Курок и одна пуля.

      Холодный зимний ветер кусал щёки, шею, и неприкрытые чёрными перчатками запястия. Вечерняя улица была абсолютно пуста и беззвучна. По выложенной когда-то и кем-то дороге ступала фигура в чёрном, свеся голову и хрустя ботинками по снегу. Маленькие катушки снежинок пытались разбавить мертвенно-ночную черноту его униформы, но лишь проваливали это, казалось бы, простое задание, оставляя после себя ещё более тёмные мокрые пятна. Он тяжело вздохнул. Всё же непривычный холод и осознание того, что завтра всё опять по накатанному давили на плечи, как никакая другая ноша не смогла бы.       Что может быть хуже невзаимой любви? Многие ответили бы, что ничего. Но они были неправы: ещё больнее, когда любовь приходится всячески скрывать за уже порядком надоевшей завесой вражды. Но, может, в этом есть и плюсы?. Не зря же говорят, что расставание лишь укрепляет настоящую любовь и ломает поддельную. Но сколько же ещё это будет длиться, чёрт возьми?! Разве он хочет настолько многого?! Просто почаще прикасаться к губам любимого, пусть иногда и до смущающего бестактного коммуниста, не косясь каждую секунду за спину, боясь лишних глаз. Разве желание взять его за руку в трудную минуту, не боясь осуждения, и приобнять его за плечи, когда ему грустно- уже военное преступление? С каких пор?. Однако, по видимому, это так. Немец и русский старались всегда находить предлоги, что бы улизнуть из-под пристального взора 'поддерживающих' коллег-'союзников' очередным вечером, но чаще всего отделаться получалось в основном только ночью, когда они все спят.       Вот и сейчас Рейх возвращался с 'патруля пограничных территорий', как он отмазался в этот раз. Коммунист, как это всё же бывало, опоздал, ибо ему не удалось так же просто уйти этим вечером. Но парень на такое ни в коем разе не обижался: сегодня не поверили Союзу, а на следующую встречу, возможно, не так быстро отпустят его. Если вообще отпустят, ведь удача и доверие, и без того шаткие, имеют свойство заканчиваться, подобно всему хорошему. Запалу «Вдовушки»*, сигаре, портвейну, ночи и хорошим новостям.       В полном одиночестве, на это он хотел надеяться, немец дошёл до пункта назначения. Огромный комплекс зданий возвышался над ним, однако, в отличие от тех, кого он и союзниками ссылали сюда, у немца причин бояться этой махины абсолютно не было: тут был один из штабов стран «Оси», временная резиденция и, по совместительству, место жительства. Подняв в обычной горделивой манере голову и заложив обе руки за спину, он прошёл мимо охраны, ничего, к их же счастью, не тявкнувшей, затем мимо мерзких сооружений для таких же смертников*, и, в конце-концов, добрался до нужного здания, нужной комнаты. Достал ключ и, вставив его в замок и покрутив там, зашёл внутрь, не забыв закрыть дверь сразу после. Ничего в офисе и комнате нациста, двух соединённых напрямую дверью помещениях, выдающегося не было. Скорее всего потому, что это- никак не главный офис в Берлине, а лишь временное место обитания. С другой стороны 'нет ничего более вечного, чем временное'. Проделав все процедуры, предшевсвующие сну, парень забрался в кровать и достаточно легко уснул. Рутинные дни ползли один за одним, нечастые вечера и ночи встреч проходили болезненно бысто, а правдоподобный, иначе нельзя, спектакль про ухудшение отношений между СССР и Нацисткой Германией продолжался. Весь этот коктейль вместе причинял последнему неверояную боль. Но останавливать фарс нельзя, встречи- не хочется, а рутину- невозможно. Однако последняя капля в чашу его нервов натолкнула его на бессомненный способ.       