Когда прошлое - это настоящее

      Поспешно выходя из «Дома господ», Тилике быстрыми шагами направился в штаб в кабинет начальника разведки лагеря Ордруфа. Он конечно мог бы передать этот документ, спрятанный во внутреннем кармане его кителя, какому-нибудь солдату, но этот клочок бумаги должен быть передан лично из его рук. Лишнего шума нужно постараться избежать — начальник лагеря не должен так быстро узнать про эту выходку, как это было с прошлой.       Как он докатился до такого, что хлопочет ради ещё одной какой-то девчонки из союза? Тилике этого просто не мог понять. А ещё он не мог понять своего начальника. Зачем ему ещё один переводчик? Или ему нужен личный синхронист? Но тогда почему из ряда лагерных? Неужели он думает, что они лучше переводчиков Рейха?       Проходя мимо небольшого отряда солдат, которые наблюдали как разгружают мешки с песком, мужчина задержал ненадолго свой взгляд. Один из пленных, по телу которого тек пот вперемешку с кровью от незаживающих ран, взвалил себе на спину мешок. Пытаясь сделать ещё пару шагов в попытке удержать песок на своей спине, изнеможённый заключенный, всё-таки упав, повалил на каменную дорогу вместе с собой офицера, стоявшего ближе к машине. Весь песок рассыпался на дорогу из камней, поднимая вместе с тем клубы пыли. Моментально поднявшись, немецкий военный взглянул на свою форму — она была вся в пыли, с парой пятен крови и пота, от упавшего на него лагерного. С отвращением посмотрев на свою форму, а затем на продолжавшего лежать бывшего красноармейца, он что-то начал кричать.       Тилике не слышал, но постарался замедлить свой шаг, чтобы посмотреть издалека, чем же закончится дело.       Тем временем, офицер, лицо которого сковала ярость, с размахом пнул лежавшего на земле в живот, а затем ещё, ещё и ещё, пока у его «груши для битья» вместе с кашлем, вызванным болью, не пошла кровь. Другие военнопленные стояли в стороне не смея сдвинуться с места, они знают, что их ждёт за это. Каждый дорожит своей шкурой. Спустя пару секунд офицер останавливается и присаживается на корточки, чтобы встряхнуть лежащего в полосатой одежде, но тот уже не шевелиться.       На дороге, среди рассыпанного по нечаянности песка лежал труп. «Что ж, вполне ожидаемый исход», — изрёк про себя Тилике, отходя от места убийства, за которое никто не понесёт ответственности. А кому это надо? Здесь каждый день умирают рабочие руки для Рейха, что смерть рабочего во время разгрузки.       Входя в здание штаба, гауптштурмфюрер поспешил в нужный ему кабинет. Стараясь больше не отвлекаться, чтобы быстрее закончить это поручение, бросая быстрые приветствия со старшими по званию, он без стука вошёл в просторный кабинет.       У стен, напротив и слева от двери, стояли шкафы с книгами. Посередине стоял длинный прямоугольный стол, на другом конце которого среди разложенных бумаг сидел начальник разведки — Август Габус, в присутствии молодого человека за печатной машинкой. Они что-то писали. — У меня поручение от штандартенфюрера Ягера, — проходя вглубь кабинета, Хайн попутно доставал сложенный пополам лист бумаги. Сидевшие подняли свои головы, чтобы взглянуть на пришедшего. Услышав ставшее ему хорошо знакомое за эти дни имя, Габус, мужчина лет сорока пяти с квадратной головой, небольшими глазами, вечно смотрящими с каким-то презрением, махнул своему помощнику рукой, чтобы тот поскорее удалился, оставив его ненадолго.       Дождавшись, когда дверь закроется, Габус поспешно собрал листы в одну стопку и убрал во внутренний шкафчик, а затем указал Тилике на место возле себя. — Что на этот раз? — Тилике только молча передал послание. Приняв бумагу и спешно её разворачивая, начальник разведки Ордруфа пробежался по строкам, написанным на листе. Несколько раз перечитав небольшое послание, Габус, шумно вздохнув, положил лист перед собой. Нервно передвигая его по столу, словно пытаясь расположить его идеально ровно на столе, мужчина что-то обдумывал для себя, а потом начал: — Вы хоть понимаете, чего просит ваш Ягер? — Могу предположить, но от меня этого не требуется. — Тогда я поясню, — он ненадолго помолчал, оставляя наконец бедный листок в покое. — По приказу высшего руководства мы не можем давать лагерных переводчиков в распоряжение другим военачальникам. А уж тем более для участия в столь ответственном мероприятии, как у штандартенфюрера Ягера.       Тилике только молча смотрел на начальника разведки, сжимая кулак до побеления костяшек. Всё он знает это! — Я понимаю, — решается всё-таки ответить гауптштурмфюрер, потому что глаза напротив, будто ждали ответной реакции. — Это радует, гауптштурмфюрер. — Он снова вздохнул, пытаясь сдержать эмоции и сказать более спокойно. В сложившейся ситуации это было почти невозможно. — Но похоже ваш командир этого не понимает! — От вас всего лишь требуется подписать соответствующую бумагу. — Я отказываюсь. Глава лагеря знает? — В ответ отрицательное качание. — Чёрт! Он хочет затащить под трибунал и себя и меня. Я не хочу быть на его пробитой лодке, которая потонет, так и знайте, Тилике! — Начиная срываться, проговорил Габус. — Вы много чего не знаете, Тилике. Вам хоть известно, кого он просит отдать в пользование? Приехал, понимаете ли, какой-то кретин с манией величия, стремящийся вернуть себе уважение, и начал раздавать приказы налево и направо. А она между прочим, возможно шпион. Да и Доктор Рюггер, у которого она сейчас находтися, говорит, что девчонка хорошо владеет нашим языком. Как бы это потом не вылилось в ошибку. — Начальник разведки резко вскочил с места и начал ходить по кабинету, что-то периодически бормоча, но Тилике его просто не слушал. — А катись оно всё к чёрту! — Он резко сел за своё место и схватил листок, начиная быстро заполнять его. — Довольны? — Габус протянул листок Тилики, понимая, что адъютант будет непреклонен. С одной стороны он уважал его поступок — вот это преданность своему командиру, с другой — как это всё не вовремя. — Лучше просто подписать этот грёбаный лист, чем потом увидеть его снова. Но учтите, Тилике, если что-то пойдет не так я просто «умою руки» и скажу, что вы меня принудили. Мне мой пост ещё дорог.

