Покер на пятерых с одним джокером и двумя неизвестными

      

***

      Темно…       Вокруг – чернильное море темноты…       Ни звуков, ни запахов, ни крупицы света…       Отсутствие какого-либо бытия…       Даже боли нет…       Ничего нет…       Только бесконечная, глубокая, обволакивающая тьма…              Он не знал, сколько это продолжалось, но в какой-то момент как будто кто-то снял повязку с глаз и одновременно с этим вынул из ушей беруши, полностью заглушавшие все звуки, и мир внезапно обрушился на него ослепительным светом, красками, голосами и шорохами. Правда, понять, что говорили вокруг, поначалу не удавалось, как и вспомнить собственное имя.       Постепенно малопонятный гомон начал складываться в слова и предложения. И хотя он всё ещё смутно улавливал смысл сказанного, старался запомнить как можно больше, чтобы разобраться потом.       Его обстоятельная натура требовала полного понимания ситуации. Начать следовало хотя бы с того, где он. К несчастью, тело отказывалось подчиняться. Он вообще не чувствовал ни рук, ни ног, хотя подсознательно знал, что они на месте. Пришлось ограничиться осмотром. Голову повернуть не удавалось, зато глаза двигались без проблем, хотя картинка почему-то была неясной.       Он лежал в большом хорошо освещённом зале с высоким потолком. В оформлении доминировали цвета красного и жёлтого золота, коричневый и чёрный. Впрочем, детали обстановки выглядели смазанными и нечёткими, поэтому заострять на них внимание не имело смысла.       Скосив глаза вниз, он установил, что лежал он не на больничной койке, а скорее на гранитном алтаре, правда ни холода, ни жёсткости он не чувствовал, либо просто в тот момент не был способен чувствовать. За мыслью о больничной койке пришло воспоминание о том, что он и сам врач, причём один из лучших. Вот только диагностировать своё состояние он не мог, словно бы мозг парализовала амнезия, что, в тот момент, в некотором смысле соответствовало действительности. В голове была полная каша, и сосредоточиться на какой-либо мысли не представлялось возможным, а все медицинские знания как будто кто-то заблокировал: понятия и термины вертелись на языке, но сконцентрироваться на них не удавалось.       А ещё наблюдение показало, что он был совершенно обнажён, что сразу натолкнуло на мысли о морге и, следовательно, смерти.       Да, определённо, он умер. Как он мог забыть такое?!       Тут же сразу заболело под рёбрами, вспомнились и вонзающийся в тело скальпель, и сочащаяся сквозь пальцы кровь, и горячий, обжигающий лёгкие воздух, и стена чёрного пламени вокруг.       «Впрочем, если я мыслю, значит, существую», – на ум пришли слова древнего философа.       Уж очень хотелось в это верить. То же подтверждали провода и трубки, тянувшиеся к нему. Кислородной маски не было, значит, по крайней мере, дышал он сам. Капельница сбоку от ложа скорее угадывалась, чем была видна боковым зрением.       А потом глаз заметил какое-то движение, и взгляд сфокусировался на подошедшему к ложу…       Мысли отказывались называть это существо человеком. Хотя внешность оно имело человеческую. Мужскую. Привлекательную. С длинными чернильно-чёрными волосами. Вот только во всём облике сквозила жёсткость и даже жестокость, а стальной, тяжёлый взгляд тёмных глаз принадлежал кому-то очень древнему, много всего повидавшему, мудрому, но беспощадному. Взгляд, под которым даже будучи завёрнутым в сто одёжек, всё равно почувствуешь себя голым; взгляд, проникающий под кожу, пробирающий до костей и словно бы видящий душу; при этом развратный, ненасытный, не оставляющий надежд на спасение.       – Наконец-то вы очнулись, доктор Мураки.       «Мураки. Точно! Мураки… Кадзутака», – своё имя внезапно всплыло из глубин памяти вместе с другими деталями.       Стоящего рядом с ним Мураки видел впервые, но голос был ему знаком: он принадлежал демону, вызванному им ещё на заре карьеры, когда ещё не угас юношеский энтузиазм, но гордыня и эго уже застят глаза, а собственное безумие толкает искать силу, где угодно, пусть даже у Дьявола, в которого и не очень-то верится ввиду абсолютной материалистичности современных образования и науки, отрицающих всё то, что ищут и чего жаждут внутренние демоны.       Рука существа легла на бедро, царапая кожу ногтями. Или всё-таки когтями? С такого ракурса не разберёшь, однако надавливание остро ощущается обнажённой кожей, не чувствовавшей только что вообще ничего, будто бы одним прикосновением включились отключённые до того нервные рецепторы.       – Не скрою, доктор, я мечтаю здесь видеть совсем другого, – продолжало говорить существо, изучая оценивающе, с интересом, – но и вы отлично здесь смотритесь.       Пальцы перебрались выше, касаясь шрама на боку и снова воскрешая пережитую некогда боль. Правда, сейчас она ощущалась гораздо сильнее. Хриплый звук вырвался у доктора, и он не сразу узнал в нём свой собственный искажённый голос. Голосовые связки, очевидно, пострадали при пожаре. Говорить Мураки не мог: язык не шевелился, губы онемели, лишь слегка приоткрылись, чтобы выпустить стон.       – Вы очень красивы, Мураки-сан. – Ладонь с чёрными длинными ногтями, ничуть не уступающими когтям, провела по щеке и зарылась в волосах. – Но вы и сами это прекрасно знаете, не так ли? – послышалось что-то вроде усмешки, а у Кадзутаки по спине пробежал холод. – Вы прямо-таки искушаете меня. Пожалуй, вы сможете скрасить мой досуг. – Ногти напоследок царапнули обнажённую грудь, длинные пальцы скользнули по животу доктора и взялись за завязки роскошного чёрно-золотого кимоно, в которое было облачено существо. – К тому же ваше состояние…       Существо не договорило, чему-то ухмыльнувшись. Небрежно поведя плечами, оно скинуло кимоно, оголяя могучий торс, обрамлённый чернильной гривой волос, и не менее могучее чуть ниже, уже стоявшее и готовое к использованию, не давая Мураки ни единого шанса усомниться в том, что последует дальше.       Ждать милосердия от существа не следовало, оно было явно пристрастно и облегчить проникновение для пленника не стремилось, оно вообще не церемонилось. Одним грациозным движением существо забралось на каменное ложе, развело Мураки ноги, приподняло за бёдра. Тратить время на какую-либо подготовку оно посчитало излишним.       На боль Мураки ответил приглушённым стоном. В любой другой ситуации он бы терпел молча, но тело подчинялось не ему, а кукловоду, вознамерившемуся вдоволь наиграться со своей игрушкой.       – Тва… рь! – собрав остатки воли, смог прохрипеть Мураки, заставив непокорные губы шевелиться.       – Полноте, доктор. Не вы ли сами поступали так же? Причём не раз.       Существо начало двигаться почти сразу, а потому ответить Мураки долго не мог: все силы уходили на то, чтобы привыкнуть к равномерным толчкам внутри. С каждым из них шрам под рёбрами отзывался новым всплеском боли, да и кожа в тех местах, где её совсем недавно касалась когтистая ладонь, горела так, будто бы её снова опалил жар, исходящий от пламени Тоды.       Тогда, в лаборатории, Мураки толком и не почувствовал ожогов, так как вовремя потерял сознание от кровопотери. И теперь он словно бы заново переживал тот момент в окружении раскалённого пламенем воздуха, обжигающего кожу. Даже, казалось бы, давно забытые шрамы вокруг искусственного глаза начали снова болеть.       – Я был… на порядок… нежнее, – выдавил доктор, одаривая мучителя ненавидящим взглядом.       Сила воли – единственное оружие, что у него сейчас имелось. Он не должен был позволить этой твари сломить себя. Сила воли и ум остались единственными его союзниками. Даже собственное тело, свыкшееся со вторжением, предало его. Существо двигалось так, как надо, и под нужным углом, чтобы тело, окутанное со всех сторон болью, отреагировало на единственный источник удовольствия, пусть и унизительного, вполне определённым образом.       – Нежнее? – произнесло существо глубоким голосом, пугающим, пробирающим до самых костей. – Позвольте узнать, когда именно? Когда убивали женщин или насиловали мальчиков?       Существо нагнулось вперёд, опираясь ладонями по обе стороны от лица доктора. Длинные волосы чудовища казались густой тьмой, окутывающей его, а взгляд парализовал Мураки, не позволяя отвести глаз или вдохнуть, будто бы вокруг горла обвились щупальца, и точно такие же сейчас тянутся к его сердцу или даже душе.       Кадзутака почувствовал ледяной холод, исходящий от продолжавшего истязать его существа, размеренного двигающегося и неотрывно глядящего на своего пленника. Здесь не было улыбки, блуждавшей на лице доктора, когда он заносил нож над очередной своей жертвой, или презрительного превосходства над всеми, пьянившего Мураки, обыгравшего в очередной раз даже богов смерти, хотя, пожалуй, именно это существо и имело полное право ощущать своё неоспоримое превосходство. В этих тёмных глазах отражалось сейчас безграничное знание, циничное немилосердное понимание всех поступков лежащего под ним человека, на которые чудовище само и подтолкнуло…       Существо позволило доктору кончить, бесстрастно наблюдая за своим пленником, мечущимся в агонии из ощущений. Из уголков глаз Мураки, повинуясь реакции организма, попадая на виски и в уши, текли слёзы, которых он не чувствовал, о которых не имел и представления до тех пор пока ладонь с длинными ногтями снова не зарылась у него в волосах. Это было очень похоже на ласку, только ею не было. Ладонь прошлась вдоль темени, макушки, по затылку и, слегка приподняв, голову, завершила своё движение у основания черепа, вмиг включая все оставшиеся нервные окончания и возвращая пленнику всю полноту ощущений.       Мураки по-прежнему не мог пошевелиться, но теперь он чувствовал и холод, исходящий от гранитного камня, и жёсткость ложа, и неудобство позы, и одеревенение в мышцах всего тела, долгое время находившегося в коме, и боль и ломоту во всех членах. Воздух рывками проникал в его лёгкие, опалённые дымом и химическими реактивами из лаборатории, а перед глазами, застя картинку невозможного существа, возникали навеянные то ли самим мучителем, то ли разгулявшимся подсознанием образы и люди, окрашенные кровавым светом красной луны; все мёртвые были живы и теперь терзали сердце и душу доктора, до которых наконец добрались их ледяные пальцы.       Ненавистное существо снова двигалось в нём, а доктор ощутил, как возвращаются реакции тела. Теперь он даже был способен шевелиться, вот только предпочёл бы паралич: облегчения это не приносило ни душе, ни телу. Кадзутака даже не знал, была ли боль, что он испытывал, его собственной, или то была боль его многочисленных жертв.       Незадолго перед тем, как снова впасть в беспамятство, Мураки внезапно осознал одну настолько простую, незамысловатую и понятную истину, что сам бы горько усмехнулся, если бы был на это в тот момент способен: он попал в Ад, и его мучения только начинаются…       

***

      Погода в Нагасаки была отличная. Стояла середина мая, сезон дождей ещё не начался, невыносимой жары пока не ощущалось, да и прохладный ветерок, дующий с побережья, делал пребывание в городе приятным. В такой день надо валяться на пляже и ничего не делать, вместо того чтобы заниматься расследованиями.       Впрочем, справедливости ради, надо отметить, что никаких чересчур запутанных или ужасно чудовищных дел, наподобие тех, с участием одного небезызвестного доктора, в которых Цузуки и Хисоке когда-то довелось участвовать, в их секторе давно не было. Люди по-прежнему умирали, но делали это в установленном порядке, не выходя за рамки, определённые самой природой. И лишь иногда случались инциденты с какой-нибудь неприкаянной душой, не понявшей, что она умерла, и поэтому оставшейся в мире живых.       Собственно и сегодняшнее дело было из числа таких: студентка Института Нагасаки погибла в автокатастрофе, имя её появилось в списке мёртвых, в отличие от её души, оставшейся где-то среди живых. Случилось это два месяца назад, но заметили нестыковку только недавно. Огромное количество бюрократической возни тормозит работу даже загробного мира.       Хисока, только получив это дело, забеспокоился: опять Нагасаки и опять девушка, которая умерла, но продолжает жить, вопреки всем законам. На ум сразу приходило их первое совместное расследование. Правда, тогда они вышли на Марию Вонг из-за того, что слишком много людей погибло при подозрительных обстоятельствах. Такого в этот раз не наблюдалось, как и самого виновника тех смертей, пропавшего после событий в Киото. Но мы ведь Мураки имеем в виду: такие, как он, бесследно не исчезают!       Говорить напарнику Хисока ничего не стал, тот и без того был расстроен юным возрастом девушки, но сделал для себя заметку быть начеку.       Впрочем, ничего сверхъестественного на первый взгляд в этой истории не было. Душа Нишиды Акари нашлась довольно быстро. Все пострадавшие в той аварии (автобус столкнулся с грузовым автомобилем из-за отказа тормозов у последнего) были доставлены в ближайшую к месту происшествия больницу. Людей было очень много, врачи сбились с ног, и никто не заметил, как одна девушка встала и сама покинула здание.       Судя по всему, она получила серьёзные травмы внутренних органов и умерла, так и не попав в реанимацию. Должна была умереть… Но её жажда жизни была настолько сильна, что позволила находиться в своём теле ещё какое-то время. Однако при этом Нишида явно обладала способностями, проявившимися лишь после смерти: чтобы выглядеть здоровым человеком и продолжать жить, она тянула силу из своих сокурсников. Никто, к счастью, не умер, но когда напарники узнали о том, что почти все студенты, с которыми общалась Акари, а так же её соседи по общежитию оказались в больнице по той или иной причине, даже Цузуки заподозрил вмешательство доктора Мураки. Правда, о своих подозрениях не рассказал, чтобы не волновать мальчика (Хисока в его понимании по-прежнему оставался ребёнком), наивно полагая, что тот не сложит два и два и не заметит явного сходства.       Однако сама Акари – очень милая тихая девушка – на удивление легко приняла известие о своей смерти. Выяснилось, что она приехала из небольшого городка, что её родственники – отвратительные люди, испоганившие в её жизни всё, что только можно; и что больше всего на свете она хотела выучиться на врача и уехать подальше. И даже бегство на тот свет (самоубийство она не рассматривала, так как ни за что бы на это не решилась) было приемлемым для неё вариантом. Хотя Цузуки, принимавший любую смерть слишком близко к сердцу, всё равно расстроился и распереживался. Но Акари лишь успокаивающе улыбнулась и безмятежно перешла в иной мир…              – Полагаю, наша работа тут закончена, – произнёс Хисока, когда они покинули здание общежития. Расследование заняло всего полтора дня. Написание отчёта тоже не выглядело сложным. Можно было даже завершить его в этот же день, а оставшийся вечер провести в библиотеке.       – Давай сперва заглянем в одно место? – предложил его напарник. – Тут недалеко.       «Ну да, кондитерская», – сразу догадался Хисока, но отказываться не стал, да и шефу надо было что-нибудь привезти в подарок.       Оказалось действительно недалеко: около пятнадцати минут пешком вдоль небольшой, почти незаметной речушки, заключённой в бетон, над которой возвышались дома и дороги; мимо католического собора Ураками с его красными кирпичными башенками, который стал хорошо обозрим, стоило им выйти на перекрёсток. Он располагался на небольшом холме, и его силуэт был виден даже издалека, если не мешали другие строения.       Нагасаки вообще известен своими христианскими храмами. Их тут едва ли не больше буддийских и синтоистских вместе взятых. Благодаря своему положению одного из самых западных городов, Нагасаки уже в средневековье был центром христианской религии, пока власти не устроили показательные казни верующих, разрушив все церкви и выдворив из страны иностранных миссионеров, что было началом гонений на христиан в Японии и запрета этой религии надолго. Что, впрочем, не мешало властям поддерживать отношения с голландскими протестантами при условии не распространения их верований в Японии.       Если взглянуть на это непредвзято, то, возможно, это и было лучшим решением. Ведь средневековые католики известны своей нелюбовью ко всем, кроме самих католиков. И неизвестно, что стало бы с уникальной японской культурой под их влиянием. Зато теперь Япония являет собой гармоничное сочетание многочисленных вариаций буддизма и христианства, которым совершенно не мешают восемь миллионов синтоистских богов.       Свернув на перекрёстке налево от собора Ураками, напарники вскоре оказались у магазина японских сладостей в квартале Хэйвамати.       Пока Асато восторженно выбирал сладости, решая, что из этого будет не жалко отдать шефу, Хисока заметил, что продавщица, молодая женщина чуть за тридцать, смотрит на Цузуки со смесью заинтересованности и робости.       Мальчик хмыкнул. Он уже привык, что внешность его напарника привлекает внимание многих: всё-таки не часто встретишь человека с фиолетовыми глазами. Однако здесь было нечто другое, нежели простое восхищение со стороны противоположного пола.       Когда Цузуки расплатился за покупки, женщина, поборов всё же стеснительность, обратилась к нему, протягивая сложенный вдвое лист бумаги:       – Простите, но, мне кажется, это адресовано вам. – После того как оба шинигами посмотрели на неё так, словно бы этого и ожидали (а подсознательно оба ожидали какого-то подвоха весь этот день), она продолжила уже более уверенно: – Очень красивый мужчина описал вашу внешность и просил передать это.       Поблагодарив продавщицу, они забрали записку и вышли на улицу. В так неожиданно полученном письме говорилось, что отправитель сего будет ждать каждый день с часу до двух на скамейке у Статуи Мира, что в парке по соседству. Ни имени, ни какой-либо другой информации там не было.       – Кажется, я рано решил, что Мураки здесь не при чём, – расстроенно произнёс Цузуки.       – Ты тоже думал, что он может быть замешан в этом деле?       Старший шинигами лишь кивнул, растерянно глядя перед собой. Выражение его лица было донельзя несчастным. Не хотелось думать, что эту милую девушку использовали, как Марию Вонг, как и многих других. Хотя всё равно в этом деле что-то отличалось от того, которое они вели несколько лет назад.       – Подожди тут, – решительно сказал Цузуки, сообразив, что они, будучи шокированными подобным поворотом событий, даже и не расспросили продавщицу толком. Отдав покупки напарнику, он шагнул обратно в магазин.       Хисока, оставшись один, удостоверился в отсутствие лишних глаз и проверил, не забыл ли он в номере отеля свой пистолет и заодно порадовался, что вообще догадался взять его с собой, с самого начала заподозрив неладное.       – Она говорит, что отправителя не видела, так как записку принимала не она, но та лежит уже больше полугода, – поведал Цузуки, вернувшись. – А значит, даже если это Мураки, к случаю с Акари-тян он не имеет отношения.       – Это ничего не доказывает, – возразил его напарник. – Продавщица может быть в сговоре с доктором, либо он сначала оставил сообщение, потом затеял всё это, чтобы обеспечить себе таким образом видимость алиби.       – Наверное, ты прав, – нехотя согласился Цузуки.       Было начало пятого, и на встречу с предполагаемым Мураки, они уже опоздали. Это, конечно, если исходить из предположения, что они вообще отправились бы туда. Однако, глянув на напарника, Куросаки прочёл ответ.       – Я не собираюсь торчать тут до завтра! – недовольно известил он. – Да и тебе тут делать нечего. Это же явная ловушка, и ничем хорошим это закончиться не может!       Цузуки пожал плечами, хмуро рассматривая улицу и стараясь закрыться от мальчика, чтобы тот не прочитал его эмоций. Асато тоже полагал, что ничего хорошего эта записка не сулит, а потому надо идти и…       А дальше он не знал.       Очевидно, Мураки не погиб при пожаре. И, возможно, это он. И ясно как день, что ему нужно. Но не оставлять же всё, как есть?       Разумеется, перепад в настроении напарника Хисока уловил и без эмпатии.       «Если он о чём-то задумался – ничем хорошим это не кончится», – расстроился мальчик.       – Давай зайдём ещё в одно место, – неожиданно предложил Цузуки, ничего пока для себя не решив. – Если не ошибаюсь, это где-то здесь же. Да, точно!       Они прошли немного дальше по улице, где обнаружилась ещё одна, на этот раз французская, кондитерская. При виде изображённых на вывеске рулетов, Цузуки повеселел, и хотя бы ненадолго забыл про содержание записки.       Очень ненадолго.       Юная продавщица, видимо студентка или старшеклассница на подработке, томно представившаяся как Хикари и не перестававшая болтать и стрелять глазками, передала точно такое же, как она выразилась, послание и поведала, что его оставили давно. Когда точно она не помнит, так как работает здесь только по вечерам в среду и пятницу – и, кстати, в эту субботу она совершенно свободна! А оставил его очень красивый мужчина. Она видела его несколько раз, когда он проходил мимо – в первый раз ей его показала хозяйка кондитерской. Высокий, с серебряными волосами, весь в белом – загляденье, а не мужчина! Работает в ортопедо-хирургической клинике на той стороне – вон она из окна видна.       Снова оказавшись на улице, напарники неуверенно переглянулись. Получив такой объём информации, глупо было продолжать отрицать очевидное.       На той стороне улицы было несколько медицинских учреждений. Самое высокое из них с круглыми колоннами песочного цвета, поддерживающими балконы и крышу, и было тем самым зданием, о котором говорила Хикари, и которое теперь с задумчивым взглядом гипнотизировал Асато, словно ожидая, что сейчас Мураки выйдет из стеклянных дверей, и оживёт киотский кошмар.       «Впрочем, разве он уже не начал оживать?» – с какой-то обречённостью думал Цузуки, рассеянно глядя по сторонам.       Даже отсюда были видны возвышающиеся вдалеке башенки собора Ураками. Кроме него тут поблизости были и другие достопримечательности, а потому улица никогда не пустовала. Цузуки смотрел на проходящих мимо людей, даже не подозревающих, в какой опасности они могут находиться просто потому, что выбрали этот маршрут, и никак не мог решить, что ему следует делать.       – Я пойду и узнаю, работает ли он там, – предложил Хисока. В конце концов, это за его напарником охотится этот психопат, а он сам доктору уже давно не интересен.       – Нет! Ты что?! – взволнованно воскликнул Цузуки, невольно привлекая внимание удивлённых прохожих. – Я тебя не отпущу туда одного!       «Это тебя нельзя никуда отпускать одного, – раздражённо подумал Куросаки, – особенно если там может оказаться Мураки!»       – Он всё равно ничего не будет делать в таком людном месте, – это мальчик уже сказал вслух, хотя и сам понимал: имея дело с доктором Мураки, ни в чём нельзя быть уверенным. Вон, на корабле, он и вовсе заставил всех поверить в свою смерть – и что?       В итоге решено было идти вдвоём.       Напарники перешагнули порог клиники с таким видом, словно вторгались на вражескую территорию, ожидая увидеть, как опасный психопат внезапно материализуется прямо перед ними с новой порцией неприятностей, которые он готов доставлять всем и сразу. И были несказанно удивлены, когда сотрудница регистратуры ответила, что никто с таким именем у них не работает и никогда не работал, она – слава ками-сама, – здесь уже без малого десять лет, запомнила бы!       Попытка описать внешность доктора-маньяка тоже не увенчалась успехом. Женщина ответила, что если они не из полиции, то она ничего говорить не будет. Личные данные сотрудников она не разглашает. Если хотите записаться на приём – записывайтесь. Если нет – будьте добры, не отвлекайте от работы!       – Ты как хочешь, Хисока, но я обязан знать! – сказал Цузуки по пути в отель. Казалось, такой категоричный отказ лишь уверил его в необходимости этой встречи, развеяв последние сомнения.       – Я тебя одного не отпущу, – заявил мальчик.       «Если возникнет необходимость, я его пристрелю, – хладнокровно решил он для себя. – Да, людное место. Но мы с Цузуки сможем исчезнуть, чтобы нас никто не поймал. Да, нарушение правил. Но лучше пусть так, чем доктор сотворит с Цузуки ещё что-нибудь!»       

