с жаром, доходчиво объясняет кому-то, какая сука эта жизнь. А эта кто-то — непременно эта! — сидит рядом и понимающе кивает в ответ, и руку аккуратно положила ему на плечо, а, может, уже и на колено. А может, уже и ногу… Да все, блин, как обычно!» Брайан почувствовал болезненный укол отвращения, ревности и даже черной зависти к этому «кому-то». А потом, осознав свои чувства, — и стыда. Но единственное, чего ему действительно хотелось в ту секунду, — это сидеть в этом душном, темном, прокуренном баре рядом с ним. Плевать на руки, плевать на ноги. Просто сидеть рядом и смотреть на его раскрасневшиеся щеки и танцующих чертей в его небесных глазах. А потом устало и легко сказать: «Черт с ними со всеми. Пойдем домой»… Гроза прекратилась. Брюнет взглянул на раскрытую книгу, но осознав, что не сможет больше воспринять ни слова, щелчком выключил свет и, с головой накрывшись одеялом, лег спать… Брайану казалось, что он уже видел какие-то яркие, полупрозрачные обрывки снов, когда он вздрогнул и проснулся от неожиданно резкого звука. В дверь скреблись чем-то острым и, по-видимому, пытались выбить этот скрипучий кусок дерева ногой. Поморщившись, студент приподнялся на локте. — Кто еще там? Ответа не последовало. Гитарист заметно напрягся, окончательно сбрасывая все остатки сна, и, как можно беззвучнее встав с кровати, подошел вплотную ко входу. Дверь продолжали скрести чем-то железным и время от времени пинать всеми свободными конечностями. Поколебавшись еще пару секунд, Брайан поднял с пола довольно увесистую гантель своего друга и, напряженно сжимая импровизированное оружие, открыл дверь. Рука с гантелью безвольно упала. Перед ним, склонившись в три погибели и немного покачиваясь, возник силуэт Роджера. Похоже, он все еще пытался найти в темноте мелкую замочную скважину и в конце концов попасть в нее ключом. Гитарист устало вздохнул и, еще чуть-чуть понаблюдав за его белобрысым затылком, отошел от двери. — Заползай давай, чудо. Услышав знакомый голос, барабанщик неспешно поднял нетвердую голову и, цепляясь за дверной косяк, выпрямился. От неожиданности Брайан уронил тяжелую гантель на пол. Он пытался выговорить хоть что-то, ошеломленно глядя в лицо своего друга, но не мог. Волосы блондина были всклокочены, под полуприкрытым глазом зиял темно-синий фингал, на щеках виднелись несколько алых царапин, на губе застыла кровь. Одна нога была неуклюже согнута в колене, и он стоял, как подбитая птица, едва опираясь на нее. Наконец-то, сумев собраться с мыслями, брюнет проговорил: — Что случилось, Родж? В тот момент он ожидал от своего друга любой реакции: непонимания, злости, жалоб, безразличия… Но барабанщик был последователен лишь в своей непредсказуемости. Он начал смеяться, весело и беззаботно. Астрофизик смотрел на него, глупо хлопая глазами. — Мы выступаем! Твою мать, Брай! — Роджер не помнил себя от радости, у него заплетался язык. — Мы выступаем вместо этих придурков! Я… Кажется, он хотел сказать что-то еще, но не смог — мир перед его глазами покачнулся и затуманился. Последнее, что увидел блондин, было какое-то резкое движение и длинные бледные руки своего друга.       ***       Роджер не представлял, сколько времени провалялся в этой теплой и мягкой тьме одеяла. В голове назойливо жужжал пчелиный рой. Закрытые веки чуть дрогнули, почувствовав нечто холодное и твердое. Он нехотя разлепил глаза. Увидев перед собой что-то темное, барабанщик моментально отпрянул, оперся на больную ногу и зажмурился от боли. — Сука, — еле слышно прохрипел он. Прямо перед ним, в руке у гитариста, застыл пакетик со льдом, и через пару секунд Брайан вновь аккуратно приложил его к темнеющему пятну под глазом друга. Пять минут назад он, как фарфоровую китайскую куклу, уложил его на свою постель и, стараясь почти не дышать, накрыл его старым одеялом. Брюнет был выбит из колеи, молчал и глядел на чуть сведенные брови и тонкие, полуприкрытые веки барабанщика. Брайану было страшно и больно видеть своего друга в таком состоянии. Безумно хотелось помочь — но чем?.. Пусть просто обнять или сказать пару ободряющих слов. Но он не знал каких, поэтому молчал. И только в тот самый миг до него медленно, но верно начал доходить смысл сказанных блондином слов. Мы?! Выступаем?! — Что?! — вырвалось у Брайана. Роджер хитро приоткрыл один глаз и усмехнулся. — Ну наконец-то ты спросил. А то думал, неделю придется ждать. Собрав всю свою волю в кулак, он приподнялся на локте и гордо взглянул в глаза другу. — Я их отпиздил, всех до одного. О, как жалко, что ты не застал этого! Такие моменты должны быть внесены в школьную программу по истории. Все началось в том самом баре, где… — Ты охренел?! — Лицо астрофизика побледнело, в твердом голосе звучало нарастающее негодование. — Ты один? Пошел с ними разбираться? Да это же самоубийство! Роджер, их пять человек, ты сдурел?! — Ну, их было всего лишь трое… — мягко уточнил блондин, явно не ожидавший такой бурной реакции на свой рассказ. — Всего лишь трое! — Брайан вскочил с кровати и начал нервно мерить шагами комнату. Гнев отчаянно стучал в висках. У него не укладывалось в голове, как Роджер — такой безупречный, такой неповторимый — мог так легко бросить себя на растерзание этой голодной своре? Неужели он совсем не думал о себе и о тех, кто… Легкомыслие его друга в тот момент казалось ему самым тяжким из смертных грехов. — Ты же мог… тебя же… Нас бы хоть позвал! — Вы бы меня отговорили. — Естественно! — Брюнет устало потер виски. — Господи, Родж, ну вот зачем, скажи? Чертовски обидно из-за концерта, я знаю, но не стоило так убиваться… — А если бы