***

      С уставшим лицом, несмотря на утренний час, Хайн Тилике выходил из штаба. Он был выжат и сильно утомлён, слушая недовольные высказывания Габуса по поводу возложенной на него работы. Хотя капитан потом всё же подписал этот злосчастный листок, решив не создавать себе проблемы. Август Габус ещё помнил недавнюю встречу с его начальником.       Но всё-таки Тилике мысленно соглашался с тем мужчиной, на отрез отказывавшимся приниматься за поручение. Он в глаза даже её не видел, а её между прочим подозревают в шпионаже. Ну уж если её неоправданное освобождение было поспешным, он лично продырявит голову этой крысе.       Но говорит она вроде бы хорошо на их языке. Так сказал доктор Рюггер. Хотя он и ему бы не доверял.       Политический противник, которого держат на коротком поводке, не лучший советник.       Тяжело вздохнув, мужчина увидел приближающуюся процессию. К нему направлялся рядовой, сопровождающий лагерную.       Приближаясь к нему всё ближе, Тилике увидел знакомое лицо. Это была та самая девчонка, как нейтральная территория, между Ягером и Ивушкиным. Аня вроде бы… На её лбу «красовался» след от удара, полученного ей, когда они возвращались с допросов. Она не должна была быть на там, как в принципе и на втором. Управляющий лагерем был просто в бешенстве, когда увидел её, еле плетущуюся за ними. Выплюнув в её лицо «шлюха», он ударил переводчицу по лицу рукояткой своего хлыста. Он был слишком зол. А как же? Штандартенфюрер пошёл против него, решив скрыть свои походы в блоки. Но его командир даже не стал слушать, сказав, что ему нужен этот переводчик.       Проходя мимо него, они направились в строение, покинутое им пару мгновений назад. Интересно, почему этот расходный материал здесь, если он временно находится в распоряжении штандартенфюрера?