***

      Парк Мира был основан в память об атомной бомбардировке Нагасаки. Сама бомба упала совсем рядом от него. То место тоже было превращено в небольшой мемориальный парк, в центре которого поместили колонну из разрушенного взрывом собора Ураками, находившегося в пятистах метрах от эпицентра. В 1955 году в северной части Парка Мира была установлена десятиметровая статуя, изображающая мужчину, одна рука которого поднята вверх, призывая помнить о произошедшей здесь трагедии, другой рукой он указывает вокруг себя, на тех, для кого и предназначено это послание.       С конца семидесятых вдоль главной аллеи парка начали размещать символы мира, присылаемые из разных стран, включая СССР, ГДР, США и многих других.       А потому парк ежегодно посещают десятки тысяч туристов из разных уголков света. Он и в отсутствие туристического сезона не пустует, что же говорить о са́мом времени отпусков! Впрочем, с количеством туда-сюда снующих людей Мураки удалось смириться, благо у него всегда найдётся интересный медицинский журнал. И если поначалу на чтении плохо удавалось сконцентрироваться, то по прошествии пары месяцев он уже перестал что-либо замечать вокруг себя. И даже научился не ожидать постоянно группу захвата, состоящую из алчущих мщения шинигами, справедливо полагая, что боги смерти не будут разворачивать оперативные действия против одного-единственного доктора средь бела дня в столь людном месте. По крайней мере, очень хотелось на это надеяться, но по опыту он знал, что от шинигами, какими бы идиотами ты их не считал, можно ждать чего угодно – скальпель под рёбра, например.       Раздав записки продавцам и владельцам всех кондитерских магазинов, до которых смог дотянутся, Мураки больше там не появлялся, чтобы не привлекать излишнего внимания. Ему оставалось только ждать. Разумеется, многие из его посланий наверняка пропали. Не потому, что их, улыбнувшись и пообещав передать, отправили в мусор, как только за доктором закрылась дверь – Мураки проявил максимум обаяния, чтобы не допустить этого, – просто случайности вероятны, и от них никто не застрахован. Но кто бы мог подумать, что богов смерти придётся дожидаться так долго, сделавшись завсегдатаем мемориального парка?!       Идею устроить серию загадочных убийств с применением чёрной магии он даже не рассматривал, и без того перед глазами стоял образ Повелителя Ада, берущего его всякий раз, как к доктору возвращалось сознание.       Каждый раз под конец их соития Мураки чувствовал себя намного лучше. Физически. Его тело возвращало себе реакции и казалось таким же живым, как и до комы. Что, в общем-то, неудивительно, ведь сам Владыка Ада передавал ему свою энергию. Ирония заключалась в том, что это было именно то, о чём мечтал Кадзутака, жаждая обладать фиолетовоглазым шинигами. Как там говорится? Бойтесь своих желаний, они не всегда сбываются так, как вам хотелось бы?       В такие моменты Мураки Кадзутака больше всего мечтал о том, чтобы вернуться в беспамятство. В то самое, без звуков, без красок, без какого-либо бытия, чистое, спокойное беспамятство, в котором он пребывал до того, как очнулся в зале с высоким потолком и чудовищным хозяином. Потому как между актами совокупления с окутанным тьмой существом, чей холодный взгляд способен видеть саму душу, никакого беспамятства, по сути, и не было: доктора терзали беспокойные хаотичные сны или видения, навеянные чудовищем, вынимающим из подсознания абсолютно всё – ничего не скрыть, ничего не утаить. Перед Повелителем Ада любое существо обнажает не только тело, но и душу. Доктор видел лица друзей, семьи, своих жертв, даже ненавистного Саки, – все они перемешались в калейдоскопе бесчисленных, бессвязных, но одинаково мучительных сюжетов, не дающих ни минуты забытья или покоя. А стоило прийти в себя, выныривая из омута видений, как взгляд встречался с тёмными глазами существа, продолжавшего его терзать уже наяву, и конца этому не было...       И дело даже не в насилии, с ним-то как раз Мураки было проще смириться – в конце концов, свою порцию удовольствия он получал, а боль можно было перетерпеть, – а вот унижение и беспомощность были для доктора почти невыносимы!       Отвлёкшись на секунду на группу китайских туристов, прошедших мимо, Мураки вернулся к журналу, разложенному на коленях. В руке он держал карандаш, отмечая особо интересные моменты.       Разумеется, он немного лукавил, сообщая, что будет ждать с часу до двух, уходил он чуть раньше – до больницы, где он сейчас работал, ещё надо было дойти. Мураки и так пришлось пожертвовать своим перерывом на обед ради этой авантюры. Организм, поначалу возмущавшийся вынужденной диетой, вскоре смирился. Кадзутака всегда готов был терпеть неудобства и лишения, если цель того стоила. А Цузуки Асато явно стоил. К тому же часто хватало времени перехватить перед началом очередной операции или после неё какую-нибудь булочку, предложенную влюблённо глядящей медсестрой. В отличие от Токио здесь было не так много работы.       От начала обеда уже прошло какое-то время и, честно говоря, Мураки и не ждал никого. Статья про новые веянья в медицине интересовала его сильнее, чем необходимость выискивать в толпе туристов богов смерти, возможное число которых оставалось пока величиной неизвестной. Ведь, вполне возможно, Асато в кой-то веке хватит ума не мчаться на встречу с известным доктором-маньяком в гордом одиночестве, а вызвать группу захвата. Оставалось всё же надеяться, что до этого не дойдёт – чем меньше народа в Мэйфу будет знать об их встрече, тем лучше.       – Мураки! – неожиданный голос вырвал доктора из мира медицины, заставив незаметно для подошедших вздрогнуть. Уж его-то он точно не ожидал!       Не торопясь, Кадзутака заложил страницу карандашом, отложил журнал в сторону, протёр очки и только потом поднял глаза на шинигами. Не эффекта ради, просто чтобы собраться с мыслями и совладать с эмоциями. Ведь он так долго этого ждал!       Ну и да, эффекта ради – от старых привычек так просто не избавиться.       Цузуки вместе с мальчишкой Куросаки стояли напротив, и последний прожигал доктора ненавидящим взглядом, в то время как Асато выглядел растерянным и каким-то ещё. Хотя это именно Цузуки должен был метать гневные взоры и кидаться на Мураки с кулаками. После всего-то, что между ними произошло!       «Но, может ли быть так, – пытливо размышлял Кадзутака, – что он не помнит всех событий?»       – Какая встреча! – произнёс доктор, выдержав театральную паузу.       – Так это всё-таки ты? – выдавил из себя Цузуки, всё ещё находясь в смятении.       Они опоздали. В том смысле, что пришли не к часу, а чуть позже: Хисока всё пытался отговорить его от совершения очередной глупости; говорил, что им, по крайней мере, сперва надо посоветоваться с шефом или с Тацуми. Но Асато был непреклонен, словно бы от этой встречи зависело всё его будущее. А ещё… А ещё, пожалуй, он был рад, что не убил Мураки в лаборатории. Всё-таки отнимать чужие жизни – это не его, только если свою, да и то – вон как выходит!..       Тяготило Асато и место встречи – было что-то жутко символическое видеть в парке, посвящённом гибели десятков тысяч людей, человека, чьё собственное отношение к чужим жизням было весьма специфическим.       – Помилуйте, Цузуки-сан, – почти весело усмехнулся Мураки, – а кого ещё вы думали здесь увидеть? И да, предвосхищая ваши дальнейшие вопросы: я здесь под другим именем. И я вовсе не работаю в той клинике, в которой вы осведомились обо мне – просто иногда провожу консультации. Всего лишь небольшая услуга заведующему в благодарность за помощь в получении нового места работы, не более того. А работаю я в Университетской больнице.       Шинигами нервно переглянулись, и у доктора закралось нехорошее подозрение, что он сказал что-то лишнее.       – Так это всё-таки твоя работа! – воскликнул мальчишка. Второй шинигами лишь ещё сильнее помрачнел.       – Смотря что вы имеете в виду, – осторожно ответил Мураки. Он как-то не припоминал в последнее время за собой ничего, что могло вызвать интерес со стороны богов смерти. Барьер? Но он был воздвигнут не против них и они, похоже, не имели о нём представления. Пациент, который умер три дня назад? Но это по естественным причинам – слишком запущенный случай. Мураки и сам злился на себя, хотя и понимал, что ничего не мог поделать. Не тащить же особо упрямых пациентов силком на обследование?       – Не притворяйся, Мураки, – продолжал мальчишка, – мы имеем в виду Нишиду Акари!       – Нишида? – Кадзутака заинтересованно приподнял бровь.       Разыгрываемая доктором невиновность раздражала Хисоку. И ведь кто-нибудь другой повёлся бы на этот недоумённый взгляд и лёгкое удивление в голосе, но не тот, кто помнит, на что способен этот человек.       Всё было ясно как день: больница, в которой работал Мураки, находилась рядом с Институтом Нагасаки. Собственно изначально это и был сугубо медицинский институт, основанный при Сёгунате Токугава и бывший первым учреждением в Японии, где изучалась западная медицина. Это уже позже он был интегрирован с другими учебными заведениями.       Положим, авария могла быть случайностью, но, увидев в больнице Акари и догадавшись о её скрытых возможностях, а так же, вероятно, почувствовав её невероятную жажду жизни, Мураки решил использовать её, как Марию Вонг, чтобы собирать энергию, а заодно и чтобы привлечь внимание их отдела. Он же точно знал, что за этот сектор отвечают они с Цузуки, специально приехал сюда, даже не поленился сделать себе новые документы, чтобы на него не вышли заранее.       И если это всё так, значит, Цузуки опять грозит смертельная опасность, а этого Хисока допустить не мог!       – Не прикидывайся, будто не знаешь, о ком речь! – воскликнул Куросаки, порывистым жестом вынимая из кармана пистолет и приставляя его к виску доктора.       «А вот это действительно интересно и, пожалуй, немного опасно, – подумал Мураки, смерив мальчишку невозмутимым взглядом. – И это – мой пистолет!»       Именно из него Мураки стрелял в Цубаки-химе, именно его оставил на корабле рядом с телом девушки, потому что хотел знать, как именно распорядится оружием мальчишка. Что ж, теперь знает!       Скамейка, где сидел доктор, находилась чуть в стороне от Статуи Мира. Сзади были лишь кусты и деревья, а оба бога смерти стояли так, что спинами закрывали прохожим обзор на то, что здесь происходит. К тому же внимание большинства людей было отвлечено на скульптуры и друг на друга.       Судя по испуганному взгляду Цузуки, этот выпад мальчишки был полной импровизацией.       – А что, если не знаю? – сдержанно полюбопытствовал Кадзутака.       – Про столкновение автобуса и грузового автомобиля два месяца назад тоже не знаешь?       – Отчего же? Прекрасно знаю. – Поза доктора была с виду расслабленной, но он не отводил глаз от юного шинигами. – Я оперировал пострадавших в том инциденте, но никакой Нишиды Акари я не помню. Её могли доставить в другую больницу…       – Её доставили к вам! Но… – тут Хисока немного стушевался под бесстрастным взглядом доктора.       – Но?       – Но она сама ушла, – смущённо произнёс Куросаки, понимая, как глупо это звучит, и что озадаченный вид доктора он вполне заслужил. Тряхнув головой, чтобы собраться с мыслями, он продолжил: – Ты манипулировал ею!       – Да ну? – протянул Мураки. – Возможно, у вас есть ещё доказательства? Без них как-то некрасиво размахивать пистолетом перед носом невиновного человека, вы не находите?       – Это ты-то невиновный?! – взвизгнул Куросаки, привлекая внимание проходившей мимо пары туристов-европейцев. Те, впрочем, предпочли не вмешиваться.       Доктор удостоил юного шинигами мрачным взглядом, но промолчал.       Можно было, конечно, подействовать на мальчишку через проклятие. Мураки чувствовал, что оно по-прежнему действует, и был этому немного удивлён. Разумеется, доктор не умирал на самом деле, но клиническую-то смерть он пережил. Удивительно, что проклятие продолжало существовать, будто бы мальчишка сам его удерживал.       «Синдром Мюнхгаузена, – подумал доктор, – есть причина, чтобы все его жалели».       Впрочем, примерно для этого оно и накладывалось, а не только с целью убить. Ребёнка, никому до этого не нужного, которого все боялись и избегали, в последующие три год холили и лелеяли, носились с ним.       И сейчас продолжают носиться, если судить по взгляду Цузуки.       – Хисока, – прошептал тот, – ты не должен этого делать!       – Ты его защищаешь?! – взъелся Куросаки с каким-то болезненным удивлением на лице.       – Не хочу, чтобы ты становился убийцей. И чтобы у тебя были неприятности.       – А когда я на «Королеве Камелии» убил Цубаки-химе, ты ничего не имел против?! – воскликнул мальчишка, явно теряя над собой контроль.       «Н-да, собрался убивать – убивай, – отметил про себя Мураки, – а не устраивай мелодраму».       – Мне казалось, – выдержанно начал Мураки, словно бы это не к его виску приставлен пистолет, – что это часть вашей работы. Она не хотела жить. Разве такие не попадают в ваш список мёртвых? А то, как и с чьей помощью, они умрут – машиниста поезда, под который бросятся, или непосредственно шинигами – уже детали.       – Ты её сделал такой! Из-за тебя она расхотела жить! – в голосе юного шинигами послышались истеричные нотки. Он даже опустил руку с пистолетом – она и без того дрожала.       – Из-за меня. – Мураки не собирался отрицать очевидное. Что сделано, то сделано. – Но она могла бы захотеть мне отомстить и продолжить жить.       – И потратить жизнь на месть? – Это сказал уже Асато. Причём смотрел он на Хисоку, которого слегка трясло, но он по-прежнему упрямо сжимал рукоять пистолета, направленного пока что в землю.       «Вот даже как? – восхитился доктор, по достоинству оценив эту пантомиму. – Я – причина того, что этот мальчишка стал шинигами? Прелестно, прелестно!»       – Она могла бы просто жить, – пожал плечами Мураки.       – После того как из-за неё погибла её подруга?! – воскликнул Куросаки. Про отца Цубаки-химе и прочих умерших от её руки, но под влиянием доктора, он благополучно забыл. Не известно, чего он ждал услышать от Мураки. Уж не раскаяния ли?       – Именно потому, – спокойно возразил доктор, прикидывая, каков шанс, что нервный мальчишка нажмёт на курок в течение этого разговора.       «Не думал, что он так близко примет к сердцу судьбу этой девочки. Или это оттого, что увидел в ней такую же жертву моего произвола? Скорее всего, так и есть. В отличие от напарника, он не способен сопереживать всем страждущим. Только этот наивный ангел с фиолетовыми глазами способен на подобное».       – Именно потому, – повторил Мураки с нажимом, – что её сердце принадлежало её подруге, она могла бы жить дальше. Ради Айрин в том числе. Осуществить всё то, что она уже не смогла бы. Тогда бы жертва Айрин не была бы напрасной. – Говоря всё это, он смотрел на Цузуки с неподдельной теплотой, но заметить это мог бы лишь Куросаки, если, конечно, способен был бы в тот момент замечать что-либо. Внимание же Асато было приковано к Хисоке. Нет, он слышал всё, что говорил доктор, но в первую очередь искал любую возможность остановить мальчика от необдуманных действий. – Она же предпочла смерть, как бегство, как самый лёгкий вариант. Ты так не думаешь, Цузуки-сан?       Асато вздрогнул и обратил свой взор на доктора, но, встретившись с ним глазами, покраснел, слишком уж интимным казался этот взгляд Мураки. И ведь понимаешь, что всё это притворство и фальшь, а ведь так хочется верить в его искренность! Взяв себя в руки, Цузуки возразил:       – Ты просто не понимаешь их боль. – Он догадался, что последняя часть монолога доктора была камнем в его огород, а не дискуссией с Хисокой.       – Возможно, – мягко произнёс Мураки.       Спорить о самоубийцах и их мотивах он не хотел. Кадзутака справедливо полагал, что споры в этой области заведомо обречены на провал. Один человек скажет, что самоубийство – это слабость, и он презирает этих эгоистичных слабаков, не видящих ничего, кроме своей боли, равнодушных к боли других людей, зачастую гораздо большей, нежели их собственная. Другой ответит, примерно как Асато, что некоторым никогда не понять, что на самом деле чувствуют самоубийцы, их страдания и желание со всем покончить. И каждый будет по-своему прав. Кто-то рождается сильным, способным вынести любые испытания, а кто-то ломается сразу, и дальше его ждут лишь невыносимые терзания и ничего более.       «А всё потому, что этот мир творили какие-то неудачники, – цинично отметил про себя Мураки. – Посмотреть бы им в глаза и оторвать руки!»       В этом споре он сам был бы склонен причислить себя к первой категории и, честно говоря, раньше так и было. Его собственное отношение к Асато в прошлом отражало его презрение к слабости этого шинигами. А потому он, не гнушаясь никаких методов, пытался загнать Цузуки в ловушку, когда тот потеряет волю к жизни, способность сопротивляться, и его можно будет спокойно использовать в своих целях. Вот только доктор не учёл, что суицидальные планы Цузуки могут простираться чуточку дальше, чем просто позволить доктору себя убить, и будут распространяться и на самого доктора, в душе которого Асато тоже найдёт слабость: ведь склонность поддаваться безумию проистекает отнюдь не из силы духа.       И потому продолжать подобный спор для Мураки было бы сродни признанию своей слабости, на что он пойти не был готов.       – Каждый сам выбирает, – безопаснее было свести дискуссию к этому, – и Цубаки-химе свой выбор сделала. А теперь, возвращаясь к вашему другому – необоснованному – обвинению, скажу: я понятия не имею, о чём вы говорите!       – Мы считаем, что ты управлял Акари-тян, как когда-то Марией Вонг, – вмешался Цузуки. – Она продолжала жить за счёт энергии окружающих людей.       – Кто-нибудь погиб? – деловито осведомился доктор.       «Если это не простое совпадение, то кто-то меня пытается подставить. И я даже знаю кто!»       – Нет, – Асато покачал головой, вызывая у доктора нервный тик логикой богов смерти.       – Так при чём тут я?! – непритворно возмутился Кадзутака. – Вы, что же, всерьёз полагаете, что занимайся этим я, – «я из прошлого» – мысленная поправка, о которой остальным знать пока не стоит, – я бы оставил их в живых, не попытался бы забрать всю их жизненную силу? Да, я слышал о каких-то недомоганиях среди студентов и даже обследовал некоторых из них на предмет возможного внутреннего кровотечения, но ничего не обнаружил и не придал этому значения, – «а зря, как оказалось», – решив, что это просто энергетический вампир, и что это, чёрт побери, не моё дело!       Мураки воскликнул это с таким искренним негодованием, что Цузуки ему поверил. Действительно, оставлять своих жертв в живых было нехарактерно для доктора. Если, конечно, он не хотел привлечь внимание шинигами, при этом стараясь избежать убийств, что не совсем вязалось с образом Мураки, которого он помнил.       – То есть ты хочешь сказать, что ты тут не при чём? – скептически осведомился Хисока. Он очень старался казаться взрослым и крутым и не реагировать на обаяние доктора, которому веры нет.       – Абсолютно! – Мураки, обезоруживающе улыбаясь, развёл руками. – Всё, чего я сейчас хочу – это иметь возможность поговорить с твоим напарником наедине.       Зелёные глаза юного шинигами гневно сверкнули. Ну да, конечно, так он и поверит в это!       – Я не оставлю его с тобой! – воскликнул Хисока. Дуло пистолета снова оказалось у виска доктора.       «А вот это может стать проблемой», – подумал Кадзутака.       – Этот разговор будет касаться его, меня и Повелителя Ада, – холодно отчеканил он. – Детей не приглашали!       Рука, сжимающая рукоять оружия, дрогнула.       «Отлично, – с сарказмом мысленно похвалил себя Мураки, – давай, спровоцируй его и встретишь ещё одну смерть, но на этот раз не клиническую!»       И совершенно доподлинно известно, кто будет ждать на той стороне...       Сложившаяся ситуация всё больше казалась доктору чьей-то хитроумной ловушкой. Но тогда следовало признать, что этот «кто-то» знает о его местонахождении. Однако Кадзутака был уверен в своём защитном барьере. А ещё он был уверен, что его искали и пытались этот барьер разрушить. О чём говорили частые головные боли. Голова раскалывалась и сейчас, и диалог с дёрганым мальчишкой явно не шёл на пользу. Но не глотать же обезболивающее прямо тут?       Мураки допускал вероятность совпадения. Но тогда был очевиден другой вывод – ночное свидание с Куросаки под сакурой будет аукаться ему ещё очень долго.       – Можешь пристрелить меня и посмотришь, что будет с твоим напарником, – проронив это, доктор хладнокровно достал из кармана сигареты и зажигалку. Невозмутимо, не обращая внимания на богов смерти, закурил. Словно и не было пистолета, нацеленного на него.       Ситуация, бесспорно, была опасной. А он ещё и провоцировал её. Вот только по-другому Мураки не умел. Чем больше риск, тем более дерзким становилось его поведение.       Впрочем, по взгляду Хисоки было видно, что он очень хотел бы нажать на курок, но сомневается, а после этих слов ещё сильнее. Вопрос лишь в том, на что он пойдёт ради мести, а заодно ради возможности монополизировать Цузуки для себя? То, что фиалковоглазый шинигами относится к своему юному коллеге с братской заботой и нежностью, считая того всё ещё ребёнком, очевидно. Как и то, что Куросаки этим беззастенчиво пользуется, когда ему это нужно. Три с половиной года прошло со времён их последней встречи, мальчишке уже двадцать с чем-то! Не пора ли вырасти и оставить няньку в покое, позволив ей жить своей жизнью?       А вот идея подействовать на импульсивного шинигами через проклятие не очень здравая. Кто его знает, может, не просто так это заклятие держится до сих пор, и к нему причастен сам Повелитель Ада? Мураки не улыбалась мысль выдать ему своё местопребывание. Зря, что ли, он так тщательно воздвигал барьер? Скрыть свои действия от этого существа хотя бы на некоторое время – уже удача! Но наивно полагать, что удастся прятаться таким образом вечно.       «Однако будет невесело, если он всё-таки пристрелит меня, – подумал доктор, затягиваясь. – А значит, надо убить в нём это намерение раз и навсегда!»       – Между прочим, Куросаки-кун, – негромко произнёс Кадзутака менторским тоном, не сводя с Хисоки насмешливого взгляда, – именно так и становятся маньяками-убийцами: когда готовы без колебаний убить ради собственной, понятной лишь тебе, правоты, из-за своей внутренней непоколебимой уверенности в вещах, которые на проверку не стоят ничего! – Глаза мальчишки расширились, а доктор уже успел попрощаться с жизнью, но тем не менее спокойно (знал бы кто-нибудь, чего ему стоило это спокойствие!) продолжал: – Не обязательно оставлять нас совсем наедине, можешь подождать в сторонке. Уверяю тебя, я никогда не страдал излишней жаждой заиметь побольше зрителей для своего действа, поэтому ни убивать, ни… – он всё же не удержался от очередной театральной паузы, – насиловать твоего напарника здесь не буду!       Сказав это, доктор невольно взглянул на Цузуки. Мураки, конечно, перегнул палку: говорить всё это при нём явно не стоило. Однако Кадзутаку ждало удивление – фиолетовоглазый шинигами смотрел на него с внимательным интересом и даже не покраснел при последних словах, либо этого не было сильно заметно. Выражение лица Асато по-прежнему было необычным, но дать ему определение Мураки не мог, как ни старался.       Хисока тем временем колебался. Он ведь так хотел его прикончить! Уже был готов к этому. Как и к возможным последствиям. А теперь смотрит в это улыбающееся лицо и опять чувствует себя его марионеткой. Нажмёт он на курок – превратится в такого же монстра, как, возможно, и было задумано с самого начала; не нажмёт – всё равно будет плясать под его дудку.       Раздражённо спрятав пистолет обратно в карман и, бросив на напарника взгляд, призывающий не терять бдительности, Куросаки отошёл шагов на двадцать, чтобы не слышать слов, но быть способным прийти на помощь, если будет надо.       – Присаживайся, Цузуки-сан. – Мураки радушно похлопал по скамейке рядом с собой. Поколебавшись всего мгновение, Асато принял приглашение доктора, правда, сел чуть дальше, чем тому хотелось бы. – Почему ты так смотришь? – Эмоции этого бога смерти интриговали и волновали доктора.       И вот только теперь Асато неподдельно смутился.       Мимо сновали люди, слышались голоса, разговоры на разных языках. Цузуки пытался успокоиться, глядя на прохожих, но от Мураки не укрылось то, как Асато сжимает руки, беспокойно лежащие на его коленях.       – Я рад, что ты жив, – решился наконец Цузуки, не осмеливаясь посмотреть на доктора и досадуя на себя за то, что дал тому очередной повод посмеяться над собой.       Реакция бывшего врага, однако, оказалась несколько иной.       – Цузуки-сан, ты понимаешь, что и кому говоришь? – В вопросе не прозвучало ожидаемой насмешки, доктор был серьёзен.       Теперь Кадзутака разгадал непонятное выражение лица шинигами, хотя и был, признаться, удивлён. Цузуки был способен переживать даже из-за смерти своего врага. Захотелось улыбнуться, притянуть к себе это чудо и потрепать по волосам, но момент был не слишком подходящий.       – Я не очень помню всё, что произошло в лаборатории, – признался шинигами, подтверждая догадки Мураки, – но как тебя убил – помню. – Цузуки с ненавистью посмотрел на свои руки, словно силился снова увидеть на них кровь доктора.       – Ты не убил меня, – очень мягко проронил Мураки, заставляя Асато, наконец подняв глаза на собеседника, с удивлением искать и, что самое главное, находить на его лице подтверждение послышавшихся только что интонаций.       «Всего лишь отправил меня в кому, в лапы маньяка, по сравнению с которым я – сама добродетель!»       Впрочем, оправдывать такой исход виной бога смерти было бы крайне примитивно. То обстоятельство, что чудовище так долго, основательно и с удовольствием пользовалось телом доктора, было виной лишь самого доктора, его самомнения и гордыни, помешавших увидеть ситуацию в целом. А так же – внутренних демонов.       – Так о чём ты хотел поговорить? – Цузуки разбил смущающую его паузу, когда Мураки неотрывно смотрел на него, и было в этом взгляде всё то, во что страшно и невозможно поверить, но так хочется верить.       Мураки неспешно прикурил вторую сигарету. Он немного нервничал, а факты следовало излагать, по возможности, объективно, без эмоций.       – Почему ты не спросишь, где я был эти три года? – с кокетливой иронией поинтересовался Мураки.       Асато нервно поёжился. Он боялся задать такой вопрос, потому что страшился знать ответ. Доктор пережил чёрное пламя Тоды, и, чтобы восстановиться, ему надо было черпать откуда-то энергию. И вот как раз этого знать и не хотелось!       – И где ты был? – всё же спросил Асато.       – В коме, – выдохнул Кадзутака вместе с дымом, – в покоях Повелителя Ада. И, разумеется, никого не убивал! – заверил он, посмеиваясь про себя, так как прекрасно понимал ход мыслей шинигами. – Зато слышал много интересного… в те моменты, когда был способен слышать. Ты знал, Цузуки-сан, что у Эммы Дай-О на тебя планы? – Удивлённо-испуганный взгляд Асато был лучшим ответом. – Причём вполне однозначные. – Мураки выпустил очередную струйку дыма и внимательно посмотрел на собеседника.       – Что ты имеешь в виду?       «Надо же, даже не догадывался! – доктор покачал головой. Губы его тронула лёгкая ироническая улыбка. – Чистый, наивный и невинный, как и всегда! Впрочем, уже не невинный».       В течение трёх дней в лаборатории Мураки успел не только взять все необходимые анализы и досконально изучить тело своего подопытного, но и вдоволь с этим телом наиграться. Однако доведённый до безумия, впавший в прострацию Асато не реагировал на ласки, что дарил ему доктор.       Мураки никогда не был груб с теми, кого насиловал. Он любил свои игрушки и был бережным с ними до тех пор, пока они были нужны. Доктор старался не причинять физической боли, получая извращённое удовольствие от того, что жертва испытывает наслаждение помимо своей воли. О муках душевных, причиняемых своим жертвам, он даже и не задумывался.       Однако он не стирал память Асато, как проделал это когда-то с Хисокой. А если учесть, что Цузуки не всё помнил и из своего человеческого прошлого, напрашивалась мысль, что их стёр кто-то один и тот же. Вот только это не мог быть Эмма Дай-О. А это ставило доктора перед очередной загадкой, которую следовало решить.       – Что я имею в виду? – невесело усмехнулся доктор. – То же, что и тогда, когда играл с тобой в покер, и ставкой было твоё тело, – ответил Мураки, наблюдая, как снова краснеет Асато, как расширяются его глаза от понимания. – Только вот я сразу озвучил ставку, а Повелитель Ада, видимо, запамятовал. И карты у него на руках одни из самых сильных.       – Я… не верю, – прошептал Цузуки, слегка покачав головой.       – Я так не думаю, – возразил Кадзутака, не отводя глаз от сидящего рядом шинигами, – не хочешь верить – это да. Но подсознательно ты знаешь, что я прав.       Цузуки опустил голову, хмуро разглядывая скамейку и свои руки, лежащие на коленях, а доктор продолжил неумолимо перечислять факты:       – В тебе есть демоническая кровь, и Эмма Дай-О хочет видеть тебя рядом с собой в Аду, но кто-то или что-то – допускаю, что это могло быть твоё подсознание, но не склонен в это верить, – заставил тебя забыть некоторые детали из прошлого. И Повелителю Ада следовало разбудить твои тёмные инстинкты, тогда мы и встретились впервые здесь же, в Нагасаки. Я даже не уверен уже, что моя встреча с этим мальчишкой случайна! – Мураки горько усмехнулся, снова затягиваясь и на мгновение находя в толпе Хисоку, неотрывно наблюдающего за доктором. Асато же теперь не отводил глаз от Мураки, ловя каждое его слово. – Поместье этих Куросаки находится в такой глуши, даже и не помню, что я там забыл. И – подумать только! – именно он стал твоим напарником, и, разумеется, именно вам поручили расследовать то дело. Кто-то считал, что если я его похищу, ты потеряешь над собой контроль, но не вышло. А затем на «Королеве Камелии», когда он вспомнил, как я его насилую… Я не мог поступить иначе! – воскликнул Мураки в ответ на осуждение, явно читавшееся в тот миг в облике Асато. – Я не про насилие, а про воспоминания. Я не мог их не вернуть – момент был очень подходящий. Да и на счёт насилия… – доктор пожал плечами в раздумье. – Он был так одинок, никому не нужен – я не смог совладать с искушением и не подарить ему немного ласки. Не убить его – тоже не мог.       – Ты же стёр его воспоминания, он бы не вспомнил, как ты убиваешь ту женщину! – резонно заметил Асато. – Зачем вообще нужно было это проклятие? Зачем надо было убивать?       – Тогда бы он так и остался несчастным, никому не нужным. А стоило ему заболеть, его начали любить, о нём начали заботиться. – Доктор выпустил дым и, запрокинув голову, недолго рассматривал высокое синее небо с небольшими куцыми облачками. – Хотя я не уверен точно, что толкнуло меня на его убийство – мои внутренние убеждения, пусть и извращённые с точки зрения всех остальных, или кто-то извне. Впрочем, наша встреча на корабле, скорее всего, была случайной – туда могли отправить кого-угодно из ваших, как я понимаю?       – Могли, – мрачно подтвердил Асато, – но отправили нас. Все задания раздаёт шеф Каноэ, и он один из немногих, кто напрямую общается с Дай-О-сама.       – Как бы то ни было, – продолжил Мураки, отметив про себя, что подозрения Цузуки не лишены основания, – что точно не было случайно – так это появление в Японии проклятой флейты. – Цузуки вздрогнул. Доктор не участвовал в тех событиях, и было очень похоже, что он говорил правду, а не просто пытался оправдать свои прошлые поступки. – Убив Саргатанаса, ты закрепил за собой его место в Аду, Цузуки-сан! – не без некого восхищения отметил Мураки.       – Оно мне не нужно, – глухо проронил Асато, кусая губы и всё больше и больше мрачнея.       – Я знаю, – в голосе доктора снова прозвучала неподдельная мягкость и даже нежность. – Тебе оно не нужно, потому и последовали события в Киото… и, возможно, на корабле. Но главные – в Киото…       Повисла тягостная пауза.       Доктор молча курил, одним глазом поглядывая на выглядевшего совсем несчастным Цузуки, и при этом не забывая держать в поле зрения несносного мальчишку. Вокруг сновали люди, птицы весело щебетали в кронах деревьев, и весь день был ярок, полон красок, веселья и жизни, невзирая на полное скорбными воспоминаниями место и память одного бога смерти.       – Почему ты выбрал это место? – тихо невпопад поинтересовался Асато. – Здесь… я плохо чувствую себя здесь.       – У меня не было особого выбора, Цузуки-сан, – доктор смахнул пепел и продолжил: – Я очнулся в Киото, в Ко-Каку-Ро. Не знаю, для каких целей Эмма Дай-О меня отпустил. И знать не желаю! Я убедил Орию помочь мне. С его связями это было нетрудно. Таким образом – Мураки Кадзутака больше не существует, – ровно произнёс он, глядя перед собой, но зная, что сидящий рядом сейчас шокировано взирает на него.       Ория глядел подобным же взглядом, убеждал, даже плакал. Таким Мураки никогда ещё не видел своего друга.       – Когда ты уходил в лабораторию, – говорил Мибу. – Я с тобой попрощался, но не верил до конца, что ты погибнешь. Был уверен – ты сможешь выкрутиться. Но сейчас, – он прижался лбом к плечу Мураки, – но сейчас ты уходишь, чтобы больше не вернуться. Какова теперь твоя цель?       – Цель? Всё та же – месть!       Мибу Ория поднял на него тёмные глаза, полные невысказанного упрёка и даже какой-то немой обиды. Шнур, который держал его длинные волосы, неожиданно порвался, как предвестие скорой беды, и теперь они беспорядочно рассыпались по плечам, но не было никакого сходства с Эммой Дай-О. Пусть в этих глазах иной раз и отражается стальной отблеск катаны, тепло, которое они дарят, отлично от холода тьмы.       – Месть? Кому?       То, что осталось от Саки, погибло при пожаре, и Мибу был даже благодарен за это богу смерти, надеясь, что теперь его друг избавится от своего безумия и излечится от наваждения, преследовавшего доктора почти всю его жизнь.       – Повелителю Ада, – обронил Мураки, твёрдо глядя на друга, но тут же смягчив взгляд и зарывшись ладонью в длинных шелковистых волосах, сам прижал изумлённого, сбитого с толку Орию к себе. – Прости, что снова втягиваю тебя в свои неприятности. Позаботься об Укё…       – Мураки Кадзутака больше не существует, – повторил доктор, выныривая из своих воспоминаний. – Он умер и похоронен. А всё, чем он владел, согласно завещанию отошло его невесте Сакурайдзи Укё, за вычетом той суммы, что я оставил дворецкому семьи Мураки, что когда-то спас мне жизнь. Доктора, которого вы все всегда так боялись, больше нет, Цузуки-сан, – грустно усмехнувшись, Кадзутака обернулся к собеседнику, чтобы встретиться с огромными фиалковыми глазами, излучающими и ужас, и сочувствие, и понимание, и почти христианские всепрощение и сострадание, – всё то, чего не хватало другому взгляду, пытавшему доктора три года, да и самому Мураки.       – Но… – растерянно проговорил Цузуки, – как же твоя невеста?       – Она достойна лучшего, чем игрушка Повелителя Ада. – Мураки сам ужаснулся тому, как легко это произнёс, как двусмысленно и точно это звучало. – И потом, – он вздохнул, – это долгая история. Она пережила насилие, и с тех пор не терпит мужских прикосновений. Ничьих, кроме меня. Даже Ория от неё получил ногой по лбу за неосторожность, – с улыбкой нежной ностальгии добавил доктор, вспоминая, как, смеясь, об этом рассказывала Укё. Он больше не увидит ни её, ни Орию. Мёртвые не должны возвращаться и тревожить покой живых. – Она не может выносить ничьих касаний, кроме моих, хотя Ория любит её гораздо сильнее, чем я, и больше, чем я, её заслуживает. Какая ирония, ты не находишь, Цузуки-сан? – Он говорил это, глядя в глаза собеседнику; говорил искренне, не тая и не скрывая, обнажая душу; говорил, понимая, что перед ним тот, кто сможет его понять. – Такой, как я, – единственный, кого может выносить такая, как она!       Эта горечь, прозвучавшая в голосе доктора, и боль в его взгляде были последней каплей, заставившей Асато схватиться за голову, а потом и вовсе спрятать лицо в ладонях, согнувшись, словно от боли.       – Это всё моя вина, – прошептал он. Цузуки запомнил не всё из киотского кошмара. Ему, бывало, что-то снилось, но поутру память отказывалась воспроизводить увиденное. Но вот сейчас он вспомнил один из монологов Мураки, которые тот вёл в лаборатории то сам с собой, то с головой Саки; монолог, в котором доктор признавался, что не может поступить иначе, словно кто-то запрограммировал его на подобное поведение. Вспомнил Цузуки и то, как Мураки, думая, что умирает, вслух простился с Укё, попросив у неё прощения за всё. – Это моя вина… Все эти люди… Мария Вонг, девочки Маки и Марико, Цубаки-химе и даже Хисока, – в отчаяние говорил шинигами, – все они – мои жертвы, – голос его дрогнул, но он завершил фразу, – как и ты…       – Цузуки-сан, – вкрадчиво произнёс Мураки, успокаивающе касаясь плеча бога смерти, – степень вины каждого мы разберём позже. Но если ты сейчас не успокоишься, твой напарник бросится сюда меня убивать, а нам надо решить, как противостоять Повелителю Ада.       – Нам? – Цузуки поднял глаза на Мураки.       Потом, осознав, что ему только что говорили, перевёл взгляд на Хисоку, готового сорваться с цепи в любой момент и прибежать на помощь беспомощному горе-напарнику, которого опять мучает злодей-доктор. Асато качнул головой и заставил себя улыбнуться, давая понять, что с ним всё в порядке. И только потом снова повернулся к Мураки. Кадзутака больше не касался его, но сидел чуть ближе, полуобернувшись к шинигами и положив руку на спинку скамейки.       – Разумеется, нам! – твёрдо проговорил доктор, его серый с вертикальным зрачком глаз сверкнул, подобно клинку. – Не знаю, как тебе, а мне не очень понравилось быть марионеткой. Самому манипулировать и дёргать за ниточки – это всегда пожалуйста, – с улыбкой добавил он, пытаясь разрядить обстановку и подбодрить бога смерти, – а вот самому оказаться куклой…       – И что мы можем сделать?       Цузуки было не по себе. Всё, что он услышал от Мураки, казалось страшным сном, который не хотел заканчиваться. Если бы доктор просто выложил эту информацию и растворился в неизвестности, оставив шинигами один на один с ужасающей правдой, Цузуки, наверное, сошёл бы с ума. Но, как оказалось, Мураки и сам хотел разобраться с проблемой, хотя в отличие от него был простым – ну хорошо, не совсем простым, – но всё же смертным человеком. И говорил о возможности противостоять самому Эмме Дай-О без тени сомнения или страха. Это не могло не восхищать!       – У меня осталось не так и много времени, – сказал доктор, посмотрев на часы. Обеденный перерыв почти закончился. Пожалуй, придётся сегодня опоздать. – Ты спросил, почему здесь. Ответ прост: я исчез как Мураки Кадзутака, скрываюсь под другим именем, но это не собьёт с толка Повелителя Ада, если только ненадолго. Поэтому я живу внутри барьера, который установил, чтобы он не мог меня найти. Моей нынешней силы хватило лишь на то, чтобы отцепить местность, ограниченную Университетской больницей и Институтом Нагасаки на юге, этим парком на севере, Собором Ураками на востоке и… немного дальше, чем ортопедо-хирургическая клиника на западе.       Он чуть не сказал вместо последнего «Музей атомной бомбы», но вовремя спохватился, что для Цузуки, для того бога смерти, которым он является, ни этот парк, ни музей напротив эпицентра взрыва, не были просто местами памяти о творении рук человеческих. Он сам был живым свидетелем последствий атомной бомбардировки. Он мог днями напролёт бродить среди уничтоженного города, собирая бесчисленные души погибших в одно мгновение людей, неуязвимый к радиации физически, но совершенно опустошённый и морально раздавленный произошедшей трагедией. Он видел всё это собственными глазами, всё то, что сам доктор никогда бы не хотел увидеть.       – Я… – у Мураки внезапно пересохло во рту, поэтому произнёс он это почти шёпотом. Ему захотелось снова прикоснуться к Цузуки, а лучше прижать его к себе, ведь даже если смерти тех двух киотских девочек так повлияли на него, то, надо думать, что было с ним здесь, но не делать же это в присутствии мальчишки! – Я понимаю, почему ты не любишь это место, но у меня не было на примете другого, такого же людного, где бы вы могли не бояться за свою безопасность со стороны убийцы-маньяка, а заодно и я – за свою. – Он замолчал. Потушил сигарету. И, глубоко вздохнув, продолжил: – Цузуки-сан, единственный наш козырь в сданных кем-то картах – это то обстоятельство, что ты наполовину демон, как бы ты сам к этому не относился. А значит, следует выяснить, кто из этих чудовищных сущностей твой отец.       Пару секунд Асато лишь удивлённо взирал на доктора. Идея узнавать подобное ему никогда не приходила на ум, да и вряд ли бы пришла в будущем, не озвучь её Мураки.       – Разве это может помочь? – спросил шинигами. – Я имею в виду… разве есть кто-то, способный противостоять Дай-О-сама?       – Любую карту в раскладе можно сделать победной, если правильно её использовать, – уверенно изрёк доктор. – Займись сбором информации в Мэйфу, а я, со своей стороны, буду работать над этим вопросом здесь, – деловито продолжал Мураки, восхищая сидящего рядом шинигами всё больше и больше. Нет, Цузуки всегда знал, что тот – личность умная и неординарная, но по-настоящему осознал это только что. Не было ничего удивительного в том, что доктор не боялся бросать вызов даже богам смерти. – Я перевёз сюда все документы деда. До этого я использовал лишь один его дневник – остальное меня волновало мало, – однако там целый архив. Он собрал о тебе самую подробную информацию, какую только было возможно, стремясь разгадать твой феномен. Быть может, я смогу найти какие-то подсказки. Вот, – Мураки протянул визитную карточку, извлечённую из кармана как всегда безупречно-белого костюма, – позвони мне ближе к выходным. Договоримся о встрече и обсудим всё, что удастся разузнать. Позвони мне в любом случае, даже если ничего не узнаешь. – Мураки поднялся, подобрал свой журнал, стряхнув с него принесённый ветром лист или травинку. – Да, и вот ещё что. Если я правильно всё понимаю, сейчас в Мэйфу у Повелителя Ада есть другая марионетка, поэтому не рассказывай никому об этом разговоре.       – Даже Хисоке?       Мураки с сомнением посмотрел на мальчишку, но всё же вынужден был признать очевидное:       – Не думаю, что это может быть он. Через проклятие я не чувствую ничего необычного. Если бы он был марионеткой Владыки Ада, он бы скорее пристрелил меня, чем позволил этому разговору состояться. Тебе понадобится союзник в Мэйфу, поэтому можешь рассказать ему всё, что сочтёшь нужным.       Сказав это, Мураки ушёл, не оборачиваясь.              – Что он тебе наговорил? – Хисока тут же оказался рядом. – Что он тебе сделал, что на тебе лица нет?       – Ничего, – потухшим голосом ответил Цузуки, всё ещё пытаясь осмыслить услышанное. Мураки определённо мог врать, чтобы в очередной раз сломить и запутать его. Вот только это не было на то похоже. Слова доктора звучали убедительно, но так было всегда. Цузуки видел только два доказательства того, что если доктор и врёт, то не полностью: его осведомлённость о Саргатанасе и его появление в Мэйфу, когда он забрал Асато в лабораторию. И то, и другое было возможно, только если за доктором стояло (а, может, и до сих пор стоит) некое могущественное существо.       «Верю ли я или нет, но играть придётся по предложенным правилам», – решил Цузуки.       – Как это ничего?! – возмутился Хисока и попытался дотронуться до напарника, однако тот уклонился.       – Я потом тебе расскажу, – пообещал Асато. – Ты мне вот что скажи, Мураки считает, что я должен всё-таки узнать, кто мой отец, а как это сделать, я не представляю…       Мальчик опешил, недоумённо глядя на напарника, который с хмурым и беспокойным выражением лица уставился себе под ноги.       – И с каких это пор ты слушаешь Мураки? Он тебя загипнотизировал? – осенила мальчика внезапная догадка.       – Нет, – фиолетовоглазый шинигами рассеянно покачал головой. – Просто… он сейчас вроде как на нашей стороне. И потом… я думаю, он прав.       – Цузуки… ты…       – Я расскажу тебе, правда. Только позже… когда сам всё это осмыслю.       Вид у напарника был настолько потерянный, что Хисока сдался. Притворился, что сдался и решил сам обо всём расспросить доктора.       – В Мэйфу есть большой электронной архив, можешь начать с него, – сказал Хисока. Разве он может отказать, когда Цузуки с такой надеждой смотрит на него? – А я отправлюсь в библиотеку. Раньше, когда боги или демоны появлялись в мире людей, упоминания об этом часто оставались в том или ином виде в мифах и легендах или просто в дурацких поверьях. Расскажи мне, где и когда ты родился, и я постараюсь что-нибудь найти, – улыбнулся Куросаки.       «А потом найду доктора и вытрясу из него все подробности!»              На следующий день, выходя из больницы после окончания смены, Мураки даже не удивился, увидев юного шинигами. Удивляло скорее то, что ещё вчера не заявился никто из потенциальных мстителей с пистолетом, а, может, заодно и с осиновым колом – что б наверняка.       – Чем обязан, Куросаки-кун? – сдержанно поинтересовался Мураки, останавливаясь в паре метрах от мальчишки и прикуривая. После известных событий Кадзутака физически не выносил зеленоглазого бога смерти: ни видеть его не желал, ни слышать. Но, видимо, мы в ответе не только за тех, кого приручили, но и кого изнасиловали, так что придётся мириться.       Облегчение приносило лишь то, что голова сегодня не болела. Но он вчера выпил столько обезболивающих, что у любого человека уже печень бы отвалилась, не будь он Мураки Кадзутакой.       – Что ты сказал Цузуки? – потребовал Хисока, пылая глазами.       Весь этот день Асато был сам не свой: путал документы, ронял вещи, напортачил что-то в отчёте, скомкал лист и минут пятнадцать сидел, зажав его в руке и глядя в никуда. Хисоке всё это очень не нравилось. Никаких ответов от напарника он так и не услышал, но оставлять это не собирался. И раз он, по просьбе Цузуки, никому не рассказал про их встречу с Мураки, следовало навестить доктора самому.       Поэтому, соврав вечером, что идёт в библиотеку, Хисока снова отправился в Нагасаки. И вот он тут, один на один с убийцей и маньяком.       Размышляя, доктор молча курил и смотрел на мальчишку, оценивая, на что он сейчас способен.       «Надеюсь, здесь у него не хватит наглости размахивать пистолетом. Впрочем, пристрели он меня здесь, шансы, что меня откачают несколько больше, – мысленно добавил Мураки, но тут же поправил себя: – Вот только Повелитель Ада узнает о моём местонахождении. В таком состоянии я не смогу поддерживать барьер. А, если снова окажусь в коме…» – Его слегка передёрнуло от собственных мыслей.       – Он тебе ничего не рассказал? – спросил наконец Мураки. Куросаки лишь покачал головой. – Значит, не счёл нужным. – Мураки пожал плечами и прошёл мимо. В конце концов, его смена закончена, и он имеет право на покой и отдых.       Не стоило недооценивать мелкого шинигами. С криком «стой!» Хисока рванулся к доктору. Мураки инстинктивно дёрнулся в сторону, но не достаточно быстро, да и увернуться было особо некуда. Хисока схватил его за руку, но тут же, закричав, как от сильной боли, осел на землю подле доктора, смотревшего на него со смесью раздражения, досады и растерянности.       Мураки не ожидал, совершенно не ожидал, что юный шинигами полезет к нему, и был не в том состоянии, чтобы полностью закрыться от него. Потому не ясно, сколько мальчишка успел увидеть, как и то, что теперь с ним делать.       Куросаки сидел на земле, обхватив себя руками за плечи, дрожал и смотрел перед собой огромными, полными ужаса и боли глазами.       – Напротив почтового отделения есть скамейки, – произнёс Мураки; почта находилась бок о бок со зданием больницы, – либо я могу вернуться и сказать, что здесь ребёнку плохо, – с лёгкой ехидцей в голосе добавил он, – и тебе кто-нибудь поможет из дежурного персонала. Что выбираешь?       Больше всего сейчас Хисока хотел исчезнуть из этого места и уж тем более не хотел привлекать к себе лишнего внимания.       Мураки сделал шаг вперёд, протягивая руку и намереваясь помочь мальчишке. Конечно, раздражающему одним своим присутствием эмпату могло от этого стать ещё хуже, но доктор уже достаточно владел собой, чтобы скрыть эмоции, если, конечно, ещё осталось, что скрывать, но мальчишка отказался. Пошатываясь, он с трудом, но всё же встал на ноги, казавшиеся ему ватными, и поднял на доктора огромные зелёные глаза, встретившись с уставшим взглядом одного серого и одного голубого глаза в оправе дорогих очков.       – Не надо так на меня смотреть! – раздражённо выдохнул доктор, сминая в кулаке забытую сигарету и даже не чувствуя боли. – Если ты в порядке, то, сделай милость, убирайся отсюда! – Резко развернувшись, Мураки пошёл прочь.       Чего он точно никогда не желал увидеть в этих глазах, так это сочувствие. Пусть лучше, как раньше, ненавидит. Но это – так унизительно!              Дома Цузуки тоже не находил себе покоя.       Архив демонов у них действительно имелся – Асато заскочил туда ненадолго после работы – и весьма обширный. С фотографиями, описаниями и прочими деталями, зачастую довольно мерзкими. И потому копаться в нём было неприятно и страшно. И, разумеется, там не было подробностей наподобие «в таком-то году такой-то демон соблазнил такую-то женщину с такими-то последствиями». А вот закрытой для общего доступа информации имелось в достатке.       К части закрытой информации относились и личные дела шинигами, в том смысле, что прочитать своё собственное Асато не мог. Это было строго запрещено.       «Но ведь это может сделать Хисока, – подумал Цузуки, снимая чайник с огня и несколько раз проверяя, выключил ли он газ. Сегодня он был крайне рассеян, гораздо больше, чем обычно. – Он и своё собственное хотел взломать, чтобы узнать имя своего убийцы. Но в итоге всё выяснилось, стоило нам встретить Мураки».       