Половина солдата, интриги и облака над Северным морем

С северо-запада, от Бриггских гор, на Аместрис надвигалась осень. Незаметно она завоёвывала себе всё новые территории, и если на севере, как гласили строки газет, зарядили дожди, то в Централе пока что смена сезона отметилась лишь ранними сумерками, вечерними туманами и резко подешевевшими овощами и фруктами на рынке. Дни стояли солнечные, по-летнему ясные, от чего временами становилось мимолётно-печально сидеть в четырёх стенах кабинета. Полковник Мустанг чувствовал почти осязаемую печаль от уходящего лета и не смог бы ответить честно, с чем это было связано: не то с тоской по ушедшему детству, не то с полной неуверенностью в будущем. Офицер чувствовал, как вокруг него, в Штабе, в армии, в стране зреет что-то нехорошее, чему он пока не мог найти объяснения. Как перед бурей, когда всё ещё тихо, но что-то неотвратимое, непосильное человеку нависло над самой головой, готовое в любой момент обрушиться и раздавить, как какого-то жука. Самой первой мыслью о возможной буре была война. Кого с кем — вторично, он узнает, когда придёт время. От таких мыслей стало стократ горше. Как хорошо тому, кто в свои неполные двадцать девять свято уверен, что имеет в запасе множество таких, как сейчас, смен сезонов, кто точно знает, что ещё не один десяток раз увидит, как цветут черешневые сады, как летние ливни поливают поля, как журавли клином летят от Драхмы к Аэруго, тому, кто верит, что отпразднует ещё много дней рождения, новогодних праздников, прочтёт множество книг… Мысль о детях и внуках алхимик прервал жгучим желанием удариться головой о стол. Или не так, а по-другому, вновь подумалось ему, жить одним днём, без планов, без мечты, чтобы не было горько всё потерять. Снова захотелось удариться о стол. Позорные мысли, мысли слабака! Полковник решительно схватился за ближайший документ. Если нет возможности топить тревогу в вине, то надо душить её работой! Отчёт Стального, снова как курица лапой написано, кляксами украшено. Но это полбеды, беда — в содержании. Кто и когда учил мальчишку писать обо всём и не о чём толком?! При этом выставляя точнейшую денежную отчетность! Средний бюрократ лет за десять практики приходит к подобному мастерству. Офицер в который раз убедился, что талантливый человек талантлив во многом. По правилам высокой бюрократии следовало по пунктам расписать подчинённому, в чём тот не прав и почему отчёт нужно переписать. Кроме отвратительного оформления, ничего путного на ум не приходило. Спросить у Ризы? Плохая идея, Риза упрекнёт в мелочности и приведёт сто аргументов в свою правоту. Полковник отвернулся от стола и уставился в окно. На небе плыли лёгкие былые облака, плыли неспешно, образуя собой фигуры, целые сцены. Вспомнилось, как когда-то давно, даже не жизнь, а две назад, они с Ризой смотрели на облака и придумывали, на что те похожи, он тогда отчётливо видел быка, Ризе же виделся дракон, и они спорили сквозь смех, перемежая спор шутками. Полковник следил взглядом за облаком, таким красивым и совершенным, что оно украсило бы собой любую картину, подумал над тем, какие расстояния, неустанно меняя форму, пролетает каждое из таких облаков, как где-то далеко за горизонтом облака и тучи рождаются над океаном, интересно, над каким, в которых краях? На севере, в Драхме, где, говорят, летними ночами светло, как днём, настолько, что не зажигают фонарей, или далеко на западе, где от воды тепло, и эти самые облака мчатся по небу, как угорелые? Вот бы увидеть самому и тот океан, и светлую ночь, как бы хотелось гарантии, что это будет когда-то. Полковник продолжил смотреть в небо. Слишком тоскливо для работы, слишком рано для бара. За спиной разговорились подчинённые, почувствовав, что никто не гонит с работой. Хавок и Бреда обсуждали газету, где писали о смерти известного учёного: тот, будучи в почтенных годах, пришёл из своей лаборатории, лёг спать и не проснулся. Сам Мустанг прочёл некролог ещё утром. Хавок считал, что это — наилучшая смерть. Так, чтобы разом, внезапно, без страданий, допуская, что пуля в голову — тоже вариант. Бреда был не согласен, он был убеждён, что умирать следует долго, настолько долго, что жизни не жалко станет, чтобы смерть была обдуманной и желанной. Полковник не знал, чью сторону принять, понял внезапно, откуда-то изнутри, что не одному ему неспокойно этим солнечным днём. Но осознание радости не принесло — захотелось кинуть в болтунов чем-нибудь тяжёлым, печатной машинкой, например. Разговоры прервал стук в дверь. Вошёл сержант из службы снабжения в обществе двух солдат. Солдаты, сосредоточенно пыхтя, несли объёмные коробки. — Позвольте обратиться, сэр! — начал сержант. Мустанг кивнул. — В коробках — бумага и канцелярские принадлежности. Распишитесь. — Пожалуйста, — полковник поставил подпись, на краткий миг ею залюбовавшись — хорошая подпись, фиг подделаешь! — И ещё, тут — направительные листы на другие заказы, тоже распишитесь и пришлите забрать со склада, — сержант сбился с тона, словно знал что-то, о чём Мустанг и не догадывался. — Пришлю, — расписался, не глядя, помнил, что там что-то о зимней форме для Хоукай, каких-то патронах и винтовке для Хавока.  — Спасибо, — в глазах сержанта метнулся страх — вякнул не по уставу. Но Мустанг проигнорировал, хоть и понимал, что вышибить дурь гражданскую из парнишки надо для его же пользы, просто стало жаль. Очередной интеллигентный мальчишка, со своей наверняка грустной историей. Сержант ушёл, ушли и солдаты, сгрузив поклажу на ближайший стол. К коробкам сразу кинулся Фарман, канцелярией ведал он. — Хоукай, Хавок! — позвал полковник. — Вы выписывали форму, патроны и винтовку? — Так точно, — ответила Риза. — Тогда идите в снабжение, вот вам квитки. Оба лейтенанта ушли, Мустанг же наблюдал, как Фарман распаковывает содержимое коробок. — Фарман, всё прислали? — выждав время поинтересовался он. — Нет не всё! Где лента для машинок?! Полковник выругался про себя, вот что он забыл! Ленту! — Вот я им рапорт напишу! — завёлся прапорщик. — Ничего нормально сделать не могут! — Отставить рапорт, сам схожу, — полковник подумал о девушке по имени Нэнси, которая за доброе слово и конфеты не то что ленты, чёрта из преисподней за рога притащит. Время тянулось неприлично медленно. Алхимик всё чаще косился на часы, ему мучительно хотелось, чтобы они пробили шесть. Пробили, пока не случилось какой-нибудь гадости. Офицер действительно не представлял, сколько сможет продержаться, если за него возьмутся всерьёз. Если начнут проверять, допрашивать, рыться в бумагах и искать истинный смысл слов и действий. Не провала квартального отчета он боялся и не придирок к прохождению экзамена на Госалхимика. Если копнут глубже — всё может полететь к чертям: все планы, все мечты… Вроде бы, поводов не было, он старательно изображал амбициозного полудурка. Но, как человека, если не мудрого, то наблюдательно -точно, алхимика многое смущало. Слишком просто, слишком гладко шла его карьера. Он планировал войти в Центральный Штаб если не победителем, то хотя бы крупной фигурой на доске интриг государственного масштаба. А его, нет, не привели за руку, как многих высокопоставленных сыночков, его ведут, словно козла на верёвочке. С той лишь разницей, что козла тащат на бойню или к жертвеннику, а его — к власти. Ведь всё не может быть настолько гладко, назначения не падают зимним снегом на голову, наглость и ошибки не прощаются! В унисон невеселым мыслям заверещал телефон. Полковник посмотрел на него долгим взглядом, точно зная, что не хочет брать трубку. Никого хорошего по ту сторону звонка быть не может. Уже не может. Пришлось ответить. Секретарь фюрера звонил сообщить о вызове «на ковёр». Через тридцать минут следовало оказаться перед взором Главнокомандующего. «Плохое всегда сбывается», — подумал офицер. Лица генералов за длинным столом слились словно в одно. Мустанг с трудом их отличал друг от друга. Что-то их роднило до обезличивания. Злорадство? Интерес энтомолога над редким насекомым? Старые дураки, к которым возраст пришёл один, потеряв на дорогах жизни мудрость, подхалимы без мнения, карьеристы без капли совести, не лица — рыла, хари, морды. Среди этого скотного двора, как луч света, выделялся Главнокомандующий: спокойно-неравнодушный, ироничный, отечески-понимающий. Генералы сыпали вопросами, придирками, казалось, что ни одного отчета или рапорта они не читали, просто выцепляли глазами фразу из бумаг и переиначивали её, крутили так и эдак, и смотрели во все глаза на реакцию. Приказы, цифры, деньги, солдаты, винтовки, алхимики, ишварцы, трупы, даты, мероприятия — всё в кучу без логики и структуры. Полковник отвечал. Громко и четко, глядя в глаза. Стоило отбиться от одного, оживлялся новый. Вопросы повторялись: не то вопрошающим было плевать, что спрашивать, не то проверяли, не берёт ли он цифры и факты из головы. Такер, Элрики, Шрам… Полковник понимал: сейчас ударят по больному, по свежей ране. Но нет. Заговорил фюрер: — Благодарю вас, достаточно. Я всё услышал. Спасибо за работу. И ещё слова благодарности: безукоризненно вежливо, с пониманием, не свысока, почти как с равным. Полковник с усилием запретил себе расслабляться. Как знал. Похожий