***

      Дышать стало невообразимо тяжело. Задыхаясь, он резко открыл глаза и принял сидячее положение, стараясь отдышаться. Нет, это было ошибкой. Потому что голова сразу начала кружиться от смены положения и получения большого количества кислорода, размывая незнакомую картинку окружающего пространства.       Через какое-то время зрение восстановилось и перед Николаем предстала светлая комнатушка, сильно отличающаяся от привычных ему за эти года в неволе. Он сидел на мягкой постели с белыми простынями, может и не с такими как были у него когда-то дома, но всё-таки относительно хорошими. Он что в раю? Потому что это не похоже на реальность, в которой идёт война, где он согласился стать «подопытной крысой» для Ягера, которому он когда-то «разукрасил» лицо. Уж слишком здесь хорошо. Но в этот момент его незаживающие от частых пыток раны дали о себе знать, возвращая его в реальность. А значит он продолжит бороться.       Приложив ладонь к месту появления боли, Николай только заметил на себе бинты, что скрывали под собой израненное и исхудавшее тело. Они были свежими и приятно холодили кожу. Проведя по бинтовой повязке на животе, он усмехнулся. Похоже, его «разукрашенный» знакомый приказал о нём позаботиться. Вон и баночки с какими-то микстурами и мазями стоят на тумбочке, а рядом палка, похожая на трость, для него. Какие предусмотрительные. Решил его переманить добротой? Вот собака!       А не получится!       Мысли шли одна за другой, и вот перед ним всплыл взгляд девичьих глаз, что преследовали его даже в этом долгом сне. Это были глаза девушки, что переводила ему слова немца, а тому — его. Но если во сне они были весёлыми и излучали тепло, то здесь были опустевшими. Он вспомнил, как по её щекам текли горькие слёзы страха, когда фриц направил на неё свой Маузер. Она дрожала, продолжая считать. Да и согласился он на эту чертову сделку, чтобы только эту переводчицу, её имени Коля не знал, оставили в живых. Но если бы он тогда нашёл в себе силы сорваться с места, то закрыл бы её собой. Это только от него требуют участия в эксперименте. Её приплетать здесь ни к чему.       Николай пытался подняться с постели, опираясь на клюку, стоявшей возле прикроватного столика. Его голова давно уже перестала кружиться, поэтому он решил пройтись, не собираясь сидеть в этой палате без дела. Первая попытка потерпела неудачу, возвращая его на пружинящую постель, из-за чего слегка утихшая боль началась вновь. До боли прикусив свои тонкие губы, Коля попробовал подняться снова. Одной рукой он опирался на трость, а другой о бортик кровати. Вот так, сантиметр за сантиметром, красноармеец поднимался, неуверенно вставая на свои, словно не желающие слушать хозяина, ноги. Приняв относительно вертикальное положение, навалившись на единственную опору, Николай сделал первый шаг.       Но это было больше похож на волочение босых ног по дощатой поверхности, чем на шаг.       В этот момент дверь слабо приоткрылась и в палату вошла медсестра. Её глаза сначала метнулись к постели, где по её мнению должен был лежать лагерный, которого после долгих пыток не только оправдали, но и поместили на лечение в этот лазарет, приказав выделить ему отдельную палату, чтобы его ненароком никто из других военнопленных не задушил. Прям не пленный, а какой-то принц. Хотя её дело маленькое, и просто сказать, о чём она думает, не может. А так хотелось. Ей, хотелось сказать, что её не устраивало отношение к работе медсестёр, «подай-принеси» могут сделать и лагерные, а её дело — лечить. Её не устраивало поведение некоторых людей, работающих рядом с неё, а доктор так вообще отдельная тема. Нет, конечно она его уважала, но его поведение вообще часто было неестественным.       Затем её взгляд зацепился за скрюченную фигуру больного, что пыталась мелкими шагами отдалиться от незаправленной постели.       Она поспешила к нему, быстро преодолевая расстояние между ними. Встав перед ним, Хельга взялась за предплечья проснувшегося, останавливая его. Посмотрев ему в лицо, она увидела, как бывший красноармеец, закрыв глаза, скривился от боли. Но хоть ему и причиняли боль эти шаги, он продолжал стоять и пытался продолжить своё небольшое похождений. — Зачем же вы встали? — Задала вопрос медсестра, понимая, что ей он не ответит. Возвращая Ивушкина на постель и забирая у него трость, она начала поправлять подушку, чтобы уложить больного. «Он похоже только проснулся, а уже пытается ходить. Он как та девчонка из другой палаты», — подумала немка, закончив приготовления. Но стоило ей недолго отвлечься, как Николай снова попытался встать. И вот теперь Хельга вновь и вновь пытаясь усадить буйного больного. — Может хватит уже меня держать? — Произнёс Николай, чувствуя что говорит не своим голосом. Он был слишком низким. — Я уже в порядке. — Хватит вставать! — Лепетала медсестра. — Если вы не остановитесь, я буду вынуждена вколоть вам успокоительное.       