К слову, личность убийцы в деле Хисоки не была указана, когда его читали Цузуки и Гусёсин, лишь факт смерти от проклятия. В связи с чем возникает вопрос: она была не установлена или специально сокрыта?       В этот самый момент раздался звонок в дверь. Асато недоумённо посмотрел на часы, увидел там без пятнадцати одиннадцать, и пошёл открывать.       На пороге его ждало неожиданное потрясение в виде заплаканного и дрожащего мальчика.       – Хисока?! – в ужасе воскликнул Цузуки: переступив порог, юный шинигами буквально рухнул в его объятия. – Что случилось?       – Я… я… – всхлипывал мальчик, – я виделся… с Мураки…       У Асато всё похолодело внутри. Неужели он снова был введён в заблуждение хитрым манипулятором-доктором? Неужели снова наивно позволил себя обмануть, вовлекая в это невиновного?       – Что он сделал? – упавшим голосом спросил Асато, но Хисока лишь мотнул головой.       – Я прочёл его эмоции, – прошептал мальчик, и его снова затрясло, как в лихорадке.       Полуобнимая Хисоку, Цузуки провёл его внутрь квартиры и, скинув бардак с дивана, усадил туда. Мальчик прижался к напарнику. Юного шинигами по-прежнему трясло, а по щекам текли слёзы. Цузуки оставалось лишь гладить его по волосам, стараясь успокоить.       – Давай я принесу тебе воды, – предложил он, осторожно высвобождаясь из объятий мальчика.       Хисока выпил залпом половину предложенного стакана. Его руки дрожали, а зубы клацали о стеклянный край, но, по крайней мере, сейчас он немного лучше владел собой. Прижав холодный стакан к виску, Хисока произнёс слабым голосом:       – Мураки… он три года…       – Был в коме, в плену у Дай-О-сама. Я знаю.       Но мальчик снова мотнул головой.       – Я ощутил его боль, – всхлипнул он и сделал ещё глоток, – она ощущалась опосредованно, не на прямую… но… но была невыносима… – Хисока запнулся на мгновение, но всё же произнёс: – Он насиловал Мураки.       Повисла тишина. Куросаки, ничего больше не говоря, допил воду. Цузуки же гневно смотрел перед собой, сжав кулаки.       – Я такой идиот, – простонал наконец Асато, – я должен был догадаться!       «Да, должен был! – мысленно корил он себя. – Он же говорил, что был игрушкой Повелителя Ада, а я не придал этому значения, занятый только собой!»       Забрав стакан, он отошёл к раковине.       В крошечной квартирке Цузуки гостиная, столовая и кухня были одной маленькой комнатой, плавно перетекавшие одно в другое. Чтобы занять руки, Асато включил воду, ополоснул стакан, всё ещё мысленно терзая себя за собственную глупость. Он мог лишь догадываться, что должен был испытать доктор, что даже Хисока, так ненавидевший его раньше, сам перенёсший насилие с его стороны, не может не сопереживать его боли.       – Ему нужен я, – глухо обронил Цузуки, прислоняясь спиной к раковине и глядя себе под ноги. Ему было стыдно поднимать глаза, словно это он сам издевался над доктором. – Повелителю Ада нужен я.       Рассматривая напарника, крутящего в руках вымытый, но так и не отправленный на место стакан, Хисока мучился дилеммой. Он не хотел делить Цузуки ни с кем, эгоистично считая его своей собственной семьёй и не желая признавать, что даже у членов семьи есть права на личную жизнь. С другой стороны – он не хотел для Цузуки того ужаса, через который прошёл Мураки. Даже ненавистный враг и его поступки могут выглядеть иначе, если на них взглянуть через призму поступков гораздо более чудовищных.       Как бы тяжело ни было мальчику отпускать от себя напарника, было ясно, что «делить» его даже с ненавистным доктором будет проще, чем с Дай-О-сама, который вряд ли вообще намерен делиться.       – Верь Мураки, – произнёс Хисока, сам удивляясь, что это говорит. – Я видел его чувства. Он… любит тебя.       Асато неловко дёрнулся, роняя стакан, разбившийся вдребезги, чего Цузуки поначалу даже не заметил, во все глаза глядя на Куросаки.       «И он терпел мучения ради тебя», – но это осталось невысказанным, старшего шинигами и так едва удар не хватил.       – Хисока, что ты такое говоришь? – смущённо вопросил Цузуки, спешно ликвидируя наведённый им беспорядок. – Мы ведь о Мураки говорим!       – О нём са́мом, – обречённо вздохнул мальчик. – На «Королеве Камелии» я тоже заглянул в его душу, но увидел там только холодную тьму, глубокую, всепоглощающую и страшную. – При этих словах Цузуки едва не выронил совок и веник – он представлял, о чём шла речь; к счастью Хисока, увлечённый пересказом своих воспоминаний, не обратил внимания на временную оторопь напарника. – Мураки не отдаст тебя, – мальчик вымученно улыбнулся. – Никому не отдаст.       – Хисока… – поражённо прошептал Цузуки, не зная, что сказать в ответ на безысходную грусть в голосе напарника.       Устранив наконец бардак, он присел рядом с Хисокой и крепко его обнял, надеясь, что это лучше любых слов передаст его чувства.       Поток таких светлых, таких тёплых эмоций захлестнул мальчика, что тот едва снова не расплакался, но уже от осознания собственного эгоизма. Да, его желание защищать Цузуки было искренним, но продиктовано оно, в первую очередь, было страстной потребностью оставить напарника только для себя, не делясь им ни с кем, как мамаша, что носится с ненаглядным дитятко, пока этому дитятко не исполнится лет тридцать-сорок, а оно так и сидит у маминой юбки, неспособное или нежелающее жить самостоятельно, своей жизнью, либо просто таковую не имеющее ввиду того, что ему её многократно разрушили, причём из самых лучших побуждений.       Асато же делился своей любовью, своей заботой, своим теплом абсолютно искренне и ничего за это взамен не просил. Иной раз даже отдавал больше, чем надо, что тоже не есть хорошо. Любые отношения предполагают разумный эгоизм, в любых отношениях надлежит и получать, и отдавать. Если же только отдавать, в конце может статься, что ничего и не осталось, и не только для других, но и для себя, как и самого себя…       – Ты можешь переночевать здесь, – сказал Асато. – И можешь занять кровать. Я постелю сейчас чистое бельё.       – А ты? – шёпотом отозвался мальчик. Его напарник безо всякой эмпатии определил, что Хисока сейчас не хотел бы оставаться один.       – Мне расхотелось спать, – признался Цузуки, но тут же почувствовав невысказанный протест, добавил: – Мне надо подумать. А тебе – отдохнуть и хорошо выспаться!              Переступив порог своей квартиры, Мураки зло захлопнул дверь, прислонившись к ней спиной. Встреча с мальчишкой выбила его из колеи. Ладно, будем честными, не только она. Она просто стала последней каплей.       Кадзутака снимал квартиру на последнем этаже четырёхэтажного бело-зелёного дома, находившегося где-то между больницей и клиникой. Пожалуй, чуть ближе к последней.       И работу, и квартиру удалось найти благодаря обширным связям Ории. У того человека, которым сейчас притворялся Мураки, никаких связей нигде не было. У него ничего не было. И это раздражало!       Раздражало впервые в жизни быть бедным и рассчитывать на помощь единственного друга, которого за всё время их знакомства не оттолкнули ни холодность, ни эгоизм, ни даже безумие.       «А ведь мог остаться и совсем один», – с горечью признавал Мураки. Уж самому себе в этом признаться он был способен.       Раздражали восторженные, а подчас и влюблённые взгляды женщин-коллег, на которых нельзя было смотреть с ледяным равнодушием, отмечая про себя, как и кого из них использовать, с кем переспать, а кого не жалко убить во время очередного приступа лунного безумия. С ними надлежало строить отношения, но не с позиции той личности, которой он был раньше, и даже не той, что он стал сейчас, а от лица того человека, кем он вынужден был притворяться.       Раздражало, что следовало быть осторожным в разговорах, дабы не сболтнуть лишнего, подспудно опасаясь встреч с людьми, знающими его по его «прошлой» жизни, заодно боясь отыскать в глазах кого бы то ни было знакомый холодный блеск, пробирающий до души и означающий, что тебя нашли.       Раздражало, что ты больше не всесильный человек, планомерно идущий к своей цели, устраняя на пути любые помехи и без колебания отправляя в «отбой» чужие карты и, как следствие, жизни, даже не замечая эти карты и не заботясь об их чувствах. Необходимо было думать о завтрашнем дне, взвешивать слова и поступки.       Раздражало сознание того, что внезапно из почти всемогущего существа, каким считал себя многие годы, стал обычным человеком, снова чувствующим, снова переживающим смерть любого своего пациента как персональное горе, как проигранное сражение в давно объявленной бесконечной войне, которую ведёшь с самой смертью и ведёшь с переменным успехом, когда неудачи выбивают почву из-под ног, а незначительные победы дают лишь временную передышку, потому как главное сражение ещё впереди.       Больше всего раздражало и бесило сознание собственной смертности, а ещё одиночество… пустое и холодное, как глаза Повелителя Ада.       Последнее, что помнил Мураки о своём пребывании у Владыки Ада, – как он очнулся в какой-то момент и не обнаружил каких-либо приборов жизнеобеспечения, а сам он был способен двигаться, пусть и с превеликим трудом.       В остальном всё было так же: огромный светлый зал, высокий потолок, золото убранства. Откуда шёл свет, понять не удавалось. Он был равномерным не режущим и не раздражающим глаза, но ни одного источника видно не было. Казалось, светились сами позолоченные стены или высокий свод потолка. В то же время на полу, подобно волнам, набегающим на берег, клубились тени. И то, как внезапно всегда возникал Эмма Дай-О, наводило на мысль, что он чёрной бесформенной массой поднимается из этих самых теней и лишь потом приобретает человеческий облик.       Вот и в тот раз, краем глаза заметив движение, Мураки повернул голову, увидев Повелителя Ада, стоящего у его ложа.       – Как вы себя чувствуете сегодня, доктор? – спросило чудовище. Кадзутака одарил хозяина скептическим взглядом и ничего не ответил. Повелителю и так всё было ясно. – Перевернитесь на живот, – потребовало существо.       – Я не смогу, – сказал Мураки, чувствуя смертельную слабость во всём теле.       Повелитель Ада ухватил его за локоть. Вторая рука доктора, которой он упирался в каменное ложе, дрожала от напряжения, отвыкшая от веса собственного тела. И снова Мураки показалось, что к нему тянутся невидимые щупальца, но на этот раз поддерживающие его. Завершив этот нехитрый манёвр, доктор в изнеможении упал на гранитное ложе.       Пальцы Повелителя Ада прикоснулись к его плечу. Мураки на этот раз не чувствовал длинных ногтей, царапающих кожу, словно бы существо втянуло когти. Холодные руки, неспешно двигаясь вдоль позвоночника вниз, разминали затёкшие, онемевшие мышцы, долгое время – сколько? месяц, два? – пребывавшие без движения; акты совокупления с Повелителем Ада не в счёт.       На каждое прикосновение тело отзывалось болью, и к тому моменту как руки существа достигли поясницы, Мураки покинули последние силы.       Потом он услышал шорох ткани и скорее почувствовал, нежели увидел, как существо привычным плавным движением забралось на ложе. Удерживая доктора за бёдра, Повелитель Ада вошёл в него. Мураки уже давно не чувствовал боли при проникновении, только небольшой дискомфорт в первые моменты, как Повелитель брал его.       Кадзутака не знал, как долго он находился в этом месте. Время тут текло незаметно, а его внутренние часы давно сбились. Зато на практике прекрасно усвоил то, о чём раньше только догадывался: самый лучший способ получить энергию от подобного существа – это секс. Он каждой клеткой тела ощущал, как сила Повелителя Ада переливается в него. И если в начале Мураки едва мог пошевелить рукой, то под конец был готов бежать кросс, но вместо этого лишь наблюдал, как Эмма Дай-О вновь облачается в своё роскошное кимоно. Доктор давно не чувствовал себя таким живым, вот только это так унизительно – быть игрушкой для чужого удовлетворения!       – Ну что вы, доктор, – усмехаясь, произнёс Повелитель Ада, – я ещё не играл с вами по-настоящему. – И вдруг неожиданно спросил: – Хотите принять ванну?       «Хочу, – подумал Мураки. – Где-нибудь подальше от тебя. На Гавайях, например!»       Эмма Дай-О снисходительно улыбался в ответ на мысли доктора.       – Мои слуги вам помогут, – сказал он. – Ваше тело ещё не способно на самостоятельное передвижение.       Откуда-то возникли существа в масках животных. Или у них действительно были звериные морды, но их прикрыли, чтобы не слишком травмировать и без того истерзанную психику?       Стоило Мураки слезть с гранитного ложа, на котором его держали всё это время, как он понял, о чём говорило существо: мышцы ног ослабли, доктор с трудом мог сохранять равновесие, пришлось опереться о плечи ряженных в масках. Они-то и проводили Мураки в соседнее помещение, которое Повелитель Ада скромно назвал ванной.       Роскошь поражала своими масштабами! Доктору на ум больше приходило сравнение с бассейном, причём в древнегреческом, древнеримском антураже. Огромные колонны в ионическом стиле, лепнина и сама, с позволения сказать, ванна – громадная мраморная купель – вызывали у Кадзутаки массу вопросов о расходовании денег налогоплательщиков и огромных взятках. Интересно, а Повелитель Ада берёт взятки? И чем его можно купить?       Погружаясь в тёплую, приятной температуры воду, доктор принялся вспоминать, что на эту тему говорит фольклор. Не о взятках Высшим Силам, конечно, а о воде.       Чтобы предстать на суд пред Эммой Дай-О, души людей пересекают реку. У древних греков было так же – Харон перевозил души через реку Стикс. Дон Хуан, наставляя Кастанеду, предостерегал не позволять журчанию воды унести себя, иначе даже дон Хуан не смог бы его вернуть. Живая и мёртвая вода из сказок.       Кадзутака задумчиво уставился в полукруглый, украшенный лепниной свод потолка. И на что он подписался, согласившись на это омовение? И была ли у него возможность отказаться? Последнее, честно говоря, маловероятно.       Обратно Мураки вернулся уже сам, без чужой помощи, облачившись в белое, как у приговорённого к смертной казни, кимоно, найденное на мраморном бордюре купели. Его тело отлично слушалось команд мозга и, если не знать наверняка, он бы и не поверил, скажи ему, что он только что вышел из комы. А он, очевидно, вышел. Оставалось лишь выяснить, что с ним будет дальше. И не ждать ничего хорошего.       Чёрные тени клубились под ногами, создавая впечатление, что он идёт по щиколотку в воде. Остановившись в центре зала, Мураки осмотрелся. Без очков изображение было смазанным, да и зал огромен. Пол здесь тоже, судя по ощущениям босых ног, был мраморным или гранитным, а стены походили на чёрное дерево с золотом, причём кверху золота становилось больше и, да, оно словно бы светилось, излучая приятный тёплый свет. Чуть в стороне Мураки видел и своё гранитное ложе.       «Интересно, почему гранит, – подумал он. – Потому что в любом другом случае он бы оказался надгробием?»       Периферическое зрение выхватило какой-то тёмный объект сбоку, и, обернувшись, Кадзутака увидел самого хозяина зала, со спокойным вниманием наблюдавшего за своим пленником. Длинные полы чёрного кимоно сливались с разливающейся под ногами тьмой, а за спиной у Повелителя Ада обнаружился круглый мраморный стол и два мягких кресла с обивкой цвета красного и жёлтого золота с причудливыми чёрными узорами.       – Присаживайтесь, доктор, – пригласило существо. – Не бойтесь, я хочу лишь поговорить.       – Я не боюсь, – произнёс Мураки, занимая место напротив.       Соврал, конечно, но больше для себя, чудовищу и так всё видно. Да и страх. Что есть страх? Боязнь новых пыток? Но боли он не боится. Любая боль рано или поздно закончится. Не факт, правда, что не вместе с жизнью – это да. Но любой человек страшится смерти и неизвестности, поджидающей за ней. А в плену у Повелителя Ада никогда не знаешь, что ждёт дальше. Так что да, разумеется, он боится. Но страх – это не то, что мы испытываем или не испытываем, а то, как мы его проявляем, как проявляем себя, встречаясь со своими кошмарами, со своими внутренними демонами…       Эмма Дай-О молча, с интересом, внимал мыслям своего пленника, удобно разместившись в одном из кресел с хрустальным бокалом, внутри которого плескалось нечто багрово-красное, о происхождении чего спрашивать не хотелось.       – То есть идею с банальным вином вы даже не рассматриваете? – на лице Повелителя Ада появилось что-то похожее на улыбку. – Угощайтесь, – существо протянуло доктору второй бокал напитка.       Отказываться было бессмысленно. Напиток был приятен на вкус, но не похож ни на вино, ни на сок, ни на что-то более… экзотическое.       «Гранатовые зёрнышки, – мысленно напомнил себе Мураки, – проглотишь хоть одно и останешься, как Персефона, в царстве Аида», – но бокал всё равно осушил, он не в том положении, чтобы спорить со столь гостеприимным хозяином.       – А теперь давайте поговорим, доктор, – глубоким голосом изрёк Повелитель Ада.       И вот тут Мураки должен был признать, что гранатовыми зёрнышками или нет, но провал в памяти он себе приобрёл. О чём был их разговор с Эммой Дай-О, вспомнить он не мог, как ни старался. Что он ему рассказал? На что ещё подписался?       Следующее, что Кадзутака помнил, это как Повелитель Ада спросил:       – Мураки-сан, вы знаете, сколько вы уже здесь? – И когда Кадзутака покачал головой, даже не пытаясь угадать, ответил: – Три года. – А вот это оказалось настоящим шоком. Мураки поражённо уставился на существо. Три года? Нет, он решительно не мог в это поверить! За всё то время, что он здесь, он приходил в себя, как ему казалось, не больше десятка раз. А выходит, что три года его жизнь висела между мирами, и всё это время… – Вы скрашивали моё одиночество, – охотно продолжило существо мысли доктора. – Я даже, по-своему, к вам привязался. Вы как Луна, недолго, но озаряли это место. Луна – она как жемчужина ночных небес. Согласитесь, без неё было бы пусто. Вот только я желаю в своих покоях другую Жемчужину Небес! Доктор, – вкрадчиво поинтересовался Повелитель Ада, – как на счёт того, чтобы отказаться от Цузуки? Его сияние интересует меня больше, чем ваше.       Нет, вот это стало шоком: вот для чего он здесь на самом деле!       – Да пошёл ты!.. – огрызнулся Мураки, не доводя, правда, фразу до конца: посылать Повелителя Ада к чёрту это прям-таки какое-то нарушение субординации получается.       Существо некоторое время изучающе смотрело на Кадзутаку, а потом сказало:       – Тогда вам придётся занять его место. Идёмте.       Сопротивляться было бесполезно, оставалось подчиняться… до тех пор, пока он не выучит правила этой игры. И не поймёт, во что они играют.       Эмма Дай-О отвёл его в другую часть своих покоев, где размещалось огромных размеров ложе с золотистым пологом.       – Теперь всё будет совсем по-другому, – произнесло существо на ухо, стоя за спиной у доктора.       – Однако, как я полагаю, ничего нового, – отозвался Мураки, пока чужие руки развязывали пояс его кимоно, стаскивали ткань с плеч.       – Ну что вы, Мураки-сан, – почти промурлыкало существо. – На этот раз я буду с вами по-настоящему хорош. Вы ведь доставляли удовольствие Цузуки? – А вот теперь в голосе были лёд и сталь. – Я доставлю его и вам.       Так он и знал – месть за то, что он сотворил с Цузуки! Что ж, этого следовало ожидать. Вот только…       – Я удовлетворял его три дня, а не три года.       – О, то совсем другое – то была часть договора. Вы невнимательно читали контракт! – И снова показалось, что существо говорит это с улыбкой на губах.       – Я вообще не помню, чтобы его читал, – буркнул доктор. – Могу я потребовать компенсацию за ненадлежащее исполнение услуг?       Существо хохотнуло и толкнуло Мураки на ложе.       Прошедшие три года Кадзутака не имел ни малейшего представления о течение времени. Ни когда он был в плену видений, ни когда открывал глаза. На этот раз Повелитель Ада решил сделать ему подарок – стрелки часов, висевших напротив ложа, послушно проходили круг за кругом, и доктор в какой-то момент сбился со счёта.       Эмма Дай-О не соврал: Мураки испытывал только удовольствие. Его тело, там, где его касался Повелитель Ада, превращалось в эрогенную точку, не говоря уже о том, что существо было прекрасно осведомлено, что сделать и как, чтобы доктор кончил несколько раз подряд.       И не нужно было заботиться о возможных повреждениях, как и пытаться вырубиться от усталости – энергия Эммы Дай-О струилась по венам, придавая сил, а регенерацией в тот момент Мураки мог похвастаться перед любым богом смерти и большинством демонов, так как один из самых сильнейших демонов в тот момент был рядом с ним… внутри него.       «Это какой-то круг Ада, – думал Кадзутака, выгибаясь и упрямо сжимая зубы, чтобы не стонать в голос, и пытался вспомнить, как там было у Данте Алигьери, забывая, правда, что в «Божественной комедии» грешников мучили несколько иначе. – Второй круг – похоть».       – Это ваш персональный круг Ада, – охотно подсказало чудовище.       А ведь существо, этого доктор не мог не признать, не проявляло непомерной жестокости. Милосердия – тоже, но оно не было по-настоящему жестоко. Мураки неоднократно видел последствия того, что делают друг с другом люди, видел и был наслышан. Он не раз оперировал жертв жестоких изнасилований, в том числе и групповых, попадавших на его операционный стол с обширными внутренними повреждениями. А некоторые отправлялись сразу в морг: маньяки, до которых даже Мураки было расти и расти, нередко отрезали органы своим жертвам в процессе изнасилования или вскрывали их, кончая от предсмертных конвульсий несчастных.       Доктора же всего лишь оттрахали во всех позах, качественно и основательно, превратив в похотливую шлюху; заставили в полной мере ощутить собственную развратность и греховность.       «Когда-нибудь ему это надоест», – Мураки оставалось рассчитывать только на это. Стрелки на часах сделали уже четыре полных оборота.       – Ну что вы, доктор, моё существование почти безгранично, а заняться особо нечем, кроме небольших служебных обязанностей. Но вы можете прекратить всё это – лишь откажитесь от Цузуки.       – Иди к чёрту! – простонал доктор, выгибаясь под прикосновениями чудовища.       Он не понимал, зачем Повелителю Ада нужен его отказ. Как и многое из того, что происходило здесь с ним. Как и реальность происходящего.       Впрочем, окажись, что он до сих пор лежит в коме и лишь бредит видениями, разве станут от этого менее реальными пережитые боль или унижения? А он ведь даже умереть не может! Ведь если умрёт, вернётся сюда же.       Эх, не тем он занимался в лаборатории с Цузуки! Совсем не тем! За то время наверняка можно было постичь секрет вечной жизни шинигами. Ведь за счёт чего-то его клетки не стареют? Во всём, по мнению доктора, был виноват кислород. Без него люди не могут жить, но именно из-за него стареет организм человека. Но у богов смерти этот механизм отключён. И рака у них быть не может, клетки не мутируют. И регенерация отменная. Что-то же отвечает за эти эффекты? Вот чем надо было заниматься. Если бы обеспечил себе бессмертие, сейчас не лежал бы тут, сдерживая стоны, как развратная девка, охочая до наслаждений.       – О чём вы думаете, доктор? – прошептал на ухо Повелитель Ада, вбиваясь в него сзади. – Не отвлекайтесь. Вы ведь мечтали о сексе со сверхъестественным существом, дабы черпать его энергию? Вы его получили.       Он хотел. Но хотел с другим человеком, которого теперь вряд ли увидит снова. Теперь он может только сойти с ума, дойти до того же состояния, до которого сам же довёл фиолетовоглазого шинигами – до полной прострации и потери связи с реальностью.       …Слёзы, что текли из его глаз, капали на дорогую парчу ложа, на руки доктора – руки гениального хирурга и хладнокровного циничного убийцы; они охлаждали разгорячённое непрекращающейся агонией из чувств и эмоций лицо; они же очищали душу…       – Асато… – прошептал доктор и провалился в беспамятство.       А потом он очнулся в Ко-Каку-Ро, и рядом были Укё и Ория. Его самого, по словам Мибу, принесли среди ночи какие-то ряженные в масках, в описании которых сразу угадывались приспешники Эммы Дай-О.       От ожогов на теле Мураки не осталось ни следа. О событиях в киотской лаборатории напоминал только небольшой белёсый шрам между шестым и седьмым рёбрами. Однако сил у доктора в тот момент не было ни на что. Он мог лишь улыбаться своим друзьям. Его тело, пресытившись энергией Повелителя Ада, просто её отвергло, перестало усваивать, точно так же как со временем может выработаться резистентность к антибиотикам.       Кадзутака чувствовал слабость и ломоту во всём теле, и странное головокружение. И в целом рассматривал своё состояние, как состояние человека, долго бывшего под кайфом, пережившего чудовищную ломку и только-только наконец пришедшего в себя.       И вот теперь он в Нагасаки. Снова играет со смертью, снова бесит Высшие Силы своим существованием.       Включив свет (с некоторых пор он не переносил темноты), Мураки изнеможённо добрался до дивана. Он помнил счастье, написанное в тот момент на лицах Укё и Ории, и понимал, единственный из них троих понимал, что больше не увидит ни этого счастья в глазах друзей, ни их самих.       