твоего друга выставили идиотом перед всем универом, а?! Не заставил бы этих мудаков извиниться?! — не выдержав этих наставлений, раздраженно огрызнулся барабанщик. Он был неимоверно разочарован бессердечной реакцией гитариста на его — прерванную в самом начале — захватывающую историю героической баталии. Демонстративно упав на подушку, он молча отвернулся к стене и с головой нырнул в одеяло. Брайан стоял как вкопанный, пустым, безжизненным взглядом рассматривая очертания белеющего в темноте Леннона. А что если бы твоего друга выставили идиотом перед всем универом?.. Боже, Роджер. Ему было тяжело верить в это. Неужели это он? Неужели из-за него барабанщик пошел в этот чертов бар, в одиночку набил морды трем придуркам, чуть не сломавшим ему ногу, а потом еще и заставил их взять свои слова назад? Ему казалось, он знал про своего друга все, но такое… Брайан действительно почувствовал себя идиотом. Последним. Он аккуратно присел на краешек кровати и, чтобы немного успокоиться, стал выводить кончиком пальца замысловатые узоры на полосатом покрывале. — Родж… ты это, не обижайся только. Но это было глупо, ты же сам понимаешь… — Брюнет поднял голову и наткнулся на высунувшийся из-под одеяла средний палец барабанщика. Очевидно, не понимает. Брайан вздохнул, в сотый раз прощая своему другу его железное упрямство. — В общем, спасибо тебе. Даже не знаю, что и сказать… — Да засранец ты, вот что, — язвительный, но заметно повеселевший голос блондина, вылезающего из своего убежища, зазвенел в гулкой темноте. — Так и приходи к тебе после этого с самым сокровенным. — Конечно, сокровенным! Завтра об этом уже будет знать весь универ, — усмехнулся астрофизик. — Своих героев люди должны знать в лицо, — гордо отрезал Роджер. — А вот ты и не ценишь! — Чушь, — Брайан на секунду оторвался от выписывания вензелей по поверхности кровати и взглянул куда-то в сторону плеча своего друга. В глаза смотреть было страшно. Он продолжил, немного сбивчиво и нервно: — Никто же не сказал, что это не было просто… круто. Ты лучший, Родж, я серьезно. И всегда им был. Правда, я ценю. Очень. Я… Знаешь… — он запнулся. Он понятия не имел, что хотел сказать. Что ему нужно было сказать. Он лишь чувствовал, как слегка покачивается от биения сердца и как глупо, наверное, сейчас выглядит его молчание. Гитарист еще не представлял, сколько бессонных ночей он проведет, снова и снова прокручивая этот разговор у себя в голове, шепотом, с досадой проговаривая те слова, которые ему стоило бы сказать теперь. — Тим-то как обрадуется, — неожиданно заметил он. За бодрой усмешкой и беспечным голосом еще дрожали те тихие, неоконченные фразы, рыбными косточками застрявшие в горле. В потускневшем взгляде сквозила печаль. При свете барабанщик сразу бы заметил это. Но света не было. — Вот сам завтра его и обрадуешь, — довольно ответил тот и легонько потянулся, дабы не потревожить многострадальную ногу. — А мне полагается сон. Чуть заметно улыбаясь, Роджер вновь отвернулся к стене и закрыл глаза. Он парил. Он морщился от боли, но чувствовал себя героем, чувствовал себя спасителем. Брайан молчал и чувствовал себя идиотом. Но что он мог поделать теперь? Быть может, ничего, кроме как принести новый пакетик со льдом. Но услышав мерное сопение своего друга, он передумал. Пусть спит. Астрофизик, потерянный и усталый, подошел к окну и вдохнул кристально чистую, чуть дрожащую, мокрую свежесть ночи. Через день будет концерт. Их первый настоящий концерт. Господи, как быстро скакала жизнь перед его глазами. Мысли не успевали за стучащим сердцем, в котором то гремела искрящаяся Ода к Радости, то струилась бледным светом Лунная Соната… Он еще раз взглянул на едва различимый под грудой одеял и подушек тонкий силуэт своего друга, мысленно послал все к черту, схватил гитару и вихрем вылетел из комнаты.       *** — И раз, два… Раз, два, три, четыре! — в такт боя своих палочек заорал Роджер Тейлор. Грянула музыка. Со всех сторон послышались оживленные аплодисменты, возбужденные визги и нестройные восклицания студентов, пришедших сюда с самых разных концов Лондона. Выпускники, сменившие свои строгие мантии и квадратные шапочки на цветастые майки и тертые джинсы, казалось, были готовы наверстать все веселье, упущенное за долгие годы такой осточертевшей учебы. В огромном зале был потушен свет, на стенах переливались белые и алые гирлянды, а в самом углу красовалась импровизированная барная стойка. Искрами в воздух взлетали нескончаемые смешки, поцелуи, бутылки виски, чьи-то танцующие руки… Но основное внимание было приковано к сакральному месту, где сходились тусклые лучи двух старых прожекторов. В теплом, красноватом свете виднелась наглая, искусно нарисованная на большом барабане улыбка. Да, это были Smile, которым пришлось пройти сквозь огонь и воду, чтобы наконец-то почувствовать звук этих медных труб. Музыканты не верили своим глазам. Их, затаив дыхание, слушали сотни, они кричали им, они пели с ними… Каждый в глубине души чувствовал: происходит что-то сверхъестественное — и боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не спугнуть этот красочный сон. Однако время от времени сон становился чуть грубее и реальнее — усилитель Тима упорно отказывался работать. Стараясь сохранять спокойное лицо, он истерически стучал по нему ногой, пока эта дряхлая коробка не начинала издавать низкие жужжащие звуки. Но Брайан прекрасно понимал, что на самом деле всем было искренне плевать. Голос его друга уносился ввысь, растворяясь в темноте, под потолком зала, пальцы легко скользили по струнам, энергия гудела в воздухе. Было так