на старую крысу генерал, щуря покрасневшие глаза за отёкшими веками, попросил слова, получив разрешение, спросил, отвратительно растягивая гласные: — Позвольте вопрос о вашей кадровой политике. Я не понимаю, почему, при вашей офисной работе в вашем ближайшем окружении два боевика. Это, конечно, объясняет низкое качество отчетности… Однако, это не рационально. Потрудитесь объяснить. Мустанг почувствовал, как судорогой свело челюсти — началось. Усилием воли судорогу он унял, но ответить не дал фюрер: — Довольно, — Кинг Брэдли даже немного повысил голос. — Это не в вашей компетенции. Спасибо, полковник, идите. Алхимик ушёл, малодушно радуясь, что обошлось. Но сквозь облегчение билась мысль, что спас его не отец-командир, не великодушный избавитель и даже не справедливый руководитель, а всего-навсего директор этого цирка. Хотелось даже не выпить — нажраться до отключки. Дотянулись, гады, пробили по слабому. Только поняли ли? Кабинет встретил суетой и нервным смехом.  — Полковник, я понимаю, что вы пришли с собрания, но, — Риза замолчала на полуслове. — Что «но»? Ещё что-то случилось? — устало спросил алхимик, чувствуя что даже упади на Штаб метеорит — его это не удивит и не расстроит. — Не то, чтобы случилось… С чего бы начать? Ладно, вот, — лейтенант подняла со стола винтовку и продемонстрировала начальнику. — И? — не понял Мустанг. — Выдали, — Риза явно ждала реакции. Полковнику захотелось заорать, апатию как рукой сняло, но он вновь пересилил себя. — И что? — Вот это выдали вместо винтовки, — сказала она, будто о чём-то само собой разумеющемся. Полковник пригляделся: винтовка, древняя, как в учебке, но новая, со склада. Мысль в голове не желала организовываться во что-то внятное. — Не понимает, — услышал шёпот. — Полковник, это — Р-101, в народе — весло. Так как пользы столько же, оно не стреляет, им грести можно, или по голове бить, — не выдержал Хавок. — А тебе что нужно было? — мысль оформилась: винтовка не та. — R-303, я же рапорт писал! Полковник вспомнил рапорт, который оформлял в заявку. — И как так вышло? — Они не разобрали ваш почерк, ну, или не захотели разобрать. — Понятно, — Мустанг злился, — Хавок напечатай на машинке заявку и ещё одну напиши от руки. Печатными буквами, чтобы точно дошло! Понял? — Так точно. А весло? С ним что делать? С языка почти сорвалось: «Греби им в сторону снабжения!», но полковник сдержался: — Сдай обратно. Нервы не выдерживали. Глупость и непрофессионализм, пофигизм или скрытое издевательство? Понятно, чему улыбался тот сержант! Полковник устало опустился в кресло, но по тишине понял, что «веслом» проблемы не ограничились. — Что-то ещё? — Так точно, — Риза снова замолчала. Мустанг посмотрел вопросительно, ему начала надоедать эта викторина, он подобного обращения в собственном кабинете явно не заслужил. — Так говорите, Хоукай, говорите! Риза начала объяснять очень осторожно, словно опасаясь бурной реакции: — Помните, нам дали солдат без нового снаряжения, неукомплектованных? — Помню. — И вы писали рапорт… — Писал! — Из которого следовало, что новых шинелей на всех не хватило, и винтовок не хватило… — Помню! Не тяните, сами понимаете, какое животное за какое место! Умоляю!  — Так вот. Требовалось указать, скольким солдатам не хватило, для этого нужно вычесть из общего количества солдат количество солдат в шинелях нового образца, тоже самое — с винтовками. — Это в школе проходят! — полковник начал раздражаться. — Зачем они вспомнили, что полгода назад было? Риза была спокойна, абсолютно спокойна, ситуация её не пугала, не смущала и не веселила: — Именно в школе, вы правы. Но вы не вычли, вы поделили. — Поделил что? Я писал доклад за десять минут в коридоре, на стене, — устыдился оправданиям, действительно глупо — как в школе. — Вы поделили солдат на винтовки и шинели, полковник. Теперь снабженцы спрашивают: половина солдата — это верх или низ, им принципиально.  — Право или лево, — суфлёрским шёпотом заметил Хавок. Перед внутренним взором полковника за секунду пронеслась эта дурная картинка, хотелось смеяться в голос, но смех этот был бы недобрым и совсем не весёлым. — Чёрт подери, да перепишите сами, если такие умные! Дайте мне покоя! — тут военного осенило: — Хотя, нет! Половина солдата, ноль-пять, — это Элрик! Хоть в высоту, хоть по возрасту! Полковник рассчитывал пошутить, чтобы разрядить обстановку, получить возможность безболезненно миновать обсуждение собственной глупой ошибки. Он был уверен, что шутка удалась, но никто не засмеялся. В дверях замер Эдвард Элрик собственной персоной. Тишине оставалось жить доли секунды.