Путь назад был закрыт, мосты сожжены, а впереди маячила сплошная, непроглядная тьма и осветить её могло лишь одно существо.       Жемчужина Небес.       И только это было общим у вырвавшегося из Ада человека и Владыки этого самого Ада…              Цузуки прикрыл дверь в комнату, чтобы не беспокоить наконец уснувшего мальчика, и, повинуясь иррациональному страху, включил весь свет, что был в оставшейся части квартиры, стремясь разогнать всю тьму, укрывшуюся по углам, опасаясь, как бы оттуда не вылез её хозяин. Тьма осталась лишь снаружи, но оконное стекло (Асато закрыл створку ещё до прихода Хисоки) не давало ей пролиться внутрь.       Цузуки стоял некоторое время, прислонившись лбом к стеклу и вглядываясь в размытые очертания палисадника и улицы за ним, словно ожидая, что вот-вот из темноты вынырнет нечто страшное и безобразное до ужаса.       Мгла за окном казалась густой, живой, колышущейся массой, перетекающей из одного конца обозримого пространства в другой, из формы в форму, хотя никакой формы у неё и не было. И звуков не было – стояла глубокая ночь.       Пугающую тишину не разбивали ни звуки снаружи, их как будто глушила обволакивающая все предметы тьма; ни капанье воды из крана, потому что сам, нервничая, закрутил его сильнее обычного; ни шорох мышей, потому что нет их (возможно, не во всём Мэйфу, а только в доме Цузуки с полупустым холодильником и несъедобными кулинарными шедеврами); ни даже тиканье настенных часов, потому что сам забыл купить для них батарейки. Царила та самая тишина, которую, если прислушаться, можно услышать. И если при этом ты один бодрствуешь в доме, а за окном притаилась неведомая холодная тьма, выжидающая свою жертву, то загадочная тишина начинает давить, а в сердце закрадывается ужас, и сознание гнетут тревожные мысли.       Он был виноват во всём. Он один.       В страданиях Хисоки. В смерти девочек Маки и Марико. В убийствах, совершённых Цубаки-химе и Марией Вонг. В мучениях Мураки.       Да, доктор изнасиловал и убил Хисоку, убил ещё много кого; самого Цузуки, доведённого до невменяемого состояния, держал три дня у себя, используя тело и терзая душу, но разве он совершил это не под действием той тёмной силы, что цинично дёргала за ниточки, хладнокровно наблюдая за результатом? Разве заслужили девочки такой страшной смерти?! А Мария? Какая им причитается компенсация от Высших Сил за муки, за смерть?       Цузуки в сердцах ударил сжатым кулаком по раме.       А потом эта же самая сила терзала самого Мураки. Пытала, истязала все три этих года. По году за один день, проведённый Асато у того в плену? Или это те три года, что умирал Хисока?       Цузуки в бессильном отчаянье стукнулся лбом о стекло, не сильно, чтобы не разбить, чтобы ни за что не пустить тьму внутрь, но достаточно, чтобы почувствовать боль.       Асато видел Повелителя Ада лишь однажды, после смерти. Он мало что помнил, только смутные ощущения и образы, и уж точно не помнил диалога между ним и Дай-О-сама, если таковой вообще имел место. Он помнил себя в огромном чёрном с золотом зале, на полу которого плескалась, клубилась и растекалась мгла, чернильно-чёрная, колючая и холодная. И точно такой же тьмой было окутано существо напротив него, чьи невидимые ледяные щупальца касаются всего тебя, ощупывают, опутывают, проникают под кожу до самого сердца, до самой души, пробираются в самые удалённые уголки мыслей и подсознания. Не скрыть, не утаить ничего. Ни даже закричать от бесконечного холодного изматывающего ужаса.       Тьма за окном всколыхнулась.       Цузуки в страхе отшатнулся. Его дыхание перехватило, когда он присматривался к происходящему снаружи, но там была лишь ночь, спокойная и тихая. И Асато решил, что ему показалось, отмечая, что только теперь видит своё отражение в оконном стекле: бледное осунувшееся лицо с горящими глазами и мокрыми дорожками от слёз, которые почувствовал только сейчас.       Это он был виноват. Лишь он один.       Зачем искать монстров за окном, когда тут, внутри, притаились свои демоны?       …Цузуки смог заснуть только под утро, устроившись на диване и прикрыв измученные слезами, воспалённые глаза рукой.       Выключить свет в ту ночь он так и не решился…       

***

      На следующий день Цузуки еле дождался обеденного перерыва, чтобы набрать номер с визитки. Мураки ответил не сразу.       – Да?       – Это Цузуки… Нам… надо поговорить.       Асато не знал, что ещё сказать. Он понимал, что это по-детски глупо тревожить человека из-за своих страхов, но ему необходимо было увидеть доктора и как можно быстрее. Цузуки на мгновение испугался, что доктор его неправильно поймёт – немудрено, он же ничего не объяснил – и ограничится краткими телефонными заверениями, что всё будет в порядке, дождись завтрашнего дня или воскресенья, тогда и встретимся. Но Кадзутака правильно истолковал повисшее в трубке гнетущее молчание.       – Я освобожусь сегодня в восемь, – произнёс он. – Запиши или запомни мой адрес. Лучше запиши, чтобы не забыть, – лёгкий вздох, но тут же тон меняется: – Нет! Не записывай ничего! Просто запомни. – Он продиктовал адрес.       – Я знаю примерно, где это.       – Отлично. Последний этаж. Квартира справа от лестницы. – На этом доктор отключился, а Цузуки вернулся в рабочую комнату.       Была пятница, но обычно спокойный день превратился в аврал для большинства его коллег. Тэрадзума и Вакаба-тян отбыли на срочное задание. Ватари занимался каким-то почему-то очень важным исследованием, вёл себя странно и выглядел отрешённым и измученным, даже совёнок 003, до этого живший в лаборатории Ватари, на время перебрался в рабочую комнату. Тацуми вместе с шефом носились туда-сюда с какими-то отчётами, видимо, сверхсекретной важности и перебрасывались неясными взглядами. Все остальные сотрудники были либо на заданиях, либо в отпусках, либо заняты какой-то другой срочной работой.       Таким образом, в рабочем кабинете, кроме Цузуки и Хисоки, никого не было. А потому напарники, загруженные большим объёмом отчётных документов за истёкший квартал, общих для всего отдела, договорились так: сначала один из них будет проводить полчаса в архиве в поисках необходимой им информации, потом пятнадцать минут, в целях конспирации в глазах пробегающих туда-сюда секретаря и шефа, они оба будут присутствовать на рабочем месте, усиленно имитируя трудовую деятельность на благо отдела, за это время обмениваясь выясненными сведениями; потом в архив отправится другой, и так далее. Необходимо было сегодня же покончить с архивом и перейти к другим идеям.       – А где Цузуки? – поинтересовался Тацуми, в очередной раз занимая копировальный аппарат.       Замученный каким-то неприятным делом, которое они недавно вели с Ватари, он был непривычно рассеян и почему-то, Хисоке так показалось, старался не глядеть на него.       «Впрочем, он, наверное, просто устал», – решил мальчик, для чьей эмпатии секретарь всегда оставался закрытым.       – Недавно был тут, скоро вернётся, – почти не покривив душой, ответил Хисока. Ведь полчаса назад – это недавно?       К счастью, секретарь был слишком замотанным, чтобы выяснять детали, а Цузуки действительно появился вскоре с традиционными японскими сладостями момидзи-мандзю. Как оказалось, его угостили девушки из соседнего отдела.       – Хисока, я взял тебе с начинкой из белой фасоли с зелёным чаем, – провозгласил он, выбирая себе вариант с шоколадной начинкой.       – Если не успеете, будете доделывать в субботу, – строго объявил секретарь, педантично раскладывая листы по ровным стопочкам.       – О, нет! – простонал Цузуки, растянувшись на столе среди документов и папок. – Я так хотел отдохнуть! – получилось совершенно искренне, так как рассеянный шинигами забыл, что у них были иные планы на эти выходные.       – Да ладно тебе, Тацуми, – вмешался внезапно возникший шеф Коноэ. – Отчёт всё равно можно сдать и в понедельник. – И зачем-то подмигнув напарникам, исчез у себя в кабинете.              Мураки пришёл домой только к половине девятого. Цузуки к тому времени уже маялся у него под дверью, нервно переминаясь с ноги на ногу.       Лишь завидев виновато-сочувствующий взгляд бога смерти, доктор всё понял.       «Уже донесли!» – с раздражением подумал он, вспоминая вчерашнюю встречу с мальчишкой.       – Извини, пришлось задержаться, – произнёс он вслух, отпирая дверь. – Проходи.       Квартира Мураки была немного побольше, чем у Цузуки, и содержалась в идеальном порядке.       Напротив крохотной прихожей, которая, как и во всех домах расположена на уровень ниже, находилась гостиная. С одной стороны за раздвижными дверями размещалась спальня, с другой, отделённая несколькими шкафами и открытыми стеллажами с квадратными сегментами-полками, на которых располагались как книги и всякая мелочь, так и кухонные принадлежности, находилась сама кухня-столовая.       Сняв обувь и включив торшер, Мураки устало рухнул на удобный диван внушительных размеров, вытянув ноги и откинувшись на спинку.       Диван занимал центральное место и значительную площадь небольшой, но уютной комнаты. Он стоял спинкой к окну с видом на крышу соседнего, более низкого, здания, ютившегося настолько впритык к дому, что на первых этаж, выходивших окнами на эту же сторону, даже днём должно быть темно. Между диваном и окном был проход достаточный для того, чтобы там поместился маленький квадратный письменный стол с аккуратно разложенными журналами, справочниками и принадлежностями для письма.       Напротив дивана расположился кофейный столик, заваленный старыми потрёпанными тетрадями, кипами пожелтевших листов, медицинскими журналами наблюдения за пациентами, картонными папками на завязках и даже вырезками из газет конца позапрошлого-начала прошлого века.       Чуть дальше от столика у стены обнаружилась тумба с ящиками и старым, ещё кинескопным, телевизором.       – Кухня там, Цузуки-сан, – доктор небрежно махнул рукой в сторону стеллажей, между которыми имелся проход, имитирующий дверь. – Свет включается справа. Можешь брать всё, что найдёшь. Минут через десять я, быть может, даже приготовлю ужин. – Мураки разложил руки на диване так, чтобы дать им долгожданный покой и, запрокинув голову, прикрыл глаза.       – Много работы? – участливо поинтересовался Асато, исчезая в указанном направлении.       – Очень сложная операция, – поведал доктор. – Шесть часов пришивал одному идиоту палец. А когда узнал, что он его отрезал на спор, пожалел, что не вышвырнул его пинком под зад… и палец вдогонку не отправил как сувенир.       – А палец можно пришить?! – удивлённо осведомился Цузуки, судя по звукам развивая на кухне бурную деятельность.       Он родился в эпоху Мэйдзи и, конечно, не был знаком с тонкостями современной медицины. К тому же его собственный палец, даже будучи отрезанным, и сам бы прирос назад, в крайнем случае – вырос бы новый.       – Если доставить в сохранном виде и в самое ближайшее время, то, да, можно. Кисть можно пришить, стопу. Много чего можно пришить, но только при небольших повреждениях и в ограниченный период времени.       – Я не знал. – На сковородке что-то зашкворчало. – Ого, а это что такое? – пробормотал Цузуки себе под нос, в очередной раз заглядывая в холодильник.       Было в этом что-то до одури идиллическое, домашнее; что-то, от чего Мураки успел отвыкнуть или, правильнее будет сказать, не успел привыкнуть. Его семья была далека от идеала, а его собственная жизнь сложилась как-то не так. Он никогда ни с кем не сходился так близко, чтобы дело доходило до романтических вечеров, и уж тем более, чтобы жить с кем-то. Редкие ужины в исполнении Укё были пронизаны благоговейным трепетом, но лишены тихой умиротворённой простоты. Между ними всегда сохранялась некая дистанция, да и помыслы Мураки всегда были далеки от семейной идиллии.       Через полчаса Кадзутака всё-таки заставил себя подняться на ноги, благо этому способствовали доносившиеся с кухни запахи. Правда, определить, были ли они приятными или не очень, Мураки так и не смог. Однако визуализация ответа на вопрос тоже не давала. Хотя бы потому, что разложенное на тарелках нечто, вообще плохо поддавалось идентификации. Пережаренные куски риса, каких-то, видимо, овощей, тофу и чего-то ещё неопознанного производили глубокое впечатление.       – Знаешь, я очень люблю готовить, – сконфуженно признался Цузуки. Он, конечно, хотел порадовать Мураки, но когда, при виде сего кулинарного творчества, здоровый глаз доктора сравнялся по размеру с искусственным, понял, что, кажется, перестарался. – Но у меня редко выходит, – поспешно добавил он.       Мураки не был бы Мураки, если бы не обладал врождённой любознательностью и привычкой досконально изучать всё необычное, заинтересовавшее. Взяв палочки, доктор всё же попробовал кусок трудноразделимой массы.       – Цузуки-сан, – простонал Кадзутака; вкус у шедевра был столь же шокирующий, как и вид, – ты решил меня окончательно добить? Я знал, что боги смерти просто так не приходят в дом, – не удержался доктор от ехидного замечания, – но чтобы убивать столь изощрённо – это что-то новое! Будь любезен избавить мою кухню от этого!       «Если у них все в Мэйфу так готовят, то не удивляюсь, что шинигами так сложно убить!» – подумал Мураки и повернулся к холодильнику в надежде, что там хоть что-то осталось, в то время как Цузуки с трудом отскребал с тарелок не желающие отлипать куски шедевра.       Асато был расстроен и своей несуразностью, и тем, что не удалось порадовать замотавшегося на работе доктора, и тоном самого доктора. Да, он знал, что такое ирония, и видел улыбку в уголках губ Мураки, но всё равно огорчился.       Цузуки не заметил приближения Мураки. Одной рукой тот отправил в мусорное ведро скорлупу от яиц, другой – прижал к себе шинигами, обнимая поперёк груди, и прошептал на ухо:       – Если останусь в живых, научу тебя готовить.       Асато не успел испугаться внезапной близости доктора, от которого всегда шарахался как чёрт от ладана; успел лишь почувствовать тепло чужого тела и лёгкое касание губ к макушке. Всего лишь мимолётное видение – и вот Мураки уже колдует у плиты.       – Цузуки-сан, ты хотел о чём-то поговорить? – напомнил доктор, дождавшись пока незадачливый шинигами отскребёт посуду от результатов своего эксперимента. Говорить под руку он не решился, чтобы не остаться ещё и без тарелок.       – Ну… да… – Цузуки заворожённо наблюдал за доктором. На его кухне царили операционная чистота и порядок, а его руки владели сковородкой и палочками не хуже скальпеля. Асато хотелось сказать ему много – очень много! – но он не знал, с чего начать. Не мог вычленить ни одной связной мысли. – Мы с Хисокой просмотрели сегодня весь наш электронный архив, – если не знаешь, что говорить, говори о работе или, как здесь, об общем деле, – но не нашли ничего, что бы дало хоть какие-то зацепки. Правда, есть ещё закрытые файлы. У нас нет доступа. Знать бы ещё, в какое досье целиться, – вздохнул Асато, – может, мы бы и взломали пару-тройку… прежде чем получить по шее. Сейчас Хисока в библиотеке, а меня, – шинигами снова вздохнул, – туда не пускают.       – Почему же? – с интересом спросил доктор.       – Я разрушил её, – посетовал Асато. – Дважды… И до сих пор расплачиваюсь… И вряд ли расплачусь.       Мураки понимающе хмыкнул. Ну да, шикигами у его любимого бога смерти не самые слабые.       – Я полагаю, Цузуки-сан, все здания в вашем Мэйфу надо строить повышенной прочности из огнеупорных материалов.       – Что ты! Тацуми удавится – это же так дорого!       – В перспективе – дешевле выйдет, – практично заметил доктор.              – Ого! Это вкусно! – восхитился Асато, уплетая омлет с начинкой из риса, грибов и зелени. В общем-то, ничего сложного в этом блюде не было. Выдумывать что-то другое у Кадзутаки сил не хватило, а рис сварил сам Цузуки, просто не всё использовал на свой вариант ужина. – Мураки, а ты что-нибудь нашёл?       – Много познавательного, но ничего по существу. Мой дед и сам интересовался твоим происхождением, собирал газетные заметки, датируемые за год или годом твоего рождения, опрашивал жителей твоей родной и близлежащих деревень, даже нанимал стенографисток, чтобы записывали всё, что ты говорил в бреду, надеясь, что ты знаешь, или знает твоё подсознание. Набралось несколько папок записей. – Кадзутака невесело улыбнулся. – Ещё бы за восемь лет! В его записях много любопытных вещей, наблюдений, но есть ли то, что мы ищем – не известно.       – Я был настолько безумен? – некоторое время спустя спросил Цузуки, разглядывая опустевшую тарелку. – Я не помню ничего из этого. Ничего про больницу.       – И не надо, – уверенно изрёк Мураки, собирая со стола тарелки.       Появление в поле зрения Цузуки рук доктора, заставило шинигами выйти из задумчивой прострации, в которой он находился, и подняться следом.       – Я помою, – вызвался он. – Ты разрешишь? – Фиолетовые глаза смотрели на доктора с теплотой, но внутри плескались грусть и боль.       Мураки не был против. По части обращения с посудой, Цузуки пока не подводил, а вот его взгляд и те мысли, что ему сопутствовали, Кадзутаку не радовали.       – Тебе чай или кофе? – спросил он, ставя чайник на плиту.       – Чай, если можно. Кофе слишком горький для меня. Даже с сахаром, – признался шинигами, – даже с очень большим количеством сахара.       – Могу предположить, что в последнем случае, это уже не кофе с сахаром, а сахар с кофе, – усмехнулся доктор, прекрасно помня, как сильно бог смерти любит подсластить даже чай.       Сам он отдавал предпочтение кофе, но и дорогих сортов чая не гнушался. И, разумеется, никакой бурды, вроде растворимого кофе или, упаси ками-сама, чая из пакетиков! И лучше если кофе сварен в турке на огне руками умелого ценителя, а не в кофе-машине. Хотя на работе ему выбирать особо не приходилось. И наличие этой самой кофе-машины было большим плюсом. Но то было в Токио. Здесь он подобным похвастаться не мог. Приходилось в больнице довольствоваться дорогим элитным чаем, прослыв среди коллег эдаким чудаковатым гурманом.       Кофе был почти готов, когда закончивший с посудой, но так и не сдвинувшийся с места Цузуки произнёс:       – Я так много хотел тебе сказать. Специально за этим шёл, всю дорогу подбирал слова, – шинигами с силой стиснул в руках полотенце. – А теперь не знаю, с чего начать.       Переливая кофе в чашку, Мураки спиной чувствовал взгляд Цузуки. Несомненно, тот знал: проклятый мальчишка выложил всё, все его унижения. И теперь что же? Можно пожалеть?!       – Мураки… я… мне так жаль!       – Цузуки-сан, – отодвинув чашку подальше, доктор вцепился непослушными руками в край столешницы, – скажи, теперь… таким, – слова вырывались с болью, – я тебе больше нравлюсь?       «Раньше ты бы и на пушечный выстрел не подошёл к моему дому! И за один стол со мной по своей воле не сел бы!»       – Каким? – очень осторожным тоном.       «Униженным. Использованным. Несчастным».       – Слабым! – Доктор по-прежнему не смотрел на Цузуки. Даже чай не рисковал наливать, боясь не просто расплескать напиток, а раскрошить фарфор.       Ладонь осторожно коснулась плеча. Мураки резко развернулся, но раздражённое «что?» застряло где-то на полпути между нужным отделом мозга и речевым аппаратом, потому что взгляд наткнулся на искреннее недоумение в глазах шинигами.       – Почему «слабым»? – руку Асато на всякий случай убрал, испуганный неожиданной реакцией доктора, но отстраняться не спешил, находясь всего в шаге от Мураки. – Я… понимаешь, я видел однажды Дай-О-сама. – Он нервно сжимал пальцы, теребил ремешок браслета от часов. – Мне было так страшно! Я думал, моя душа от ужаса сама испарится и больше никогда не воскреснет. Я даже не могу представить, что ты чувствовал, находясь все эти годы у него! И ты, – Цузуки снова поднял на доктора глаза, – и ты всё равно собираешься бороться с ним? Не сбежать от этого ужаса, не спрятаться, а снова рисковать собой? Зачем?       Огромные фиалковые глаза, полные невысказанных эмоций, говорили больше, чем неловкие слова: тут были и неподдельное восхищение, и обожание, и глубокая скорбь, и страх, причём отнюдь не за себя, а ещё безграничное, необъятное чувство вины.       – Ох, Цузуки, – выдохнул Мураки, зарываясь ладонью в каштановых волосах и притягивая бога смерти к себе, – какой же ты!..       – Но это моя вина, – Асато словно бы ждал приглашения прижаться к доктору, позволяя сильным рукам обнять себя, зарыться лицом на груди бывшего врага, чтобы его наконец прорвало, – это всё моя вина… вся та боль, что ты пережил! Как он мог? Он же сам толкнул тебя!.. Сам! И сам же мучил!..       – Цузуки, – Кадзутака немного отстранил от себя шинигами, заставив посмотреть себе в лицо, – я обещал, что мы обсудим степень вины каждого? Вот, давай обсуждать. – Развернувшись, он вернулся к чаю. Сейчас руки слушались немного лучше, но нервное напряжение никуда не делось, да и тени по углам напрягали и нервировали. – Всё, что я сделал – я сделал сам. Все, кого я убил – я убил сам. – Снял чайник с огня. Тот давно закипел, и чай давно был бы готов, не трави они друг другу душу. – Я не помню, чтобы кто-то запрещал богам ли, демонам ли искушать кого бы то ни было. – Мельком посмотрел на Цузуки, тот хмурился и выглядел, как ребёнок, которому объясняют, почему он вёл себя неправильно. – Я сам призвал демона. Я сам жаждал силы. Я сам поддался безумию. – Налил ароматный напиток в чашку, и щёлкнул выключателем, зажигая ещё один светильник вроде как, чтобы удобнее было доставать сервировочный поднос, но на самом деле, чтобы оградить себя от чернильной мглы, разливающейся за окном и грозящей перелиться через приоткрытую фрамугу. – И я сам расплатился. А то, что расценки весьма специфические – так надо было уточнять, когда ставил подпись! – Переставил на поднос чашки, поставил сахарницу, нашёл в ящике две ложки. Ну и пусть стол в двух шагах, он, чёрт побери, воспитывался в приличной семье, чтобы сервировать его кое-как! Достал большое блюдо под пирожные, развернулся к холодильнику и замер, встретившись взглядом с богом смерти, неверяще качающим головой.       – А как же тогда я? – выдавил шинигами, едва не плача. Отчаянье и безысходность были во всём его облике. – Я тоже убивал! Я стольких убил, почему же меня не наказали?!       – Ты убивал, чтобы жить, – возразил Мураки, стиснув плечо Асато. Даже встряхнул слегка, чтобы убрать из его взгляда эту безумную смесь боли и ненависти к себе. – Нельзя лишить человека права бороться за свою жизнь!       – Но они были дети!..       – Ты – тоже! – почти выкрикнул Мураки. – Никто не имеет права издеваться и унижать другого только потому, что боится его; лишь потому, что кто-то отличен от него самого! Тот, кто готов унижать другого, издеваться над иным и убивать из неприязни, должен быть готов к возможным последствиям своих действий! – Вот скажи ему кто-нибудь три года назад, что он будет вести подобные монологи, Кадзутака рассмеялся бы этому сумасброду в лицо, а заодно вскрыл бы ему череп, вдруг бы в мозгу обнаружилось что-то новое, доселе неизученное. – Все должны быть готовы поплатиться за свои поступки.       – Как и тот, кто убил обидчика, – глухо обронил Асато. – Я знаю, как это называется – «превышение допустимой самообороны».       – Цузуки, кто сказал, что ты не расплатился? – доктор обнял ладонями лицо шинигами, дождался, когда в его глазах загорится огонёк заинтересованности, и только затем продолжил: – Да ты до сих пор расплачиваешься! Ты убивал, чтобы жить, а я… – Мураки судорожно выдохнул, отстранился назад, прислоняясь к столешнице и нервным жестом убирая чёлку, обычно скрывающую искусственный глаз, как будто это помогло бы избавиться от параноидального чувства, что кто-то смотрит с той стороны окна. – Моя безумная, навязчивая идея… Я ведь врач, Цузуки! Я, чёрт побери, – «Ох, не поминал бы ты сейчас чёрта, Кадзутака!» – один из лучших врачей! Вот и скажи мне, как я мог думать, что отруби я тебе голову и пришей к твоему телу голову Саки, она прирастёт? Твоя регенерация? Да! Сила твоей крови? Возможно. Но форма костей! Размер! Плотность костной ткани, наконец! – Мураки резко дёрнул рукой в захлестнувшем его отчаянном самоосуждении. Хотелось что-нибудь разбить. Чашки на подносе ему удалось не задеть, а вот расплескать заварочный чайник – посчастливилось. Горячая жидкость облила левую ладонь. Впрочем, от дальнейшего расплёскивания он чайник уберёг. Даже на пиджак не попало. Лишь потом почувствовал боль от ожога. Цузуки, охнув, было бросился на помощь, но Мураки, положив другою ладонь ему на грудь, заставил шинигами остаться на месте. Прошёл к раковине, засунул руку под холодную воду. – Размер кровеносных сосудов, – продолжал Кадзутака, глядя на бегущую воду в тщетной попытке успокоиться, – стопроцентное различие тканей, ДНК. Какой я врач после этого?! – собственной горечи, звучавшей в голосе, хватило бы, чтобы отравиться.       «Это истерика, – диагностировал он, – банальная истерика. Нервы не выдерживают мою бесконечную паранойю».       