хорошо, чертовски хорошо. На секунду вскинув голову, он заметил у барной стойки тонкий силуэт Фредди, который с замиранием сердца ловил каждое слово солиста и чуть заметно подпевал ему. Увидев гитариста, он поднял бокал с шампанским в воздух и довольно улыбнулся, поймав его ответный взгляд. Брайану казалось, что мир неспешно плывет перед ним. Он было решил, что кто-то накуривал помещение чем-то опьяняюще сладким. Но тут же вновь отбрасывал все глупые мысли. Было время не думать, а чувствовать. Отчаянный, гипнотический ритм барабанов заставлял податливое тело двигаться вместе с музыкой. Гитарист закрыл глаза. Роджер всегда играл спонтанно, всякий раз по-своему, высекая искры каждым новым звуком. И пел, дерзко, ангельски. Как и Брайан, он буквально растворялся в родных песнях, жил и дышал ими, срывая связки и стирая мозоли на пальцах. Как опиумные курильщики, искали они эти блаженные минуты бегства от тусклого, уставшего от разговоров о погоде мира. Их первый благодарный зал, их личный крохотный стадион. И безотчетная эйфория. — Брай, твой выход, — будто из другого измерения раздался голос Тима, он кивнул на стоящий посреди сцены микрофон. — «Королева». Астрофизик никогда не хотел быть солистом: все эти оценивающие взгляды на твоем лице, твой голос, твоя осанка. Ты должен быть идеальным. А он не был. Брюнет выдохнул и подошел к стойке. Сердце его жадно билось, а пальцы нервно дрожали. Но тут он услышал веселый родной голос из-за спины: — Берите друг друга и танцуйте, чего стоите! И почувствовал невесомый толчок в спину. Играй, чего встал, идиот! Брайан улыбнулся и мысленно нашел своего призрачного адресата в этой толпе — того, кто начинал настукивать тихий ритм позади него. Он будет петь только ему, тихо и искренне, как будто в этой песне было что-то, что нельзя знать никому другому. Это был один большой секрет. Плачь в пустоте, безмолвный крик, ведомый лишь ему одному. Для всех остальных эта была лишь красивая, печальная баллада о чем-то далеком и неведомом. Но это было к лучшему. Прикрыв глаза, он начал перебирать струны. Люди медленно разбирались по парам. «Появляется Белая Королева, и бледнеет ночь…»       *** Роджер вскинул в воздух бутылку виски. — За музыку! — За успех! — За дружбу! — За Smile, единственных и неповторимых! — лаконично подытожил Фаррух Булсара, стоявший у барной стойки вместе с группой. Раздался звон стекла, радостный гул и смех собравшихся студентов. Все вокруг говорили лишь о них, но сами музыканты хотели одного — отгородиться от этих сплетен в своем узком и таком близком кругу. — Ну вы и наделали шуму, дорогуши! Думаю, завтра вам позвонят и предложат сыграть в самом модном клубе Уэст-энда. Брайан, ты был бесподобен. Астрофизик поднял бутылку с пивом и благодарно кивнул дизайнеру. Тим ушел за виски, и Брайан принялся обсуждать музыку с Фредди, но взгляд его то и дело перемещался на стоявшую чуть поодаль белую шевелюру, которая уже увлеченно болтала с какой-то вульгарной, одетой в красную мини-юбку, барышней. Как же ему не хотелось этого видеть. Ведь он прекрасно знал, что так будет, что Родж непременно примется угощать вином красивых девушек, а потом удалится с ними в тихое, уютное местечко и вернется довольный под утро в свою комнату, чтобы рассказать о своих похождениях Брайану. Он знал. И его передергивало от этой уверенности. В ту минуту у него промелькнула мысль о том, как бесполезна и мимолетна слава. Зачем эти секунды блаженства любви сотен незнакомых тебе людей, когда тот, кто тебе нужен больше воздуха, даже не смотрит на тебя. Его начало подташнивать от кислой жидкости в своей бутылке, он отставил ее и в тот же момент наткнулся на голубые глаза, следившие за ним. — Ты что, уже напился, родной мой? С одной бутылки-то? — барабанщик усмехнулся и похлопал брюнета по плечу. Брайан вздрогнул. — Не жмись тут один, пойдем, я тебе такую девчонку нашел, закачаешься. — Тогда возьму тебе еще вина, дружище, — весело подхватил Булсара. Брайан инстинктивно отступил от блондина. Необъяснимая злость закипала у него в горле. Он издевался над ним? Специально выводил из себя? Вся эта его наглая чувственность, невыносимая уверенность, ироничная складка у губ. Господи, каким красивым он казался гитаристу в том момент. Какой сволочью. — Прости, башка раскалывается, — отрезал он, не отводя острого взгляда от своего друга. — Слишком шумно здесь, знаешь. Домой пойду. До скорого, Фредди. С этими словами брюнет развернулся и направился к двери. Дизайнер и барабанщик удивленно переглянулись. Роджер хотел крикнуть что-то ему вслед, но не смог придумать, что именно, и осекся на полуслове. Искрящийся радостными возгласами и ритмичными басами шум выпускного оставался лишь тихим и навязчивым звоном в ушах, и через несколько минут гитарист уже вдыхал теплый и мокрый ночной воздух по дороге к дому.       ***       В общежитии было тихо и безлюдно. Те студенты, что отправились на выпускной — только входили во вкус, а остальные — уже давно и безмятежно спали… Но тут в сумрачном коридоре раздался резкий стук — Брайан с размаху захлопнул за собой дверь. — Черт! — Ударившись в темноте о табурет, он пнул его ногой. — Ненавижу! Ругая все, что попадалось ему под ноги, он упал на стул, стоявший у кухонного стола, и, на секунду зажмурившись, уронил голову на руки. Он чувствовал себя мерзко. Ему хотелось ударить Роджера, просто потому что его довольное лицо улыбалось ему, и он презирал себя за это. Нет, Брайан бы не смог и пальцем его тронуть. Ему просто хотелось дотронуться до его щеки и чуть заметно провести по ней рукой. И вот какого черта он до сих пор не выкинул это из головы? Он лежал на своих ладонях в пустой комнате и не понимал, на что он злился. Как он мог злиться на своего друга, если тот даже не подозревал о своей вине? Как он мог злиться на себя, за то, что жизнь распорядилась им именно так? Да, в тот момент он понял, что было самым больным. Не так страшно, когда ты ругаешься или даже расстаешься с близким человеком, когда он тебе изменяет или уезжает. Страшно, когда этот кто-то как ни в чем не бывало живет бок о бок с тобой, вы вместе смеетесь, делаете домашку, болтаете по ночам обо всем на свете, а ты даже не можешь сказать ему о том, что чувствуешь, о том, что уже так давно выскребает изнутри твою плоть… И делаешь вид, что все хорошо. — А ничего, блять, не хорошо! — выругался в пустоту Брайан, рывком подняв голову и встав из-за стола. Подойдя к холодильнику и заглянув внутрь, он обнаружил начатую совсем недавно бутылку виски. Молодец, Роджер, как вовремя. Гитарист пил очень мало и редко, но сейчас эта янтарная жидкость была единственным, что могло спасти его от дурных мыслей и необдуманных решений. Это был тупик. Он не мог найти больше ни одного решения, он просто больше не мог думать, ибо ни здравых мыслей, ни нервов больше не осталось. Он сделал глоток и, прислонившись лбом к оконному стеклу, стал вглядываться в звездное небо. Над горизонтом по-прежнему мигал кровавый Марс, а свет растущей луны белыми кувшинками разливался по комнате. Тикали часы на полке. Но тут отдаленный гулкий стук моментально заставил астрофизика выйти из своего небытия — в коридоре раздались шаги. До последнего не желая отрываться от оконного стекла, он услышал за собой неуверенный скрип двери. Он услышал чье-то дыхание. Все еще сжимая в руке бутылку, он нехотя обернулся и вздрогнул. Как же брюнет надеялся не встретить его сегодня. Как же ему хотелось снова просто взять и уйти. Но он не мог — вот он перед ним — его полуночный бред и мазохистская нежность во всей красе.  — Брайан, ты в край охренел?! — воскликнул Роджер со всем накопившемся в его душе негодованием. — Какого черта ты ушел с середины вечеринки? Это твоя последняя ночь гребаного студенчества! А ты решил просто так взять и свалить оттуда… Еще за что-то обидевшись на меня! В глазах гитариста засверкали искры, он сильнее сжал бутылку в кулаке. Блондин вопросительно покосился на виски, а потом на лицо друга. — Мэй, да что с тобой такое? Чем я умудрился нагадить тебе за этот дурацкий вечер? Или за этот месяц, а? Я уже не первый раз вижу, что ты ходишь как воду опущенный. Ну-ка давай, выкладывай, — добавил барабанщик чуть мягче, но настойчивее. Астрофизик не двигался с места. Нависло тяжелое молчание. — Ты не поймешь, я думаю, — как-то обреченно, почти шепотом ответил он, рассматривая свои ботинки — у него не оставалось сил поднять взгляд. — Чего? — Роджер с насмешкой вскинул бровь. — Мы почти целый год живем в одной комнате, играем в одной группе, знаем всех наших тараканов, и ты думаешь, у нас осталось еще что-то, что я не в состоянии понять? — Да, — тихо отрезал гитарист. В темной комнате снова воцарилась гробовая тишина. Нахмурившись, барабанщик изучающе глядел на своего друга. — Брай… Брюнет тяжело вздохнул. Он отчетливо чувствовал каждый хаотичный, нервный удар своего сердца. Больше всего он боялся просто грохнуться на пол, бессмысленно и глупо. Он прекрасно понимал, что деваться ему было некуда. Еще одна ложь, еще одна чушь — он больше не мог это выносить, в голове кружились бессвязные обрывки мыслей. Что ему оставалось терять? Друга? Безусловно. Но гитарист сделал лишь еще один глоток, поднял отчаявшийся, но уверенный взгляд на Роджера и, шагнув вперед, оставил мимолетный поцелуй на его губах. Отстранившись, Брайан выжидающе, безнадежно уставился на побледневшего барабанщика. Роджер ошарашенно глядел на своего друга, похоже, тщетно пытаясь сложить матерные слова в более-менее связные предложения. — Какого… Брайан, ты… — Я же говорил, что ты не поймешь, — медленно и прерывисто проговорил брюнет. Сердце бешено колотилось у него в висках. Пальцы дрожали, как после трехчасовой репетиции. Он закрыл глаза, опираясь рукой на успокаивающе твердую поверхность стола. — Вот и все. А теперь можешь идти, куда хочешь. — Ты чего мне раньше не сказал, идиот?! Не ожидавший такой странной реакции Брайан, вопросительно взглянул на своего друга. Окончательно успокоившись, Роджер вздохнул и опустился на деревянный стул, стоявший у стола. Тикали часы, немного кружилась голова, пальцы все еще дрожали. Перегнувшись через спинку стула, дантист выхватил из рук замершего брюнета бутылку с виски и сделал пару резких глотков. — Ты ждешь от меня чего-то, да? — с едва заметной усмешкой протянул он. — Да нет, так, за солью зашел, — выдавил из себя гитарист. — Очень смешно, да. Соли нет. Есть виски. — Он замолчал. Брайан уже не мог опираться на этот чертов стол, он опустился на стул напротив своего друга. Роджер еле заметно улыбнулся. — Знаешь, Брай, сложно было это не подозревать. Ты бы себя видел. Вот, опять краснеешь. Гитарист отвернулся к окну. Барабанщик наблюдал за золотистыми остатками виски в бутылке, которую он все еще держал в своей руке. — Но не переживай, я бы не заметил, если бы сам об этом не… думал. Весь месяц мне казалось, что я с ума сходил, все эти взгляды, разговоры… Отбрасывал эти мысли — ты ведь молчал как ни в чем не бывало. Так хотелось знать, что у тебя на уме. Но спрашивать напрямую было страшно. Господи… — он сделал еще один глоток. — Ну ты даешь, Брай… И почему ты так долго ждал? Я же видел, что тебе было херово. — Сдох