Королева пустого царства

Тринадцатый проходит по бальному залу, осматривается и чему-то хмыкает. На троне — воняющий труп короля, и Зеро уже даже не тошнит, глядя на остатки тех, кто когда-то был человеком. Только аппетита нет (аппетита нет уже несколько недель, ну или месяцев; Зеро не помнит точное число). Тринадцатый стукает своим посохом по полу, и тут пропадают все недостатки: вонь трупа бывшего короля с самим телом короля, кровавые ручьи, пепел и прах врагов Тринадцатого. Зеро почему-то не пропадает. Бальный зал сверкает, искрится, блестит, переливается отблесками света на золоте, и у Зеро кружится голова от всего этого великолепия. Взгляд не может зацепиться за что-то более спокойного и не яркого цвета, и она прикрывает глаза, вспоминая белую шерсть Наемника. Интересно, а как все же его звали? Альбус вспоминается золотыми волосами, золотыми глазами, звонким смехом и звенящими от боли криками. Наемник вспоминается мягкостью шерсти, объяснениями о правилах мира, своей заботой и человечностью. Зеро впервые жалеет, что знает о магии все. Желание воскресить их, сделать обратно живыми не дает ей покоя, но она слишком хорошо знает магию. Нельзя. Нельзя вернуть их, нельзя обратить время вспять. Но и жить так — тоже нельзя. Зеро обнимает себя за плечи; руки у нее — холодные, словно лед. Но прохлада не прочищает голову, и она раз за разом обнимает себя, щипает, но не просыпается. Тринадцатый огорченно вздыхает, когда видит на ней царапины и синяки, а после залечивает своей магией и целует в местах ран. Зеро помнит, что поцелуй — проявление своей любви. Любовь у Тринадцатого на редкость противная, мерзкая, отвратительная, и Зеро чувствует себя птицей в клетке — яркой, красивой, певучей, когда-то сильной, но сейчас до невозможности слабой и безвольной. Зеро помнит, когда можно было босиком пробежаться по траве и смеяться-смеяться-смеяться, видя радугу над собой, а в сердце чувствовать счастье. Зеро помнит, когда можно было путешествовать одной: стирая одежду и купаясь в реках, встречаемых на пути, собирая ягоды и фрукты и лакомясь ими, укрываясь от дождя в пещерах. Зеро помнит, когда всего этого не стало. И когда все разрушилось, превратилось в пыль, в пепел, в прах, в полное и абсолютное ничто, словно никогда этого и не было, словно она все это придумала, увидела во сне, тоже помнит. И почему-то не может забыть, держась за воспоминания, причиняющими боль (но боль не отрезвляет). Тринадцатый подходит к ней, сидящей на троне (здесь вонял разлагающийся труп короля, припоминает Зеро), целует в белую макушку и шепчет, опаляя горячим дыханием ухо: — Нравится ли тебе быть королевой, моя любимая? Зеро не нравится: ни бальный зал, ни трон, ни Тринадцатый, ни быть королевой. Но она молчит, чему-то рассеяно кивая. Зеро не помнит, умеет ли она говорить, но вспоминать почему-то не хочет. Хочется закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Но Зеро до боли вглядывается в свое отражение, а после разбивает зеркало кулаком. И собирает острые осколки, раня саму себя, смешивая кровь со слезами. Тринадцатый всегда спасает ее, отводит от края, заставляет жить, и Зеро даже ненавидит его. Когда ненавидишь — легче. Зеро знает, что любовь — это хорошо, это важно, это когда люди целуют друг друга, это когда ты можешь прыгнуть с обрыва и знать, что тебя поймают. Тринадцатый ее всегда ловит, но Зеро не чувствует любви. Лишь что-то холодное, пустое, мрачное в грудной клетке, где когда-то билось от счастья сердце. Зеро прикладывает ладонь к груди, пытается почувствовать то самое биение сердца, но слышит лишь равнодушный равномерный счет. Тук-тук-тук-тук. Тук-тук. Тук. В сердце никого и ничто. Тринадцатый коронует ее, и тяжесть короны давит на Зеро. Еще давят на нее поцелуи в белую макушку, шепот, опаляющий горячим дыханием ухо, бальный зал, слепящий глаза. Зеро не любит ничего из этого, но почему-то позволяет. Зеро знает, как убить человека максимально быстро, но холодные руки не слушаются, а бледные губы не могут не прошептать ни слова. И Зеро снова позволяет творить Тринадцатому с ней все, что только пожелает. Тринадцатый улыбается, когда видит ее в короне и на троне, в красивом платье, в драгоценностях, в туфлях. Зеро выглядит как настоящая королева, но она хочет надеть старый плащ и убежать путешествовать вместо всего этого. Тринадцатый знает об этом и не позволяет. Яркой птичке не сбежать, не выбраться, не улететь из клетки. И они оба знают это. Тринадцатый улыбается, преклоняет перед ней колено и шепчет, целуя воздух над протянутой ладони в белых перчатках: — Я подарил тебе целый мир, моя королева. Довольна ли ты? Зеро кивает, не осознавая своих действий, и бальный зал кажется не миром, а всего лишь клеткой, как когда-то убежище. Мир, помнит она, это радуга, это звонкий смех и золотые глаза, это мягкая шерсть, это человечность не у человека, это сладкие булочки, только что испеченный хлеб, это небо над головой и земля под ногами. Тринадцатый подарил ей все, кроме мира. В их царстве нет никого живого — все: и волшебники, и зверолюди, и простые люди сбежали отсюда, а кто не успел, тот покоится в сырой земле или обращен в прах. Крысы занимают каждое место, готовые исполнять приказы своего хозяина. Она правит никем и ничем, кивая в знак, помня прошлое и причиняя себе боль. Тринадцатый — непровозглашенный король, царствующий со своей королевой — шепчет ей, довольна ли она? нравится ли ей? Зеро зажмуривается и надеется больше не увидеть ничего. Голос Тринадцатого заливается в уши раскаленным золотом (глаза Альбуса, волосы Альбуса, Альбус-Альбус-Альбус, волосы Сорены и ее любовь, внучка Сорены, Сорена-Сорена-Сорена, Альбус?), путает мысли в голове, и Зеро не может сказать ни слова. Тринадцатый коронует ее, не думая, что править не кем. Корона на голове Зеро слишком тяжелая.