Случилось то вечером. Парень, как обычно, шёл на встречу со своим возлюбленным, а потому настроение его было столь же хорошо, сколь низко был ртутный столб градусника- тоесть весьма. Пройдя знакомой тропой, его взору предстала застелённая белым мягким покрывалом и окружённая тёмными стволами оголевших деревьев поляна, так как сегодня встреча была назначена в лесу. И он хотел было уже окликнуть своего коммуниста, выйти, улыбнуться, но вовремя заметил одну деталь: там он был не один. С ним сидела некая девушка, судя по крупной нашивке на платье, одна из 'Союзников'. Вместе эти двое сидели и очень увлечённо разговаривали. Настолько увлечённо, что даже не заметили нациста, стоящего средь мёртвых деревьев. Увиденное ударило по нему. Первым желанием было пристрелить ту суку, но, к счастью, он вовремя опомнился и не выдал себя громким выстрелом. Он лишь задвинул пистолет обратно в кобуру под утеплённым чёрным пиджаком и быстро ушёл, едва сумев сдержать громкие трёхэтажные ругательства.       И, когда он шёл обратно и прокручивал увиденное у себя в голове снова и снова, пытаясь безуспешно понять, кем была эта девушка, гнев сменился на печаль.       Неужели всё кончено? Неужели у Союза есть кто-то ещё, а он для него был так, игрушкой для освежения ощущений?. Нет, нет, нет. Так просто не может быть, нет. Это всего лишь недоразумение, да? Она, скорее всего, сама к нему полезла! Да, точно! Да и вообще, они могут быть просто коллегами, или друзьями, или ещё что. Рассуждения в подобном ключе всё же успокоили Германию, и он вернулся обратно.       Но с тех пор всё поменялось. Союз всё реже и реже назначал встречи сам, мог совсем не прийти на них, да и ситуация в лесу повторялась всё более кошмарно и кошмарно. Немцу стало ясно одно: та девушка- не просто подруга или же коллега коммуниста. И это добавляло ещё больше горечи во всё происходящее. Вскоре, не смотря на все старания Рейха, СССР вообще перестал как-либо выходить с ним на контакт.       Дни тянулись за днями, недели за неделями, и каждый час грыз нациста изнутри. Каждую ночь он просыпался в холодном поту от кошмаров, а каждый день видел вещи, напоминавшие ему о любимом, но утерянном. Вскоре он стал вообще не похож на живого: грустный и страшно похудевший настолько, что форму пришлось значительно подшить, что-бы она не висела картофельным мешком, с синяками под глазами, он, и без того 'благородно бледный', стал белее ученического мела.       И однажды он сломался окончательно. Стоял поздний холодный вечер, один из многих в ту зиму, впрочем. Студёный воздух колыхал бордовые шторы, висевшие в кабинете нациста. Сам же он в своём обычном костюме стоял посредине комнаты, приставив к своему же виску пистолет.       《Это не должно быть так сложно. Немного надавить.И всё, никаких больше страданий》       Рейх долго не мог решиться спустить курок, ведь инстинкт самосохранения никуда не делся. Но когда он вновь перебрал все события и варианты, отчаянная уверенность в том, что другого выхода нет, укрепилась в нём достаточно сильно.       За секунду до выстрела он услышал тихий скрип входной двери, но решил уже на это наплевать. Какая ведь к чёрту сейчас разница?.       И вот он, зажмурясь, надавил пальцем на курок, внутренне содрогнувшись, и.       Его руку что-то отвело в другое место, послышался треск пробитого пулей потолка. И только он задался в мыслях вопросом 《какого? 》, в ответ услышал всхлипы знакомого до боли в области сердца голоса, а полсекунды спустя и вовсе почувствовал тёплую, но достаточно тяжёлую руку на своих плечах.       — Т-ты чего творить вообще удумал, а?!.- возмущался сквозь слёзы и всхлипы коммунист, всё ещё крепко сжимая запястье немца одной рукой, и столь же крепко прижимая его к себе другой, -Таким образом ты только меня, но никак не себя угробишь!.       И, после долгой паузы, уже тише Союз продолжил.       — Прости, я прошу тебя. Если то, как я поступил, вообще подлежит прощению., — он извинялся и каялся искренне, а Рейх, в конце-концов смогший отойти от потоясения, всё ещё молчал. Он так долго хотел объяснений, увидеться с парнем, поговорить по душам. Но никаких двояких эмоций не испытывал. Только лишь какую-то странную, но нарастающую радость. И, когда русский уже подумал, что уже слишком поздно для всего, расплакавшийся Нацистская Германия обнял коммуниста в ответ и негромким, охрипшим голосом прошептал одно единственное слово, которое СССР искренне желал, но отчаялся услышать.       — Прощаю.