бы, наверное, если бы не сказал сейчас. — Брюнет все еще смотрел в окно. — Но я очень боялся, что ты просто уйдешь, переедешь там, группу бросишь… Я ж тебя знаю. — Как видно, так себе знаешь… — усмехнулся Роджер. — Брай, ты серьезно? — Он на секунду задумался. — Ну, в смысле, на что я тебе сдался? Я же глупый и вообще по сравнению с тобой… А ты так искренне, я… Даже представить не могу. — Сдался… — еле слышно, почти одними губами прошептал астрофизик, машинально находя на ночном небе созвездия, с запада на восток. — Вау, — выдохнул блондин. Он подумал, что в его голове, должно быть, только что порвался шаблон его дерзкого, неизученного мира. Он замер на пару секунд, а потом, зажмурившись, залпом осушил все, что оставалось в бутылке. — Брай… — М-м? Следующая минута оказалась безвозвратно стерта из памяти гитариста: его мозг отказывался воспринимать стремительную, обезумевшую реальность. Роджер вскочил со своего места, одним движением сел на колени к своему другу и, схватив его лицо, бесцеремонно впился губами в его губы. От неожиданности брюнет округлил глаза и инстинктивно попытался отстраниться, но руки барабанщика были сильнее. Через секунду его разум покинул беспокойное тело и, закрыв веки, он пропустил свои нервные пальцы сквозь светлые пряди Роджера. Воздух неумолимо кончался, и, лишь оторвавшись от раскрасневшихся губ на долю секунды, Брайан осознал, что с ним происходило. — Ты чего творишь?! Родж, ты просто напился, да? Скажи мне… Улыбка промелькнула на лице блондина. — Я знал, Брай, что я для тебя я пьяница, не больше. Ни черта ты обо мне не знаешь. — Роджер понизил голос и наклонился к самому уху неровно дышащего брюнета. — Я всегда поражался этим дурам, которые пишут мне на салфетках свои номера телефонов, когда рядом со мной есть ты. До астрофизика не сразу дошел смысл этих слов, а когда он наконец-то отдаленно понял общую мысль… — Ро-од… — больше он не мог произнести ни звука. Его снова нагло заткнули чем-то теплым и мягким, и гитаристу не оставалось ничего, как вновь сжать в руке соломенные пряди, от которых так знакомо пахло сигаретным дымом и все тем же необъяснимым ветром. Мысли смешались и помутнели. Что он творит? Что я творю? Почему? Что будет с нами потом?.. Но все подождет. А сейчас… В комнате слышался неторопливый звук часов, сбитое дыхание и два беспорядочных рваных ритма сердец. Брайану казалось, что в тот момент этот стук звучал громче и отчаяннее барабанов Роджера. В его затуманенном рассудке промелькнула мысль о том, что он так долго не мог признаться себе, как сильно ждал этого момента. Но наконец-то почувствовал, как все вокруг было легко и правильно. Как его разум медленно находил такую шаткую гармонию с телом. От виски все еще немного кружилась голова и бросало в жар. Зато вместе с последними каплями здравого рассудка в вязкой темноте комнаты неспешно растворялись стыд и неловкость. Брайан оторвался от губ Роджера и осторожно провел пальцами по его щеке. Подняв глаза, он наткнулся на небесно чистый, требовательный взгляд своего друга, в который так давно был безбожно и безоглядно влюблен. Теперь в нем сверкали искры и плясали черти. — А ты красивый, — неожиданно услышал гитарист. — Чего? Это ты мне говоришь? — Я вообще впервые кому-то говорю такое, стоит отметить этот день красным, — ухмыльнувшись, заметил блондин, неспешно начиная расстегивать пуговицы на узорчатой рубашке гитариста. Он провел рукой по его тонкой, как шелк, коже ключицы и острым плечам. По телу пробежали мурашки. Одним движением барабанщик стянул с себя футболку. «Опыт не пропьешь», — подумал Брайан и тут же резко вдохнул, почувствовав прохладные пальцы Роджера чуть ниже живота. — Так и собираешься отсиживать мне колени? — стараясь сохранить насмешливые интонации в голосе, спросил астрофизик. Хитро прищурив глаза, блондин кивнул в сторону кровати. Через пару минут их раскаленную бледную кожу скрывала лишь чернильная темнота комнаты. Лунный свет искрами запечатлевал хаотичные движения двух тел. Светлые волосы путались с темными. Руки, губы, губы, руки, глаза… Но Брайан был не в силах открыть их — он боялся, что тогда все это может вмиг исчезнуть, оборваться, боялся, что может проснуться… Нет, он не смог бы этого пережить, ему так хотелось, чтобы это сиюминутное счастье длилось вечно. Так хотелось раствориться в бесконечном сне и никогда больше не возвращаться в эту чертову реальность. Роджер неспешно провел ладонью по его груди. — У тебя все ребра можно пересчитать, — улыбаясь, выдохнул он. — Ты звездным светом питаешься? — Иногда еще и виски его запиваю, — довольно прошептал Брайан. Движения Роджера были резки и уверенны, гитарист же решил отдаться на волю отчаянных, спонтанных импульсов, которые диктовало его телу что-то, что было больше и сильнее него. Его движения были нежны и волнительны, он целовал тонкую кожу на шее блондина, проводил пальцами по острому позвоночнику, сдувая непослушные кудрявые пряди с лица, шепча что-то бессвязно и страстно ему на ухо, и, с трудом выдыхая, запрокидывал голову назад, когда настойчивые поцелуи барабанщика уходили все ниже. Роджер был совсем другим. Вся его ангельская внешность испарялась под покровом ночи, его вспыльчивый, нетерпеливый темперамент прорывался наружу, он становился молнией, становился самим дьяволом. Он кусал, сжимал и царапал покрытую мурашками кожу гитариста, лишь иногда делая передышки, чтобы жадно вдохнуть немного воздуха. Сначала два студента безумно боялись того, что к ним начнут стучаться соседи, но в какой-то момент все эти мелочи глупой реальности отошли на второй план. Они не