На шум пришёл доктор Рюггер, обходивший как обычно пациентов. Зайдя в палату он увидел подчинённую, что пыталась сдержать, хоть и исхудавшего, но всё равно, явно крупнее её, мужчину. — Доктор, помогите, — узнав в вошедшем главного врача лагеря Ордруфа, сказала сестра. — Этот пациент только очнулся, а уже пытался ходить. — Это наверное шоковое состояние, — подходя ближе произнёс мужчина. — Да отпустите меня! — Николай несильно оттолкнул от себя женщину, освобождая наконец свои руки. В момент дотянувшись до трости, он начал размахивать ей, чтобы отогнать людей в белом. — Дайте поговорить с тем, кто меня сюда затащил. — Всё бесполезно, доктор, — женщина взглянула на Рюггера, ища у того поддержку, но военный врач не обратил внимания на молящий взгляд, обдумывая что-то. — Нам нужен переводчик, — произнёс доктор, посмотрев наконец на подчинённую. — Возможно его сможет вразумить человек, говорящий на его языке, пока он ничего не разбил, или не убил этой клюкой кого-нибудь. — Мне бежать что ли в главный корпус за переводчиком? — Нет. Хельга, приведите сюда пациентку, которая прибыла с этим человеком в один вечер к нам в лазарет. — Но разве… — Скорее, — грозно произнёс доктор, поправив очки, неудобно сползшие ему на нос. «Разве она переводчик?» — Поинтересовалась сама у себя Хельга, вспоминая моменты, когда заходила к ней в палату. — «Тогда получается, что…»— Продолжала она, мысленно хватаясь за волосы. Она же ей много что наговорила. И про работу и про войну… Вот же она дура! А эта девчонка, порой даже мотала ей головой, словно отвечая на некоторые её вопросы. Как же она тогда не додумалась спросить об этом у неё, или в крайнем случае у доктора Рюггера. — «Это между прочим он мне посоветовал выговориться любому больному, потому что я начала просто морально уже выгорать…А я выбрала девчонку из союза, решив что лучше выговориться женщине, чем мужчине».       Ивушкин, что наблюдал всё это время за врачами, понял только одно слово, много раз услышанное им при допросах — переводчик. Первый, кто пришёл в голову, то есть пришла, была переводчица, о которой он совсем недавно думал. — Хельга, ну что вы стоите? — Непонимающе спросил военврач, видя как помрачнело лицо медсестры.       Мысленно вернувшись в палату, женщина помотала головой в из стороны в сторону, чтобы привести себя чувство и, повернувшись на своих невысоких каблуках, поспешила в нужную палату.       Идти было немного. Нужная ей сейчас палата была всего через две такие же, из которых порой доносились различные звуки — скрипы, перешептывания, иногда даже громкие разговоры больных, уже заждавшихся осмотра.       Проходя мимо таких палат, Хельга лишь закатывала глаза.       Открыв дверь, немка вошла в очередную одиночную палату, обитатель которой мирно сидел в постели, опираясь спиной о стену. Девушка обернулась, смотря на пришедшую. Слабо улыбнувшись, она кивнула, словно приветствуя. — Можешь не притворяться, что не понимаешь по нашему, — сразу начала Хельга, чувствуя некое разочарование, вспоминая недавние посещения в эту палату. — Вы и не спрашивали. — Алина села на край кровати, ожидая смены бинтов. — Идём, — вздохнув произнесла Хельга, подходя к девушке, чтобы помочь подняться. Но услышав, что от неё хотят, она самостоятельно поднялась, а затем посмотрела на немку, взглядом спрашивая «Зачем?». — Доктору Рюггеру нужен переводчик. Ты самый ближайший, — возвращаясь к двери, и открывая её, она была вынуждена подождать, когда Алина наденет свои ботильоны, чтобы не идти потом по каменному полу коридора, и выйдет из палаты.       Войдя вновь в палату, где остался красноармеец и доктор Рюггер, Хельга встала рядом с тумбой, готовая в любой момент, если ей дадут указание, подготовить успокоительное. Но русский сидел, хоть и напряжённо, но спокойно, дожидаясь переводчика, чтобы сказать о своих намерениях.       Алина прошла вслед за медсестрой, гадая, кому ей предстоит быть переводчиком. Переведя свой взгляд на сидящего, девушка испытала двоякое чувство. С одной стороны она рада встречи, ведь это шанс приобрести доверие, а с другой — её настораживает очередное вмешательство в историю. «Только бы ненароком не уничтожить своими поступками мою реальность».

***

      Знакомство с молодыми бойцами уже закончилось, и штандартенфюрер направлялся в штаб, где его вновь ждала бумажная волокита. Бесконечная работа с бумагами уже окончательно надоела, она длилась и так почти всю эту долгую для него неделю. Ему не хватало рычания мотора, запаха машинного масла и боевого азарта. Он чувствовал, как военный стратег начал в нём увядать.       Но может этот опыт вернёт ему забытый вкус жизни. И тогда, вернув к себе уважение и покончив с «Молниеносной войной», он сможет наконец вздохнуть спокойно, возможно даже вернётся к себе домой, навестит оставленную им мать.       Война меняет людей, но поменяла ли она его?       Но разве он не человек, разве он не имеет право на перемены! Ягер понимал, что противоречит сам себе. С одной стороны он солдат, не имеющий права менять себя, с другой — простой человек. Но всё-таки общее у этих сторон медали было, он должен быть хитрым и находчивым, скрыв от других свои истинные намерения и мысли, чтобы выжить в этом мире. А для этого ему осталось совсем немного — закончить этот эксперимент.