Асато растерянно смотрел на Мураки, не зная, что сказать или сделать. Подобная вспышка была нехарактерной для выдержанного и хладнокровного доктора, и говорила об одном: Мураки тоже боялся. Боялся и винил себя. Но был готов бороться дальше.       – Я в порядке, – прокомментировал доктор, заметив этот взгляд бога смерти, а заодно, чтобы подбодрить и самого себя.       «Проклятые тени! – Не смотря на замечание, внутри у Мураки до сих пор всё бурлило. Ни тревога, ни гнев на самого себя никуда не делись. – Надо было включить в гостиной верхний свет, а не ограничиваться одним торшером. Проклятая конструкция – эти дурные стеллажи!»       «Дурные стеллажи» – две конструкции высотой от пола до потолка с широкими квадратными ячейками бросали тени в виде искажённого шахматного поля. Квадраты света были больше полосок тени, но те казались живыми, шевелящимися, как змеиное кубло.       Закрыв воду, Мураки шагнул к холодильнику, достал пирожные – специально купил ещё вчера вечером, как знал, что в его дом нагрянет фиолетовоглазый бог смерти. А не привёл ли он за собой «хвост»? А не привёл ли его сам Кадзутака? Голова не болит вот уже сколько дней? С инцидента с мальчишкой? Со встречи в парке? Вот до чего довёл себя беспочвенными подозрениями! Уже и домой ходит разными путями, что не очень-то легко в рамках барьера. Как крыса мечется в лабиринте, для него же и сооружённом, даром, что сам и соорудил.       Доктор переложил пирожные на блюдо и только теперь услышал осторожное:       – Мураки, тебе было очень больно?       – Всего лишь кипяток, – отмахнулся доктор и только потом понял, что спрашивали его не о том.       Очередное осторожное касание заставило снова развернуться.       – Тебе очень было больно? – повторил вопрос шинигами. Вот уж кто патологически боится боли, и своей и причинять её другим, а будучи вынужден причинить, а то и убить, уходит в самобичевание настолько сильное, что оно парализует его волю и тело. Именно этой его виктимностью воспользовался и сам Мураки, доведя шинигами до умопомешательства, похитил его, а потом три дня наслаждался безвольным телом, надеясь получить что-то в ответ, но получив лишь страдания.       – Я могу вынести любую боль. Физическую – любую, – проговорил Мураки, касаясь щеки Асато. Ему необходим был сейчас этот контакт. Им двоим. – Настоящий Ад, персональный, он вот здесь, – доктор коснулся своего виска. – И он страшнее всего, что может придумать даже Владыка Ада, он беспощаднее. А в остальном я вынесу любую боль, но никому не позволю причинить её тебе! И сам больше не причиню. Цузуки, ты помнишь, что было в лаборатории?       – Очень смутно. Помню только, когда очнулся.       Вот скажи ему, и он уйдёт. Но отпускать его сейчас не хочется. Только не в эту холодную тьму, что раскинулась снаружи. И самому оставаться наедине с тенями невыносимо.       Персональный Ад, да? Каково это, доктор Мураки, причинить боль, сломать, а потом бояться потерять единственное существо, без которого уже никогда не вынырнешь из тьмы безумия?       И Мураки смолчал. Пока смолчал.       – Никому не позволю заставлять тебя страдать, – прошептал доктор, крепко прижимая к себе шинигами.       Отсюда, сквозь проём между стеллажами, было видно, как клубится тьма у входной двери, вокруг телевизионной тумбы, как расползается чернильными пятнами вдоль стен, везде, где не достаёт свет торшера. За окном тоже царила густая, глубокая мгла. Она словно бы съела все звуки снаружи, отрезая их двоих от не такого уж и маленького города. Мураки это немного нервировало. Возникало чувство, будто они на затонувшем корабле; воздух остался только в этой каюте, а за её пределами – толща ледяной воды, только и ждущая, чтобы хлынуть внутрь, поглощая их. Тишина и ночь за окном душили, поселяли смятение и панику.       «Не отдам!» – решил Мураки, целуя шинигами в лоб, и, чувствуя, как тело в его руках понемногу расслабляется, произнёс:       – Пойдём пить чай.              Асато обратил внимание, что доктор, прежде чем погасить свет на кухне, дёрнул плетёный шнур на стене в комнате, зажигая светильник на потолке гостиной. Честно говоря, Цузуки вообще не стал бы ничего нигде выключать. Что вчера, что сегодня ему становилось неуютно с наступлением сумерек. После того, что рассказал Хисока, мысли о Повелителе Ада не выходили из головы, ему хотелось что-то сделать (раз слова он так подобрать и не смог), чтобы облегчить состояние доктора, его тревогу, стереть болезненные воспоминания, но Асато не знал, что, и боялся обидеть Мураки, лишний раз об этом напоминая.       Из-за этой нервозности Асато не заметил, как слопал почти все пирожные. Мураки не возражал, только посмеивался, говоря, что любая девушка мечтала бы есть столько сладкого, не меняясь при этом в объёмах. Сам он ограничился лишь кофе и сигаретой, с невероятной теплотой глядя на своего гостя и рассказывая о какой-то ерунде, что произошла с ним после его импровизированной смерти.       – Моя могила мне понравилась: скромненько, но со вкусом, – попытался пошутить Мураки, но Асато знал, что он всё это говорит, чтобы успокоить его и скрыть собственное волнение. И был благодарен доктору за это.       В гостиной на кофейном столике Цузуки, среди прочего, заметил свою собственную, ещё чёрно-белую фотографию, где он лежал на больничной койке в белой юката с повязкой на одном глазу. Почему-то эта фотография вызвала у него панический иррациональный ужас. Он не помнил тех событий. Совсем.       – Разве может так быть? Пласт жизни в восемь лет и ни одного воспоминания? Я ведь помню всё остальное, своё детство…       – Ты не был бы счастлив, будь у тебя эти воспоминания, – произнёс Мураки. Он мягко обнял его со спины, вынимая из рук Цузуки злополучную фотокарточку и бросая её обратно.       Асато было неловко. Вроде он всё рассказал, что должен был, и вроде бы пора уходить. Но вместо того, чтобы прощаться, Цузуки прижимается к обнимающему его мужчине и чувствует лёгкий поцелуй в висок. Он вломился в гости к уставшему доктору, буквально напросился на ужин. Получил вместе с ним внимание и ласку, и целый сеанс психоанализа, призванный доказать, что он не чудовище и не должен брать на себя чужую вину. А сам он при этом ничего не смог дать доктору, чтобы помочь или успокоить его. А значит, задерживаться дольше бессмысленно, но уходить, лишаясь спасительного приюта дома и утопая в плещущейся снаружи мгле, не хотелось, равно как и оставлять Мураки одного.       – Ты работаешь завтра? – спросил Цузуки, так и не решив, что ему делать. Близость доктора согревала, кружила голову.       – Не совсем, – ответил Мураки, нехотя отпуская его и обходя стол, чтобы подобрать улетевшую на пол фотографию, – даю консультацию в ортопедической клинике по поводу одного сложного случая. Но это только в двенадцать. Оставайся, – предложил он с надеждой и тут же, подняв руки, произнёс с усмешкой: – Обещаю ничего не делать! В моих планах на сегодняшнюю ночь значится лишь свидание с подушкой. А до тех пор я хотел ещё немного поработать с бумагами деда. Ты мог бы помочь. – Это было то самое, за что так отчаянно хотел зацепиться Асато, чтобы не оставлять этой ночью доктора одного и самому не быть в одиночестве. – К тому же этот устаревший японский… ты, наверное, понимаешь его лучше меня?       Они устроились на диване. Мураки негромко делал пояснения, протягивая Цузуки новую порцию документов, и при этом умудрился не давать ему ничего, что могло бы взволновать или расстроить Асато. В основном это были пожелтевшие записи слов очевидцев. Они были выполнены аккуратным почерком – это, видимо, неотъемлемая черта семьи Мураки, – но тушь где-то выцвела, где-то пострадала от воды, где-то у поистрепавшихся листков не хватало уголка или был выдран кусочек. Зная педантичность доктора, оставалось только подивиться такому состоянию бумаг, но ответ не заставил себя ждать.       – Моему отцу всё это было глубоко неинтересно, – пояснил Кадзутака. – Он даже хотел выкинуть этот, по его словам, мусор, но, видимо, не успел. Я отыскал эти записи случайно, на чердаке. – Он положил на колени лист, испещрённый большим количеством повыцветших иероглифов, над которыми он в тот момент бился, и, сняв очки, устало протёр глаза. – Надо было всё это отсканировать с хорошим разрешением. Невозможно читать!       – Может, я попробую? – предложил Цузуки, но Кадзутака качнул головой.       – Боюсь, тебя не обрадует твой собственный полубезумный бред. – Мураки вздохнул, возвращая очки на место и снова принимаясь за работу. – Меня и самого он не радует…       Через час с небольшим Цузуки понял, что его глаза закрываются сами собой.       – Не могу больше, – простонал он, утыкаясь лицом в подлокотник дивана, – сейчас помру!       – Достать тебе футон? – участливо предложил Мураки, погладив гостя по колену.       – Позже, – устроившись поудобнее на диване, Асато подложил под голову руки. – Вздремну минут пятнадцать и продолжу. Я так на работе иногда делаю, когда никто не видит.       Сквозь слипающиеся веки Асато некоторое время наблюдал за ярко освещённой фигурой доктора, снова углубившегося в чтение. Без галстука, без пиджака, который он аккуратно повесил на вешалку (свой-то Цузуки по привычке небрежно швырнул на спинку дивана), со слегка взъерошенными волосами (это он не мог понять какой-то абзац и, подняв очки на лоб, долго всматривался в страницу, поднеся её к самым глазам, а очки потом запутались в волосах), с уставшим, но внимательным взглядом на умном лице, доктор Мураки выглядел ужасно по-домашнему и ничем не напоминал маньяка, которым был когда-то. Свою ладонь он так и не убрал с чужой ноги, но Асато и не желал этого. Было что-то невероятно правильное, упоительное, ни с чем несравнимое в том, чтобы вот так сидеть рядом, коротая вечер в обществе друг друга, обмениваясь незначительными репликами; касаться друг друга, причём все касания Мураки, которыми он одаривал Асато сегодня, были совершенно невинными, особенно по сравнению с теми, что были на «Королеве Камелии», но почему-то именно они вызывали острое ответное желание прикоснуться к сидящему рядом мужчине, запустить ладонь в шелковистые серебряные волосы, положить голову на плечо, а ещё лучше на колени и так и уснуть, любуясь на это прекрасное лицо. Но на всё это у Цузуки пока не хватало смелости.       «И вот почему он не был таким с самого начала?» – подумал Цузуки. Эта мысль по какой-то причине казалась знакомой, но вспомнить почему, не удавалось.              Мураки устало откинул голову на спинку дивана, сняв очки, помассировал переносицу и с умилением посмотрел на лежащего рядом, давно уснувшего, бога смерти, понимая, что надо бы последовать его примеру. Но ограничился тем, что достал из шкафа мягкий на ощупь серебристо-белый плед и, накрыв им Асато, уселся рядом, снова сосредоточив внимание на пожелтевшей от времени странице.       Дочитать оставалось немного, но утомлённый мозг отказывался работать, а глухая тишина давила на барабанные перепонки. Было за полночь – самое время для тёмных сил, – и тени клубились по углам, под шкафами, переливались густой патокой на кухне за стеллажами, но не решались нарушить границу света и тьмы и подползти ближе.       Бросив бесплотные попытки добить последний абзац, Мураки кинул лист на стол. Он упал почти по центру, потоком воздуха смахивая на пол небольшую газетную вырезку, приземлившуюся по другую сторону от Мураки.       «Надо спать», – подумал доктор, безразлично глянув на упавший лист. Даже собственное чувство порядка ушло на покой. Однако сил вставать и идти в соседнюю комнату просто не было. Да и не хотелось куда-то уходить от спящего на диване сокровища, оставлять его наедине с подозрительными тенями, а самому оставаться в компании с собственной паранойей.       Мураки поднялся и, дёрнув за шнур, погасил верхний свет, раздражавший уставшие за день глаза. Густая чернильная мгла тут же оккупировала пространство около входной двери, натекла из кухни, длинные тени вынырнули из-под шкафов, свернулись клубком вокруг тумбы с телевизором.       Мураки, хотевший всё-таки поднять упавшую вырезку, отдёрнул руку, испугавшись расползшейся под столом тени. Постоял немного, коря себя за внезапно возникший страх темноты, вглядываясь и вслушиваясь. Ощущение, что рядом есть кто-то ещё, не покидало, но это ведь собственная мнительность, не так ли? Если бы их нашли, они бы об этом уже знали. Тогда что не так? Может, это проклятье, связывающее его с мальчишкой Куросаки, чувствуется так остро после недавней с ним встречи? Или Повелитель Ада так отчаянно его ищет, что ставшая привычной за эти месяцы головная боль заменилась на постоянное чувство тревоги и манию преследования? Да, пожалуй, что так.       «Да и нервы шалят, – решил Мураки, опускаясь на диван. – Пять минут, – подумал он, кладя очки на стол. – Просто дам отдых уставшим глазам и переберусь к себе».       Забравшись к шинигами под плед, Мураки обнял Асато со спины, кое-как устраиваясь рядом. Одну руку осторожно, дабы не разбудить измученного бога смерти, просунул Цузуки под голову, другую разместил у него на талии.       – Прости меня, Асато, – едва слышно выдохнул доктор, утыкаясь лбом в спину любимому шинигами, – за всё, что я причинил тебе…       Через несколько минут он уже крепко спал.              Глубокая тишина стояла в комнате, не нарушаемая ничем, кроме звуков ровного дыхания двоих. Круглое пятно света от торшера было единственным оберегающим их островком посреди моря мрака и тьмы. Можно было подумать, что тряпичный абажур колышется от лёгкого дуновения ветра из окна, и поэтому на границах светового островка колеблются тени. Но окно было закрыто, чтобы не дать тьме проникнуть внутрь, и абажур не двигался.       А тени колыхались.       Чернильная патока перетекала из края в край, занимая всё лишённое света пространство, создавая чёткую, не размытую, как обычно бывает, границу между освещённым островком и морем тьмы. Завладев всем возможным пространством, мгла замерла.       За пределами квартиры по-прежнему ничего не шевелилось, не двигалось. Оттуда не доносилось никаких звуков.       Внезапно послышался лёгкий треск, и торшер погас.       Всего на несколько секунд тьма затопила всё вокруг. И если бы доктор Мураки в тот момент не спал, он бы увидел чёрную фигуру, стоящую у дивана рядом с ними и протягивающую руку к шинигами. Но доктор даже во сне крепко прижимал к себе своё сокровище, и фигура отступилась.       Свет с электрическим треском вспыхнул снова.       На улице после броска питания заново загорались фонари. Город монотонно гудел, полный звуками и голосами: мимо дома проехала машина, где-то в отдалении залаяла собака, припозднившиеся работники и загулявшие компании возвращались по домам.       А тьма, собравшись из всех углов комнаты у порога, уползла куда-то в ночь.       

***

      Цузуки проснулся первым. Лежать было не очень удобно: всё тело затекло; но при этом было так отрадно и покойно, что шевелиться не хотелось. Сильные руки обнимали, не давая скатиться с большого, но ставшего внезапно маленьким, дивана. Чужое тепло и чужое размеренное дыхание, ощущаемое в районе лопатки, успокаивали.       Но как бы ни было приятно лежать рядом с Мураки, пришлось всё-таки сесть и размять онемевшие плечи. Лишившись тёплой подушки в лице шинигами, доктор сразу проснулся.       – Доброе утро, – произнёс Цузуки смущённо. – Извини, что разбудил.       – Не страшно. Сколько времени? – Мураки перевернулся на спину, вытягиваясь во всю длину дивана, сонно и чуть подслеповато глядя на Асато.       – Пол-десятого, – ответил шинигами, сверяясь с часами.       – Надо же, – пробормотал Кадзутака, – обычно я даже в выходные редко просыпаюсь позже восьми.       – Так рано! – изумился Асато, которого иной раз и в двенадцать без пинков из кровати было не вытащить. – Долго ещё работал? – спросил он с нежностью в голосе.       Вид у доктора был донельзя замученный. А ещё, как внезапно отметил Асато, без очков Мураки выглядел моложе и уязвимее. Поддавшись вперёд, Цузуки провёл по щеке доктора. Ладонь скользнула выше, зарываясь в серебристых волосах, убирая чёлку со лба и открывая голубой искусственный глаз. Он выглядел больше здорового, возможно, из-за чуть провисшего нижнего века. Асато спокойно рассматривал это единственное уродство на прекрасном теле доктора, если не считать, конечно, шрам, где-то под одеждой, который сам же и оставил.       – До начала второго, – ответил Мураки, наслаждаясь этой неожиданной лаской. Пальцы шинигами неторопливо перебирали волосы. Вот бы ещё притянуть его поближе, вовлечь в поцелуй, но шевелиться было лениво, да и не хотелось спугнуть медитативную, томную неспешность этого утра. – Очень плохо спал предшествующей ночью, – посетовал он.       – Я вообще почти глаз не сомкнул, – сказал Цузуки, вспоминая несчастный вид Хисоки, когда обнаружил того на своём пороге.       – Так и знал, что этим закончится, – проворчал доктор, сгибая и разгибая левую руку, на которой всю ночь спал шинигами. – Удивительное свойство организма: вроде бы руку я вижу и знаю, что она на месте, но не чувствую!       Найдя применение скопившейся в нём нежности, Цузуки принялся разминать затёкшую конечность, начиная от пальцев и постепенно переходя на запястье.       – Ох, Цузуки, – простонал доктор, прикрывая глаза от удовольствия, – у тебя талант.       – Знаешь, я уснул вчера, забыл тебе сообщить, – произнёс Асато, намереваясь рассказать о своей небольшой находке, но вид расслабленного доктора, такого красивого и желанного, заставил его, склонившись к лицу Мураки, сказать совсем иное: – Кажется, я влюбился в тебя…       Доктор удивлённо распахнул глаза. Сам же Асато покраснел до ушей и, испугавшись своей внезапной смелости, попытался спрятаться, уткнувшись Мураки в грудь. Не удалось. Обняв ладонями лицо шинигами, Кадзутака притянул того к себе, всё-таки вовлекая в долгий чувственный поцелуй.       – Я тоже, кажется, влюбился в тебя, – со смешинками в глазах ответил Мураки и снова припал к губам Асато, неторопливо исследуя рот шинигами, наслаждаясь каждым мгновением.       Отстранившись спустя несколько минут, Цузуки сел и, смущённо взъерошив каштановые волосы, произнёс:       – Вообще-то я хотел сказать, что нашёл свидетельства нескольких очевидцев, рассказывавших о красивом мужчине необычной внешности в европейском костюме, что видели в тех краях, где я родился незадолго до моего рождения. Правда, точное время его появления там не указано, но, – он помялся немного и затем признался, – очевидцы утверждают, что у него были фиолетовые глаза. Но это ведь нам мало что даёт?       – Ну, – протянул Мураки, довольно щурясь, словно кот, разомлевший на солнце, – это даёт нам основание полагать, что ты похож на своего отца… на его человеческую форму.       – В архиве мы никого не нашли похожего, – расстроено изрёк Цузуки и, потянувшись, заявил: – Я в душ. А ты спи пока.       – Ванна справа от прихожей, – на всякий случай пояснил доктор, наслышанный о топографическом кретинизме одного конкретного шинигами.       – Найду. Кухню же я нашёл вчера, – весело ответил Асато.       – Кухню я тебе показал! – педантично уточнил доктор.              Когда свежевымытый Цузуки появился из ванной в позаимствованном у хозяина квартиры махровом халате, Мураки уже окончательно проснулся и теперь отделял прочитанные записи от тех, до которых дело пока не дошло. Заметки, упомянутые Цузуки, он положил отдельно на видное место, когда взгляд доктора наткнулся на упавшую и так и не поднятую вчера статью. И у Кадзутаки холод прошёл по спине: страница лежала немного не там, где она была ночью, словно кто-то прошёл мимо, и её сдуло в сторону.       Вот только Цузуки обошёл стол с другой стороны…       – Что-то случилось? – осведомился Асато, увидев, как хмурится доктор, но Кадзутака лишь неопределённо покачал головой.       И тут раздался звонок в дверь, заставивший обоих вздрогнуть.       Мураки подумал, что если бы это произошло прошлой ночью, когда его нервы и так были расшатаны сверх меры, он бы, наверное, заорал от ужаса, наплевав на всякую гордость, и малодушно не стал бы отпирать – мало ли, кто там шляется по ночам. Но было утро, и пришлось идти открывать.       На пороге обнаружился Куросаки – ещё один маленький пунктик в общей паранойе доктора.       Увидев растрёпанного Мураки в помятой рубашке и Цузуки в одном халате, Хисока округлил и без того огромные глаза и даже забыл, зачем пришёл.       – Как ты нашёл мою квартиру? – сдержанно поинтересовался Кадзутака.       Бояться было уже излишней блажью, если их нашли – значит нашли. И надо действовать теперь, исходя из этих условий.       – Через проклятье, – произнёс мальчик, проходя внутрь. – Сосредоточился… и почувствовал. Правда, не сразу получилось, только у больницы. Кое-кто забыл зарядить телефон, – выразительный взгляд на пристыженного Цузуки.       – Понятно, – кивнул доктор. Он наложил проклятие, уже заключив договор с Повелителем Ада, и если раньше он мог только гадать, есть ли в этих чарах сила самого Эммы Дай-О, то теперь даже не сомневался, что тот видел и слышал всё то же, что и Хисока. Почему он ничего пока не предпринял, оставалось неясно. – Предвосхищая дальнейшие вопросы, неудобные для всех присутствующих, – Мураки прошедший на кухню, чтобы поставить чайник, спиной чувствовал сердитый взгляд следовавшего по пятам мальчишки, а сконфуженный вид Асато мог и сам додумать, – я ничего не сделал с Цузуки. Не сводил с ума, не издевался, ни даже не пытался соблазнить. Да, мы спали вместе. Да, на одном диване. Но в одежде и без сил, необходимых на всё то, о чём ты, Куросаки-кун, сейчас так громко думаешь!       Переглянувшись, напарники внезапно прыснули со смеха, заставив обернуться суетящегося у плиты доктора.       – Видишь, даже Мураки бывает нормальным, – смущённо улыбнулся Асато.       – Нормальный Мураки – это оксюморон, – проворчал Хисока, заставив хмыкнуть объект этого эпитета. – Цузуки, – серьёзно начал мальчик, – нас ждёт Граф. И как можно скорее. Кажется, он что-то прознал о наших поисках в архиве.       «Началось», – подумал доктор, скрещивая руки на груди.       – И что ты собираешься ему соврать? – поинтересовался он у Асато. Цузуки вчера упомянул вскользь и про Замок Свечей, где отмеряют человеческие жизни, и про его смотрителя, который, очевидно, не-человек. И раз вызывает, значит, ничего хорошего не жди. – Учитывая, что врать ты не умеешь?       Асато беспомощно посмотрел на доктора, потом на Хисоку, потом виновато уткнулся взглядом в пол. Что правда, то правда. Выдавать себя за другого, появляясь среди людей, у него получалось легко. А вот врать о чём-то важном, личном, да ещё таким сущностям, как Граф или Эмма Дай-О, у него точно не выйдет.       – Попроси тогда напарника что-нибудь придумать, у него с враньём, думаю, проблем нет, – холодно обронил доктор, твёрдо и внимательно глядя в лицо Куросаки, словно ожидая увидеть там тёмный взгляд нечеловеческих глаз.       Хисока вызов принял и взгляда не отвёл.       – Можно свалить всё на Мураки, – предложил он; доктор даже не удивился, – мол, он ищет других потомков демонов для продолжения своих опытов. А мы просто пытаемся его опередить.       Кадзутака пожал плечами. В принципе идея была неплохой. Бредовой, но лучше, чем ничего, и памятуя о благородных порывах Цузуки всех спасать, имеющая даже некий вид правдоподобия. Плохой в ней была лишь личность автора. Даже если мальчишка и уверен, что идея целиком его, Мураки в этом сомневался. К тому же – это хороший повод для начальства Дзю-О-Тё избавиться от вконец зарвавшегося доктора. Особенно если Повелитель Ада всё-таки наложит свои лапы на Цузуки, и у Мураки не останется ни одной карты на руках: доказать, что он не верблюд, ему вряд ли удастся.       «Не отдам! – отчаянно подумал Мураки, стремясь, чтобы эта мысль просочилась через существующую связь между ним и мальчишкой, уносясь в самые глубины Ада. – Пусть убивает меня на месте – не отдам!»       – Попробуем так, – согласно кивнул доктор. Пока надо следовать правилам игры, не вскрывая своих карт на этом этапе. А что он будет делать, если Цузуки после этого визита пропадёт, он решит позже. Граф – не Повелитель Ада, а ещё одна большая шишка в мире мёртвых, его, как и любую карту, можно будет при необходимости разыграть. – Позвони мне вечером, – сказал Мураки, встречаясь взглядом с Цузуки. Тот понимающее кивнул, и напарники направились к двери.              Цузуки нервничал. Он очень не любил это место. Замок Свечей жил по своим законам, был способен сбить посетителя с пути, уведя иными коридорами, а заодно показать какую-нибудь жуткую гадость в виде материализованных кошмаров, забытых воспоминаний или подсознательных страхов. Впрочем, в сопровождении Ватсона можно было не опасаться заблудиться. На счёт всего остального Асато уверен не был. У дверей Графской библиотеки зомби оставил посетителей.       Говорил в основном Хисока, живописно рассказывая, как они не то чтобы вышли на след Мураки, но засекли его деятельность. И вот – решили попытаться пресечь оную. Маска слушала внимательно, не перебивая, но понять, о чём думал её владелец и насколько он им верил, не представлялось возможным.       