слышали ничего, кроме себя. Здесь и сейчас были только ты и тот, кто рядом с тобой, — другой ты. Пульс и дыхание становились все чаще, пальцы и губы — все спонтаннее, тела — все отчаяннее и нетерпеливее. — Роджер… — сдавленно прошептал Брайан, тщетно пытаясь не растягивать гласные. — Люблю тебя. Черт… — Я знаю, — услышал он над самым ухом. Уснули двое студентов лишь под утро, когда под окном начинали щебетать птицы, а небо становилось лилово-алым. Так и оставшись без сил в объятиях друг друга, они, казалось, стали одним большим организмом с двумя непослушными сердцами, кровь из которых циркулировала от одного к другому. Безудержный пульс потихоньку возвращался в норму, дыхание успокаивалось. Концерт, нервы, недомолвки, немая ярость, тяжелые ночные разговоры — все уходило в небытие. Вокруг вновь было умиротворяюще тихо и по-детски хорошо. На сонных лицах двух музыкантов дремали блаженное спокойствие и отблески такого мимолетного счастья. Наконец-то все закончилось. Наконец-то все прошло.       ***       Брайан Мэй распахнул глаза и тут же зажмурился от яркого света. В коридоре раздавался оживленный разговор и чьи-то гулкие шаги. Астрофизик лениво потер веки — должно быть уже за полдень. Проспали завтрак в столовке. — Роджер, ты че не разбудил? Ответа не было. Ну и куда он подевался? Но тут брюнет вздрогнул и резко открыл глаза —холодным дождем на него вылились воспоминания о вчерашнем вечере. И сегодняшней ночи. Сердце застучало, как проклятое, на щеках проступили красные пятна, мысли переплетались, разум бездействовал. Он выдохнул и медленно привстал на локте. Мышцы гудели, как после изнурительного кросса. — Роджер? — еще раз бессмысленно кинул в пустоту Брайан. Роджер… При этом имени все замирало в гитаристе. Он так привык видеть этот ангельский образ в своих, таких далеких и недостижимых снах и бесплодных мечтаниях, что до сих пор не мог позволить своему воображению впустить в этот хрустальный замок призраков прошедшей ночи. Почему? Почему Роджер пошел на это? Это не могло быть просто благотворительной акцией — бессмысленное сострадание совсем не в духе его друга. Может, он был просто чертовски пьян? А, может быть, он правда испытывал к нему… По телу у Брайана пробежали мурашки, он передернул плечами. Слишком гордый и до ужаса независимый, барабанщик никогда не рассказал бы об этом. Даже если бы его приперли к стенке. Он улыбнулся и покачал головой. В памяти начали всплывать бессвязные, но такие яркие образы вчерашней ночи. И чем шире расползались уголки его губ, тем больше на него накатывал запоздалый стыд. Он уткнулся носом в подушку, еще сохранявшую на себе такой знакомый, чужой запах. Его совесть ставила барьеры на каждом новом воспоминании о бархатной горячей коже, резких, но ласковых движениях дьявола, его теплых руках и томном взгляде небесно-голубых глаз… Но сердце, выпрыгивающее из груди, и умиротворенный дух в унисон вторили, что эта чертова ночь была самым лучшим, что случалось с гитаристом за все эти годы. Роджер… Всегда этот засранец Роджер! В то утро Брайан, казалось, любил его еще сильнее, чем прежде… Но где он был? Почему не стал будить своего друга? Ведь он не мог просто сделать вид, что ничего не произошло. Не мог. Даже он. Брайан осознал, что чем больше он оставался в постели, тем сильнее утопал в своих беспокойных мыслях. Нужно было возвращаться на бренную землю, каким бы диким это не казалось после восхождения в мимолетный рай. «Или в самый пленительный ад», — с грустной усмешкой подумал астрофизик. Он неспешно сел на кровати и поморщился: тело все еще болело. Встав на ноги и от души потянувшись, он взглянул на стол, где стояла пустая стеклянная бутылка, в которой теперь играло солнце, и комком валялась наскоро сброшенная одежда. Причесавшись, немного отряхнув мятые вещи и вновь нацепив на себя светлые брюки и узорчатую рубашку, Брайан хотел выйти из комнаты, но его взгляд зацепился за свое отражение в старом зеркале. — Вот сученыш! — выдыхая, усмехнулся брюнет, глядя на свою шею, покрытую бордовыми пятнами. — И как вот мне ходить теперь целую неделю? Сколько чепухи людям плести придется… Порывшись в шкафу, гитарист вытянул оттуда зеленый свитер с высоким горлом и критическим взглядом смерил его. Благо лето в Англии было нежарким…       ***       В студенческой столовой рядом с общежитием было людно, как всегда пахло рыбой и вареной картошкой. Обед был в разгаре. Золотые солнечные лучи, проникавшие сквозь огромные окна, паутиной пронизывали дрожащий от шумных возбужденных разговоров воздух. Для многих студентов это был последний день в такой знакомой и порядком надоевшей за годы учебы общаге. Наступало лето новой жизни. Брайан неспешно нес поднос со своим обедом, почти не замечая вездесущих, шнырявших вокруг студентов. Мысли его были далеко. Зайдя в обеденный зал, он огляделся в поисках свободного места. Вытянув шею и обведя взглядом самые дальние столы, он вздрогнул — за одним из них в одиночестве восседал Роджер. Секунду поколебавшись, брюнет направился к своему другу. — Привет, — тихо сказал он, ставя свой поднос напротив барабанщика. Роджер, явно не ожидавший встретить здесь гитариста, немного испуганно взглянул на него, а потом молча кивнул в ответ. Брайан не без доли иронии отметил шарфик, завязанный вокруг шеи блондина, под которым прятались следы вчерашней ночи. Два студента сидели друг напротив друга и бессмысленно ковыряли почти остывшую еду. Шли бесконечные, болезненные минуты. Их молчание становилось настолько напряженным и неестественным, что, казалось, будто воздух вокруг искрил от электричества: одно