Когда пророчества прекратятся

Коробка с дюжиной пончиков плюхается на скамейку. — Бога ради, зачем есть фаст-фуд сразу после пробежки? — Он примиряет меня с бессмысленностью подобных телодвижений. Пока она слизывает с пальцев сахарную пудру, Гавриил садится рядом и замечает: — Извини, что в тот раз пришлось подниматься в обход. Сандальфон — славный малый, но мог бы впасть в истерику. Мне кажется, потасовка в Содоме слишком сильно на него подействовала — вожделеющие людские толпы с порочными намерениями, вот это вот всё… — Вожделеющие? Мы вообще об одном и том же Сандальфоне говорим? Лысый, кругленький, похож на хомячка-переростка? — А что тебя смущает? — Да так. Кстати, идея насчет соляного столпа твоя или его? — Его. Возможно, он погорячился… постой, откуда ты знаешь о моём присутствии там? Вельзевул наблюдает, как осеннее солнце в порыве минутной щедрости золотит Гавриилу ресницы, и, пожав плечами, надкусывает очередной пончик. — Не бери в голову. Всего лишь удачная догадка. *** Они медленно идут вдоль набережной, возвращаясь домой. Вельзевул тревожит собственная привычка называть домом их лондонский особняк, а не то тёмное, угрюмое место, где проведено столько тысячелетий; тревожат детали, не упомянутые в отчётах и выходящие далеко за рамки любых межведомственных отношений. Даже под угрозой святой воды она не призналась бы, что сопровождает Гавриила на трижды проклятых пробежках только чтобы доставить ему удовольствие, а по утрам целый час приводит в порядок ею же помятые ночью перья. — Могли бы обратиться за помощью насчет Содома; уж чего-чего, а огня с серой у нас в избытке. А помнишь казни египетские? Отличные были времена: кровь, моровая язва, насекомые… — Тогда у нас не хватало специалистов для организации подобных, ээ, вещей. — Кроме истребления первенцев — десятую казнь вы смогли организовать, верно? Это Всевышняя оставила на сладкое. Его помрачневшее лицо слегка изумляет Вельзевул. — Ладно тебе, я ведь не осуждаю. Если выпал шанс повеселиться самому — отчего бы не воспользоваться?* Гавриил отвечает не сразу, будто слова, против обыкновения, даются ему с трудом. — В Египте я предпочёл делегировать полномочия. — Хм. Нашлись добровольцы или в приказном порядке назначил? — Уриил вызвалась лично. Она склонна осуществлять возмездие любым дозволенным способом. — А ты — нет? Он останавливается; солнце прячется и от воды тянет холодом скорой зимы. — Хочешь сказать, я усомнился в воле Божией? Вельзевул вздыхает и берёт его под руку: — Ничего я не хочу. Пошли уже. *** По возвращении он непривычно молчалив, и она почти жалеет о затеянном разговоре. — Я в душ. Ты со мной? Вельзевул придвигается ближе, запускает горячие ладони под пропотевшую ткань серой футболки и шепчет: — Меня и так всё устраивает, — ощутив облегчение, когда в его глазах вспыхивает голод, не утоляемый земной пищей. К чему ворошить прошлое, если можно насладиться настоящим? *** Пару месяцев спустя Гавриилу начинает казаться: наверху одобрительно отнеслись к их с Вельзевул общению. В его собственных глазах оно практически столь же невинно, как увлечение модой или фитнесом, и ничуть не препятствует божественному замыслу. Ему просто нравится быть вместе с ней. Нравится смотреть, как она поглощает монструозные коктейли с пятью сортами мороженого и тремя видами сиропов, смеяться над динозаврами в музее естественной истории и ужасаться энтомологическому отделу; Гавриила восхищает хрупкость её человеческой плоти и скрытая мощь, клокочущая под тонкой телесной оболочкой. Конечно, у них и раньше случались разногласия — вроде смерти царя Охозии** или стычки в 556 году до нашей эры, когда после трехнедельного сражения Гавриил сослался на неотложные дела и сбежал, бросив дальнейшее на Михаил***. Зато в текущем (до сих пор и к всеобщему удивлению) столетии они открыли для себя секс после ссоры. И если, бодрствуя над дремлющей в его объятиях Вельзевул, он всем сердцем чувствует, что это хорошо — почему бы Всевышней не иметь схожего мнения?