Наблюдая за белой перчаткой, подпирающей воздух в том месте, где у невидимки должен быть подбородок, Асато размышлял о том, какая роль во всём этом отведена Графу. Мураки говорил, что нужно использовать все карты в колоде. Знать бы ещё, кому, что сдали.       – Скажите, Хакушаку, – робко начал он, стоило Хисоке завершить рассказ, – а часто ли рождаются такие, как я?       Хисока нервно прикусил губу, запоздало соображая, что если Цузуки единственный на данный момент полудемон, то их история выглядит глупо. Впрочем, они не обязаны были это знать. Но, вообще-то, затевая подобное, они в любом случае должны были посоветоваться с вышестоящим начальством, а не заниматься самодеятельностью, потому, как ни крути, их история должна казаться несколько подозрительной.       «Граф и сам заинтересован в Цузуки, – думал мальчик, – и не известно, что будет, узнай он правду».       Если бы он рассказал Графу об истинной причине их поисков, тот наверняка бы сделал всё, чтобы устранить Мураки и забрать Цузуки себе. И в любой другой ситуации Хисока так бы и поступил. Но панический страх напарника перед хозяином Замка Свечей был известен всем в отделе.       «И поэтому ты отдаёшь его негодяю?» – ехидно вопросил внутренний голос.       Как ни было мерзко это признавать, но «негодяя» Цузуки боялся меньше всего, по крайней мере, в данном раскладе. Свой гнев и свою ненависть к доктору Хисока не забыл, но они стали казаться менее значительными на фоне того, что происходило сейчас. К тому же доктору досталось сильнее. Можно было чувствовать себя отомщённым и признать наконец, что в этой ситуации Мураки – единственный выход для Асато. Да и судя по тому, что сегодня мальчик увидел в глазах напарника, устремлённых на доктора, тот уже похитил сердце Цузуки. А значит, надлежало делать окончательный и бесповоротный выбор: либо смириться с присутствием Мураки в жизни напарника, либо, повинуясь импульсу, избавиться от него и, значит, навредить Цузуки и, возможно, непоправимо. Возможно, потерять его навсегда.       – Такое случается не часто, Цузуки, – ответил Хакушаку после непродолжительной паузы, выводя Хисоку из размышлений. – Боги и демоны действительно иногда появляются среди людей и оставляют потомство – это во многих мифах описано. Но такие явления редки и уникальны, поэтому они и попадали в легенды, и может показаться, что это бывает часто. Как правило, тем, кто живёт веками, нет до людей особого дела.       – А вы, Граф? – с любопытством спросил мальчик. – Вам интересны люди? У вас ведь полно… всякой литературы, – покраснев, Хисока замолчал. Предполагается, что он не должен знать о книгах маркиза де Сада. Он их не читал, конечно! Но ему как-то попалась чья-то статья на эту тему.       – О, – протянул Граф, воодушевлённо, – я нахожу свои книги весьма любопытными, как и некоторых людей! Помню однажды, – мечтательно начал он, – мне повстречалась одна прекрасная незнакомка… – Он неожиданно оборвал сам себя. – Впрочем, это было давно. Что ж, пока я принимаю ваши объяснения и больше не задерживаю.       – И что это было? – недоумённо вопросил Асато напарника, когда они оказались за порогом замка. – Он же нам не поверил!       Разумеется, «прочесть» Графа не был способен даже Хисока, но здесь и без эмпатии всё было понятно, если даже Цузуки догадался.       – Тацуми ведь сегодня в отделе? – спросил мальчик, размышляя о чём-то.       – Да, у них с Ватари… случилось что-то и теперь… не знаю, что они делают.       Асато было неловко об этом говорить. Тацуми и Ватари, вернувшиеся с задания в странном эмоциональном состоянии, волновали его… до тех пор, пока не стал волновать Повелитель Ада и собственное туманное будущее, а ещё – Мураки.       – Но архив всё равно закрыт?       – Обычно да. Ты же не хочешь сказать, что…       – Хочу туда проникнуть, – кивнул Хисока. – Очень хочу! А ты – отвлечёшь Тацуми.              Тацуми находился в их рабочей комнате в полном одиночестве, если не считать совёнка 003, который в последнее время предпочитал общество секретаря, и сейчас дремал на шкафу. Следовало доделать отчёт, и что б об этом никто не знал. И никому его не показывать. И не рассказывать.       Они так и не решили, что делать с этой информацией, а те, кто стояли над ними загадочно молчали, не спеша приходить на помощь. Шеф даже к Дай-О-сама ходил на приём, но вернулся ни с чем. Сказав лишь «там видно будет». Когда будет видно? Кому?       Секретарю осталось сделать ещё несколько ксерокопий и подшить всё по папкам, когда в комнате неожиданно объявились Цузуки и Хисока.       – Вы что здесь делаете?       – Пришли доделывать отчёт, – заявил Хисока. – Вы ведь сами об этом говорили, Тацуми-сан.       Секретарь в тот момент готов был проклясть свой язык и свою педантичность. Вот только этих двоих ему сейчас здесь не хватало!       – Тацуми, – это уже Асато, – а у шефа нет никакого лишнего пирожного, которым ему было бы не жалко поделиться? Я даже не завтракал сегодня!       – Вставать надо раньше, – наставительно обронил секретарь, с бесстрастным видом вынимая листы из аппарата и складывая в стопочку. Честно говоря, сегодня он и сам бы мечтал проснуться в обед и пропади он пропадом этот треклятый отчёт! – Пойдём, выберешь что-нибудь. Шеф всё равно не справится с таким количеством, да и Каннуки-кун обещала ещё привезти кучу сувениров.       В кабинете шефа Тацуми выдвинул ящик стола, в котором помимо канцелярских мелочей в большом разнообразии присутствовали печенье, булочки и прочего вида сладости разного срока хранения. Пока Цузуки всё это оглядывал восхищённым взором, в кабинет заглянул Хисока.       – Тацуми-сан, я испортил форму «два-ноль» и не могу найти образец, чтобы снять копию.       Отойдя от стола, Тацуми взял со стеллажа папку с бланками и протянул нужный образец мальчику. В это время Цузуки вынул из ящика шефа связку ключей от внутренних помещений департамента.       Выбрав первое попавшееся пирожное, Асато удалился вслед за мальчиком. С тем, правда, чтобы через пять минут появиться вновь. Секретарь удивлённо приподнял брови.       – Ещё пирожное, Цузуки?       Но Асато, качнув головой, плотно прикрыл за собой дверь и, подперев её спиной, выразительно посмотрел на бывшего напарника.       – Тацуми, мне надо с тобой поговорить.       Согласно второй части их плана, следовало отвлечь секретаря и помешать ему выйти из кабинета всё то время, что Хисока будет взламывать личное дело владельца Замка Свечей. И у Асато был самый настоящий, а не выдуманный предлог, чтобы занять Тацуми некоторое время.       Подойдя к рабочему месту секретаря, Цузуки окинул рассеянным взглядом разложенные на столе бумаги, которые секретарь попытался неловко прикрыть, потом посмотрел в лицо бывшему напарнику, отмечая и излишнюю бледность, и тени, залёгшие под глазами, и усталость.       – Что за дело вы расследовали с Ватари?       – Цузуки, – Тацуми старался, чтобы его голос звучал уверенно, но необходимой твёрдости не хватило, как будто его поймали за чем-то непристойным, и он не знает, как оправдаться, – это… Я не могу об этом говорить. Эта информация не для разглашения и тебя совершенно не касается. – Встретился глазами с уверенным и непреклонным взглядом Асато и невольно замолчал.       – Вы меня все считаете идиотом, – глухо начал Цузуки, – и, возможно, это правда. Я – наивен, меня легко обмануть, – он горько усмехнулся, – ещё легче сломать…       – Цузуки… – поражённо произнёс секретарь, но Асато продолжал:       – …веду себя, как ребёнок. Но я не идиот! По крайней мере, не слепой. Я ведь вижу, как ты смотришь на Хисоку. Ты избегаешь его!       Как бы Тацуми не умел держать маску холодной отстранённости, но даже на его лице всё же проскальзывают истинные чувства. Вид секретаря, как это ни удивительно, неким образом напомнил Асато Хисоку, когда тот рассказывал о том, что произошло с доктором, с той лишь разницей, что все чувства и переживания мальчика били через край, а Тацуми сдерживал этот безудержный поток неимоверными усилиями воли. И сам страдал от этого.       – Я не должен об этом говорить, – попытался сопротивляться секретарь. – Куросаки-кун не должен знать. Правилами запрещено, чтобы шинигами получал доступ к своему же досье. Во избежание злоупотреблений силой.       – Но Хисока и так уже всё вспомнил, – возразил Асато, – и кто его убил, и как, и зачем.       – Всё, да не всё. Я не могу сейчас об этом говорить, – Тацуми колебался, ему невмоготу было и дальше держать всё в себе, но и нарушить распоряжение так легко этот педант и аккуратист не мог, – Куросаки-кун может услышать.       Цузуки придвинул стул, уселся напротив.       – Он не услышит. Он слишком занят, – совершенно искренне произнёс Асато, глядя на Сэйичиро абсолютно честными глазами. Даже неумение врать можно использовать как козырь, если правильно разыграть.       – Семья Куросаки, – вздохнув, начал Тацуми, – рьяные приверженцы традиций. Они никогда не сделают ничего, что хоть как-то запятнает их имя перед их окружением; не выпустят наружу никаких слухов, не позволят появиться никаким кривотолкам на свой счёт. Когда-то все окрестные земли принадлежали им, а люди были их вассалами. И Куросаки до сих пор пользуются там авторитетом и чтут своё положение.       – Я знаю, – кивнул Цузуки, – поэтому они и скрывали особые способности своего сына и его самого от чужих глаз, говоря, что он болен.       – Но дело не только в этом. – Тацуми помедлил, собираясь с мыслями, переложил листы из одной кучки в другую, потеребил край папки и лишь потом продолжил чуть приглушённым тоном: – Когда-то давно людям в тех краях угрожал то ли бог, то ли демон. Тогда его убил предок нынешнего главы клана Куросаки, и был признан героем. Вот только никто не предполагал, что это существо станет проклятием их семьи. Я точно не знаю, либо оно вселяется в главу клана, как паразитирующий шикигами, либо насылает безумие, но раз в год, в канун победы над чудовищем, глава подвергается невыносимым пыткам. Я даже представить не могу, что именно оно творит! – воскликнул Тацуми. – А сам Куросаки-сан ничего не стал объяснять, просто вышвырнул меня вон. В то же время его жена лежит немытая, нечёсаная в полной темноте и одиночестве в запертой комнате, беременная несколько лет непонятно кем и от кого. А по ночам – и с ней я столкнулся лично! – появляется призрак её сестры-близнеца, бывшей до этого женой Куросаки-сан, но убитой кем-то из них, которая, в свою очередь, приходит к своей сестре, запертой в темноте, и терзает её! – Тацуми замолчал, в гнетущей безысходности обхватив голову руками, на собеседника он даже не смотрел, вспоминая весь этот психоделический ужас, увиденный в поместье Куросаки. – Я даже не знаю, действительно ли есть это чудовище, или всё происходящее – это острая наследственная форма шизофрении, которая передаётся из поколения в поколение, потому как Куросаки, вероятно, женятся на своих близких родственницах, по какой-то только им известной бредовой причине! – Секретарь снова замолчал, пытаясь успокоиться. – И нам не дали в этом до конца разобраться, – с горечью заключил он. – Мы выдавали себя за врачей, которых вызвали для жены. И нам пришлось сказать, что мы должны уехать, чтобы проконсультироваться с другими источниками, и обещали вернуться позже, однако по какой причине нас отозвали, я не знаю. Одна неупокоенная душа там точно есть, но нам ничего не объяснили и вдобавок запретили распространяться о том, где мы были и что делали.       Тацуми выдохся. Легче стало, но не намного. И что делать, он по-прежнему не знал. Подняв голову, секретарь наткнулся на взгляд Цузуки. Тот выглядел так, словно только что уложил на место детали какого-то очень сложного и страшного паззла.       – Это значит, – прошептал Асато, – что останься Хисока в живых…       – …его как будущего главу клана ждало бы то же самое. А если это психическое расстройство, то в любом случае ждало бы, даже найди они другого наследника.       – Значит, Мураки…       – …убив мальчика, избавил его от ещё более ужасной участи. Признавать это так же страшно, как смотреть на страницы моего проклятого отчёта! Ты не должен ничего из этого говорить мальчику, – канцелярским тоном предостерёг Тацуми.       – Я не буду ничего говорить, обещаю! – со всей искренностью объявил Цузуки, и секретарь понял главную свою ошибку: это он является для Хисоки закрытой книгой, но не Асато – мальчику стоит лишь прикоснуться к напарнику, и он будет знать всю правду.       – Цузуки, – простонал секретарь, снова хватаясь за голову, – это нарушение правил!       – Разве он не должен узнать рано или поздно? – возмутился Асато. – Это же его жизнь, это его семья!       – Я не знаю, кто, что и кому должен!– в горьком отчаянье вскричал Тацуми. – Я знаю только, что существуют правила!       Цузуки не нашёлся, что ответить. Очевидно, эту информацию скрывали от них специально. Не для того ли, чтобы со временем Хисока сам переборол свою ненависть и жажду мести?       «А мог ведь и не побороть! – ужаснулся Асато. – Мог застрелить Мураки тогда, в парке, в полной уверенности, что спасает меня, что воздаёт доктору за содеянное им, хотя тот уже пред всеми расплатился…»       – Я… не буду пока ничего предпринимать, – произнёс Цузуки, упавшим голосом, поднимаясь из-за стола. – Спасибо, что рассказал, Тацуми. Правда, спасибо! – с чувством воскликнул Цузуки, слегка смутив секретаря.       Покидая кабинет, Асато точно знал одно: правила и запреты, написанные для богов смерти, совершенно точно не распространяются на одного вполне конкретного человека.              Мальчика ещё не было в их рабочей комнате, и Асато направился в архив, надеясь, что Тацуми будет слишком занят ближайшее время, чтобы заметить их отсутствие.       – Ты ещё не закончил?       – Всё оказалось немного сложнее, – признался Хисока, – но я уже почти осилил эту защиту.       – Где ты научился такому? – невольно восхитился Цузуки, наблюдая, как пальцы юного шинигами резво бегают по клавиатуре.       – Честно говоря, в библиотеке, – рассмеялся тот. – Я много читал, а потом немало тренировался, неоднократно пытаясь безуспешно взломать своё досье, чтобы узнать имя моего убийцы. – Это Цузуки помнил: одну из таких попыток он и пресёк, наткнувшись на Хисоку в архиве. – Потом надобность в этом отпала. Так что успешных попыток взлома у меня пока ноль, но я уверен, что справлюсь. Я понял алгоритм.       Несколько минут щёлкали клавиши, бегали по экрану совершенно непонятные для Цузуки слова и символы, а потом что-то тренькнуло, пискнуло, и на экране появилась фотография истинного облика Графа. Она сопровождалась датами и пояснениями, которые никто из напарников даже не стал читать.       С экрана на них смотрел молодой мужчина приятной благородной наружности с каштановыми волосами и тёмно-фиолетовыми глазами…       – Ну, и как вы мне это объясните? – внезапно раздавшийся голос, заставил их едва ли не подпрыгнуть на месте, отрывая от ошеломлённого созерцания находки.       Тацуми всё-таки застукал их. Хисока быстро что-то нажал, и изображение пропало. Оба обернулись к секретарю.       – А надо? – вопросил Асато, где-то набравшись то ли смелости, то ли наглости.       – Цузуки… – начал было Тацуми, но Асато был непреклонен, он даже страха не испытывал, понимал, что тот придёт позже, но в этот момент ему просто было некогда бояться.       – Давай, ты промолчишь, и я… тоже промолчу кое о чём?       – Ты про что? – поинтересовался мальчик, но Цузуки покачал головой.       – Пойдём, Хисока.       – Цузуки, – укоризненно произнёс Тацуми, скрестив руки и подпирая дверной косяк, как памятник беспрекословному следованию регламенту и субординации.       – У нас тоже аврал, – Цузуки говорил негромко, глядя бывшему напарнику прямо в глаза, в его голосе не было угрозы, просто уверенность и твёрдость. – У нас – очень – серьёзный – аврал! Я потом тебе всё объясню. – «Или сам всё узнаешь, но меня это уже не будет волновать». – А сейчас нам надо идти.       Тацуми опешил. То, что эти двое обвели его вокруг пальца, было, конечно, вопиющим безобразием. Но, похоже, Асато не врал. Очевидно, влип в какие-то очередные неприятности, о которых не хотел говорить.       – Я могу попробовать стереть данные о вашем входе в систему сегодня, – предложил он, но Цузуки покачал головой.       – Не стоит. Всё равно те, кому это в понедельник доложили бы, узнают об этом раньше.       – Я могу чем-то помочь? – Тацуми предложил это совершенно искренне, услышав что-то до жути обречённое в тоне бывшего напарника.       – Нет. – Цузуки протянул секретарю украденные в кабинете ключи. – Но всё равно спасибо! Увидимся в понедельник.       «Или раньше. Или больше не увидимся».       Приобняв мальчика так, словно защищал от секретаря, Цузуки с напарником протиснулись наружу.       – И что теперь? – спросил Хисока, когда архив остался далеко позади, а впереди ждали лишь пустые коридоры.       – А теперь – ступай домой, – Асато потрепал мальчика по волосам, – твоя работа закончена.       – Но как же так?! – попытался возмутиться Хисока, но напарник вдруг обнял его, и мальчик почувствовал поток нежности и заботы, какими его не одаривал никто. Но была в этой нежности какая-то трогательная грусть, разобрать причину которой не удавалось.       – Я пойду к Мураки, и он придумает, что делать. Я не могу и дальше вовлекать тебя в это дело.       – Но…       – Если мне вдруг понадобится помощь, я позову, – улыбнулся Цузуки. А вот теперь он врал, но те любовь и забота, которыми он сейчас делился с мальчиком, не позволили распознать обман, ведь он совершался, чтобы уберечь и защитить. – И вот ещё что – не позволяй прошлому преследовать тебя вечно! Понимаю, не мне это говорить… но всё же.       – Если ты про Мураки, – произнёс Хисока, прижимаясь к напарнику, – то я уже смирился. Он – гад и сволочь, но больше я не хочу его убить. Пусть живёт и мучается с таким вечно попадающим в неприятности оболтусом, как ты. Но к чему ты это?       – Просто.       – Цузуки, разберись с Повелителем Ада и возвращайся ко мне… ко всем нам.       – Конечно, вернусь!       Асато поцеловал мальчика в макушку и, отстранившись, ушёл быстрым шагом, чтобы не выдать других, менее позитивных, эмоций.       Потому что последнее – тоже могло оказаться ложью…              Было почти два часа, когда Мураки наконец освободился. Цузуки ждал его на выходе из ортопедической клиники.       – Тебя не было дома, – сказал он, – а телефон я так и не зарядил.       – Судя по твоему взгляду… – Доктор остановился напротив, закурил. – Я даже не в силах точно сказать, какой он в большей степени – испуганный, или горящий энтузиазмом, или растерянный. Но, судя по всему, ты что-то выяснил.       Цузуки кивнул, потупил взор и тяжело вздохнул. Полученная информация с трудом укладывалась в его голове.       – Пойдём, – произнёс Мураки, ободряюще касаясь плеча шинигами, – тут недалеко есть итальянский ресторан. – Цузуки наверняка голоден, да и сам Мураки. После явления Хисоки его трясло не по-детски. И хотя внешне доктор этого и не показывал, ему кусок в горло не лез, так что завтрак Мураки состоял из кофе и сигарет, лишь усиливших тревогу. – Там и поговорим.       Когда Кадзутака предложил Цузуки не стесняться и заказывать всё, что тот хочет, он ставил своей задачей помочь успокоиться вымотавшемуся от нервного истощения шинигами, а никак не шокировать персонал видом Асато, поедающего горы десертов. Мураки успел порадоваться хотя бы тому, что он – чёрт побери! – весьма успешный врач. Любой другой бы вряд ли смог прокормить аметистовоглазое чудо.       Пока Мураки расправлялся со своей лазаньей, Асато рассказывал о Графе: о том, кто это такой; какова его роль в Мэйфу как владельца Замка Свечей; как он домогался Цузуки; как Асато просил его о небольших услугах по продлению людям жизни на непродолжительной срок, а Граф требовал за это расплатиться своим телом; как вроде бы простил долг, но чего дальше от него ждать неизвестно. И вот он ещё и оказался его отцом!       Под конец этого монолога у Кадзутаки снова пропал аппетит.       – И Тацуми хотел помочь, – упомянул Цузуки, каким-то непонятным образом перескакивая с одной темы на другую. – Он любит меня, но чем он может помочь?       «Тацуми… Тацуми…» – покопавшись в воспоминаниях, Мураки вспомнил Повелителя Теней.       Что именно вкладывал Цузуки в понятие «любит», доктор не знал, скорее всего, нечто сродни своего собственного поведения беспокойной няньки рядом с несносным мальчишкой. Сам же Мураки был убеждён, что чувства секретаря к Асато совсем иного рода.       Сжав вилку в руках так, что если бы это были палочки, они бы сломались, доктор выдохнул. Количество персонажей, претендующих на тело Асато, росло с безобразной скоростью. Что бы их всех победить никаких козырей не хватит!       Положим, в покере козырей нет, выигрывает сильнейшая комбинация. Набрать пять одинаковых или флэш-рояль неплохо, но где их взять, если на руках одна разномастная мелочёвка?       – И что нам теперь делать? – расстроено вопросил бог смерти, прикончив последнее пирожное.       – Это очевидно – мы пойдём к Графу. Ты ведь сможешь доставить меня в Мэйфу?       – Да, но… – Цузуки замялся, нервно комкая салфетку. – Я не знаю, на что он способен.       – Вот и выясним. – Мураки по привычке последних нескольких дней оглянулся, пристально всматриваясь в скрывающийся в глубине зала полумрак. В это время народа здесь было немного, а потому столик он выбрал у хорошо освещённого окна, дабы максимально обезопасить их от любых подозрительных теней. – Цузуки, я не хочу тебя пугать, но, боюсь, следующую ночь я могу и не пережить… – От вида страха в огромных фиалковых глазах щемило сердце, да и сознание собственной уязвимости настроения не поднимало. – Повелитель Ада нашёл меня.       – Как?! Когда?       – Когда? – горько усмехнулся доктор. – Да с тех самых пор, как я, повинуясь, этой чёртовой страсти к зрелищным красочным действам, наложил на мальчишку проклятие! Просто убить ведь было не достаточно эффектно для меня! В чарах сохраняется магия Повелителя Ада, и он нашёл меня, когда вы нашли меня. Когда я позволил вам найти себя!       Лицо Асато приняло странное выражение. Смесь серьёзности, грусти и какой-то печальной мудрости.       – Знаешь, – произнёс он, – мне Тацуми рассказал… Это долгая история, но… если бы ты тогда не убил Хисоку – было бы ещё хуже.       Доктор выронил вилку.       – Кому? – мрачно уточнил он.       – Ему. Возможно, – Асато поёжился, как от холода, хотя в зале было тепло, – ему бы пришлось терпеть мучения, сравнимые… – он положил ладонь на руку Мураки, нервно сжатую в кулак, – сравнимые с твоими… или даже хуже… Всю жизнь. – Мышцы под ласковыми касаниями расслабились, Мураки разжал кулак, сплетая их пальцы. – Я тут подумал… возможно, даже страшные события в нашей жизни происходят не просто так и могут быть началом чего-то большего. Но… – Асато болезненно скривился, мотнув головой, потом отчаянно взъерошил волосы. – Но всё равно это – жестоко и несправедливо!       За окном проходили люди, проезжали машины. Семья в другом конце зала над чем-то смеялась. Официантки перекидывались шутками с барменом. Жизнь шла своим чередом, и никто не знал о притаившейся тьме, способной в любой момент выползти из своего укрытия, способной проникнуть в любое сердце, где скрывается слабость.       – Как сказал классик, – произнёс Мураки, задумчиво взирая на залитую солнечным светом улицу, – «нет правды на земле, но нет её и выше». Высшим Силам нет дела до желаний и чувств людей, а иногда и до них самих, – цинично подытожил доктор. – Пойдём, Цузуки, – он поднялся, окинув шинигами решительным взглядом, – попробуем повысить наши ставки, пусть даже на руках у нас одна мелочь!              Уже в Мэйфу по дороге к Замку Свечей Цузуки, выбрав укромный уголок парка перед парадной, вдруг остановился и обернулся к Мураки.       – У нас не только мелочь, у нас есть гораздо большее, – быстро выговорил шинигами с чувством и неожиданно потянулся к доктору, целуя его.       Цузуки было очень страшно. Он боялся и Графа, и его замка, и Повелителя Ада, но больше всего он боялся за доктора.       Руки Мураки обвились вокруг шинигами, притягивая того ближе.       – Ты прав, Асато, – чуть слышно произнёс Мураки минутой позже, когда они, оторвавшись друг от друга, стояли, соприкасаясь лбами и переводя дыхание, а заодно собираясь с духом перед следующим шагом, – это не мелочь. Это – наш приз.       – Разве вам назначен повторный приём? – строго вопросил Ватсон, когда Цузуки помявшись немного на пороге, всё же решился дёрнуть шнур массивного дверного колокола. – А с вами ещё и живой человек! – подпрыгнул от неожиданности маленький зомби, увидев Мураки.       – Живой, живой, – невозмутимо ответствовал доктор. – Чего о вас, судя по степени разложения, сказать не могу. – Не то чтобы он хотел обидеть местную нежить, но планку держать надлежало.       – Пропусти их, Ватсон, – послышался голос.       На лестнице стоял… стояло… Нет, не так. Над лестницей парили в воздухе белые маска и перчатки, одна из которых небрежно касалась перил.       