неверное движение — и можно попрощаться с жизнью. Первым решил рискнуть барабанщик. — Ненавижу эти рыбные котлеты — на вкус, как вареный хлеб. — Для убедительности он несколько раз потыкал в бесформенное блюдо вилкой. — И часто ты ешь вареный хлеб? — слегка усмехнулся астрофизик. — Хотя, мне кажется, вся еда в нашей столовке — вареный хлеб. — Лучшее блюдо британской кухни — это виски. Объективно. — Ну, если вдуматься, то это тоже жидкий и немного подбродивший хлеб. — Черт. Они упорно старались избегать взглядов друг друга, внимательно рассматривая свою бесцветную еду. Никто не решался начинать первым. Брайан бессмысленно мял наводящую на него отвращение капусту в тарелке. Роджер смотрел на свою кружку с холодным черным чаем. — Давай забудем, — резко выпалил он. — Все, что с нами было, Брай. Давай просто забудем, а? От колющего холода в голосе своего друга, Брайан чуть не выронил вилку. Его руки снова задрожали, в ушах колотился выводящий из себя пульс. Он знал это, предчувствовал такой до смеха глупый и прозаичный исход. На что он надеялся? Во что он, черт возьми, верил? Гитарист сжал вилку в кулак — он боялся взорваться с секунды на секунду. Он боялся выплеснуть на барабанщика все, что так долго копилось у него внутри: все добела раскаленные чувства, бессонные ночи, измотанные нервы и несбыточные надежды, в которые тот на миг позволил ему поверить, а потом разорвал в клочья одним словом. Зачем, блять, Роджер? Зачем?! Но он так и не проронил ни слова, отчаявшимся, пустым взглядом глядя в одну точку. Не дождавшись ответа, барабанщик продолжил, для успокоения разделяя вилкой котлету не мелкие кусочки: — Брай, ты же все прекрасно понимаешь. — Его голос звучал отчужденно и тихо в оживленном гуле обеденного перерыва. — Мы не сможем так жить. Ты в состоянии себе это представить? Чтобы два парня… Были вместе. Нам ведь придется постоянно в прятки играть, врать почем зря. Да мы же с ума сойдем, Брай! — он оторвал напряженный взгляд от своей тарелки и вопросительно посмотрел на своего друга, стараясь найти в его лице хоть каплю поддержки и понимания. Гитарист глядел в пустоту. Ему казалось, что отрывистые слова Роджера буква за буквой выжигались на коре его головного мозга. Он не мог до конца осознавать их смысл. Внутри болело и кололо чувство слабости и уязвленности, словно он защищал свой выпускной диплом перед строгой комиссией, только вместо научной работы, он держал в руках свою вывороченную наизнанку душу, а коллегия профессоров с сомнением косилась на эту жалкую, никому не нужную тряпочку. Ощущал себя абсолютно голым. Хотя не так давно он понял, что раскрыть перед кем-то свою душу оказалось гораздо тяжелее и непристойнее, чем тело. Он ведь знал, что так будет. Так глупо было даже начинать. Но почему теперь его нутро так яро сопротивлялось этой правильной и честной реальности? К горлу подкатывал ком. Он не знал, что это было — тошнота или слезы. Единственное, что ему хотелось делать в ту секунду, — цепляться за последнюю соломинку тлеющего счастья: вновь целовать его, умолять, да хоть на колени встать посреди этой гребаной столовой, только бы в его голосе не было столько безысходности. Но он моментально отогнал эти сумасбродные мысли и закрыл глаза. Все-таки это была не тошнота. Он не смог выдавить из себя ничего, кроме одного бессмысленного хриплого слова: — Почему, Родж? Он не знал, о чем он спрашивал друга и что хотел от него услышать. Он мог предугадать все его ответы, ведь он сам понимал всю глупость и безнадежность этой ситуации. Он просто не мог смириться. — Что «почему»? — Все. Барабанщик вздохнул. А потом молча протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до ладони своего друга. Гитарист вздрогнул от неожиданности и посмотрел в бледное лицо Роджера. Сквозь светлые пряди на него мягко ложился солнечный свет. В этом невесомом золоте его напряженные и печальные глаза приобретали полупрозрачный, небесный оттенок. Брайан не мог оторвать взгляда от этой бесконечности и чувствовал, что ледяные пальцы его друга тоже дрожали. Через несколько секунд, Роджер отвернулся и посмотрел в окно — он не мог говорить такое под безжалостным взглядом гитариста. — Брай… — запинаясь, начал он почти шепотом. — Эта ночь… была самой прекрасной ночью в моей жизни. И я провел ее с самым близким для меня человеком. И ты всегда… всегда будешь мне больше, чем другом. Но… пойми, мы просто не сможем… И — твою мать! — он попытался улыбнуться, — я бы не смог сказать такое никому, кроме тебя, засранец ты эдакий! — но лишь крепче сжал бледную руку своего ошеломленного друга. Еще несколько секунд они отчаянно, бессильно глядели друг другу в глаза. Только чуть позже Брайан понял, что это было своеобразным и необратимым прощанием двух душ, нашедших друг друга темной летней ночью в тихой комнате общежития. Последним мигом этого прекрасного, стремительного сумасшествия, которое останется с ними где-то глубоко внутри до самого последнего вздоха. Что-то бесконечное, что-то родное и горькое было в этом взгляде. Гитарист чуть сильнее сжал пальцы своего друга. Он не мог ничего исправить, все было кончено. За него. Он знал, что теперь ему оставалось лишь отпустить этот мимолетный, но до дрожи реальный и красочный сон и просто пытаться жить дальше. Он медленно кивнул Роджеру и отпустил его руку. Блондин сжал губы и быстро, чуть заметно моргнул пару раз. Не в силах оставаться здесь больше ни секунды, он резко встал из-за стола — так, что звякнул нетронутый обед на подносе, — и стремительным шагом вышел из столовой. Брайан проводил его долгим, опустошенным взглядом и, понимая, что тоже не сможет сидеть в этом чертовом месте один на один со своими мыслями, вышел из-за стола. Продвигаясь сквозь дым столовой, он чувствовал лишь серую массу живых существ, кишащих вокруг него, как мошкара, отдаленно слышал их назойливое жужжание и самое мерзкое и наглое где-то рядом: «Молодой человек, а посуду за собой кто будет убирать?» Но это было лишь бесплотным фоном, не стоившим внимания. Гитарист чувствовал себя пьяным или очень больным. Медленным, неровным шагом он вышел на улицу и, сощурившись, посмотрел на небо — солнце заслоняли тяжелые, серые облака. Брайан опустился на лавку в безлюдном, перед надвигавшейся бурей, дворе общежития и уронил голову на ладони. Когда пошел дождь, он так и остался неподвижно сидеть там, в светлых брюках и зеленом свитере с высоким воротником. В самый яркий и невыносимый последний день своей студенческой жизни. Все проходит. Даже это проходит.       *** — Брай, ты так и будешь топтаться на одном месте? — раздался из кухни возмущенный голос барабанщика. — Иду-иду! — вздрогнув, машинально выпалил я. Сколько я проторчал у этого окна? Кошмар. Красное золото закатного неба растаяло, начинало темнеть. В моей голове все еще крутились тускнеющие обрывки воспоминаний. Одиннадцать лет! Как быстро летит время, и как медленно стирается память. Я отправился на кухню, откуда слышались шумные голоса Роджера и миссис Тейлор. — Ну какое вино, Доминик, ты с ума сошла?! У меня есть шотландский виски от Боба Дилана! — У нас культурное мероприятие! И у нас гости, нужно все сделать красиво! — Какие гости? Это Брай! — Ты еще скажи, бокалы не доставать! — Нет, конечно! — Ты смеешься. — Наконец-то! — радостно воскликнул блондин, как только я переступил порог кухни. — Твое слово, Брай. Кислая жижа или восхитительный шотландский виски? — Все как скажет дама, — я лучезарно улыбнулся и подмигнул миссис Тейлор. — Предатель! — закатил глаза барабанщик. Я любил выводить его из себя при любом удобном случае — злость Роджера была восьмым чудом света. Эти нахмуренные брови, эти колкие оскорбления и резкие нетерпеливые жесты. Какой же он все-таки черт! — А виски оставь Фредди, он оценит. — Еще чего! — фыркнул он и, возмущенно бормоча что-то, начал расставлять бокалы. Доминик улыбалась и качала на руках все еще спящего малыша. Роджер никогда не вспоминал об этом. Разве что в полуслове, полужесте виднелась эта нестираемая память о чем-то, что навеки стало нашей общей тайной. Для нас обоих это было нелегко. И поэтому мы продолжали жить как ни в чем не бывало, как самые сумасшедшие и неразлучные друзья. Нет, не просто друзья. Что-то большее, гораздо большее. Что-то искреннее и ближе, ближе лучшего друга, ближе любовника, ближе брата, ближе жены. Почти одно целое… Две так тесно переплетенные судьбы. Темная жидкость алела в бокалах. Комочек тепла все еще сопел на руках у матери. Я встал и, подняв вино, начал: — За самого прекрасного малыша по имени Феликс Лютер Тейлор! Пусть он растет таким же очаровательным, как его мама, и таким же… — я на секунду запнулся, взглянув на Роджера, с ухмылкой следившего за каждым моим словом. Захотелось сказать что-то нецензурное, но благо я быстро передумал. — И таким же… удивительным, поистине удивительным человеком, как его… папа. Я не поверил своим последним словам, казалось, их произнес кто-то за меня. Но счастливая пара не обратила на это внимание — Доминик звонко воскликнула «ура», а барабанщик заулыбался, как довольный кот. Раздался звон бокалов. Возможно, я осознал все, что происходило вокруг, только после этого нескладного, но искреннего тоста. Передо мной стояла жена Роджера, держа на руках его сына. Боже мой, какое странное, необъяснимое чувство… От резкого шума малыш, мирно спящий на руках Доминик, проснулся. По кухне раскатился высокий и резкий звук. — Ну вот, опять свою сирену включил. Ищите бомбоубежище, — устало отозвался Роджер. — Может, вина ему? — Лучше виски, — выдохнул я. — А знаешь что, дорогая? Отдай-ка его Браю. Мне кажется, он мастер по успокоению любых живых существ. Даже таких жукообразных. Удивленно взглянув на блондина и заметно нервничая, я взял это крохотное «жукообразное» на руки. Для меня он был сродни хрупкой хрустальной вазе, на которую страшно было даже дышать, не то что прикасаться к ней руками. Особенно, когда эта ваза размахивала в воздухе своими кулачками. — Ну вот, я же говорил, — через пару мгновений раздался торжествующий голос барабанщика. — Не плачет. Но я не видел его. Я, не отрываясь, смотрел в такие знакомые, небесно-голубые глаза, удивленно глядящие на меня откуда-то из глубины времени. И глупо улыбался. Господи, как же все это было мелко и бессмысленно! Наши туры, концерты, глянцевая слава и вечная, сводящая с ума суета. Вот где безмолвно жило настоящее счастье — со мной рядом стоял, светясь от восторга, мой самый вспыльчивый, самый безбашенный, самый удивительный, самый близкий друг, а в руках я держал, казалось, единственную невинную частичку его души — этого маленького, глазеющего на меня ангела. Счастье было в рваных воспоминаниях о чертовски прекрасном и безрассудном времени, с которого и началась моя настоящая жизнь. Боже… Идиотское вино, сейчас ведь и правда разревусь после него! — Смотри-ка, этот засранец тебе за куртку цепляется. И как сейчас я его оттаскивать от тебя буду? — скептически заметил Роджер, переводивший взгляд со своего сына на меня. — Тише, он уснул, — прошептала Доминик. Я слушал невесомый стук его сердца. Мы молчали. Всегда все заканчивалось тишиной. Нет, Роджер, ничего не проходит. Просто начинается что-то новое.