У Мураки дёрнулась бровь. Одно дело слышать, и совсем другое – видеть собственными глазами. Немудрено, что у Асато проблемы с психикой, когда тебя домогается невидимка. Вот и думай, есть ли на старом извращенце панталоны или только фрак? Или вообще ничего?..       – Я знал, что скоро снова увижу тебя, Цузуки, – Граф приглашающим жестом приказал следовать за собой, – как только позволил Куросаки-кун спровоцировать себя.       Замок Свечей, освещённый лишь светом людских жизней, произвёл на Мураки ошеломляющее и в тоже время гнетущее впечатление. Вот оно – мистическое место, где отмеряют срок человеческой жизни. А ведь где-то здесь должна быть и его собственная свеча!       Правда, насколько Мураки понял из слов Цузуки, это касалось продолжительности жизни без учёта убийств и несчастных случаев. А значит, где-то кто-то заведует ещё и распределением вероятностей умереть от ножа или погибнуть под колёсами машины? В то время как ты работаешь как проклятый, посвящаешь всю свою жизнь, все свои устремления и помыслы, всего себя спасению человеческой жизни, чья-то невидимая бесстрастная рука равнодушным росчерком пера обрекает человека, с таким трудом отнятого тобою у смерти, на гибель под колёсами пьяного водителя спустя каких-нибудь пару дней после выписки из больницы?!       Ощущаешь свою полную беспомощность, бесплотность твоих тщетных попыток и собственную слабость и никчёмность перед лицом безжалостных сил, равнодушно взирающих откуда-то свысока.       Мураки явственно испытал, как снова в нём просыпаются те самые чувства, которые уже однажды довели его до безумия, и тряхнул головой, отгоняя наваждение. Асато предупреждал о воздействии замка на подсознание.       Граф привёл гостей в небольшую гостиную, уставленную богатой изящной викторианской мебелью, вид которой в очередной раз вызвал у Мураки сакраментальный вопрос про налогоплательщиков.       – Присаживайтесь, – любезно предложил хозяин, предлагая гостям место на роскошном диване цвета морской волны с золотистой отделкой, а сам разместился в кресле напротив. – Ватсон, будь любезен подать нам чаю.       Мураки сомневался, стоит ли что-либо употреблять в подобном месте. Приснопамятная Персефона, по незнанию съевшая гранатовые зёрнышки там, где этого делать не стоило бы, снова пришла на ум, как и бокал непонятного напитка, выпитого им самим в покоях Повелителя Ада. Помимо этого он ничего ел и не пил всё то время, что находился в плену, но там его жизнь поддерживали с помощью капельниц и… регулярной передачи энергии.       – Не бойтесь, доктор, – прозорливо произнёс Граф, когда маленький зомби подал чай в сервизе из элитного английского фарфора, – я не собираюсь вас отравить.       – У вас это и не вышло бы, – холодно ответствовал Мураки, принимая чашку, – у меня иммунитет к ядам.       Коль решил блефовать в покере, даже имея одни двойки, надо до последнего вести себя так, словно бы на руках одни тузы. Но вот, что делать, если тузы-то как раз у твоего противника?       Граф, переплетя пальцы перед собой, оценивающе рассматривал разместившуюся на диване пару: человек, не теряющий присутствия духа даже в такой ситуации, и испуганно жмущийся к нему шинигами-полудемон. Поистине, чего только не увидишь, если живёшь веками!       – Итак, чем обязан вашему визиту, господа?       – Вы – отец Цузуки? – без околичностей начал Мураки.       Граф не стал разводить драматических театральных пауз или отнекиваться. Белая перчатка потянулась к полумаске, снимая её, и гостям тут же предстал истинный облик владельца Замка Свечей.       Да, он действительно был похож на Цузуки, но выглядел несколько старше. Наверное, и сам Асато, проживи он дольше, был бы едва ли не копией отца. Лицо Графа, приятное с правильными чертами, не было излишне старым или чересчур юным, скорее его можно было охарактеризовать как благородный зрелый облик. И было в нём нечто утончённое, аристократичное, но в то же время и хищное. Фиолетовые глаза были более глубокого нечеловеческого оттенка, а их взгляд – более твёрдым, цепким, расчётливым, порочным, не лишённым, впрочем, некой мягкости и заинтересованности.       – Верно. – Маска легла на прямоугольный стеклянный столик, разделяющий их.       – И почему же вы это скрывали все эти годы? – продолжал выяснять Мураки. От того, как повернётся этот разговор, зависит вся партия.       – На это есть ряд причин, доктор. Вы примите нежелание афишировать злоупотребление властью в качестве рабочей версии?       – Предположим, – кивнул Кадзутака. – Однако осмелюсь предположить, что это как-то связано с вашей иерархией?       – Вы довольно хорошо информированы, доктор, – холодно улыбнулся Хакушаку. – Другие демоны могли бы проявить к Цузуки интерес, узнай они, кто он. А ведь его демоническая сила до сих пор не была пробуждена.       Выходило, что Граф всё-таки проявлял определённую симпатию и заботу по отношению к своему отпрыску. Вот только на счёт этого самого отношения не всё было кристально ясно.       – И вы же пытались его… хм… соблазнить?       – Совершенно верно, – томно промурлыкал Граф, откидываясь на спинку кресла. – И до сих пор не вижу здесь никакой проблемы. – Расширившиеся глаза доктора, потерявшего на миг самообладание, доставили хозяину замка огромное удовольствие. – Позвольте, я проясню кое-что: только у людей существует понятие «инцест», как и генетические аномалии, возможные в его результате.       Цузуки растеряно перевёл взгляд с Графа на Мураки. Шинигами уже выпил свой чай, пытаясь унять волнение, но не особо вышло. Доктор чувствовал нервозность Асато. Вернув на стол чашку, к которой не притронулся, он нашёл ладонь Цузуки, сжимая её.       – Я не очень понимаю.       – Если вы вспомните мифы и легенды, то в большинстве из них все боги и демоны – родственники друг другу. Кроме того, – Граф поднял руку, предупреждая попытку доктора что-то возразить, – у нас, у демонов, секс является не только средством размножения. Обратите внимание: подобные нам имеют мало потомков, но зато весьма жизнеспособных, в отличие от людей, вынужденных много рожать, дабы сохранить свой вид. Так вот, секс для нас – это так же способ инициации, создания связи, показывающей принадлежность к одной… хм… стае или, если хотите, клану. Я ведь упомянул уже, что сила Цузуки не была пробуждена. Я пытался заманить его к себе именно для этого, но, похоже, он психологически ещё не готов. Признаю, – вздохнул Хакушаку, – я должен был сделать поправку на то, что он наполовину человек и… печальный опыт его общения с другими людьми, полученный при жизни.       «Охренеть!» – подумал доктор, сдерживаясь, дабы не высказать это вслух в гораздо более грубой форме.       – Вам следовало сделать поправку на то, что не все готовы тра… спать с вами!       Взгляды Мураки и Графа скрестились. И в глубине тёмно-фиолетовых глаз на миг промелькнуло что-то нехорошее.       – Вам ли говорить об этом, доктор?       По спине у Мураки пробежал озноб. Асато беспокойно заёрзал на диване, и Кадзутака крепче стиснул его ладонь. Цузуки не помнил, что произошло между ними в лаборатории, но кто-то другой, похоже, знал. И это был огромный изъян в картах доктора.       – Полагаю, – сказал Мураки, – вы желаете добра ему. Но и я – тоже!       – А ещё, – вкрадчиво произнёс Граф, – вы желаете его! – Хакушаку довольно улыбнулся, пытаясь вбить клин между ними двумя.       – Да, – негромко, но твёрдо ответил доктор. – Никого и никогда я ещё не хотел так, как его. И знаете, Граф, я не только секс имею в виду! – Мураки обернулся к Асато и встретил вторую пару аметистовых глаз, но эти были полны признательности и любви. – И пока я жив, я никому его не отдам!       – Вы правильно мыслите, Мураки-сан, – выдохнул Граф, – пока вы живы. А это, в общем-то, не проблема.       – Вы… – начал Цузуки, вскинув на отца настороженный взгляд, но замолчал в нерешительности. Свыкнуться с мыслью, что это существо его отец, было непросто.       – Я не собираюсь его убивать, – развёл руками Граф, успокаивающе глядя на сына. Во всём облике владельца замка на миг проскользнула некая мягкость, забота. – Но найдутся и другие желающие. А твоя сила сама по себе не пробудится, нужна адекватная ей, как стартовый механизм. О, под Повелителем Ада она, будь уверен, проснётся, но это тот вариант, который хотели бы исключить все присутствующие здесь.       – Если она проснётся, – чуть слышно выдавил Цузуки, – я смогу противостоять Дай-О-сама?       – Противостоять ему можно по-разному, – деловито принялся объяснять Граф. – Эмма Дай-О и я – не друзья и не враги. Мы можем сотрудничать, а можем доставить друг другу кучу неприятностей. Наше сотрудничество строится на том, что мы не берём вещи друг друга… – Граф ухмыльнулся, – по крайней мере, до тех пор, пока другой в них заинтересован. Когда ты будешь инициирован и станешь идентифицироваться у других как мой сын, Повелитель Ада, возможно, отступится.       – Возможно? – уточнил Мураки, нутром чуя, как здесь что-то недоговаривают.       – Ну, – протянул хозяин замка, делая неопределённый жест, – бывали накладки. Помню, когда-то мы с ним сражались за обладание прекраснейшей из женщин, которая тоже была человеком только наполовину. Но, – Граф махнул рукой, – там было очень много всего замешано, и это дела давно минувшей юности.       «Прекрасно! – скептически отметил внутренний голос доктора. – Если под прекраснейшей из женщин он имеет в виду Елену Троянскую, дочь бога и смертной, то под «много всего замешано» подразумевается такая мелочь, как почти десятилетняя война?!»       – Я согласен, – прошептал Асато, – но я… боюсь. Ваши прикосновения… они мне неприятны. Раньше были… не знаю, как сейчас. – Однако по тому, как его передёрнуло, было понятно, как он себя чувствует.       Мураки притянул шинигами к себе, обнимая того за плечи, и поцеловал в макушку, невзирая на то, что Граф смотрит. Пусть смотрит. Не выпуская Асато из объятий, смерил хозяина Замка Свечей презрительным ледяным взглядом, получив такой же в ответ.       Если судить по изысканной обстановке, у Графа был вкус, но если верить рассказам Асато о содержимом его библиотеки, на этом изысканный вкус и заканчивался. И если пристрастия Графа к творчеству маркиза де Сада переносились из плоскости литературной в плоскость горизонтальную, то Мураки с удовольствием запустил бы элитный фарфор владельцу в лицо.       – Вы ведь не обязаны быть у него первым? – от мерзости данной ситуации Мураки самого тошнило. Неизвестно, о чём Хакушаку догадывается, но Асато не помнит о ночах, проведённых с доктором, и панически боится любой близости, настолько боится, что впору задаться вопросом, а не перетекало ли насилие физическое, пережитое Цузуки ещё при жизни, в насилие сексуальное? Память-то можно стереть, но подсознание так просто не обманешь.       Несколько минут Граф наблюдал за Асато, благодарно уткнувшимся доктору в шею, задумчиво барабаня пальцами по подлокотнику кресла под неприязненный взгляд Мураки и размеренное тиканье старинных напольных часов, а потом сказал:       – Вы кое-чего не понимаете,– менторским тоном начал Граф. Асато слегка развернул голову, поглядывая на отца одним глазом сквозь чёлку. – Предположим, вам удастся избавиться от преследований Повелителя Ада. И вы, что же, считаете, после этого вы сможете счастливо уйти в закат, держась за руки, как двое влюблённых из старых европейских фильмов?       – Нам кто-то сможет в этом помешать? – сухо осведомился Мураки. Не следовало списывать со счетов и других поклонников Асато, включая самого старого извращенца.       – Уйти в закат – нет, – усмехнулся Граф. – И за руки держаться – тоже. А вот дальше… Мураки-сан, вы ведь определяете ваше место в паре вполне однозначно, не так ли?       – Допустим, – осторожно ответил Кадзутака.       – И надо думать, вы рассчитываете вместе с… как бы это выразиться… вместе с получаемым удовольствием, получать ещё и энергию?       – Версия ограничиться одним удовольствием вами не рассматривается, полагаю?       – Мураки-сан, давайте напрямую, – в голосе Графа послышалось лёгкое раздражение, – если вы сольётесь в страстном экстазе с моим сыном, вы не получите никакой энергии, вы её потеряете! Демоническая суть Цузуки просто высосет вашу жизненную силу!       При этих словах Цузуки поднял голову и шокировано уставился на Графа, потом перевёл взгляд на побледневшего доктора. Мураки успокаивающе погладил шинигами по плечу. Он догадывался, куда клонит Граф.       – Исключения? – осведомился он тоном врача, интересующегося эффективностью нового метода лечения.       – Редки. Послушайте меня внимательно. – Хакушаку говорил быстро и отрывисто. Его руки беспокойно метались туда-сюда, словно их владелец был раздосадован недогадливостью его слушателей. – Формам интимной близости люди всегда уделяли много внимания. Где-то секс считался чем-то непристойным, отвратительным: супруги не должны были получать удовольствия, а спать вместе только для продолжения рода. Где-то секс возводили в ранг искусства или даже таинства, как, например, тантрический, которой направлен не на получение удовольствия, а на достижение просветления или как-то так. Я потерял интерес после фразы «не для получения удовольствия», – признался Граф с лёгким смешком. – Однако с другой стороны, написано немало книг о том, как правильно заниматься сексом, чтобы не чувствовать себя после этого уставшим, а наоборот быть полным сил, получая энергию от самой близости. Передавать энергию во время секса можно, но учтите: тот, кто сверху, «сэмэ», «дающий» – отдаёт энергию; тот, кто снизу, «укэ», «принимающий» – её забирает. Это не имеет значения между двумя людьми или двумя демонами. Но в вашем случае…       – Вы так в этом уверены? – глухо поинтересовался доктор. Это всё могло быть частью игры. В покере блефуют все, выдавая свой набор карт за самую сильную комбинацию.       Хакушаку постучал пальцем по подлокотнику, собираясь с мыслями, а потом продолжил лекцию:       – Французский писатель Жак Казот ещё в восемнадцатом веке написал повесть «Влюблённый дьявол». Главный герой сего произведения, поддавшись на обольщение дьявола в обличие девушки и будучи соблазнённым ею, не смог в дальнейшем противиться дьяволу, уже не скрывавшему того, кто он, и позволил ему взять себя вторично. В данном случае, герой отделался лишь лёгким испугом, но вы, доктор, образованный человек, вспомните: истории, подобные вашей, уже случались и описаны. Вспомните о суккубах – это ведь и есть демоны в женском облике. Они соблазняли мужчин и выпивали все жизненные силы своих любовников. Даже смертные возлюбленные греческих богинь иной раз гибли по разным причинам. Как, например Адонис, возлюбленный Афродиты. Другой её любовник, Анхис, не погиб, однако ослеп. Хоть и говорят, что то были происки других богов, но кто теперь разберёт?       – Любовники Аполлона тоже гибли, – мрачно произнёс Мураки, вспомнив про Кипариса и Гиацинта.       – А вы точно знаете, как были распределены между ними роли? – сухо осведомился Граф.       Повисла тяжёлая, гнетущая тишина. Цузуки, подавленный услышанным, с несчастным видом смотрел перед собой. Мураки же размышлял.       Теперь всё вставало на свои места. То, почему в лаборатории Цузуки вдруг пришёл в себя и вонзил скальпель под рёбра совсем не ожидавшему этого доктору, теперь было понятно. Как и то, почему Мураки так быстро потерял сознание. Рана была серьёзна, да, но ему доставалось и сильнее. А если предположить, что все эти три дня шинигами бессознательно выкачивал у него энергию – всё становилось ясно. Как и то, что происходило дальше. Совокупляясь с доктором, Повелитель Ада поддерживал его жизнь. Возможно, он мог бы выбрать и другой способ, но избрал самый надёжный, а заодно и приятный для себя, к тому же унизительный для доктора, на которого у него был зуб. А быть может, внезапно подумалось доктору, это был единственный способ выйти из комы здоровым человеком, а не инвалидом, как бывает после поражений мозга. Зачем Мураки был нужен Повелителю Ада живым, ещё предстояло выяснить.       – Асато, – решительно произнёс доктор, – ты не мог бы оставить нас наедине?       – Но… – взволновано встрепенулся Цузуки.       – Не бойся, – доктор ласково погладил шинигами по щеке, – он меня не убьёт. – Особой уверенности в этом не было, но всё же стоило попробовать. – В его руке тоже не хватает сильных карт! – мстительно добавил Мураки, покосившись на владельца замка, с нечитаемым видом наблюдавшего за ними.       – Что ж, извольте, доктор,– Хакушаку понимающе кивнул. – Поговорим с глазу на глаз.       После непродолжительного колебания Цузуки поднялся, напоследок сжав ладонь Мураки, чтобы придать и себе, и ему уверенности, и вышел.       – Теперь можно окончательно снять маски, Мураки-сан, – Граф смотрел на доктора с явной враждебностью, но не уважать его выдержку в тот момент не мог, – не буду скрывать: вы мне крайне неприятны! Но, похоже, вы единственный человек, чьи касания и чью близость он способен выносить.       – Он не один в своём роде, – мрачно заметил Мураки, некстати вспоминая Укё. Однако дело было не только в ней. – Люди вообще вполне охотно тянутся ко мне.       – Вы – маньяк, убийца и насильник! – выделяя каждое слово, гневно отчеканил Граф и если бы он был способен испепелять взглядом, то от доктора уже и головёшек не осталось бы.       – Вы и сами хороши, – проронил Мураки категорично. – Ваши домогательства и то, что вы использовали стремление Асато помогать, его доброту, чтобы шантажировать – вы сами виноваты, что он шарахается от вас как чёрт от ладана.       – Я знаю, что вы делали с ним! – нанёс ответный удар Граф, подтверждая догадки доктора.       – Я был нежен с ним! – воскликнул Мураки, старательно сдерживая подступающую панику, но понимая, что оправдаться ему не удастся.       Граф смерил доктора колючим взглядом, а потом, ухмыльнувшись, поинтересовался вкрадчиво:       – А Повелитель Ада? Он тоже был нежен с вами? И как вам? Понравилось? – Кровь отлила от лица Мураки, а потом он впервые за долгое время покраснел. Всё, в чём он преуспел – это выдержать нужной твёрдости взгляд, что было крайне тяжело под проницательным взором Графа и с разгорающимся смятением в груди, так что, может, и не преуспел. – Не поймите меня превратно, – с лёгкой иронией продолжал хозяин замка, наслаждаясь видом доктора, пропустившего несколько ударов по самообладанию, – у нас с Дай-О-сама не такие отношения, чтобы обмениваться пикантными деталями о том, как мы, с кем и как часто, но я имею представление о его методах и без подробностей догадываюсь, что он делал с вами. А то, что вы делали с Цузуки, – в голосе Графа послышался металл, – я представляю ещё лучше! И это именно я стёр его воспоминания. Я очень хорошо в тот момент ощущал его эмоции, чтобы понимать, что Цузуки чувствовал тогда в лаборатории! И если он это вспомнит, вы сможете предсказать его реакцию?!       Мураки охватило глухое отчаянье, буквально сдавливающее горло. Он сжал кулаки, понимая, что проигрывает, бесповоротно проигрывает. У него нет на руках больше ни одной сильной карты, кроме него самого.       Очень тяжело играть в покер неполной колодой, когда есть пять игроков и ещё десяток наблюдателей, и все они в то же самое время являются картами…       – Я не откажусь от Асато, – упрямо произнёс доктор, мужественно глядя в нечеловеческие глаза.       – Вы умрёте, – пожал плечами Граф.       – Не надейтесь!       Как была у него сразу по пришествии в себя после беспамятства одна лишь сила воли, так она и осталась. И больше ничего. Даже магию не применишь. Против него сил не хватит, да и бессмысленно.       – Вы умрёте, – повторил Хакушаку, бесстрастно рассматривая свои ногти, словно не слыша предыдущую реплику Мураки, – но это ваше право. Если при этом вы сделаете так, что после вас Цузуки смог бы лечь под меня без особых последствий для психики, я не буду возражать. И не надо сверлить меня таким взглядом! – вспылил Граф, замечая гневный взор, которым его прожигал взбешённый столь циничным подходом Мураки. Вскочив, хозяин замка в два шага оказался рядом с Мураки, но и тот уже был на ногах. – Вы поступили с ним не лучше меня! И вы, как я вижу, не притронулись к своему чаю.       – И не собираюсь!       – А придётся, – отрезал Граф. – Если, конечно, хотите на ближайшее время снять с хвоста Повелителя Ада. Послушайте, доктор, – прошипел Граф, теряя терпение; политесы закончились, теперь они стояли друг напротив друга, как два непримиримых соперника: демон с огромной властью и силой и человек, у которого ничего не осталось, кроме гордости, воли и любви к одному непутёвому богу смерти, – как я уже сказал, вы мне крайне неприятны из-за того, как вы обошлись с Цузуки. И, если бы я мог, я растерзал бы и ваше тело, и вашу душу, и те три года и три дня, что вы провели в покоях Повелителя Ада, вам бы показались просто райскими кущами! Но при этом, как это ни прискорбно, вы нравитесь мне как личность. Ваш характер весьма подходит для подобного места, и вы правы, у меня нет других карт, а Цузуки мне дорог, пусть вам и кажутся мерзкими проявления моей привязанности! А уж отдавать его Повелителю Ада я и вовсе не собираюсь! – всё больше распалялся Граф. – Поэтому идите и лишите его второй раз девственности, раз уж он не помнит про первый, а потом, если будете живы, отправьте его сюда. А коль сдохните – он сам придёт. Как видите, я ничем не рискую, разыгрывая вашу карту!       – Вижу, – глухо произнёс Мураки. – Дерьмовый расклад.       – Другого нет! – огрызнулся Граф. – Пейте чай и валите!       – Что в нём? – вяло поинтересовался доктор, рассматривая и принюхиваясь к содержимому. Вроде чай, как чай, элитный, ароматный.       – Какая разница? Не отравитесь и ясность ума не потеряете. А вот Повелитель Ада на время потеряет вас обоих из вида.       – Почему Повелитель Ада не убил меня сразу? – На вкус чай тоже ничем не отличался, или Мураки на нервах просто не почувствовал.       – Почему Дай-О-сама делает то, что он делает, знает только Дай-О-сама, – ответствовал Граф. – Ступайте! А я попробую уладить дело официальным путём. Но если Повелитель Ада всерьёз заинтересован в Цузуки, у нас проблемы.        Уже у дверей Мураки остановился и произнёс негромко:       – Тогда у нас проблемы.       Он взялся за дверную ручку, когда услышал:       – Доктор, – Мураки обернулся, чтобы увидеть грусть и внезапное сопереживание на лице владельца замка, – постарайтесь не сдохнуть.       – Не дождётесь, – проворчал Кадзутака, покидая комнату.              Цузуки всё это время маялся под дверью. Страх холодными щупальцами опутал всё его существо. Временами шинигами впадал в некое оцепенение, не двигаясь, глядя в одну точку. Думать ни о чём не хотелось, хотя мысли, бывшие иного мнения на этот счёт, хаотично метались в голове.       Когда Мураки наконец появился в коридоре, Асато облегчённо выдохнул. Он не думал, что Граф решится всё-таки причинить вред доктору, и даже каким-то шестым чувством ощущал всё это время ауру Мураки рядом, но всё равно беспокоился.       – Пойдём домой, – произнёс Мураки, прилагая все усилия, чтобы его голос звучал решительно и бесстрашно. Асато должен быть уверен, между ними ничего не изменилось и не изменится.       – А дальше что? – бесцветно осведомился Цузуки, разглядывая блики на стенах, отбрасываемые светом чужих жизней.       Мураки было невыносимо видеть эти терзания, явственно отображавшиеся на лице Цузуки и во всём его облике. Стремясь разрушить эту гнетущую меланхолию, он подался вперёд, обнимая Асато и прижимаясь губами к его виску.       – Буду любить тебя всю ночь напролёт, – негромко проговорил он ему на ухо, успокаивающе гладя шинигами по спине. – И – о боги, как я ненавижу этот расклад! – никому тебя не отдам! – лихорадочно шептал Мураки в каком-то беспомощном отчаянье, опасаясь, как бы между ними не пролегла непреодолимая пропасть; как бы Цузуки не исчез, не растаял, как видение. – Никому тебя не отдам! Я могу переехать. Поставить новый барьер. Не буду шляться по ночам и выключать свет. Не буду впускать тьму в дом. Рано или поздно моя магия восстановится в полном объёме. Наверняка можно найти способ избавиться от преследований Повелителя Ада или хотя бы сделать так, чтобы он не нашёл нас! Есть куча маленьких городков, где можно затеряться! Я… – Кадзутака замолчал. Он не знал, что ещё сказать. И почувствовал, как руки Асато обнимают его в ответ, как губы шинигами целуют его лицо, неумело, неуверенно, но трепетно и нежно. И это было всё, что нужно доктору: самое главное и бесценное в его жизни – близость Цузуки и его любовь.       – Давай, сначала заскочим ко мне? – предложил Асато. – Надо забрать кое-что.              Квартира Цузуки была поменьше той, что доктор снимал в Нагасаки, и завалена сверх меры.       «Если навести порядок и рациональнее расставить мебель, – отрешённо думал доктор, разглядывая обстановку, пока шинигами копался в ящиках, наводя везде ещё больше сумбура, – будет удобнее и просторнее».       Разумеется, в таком кавардаке Цузуки едва ли мог найти что-либо с первой попытки. Он бегал туда-сюда, бормоча под нос «где же это было?» или «мне же недавно попадалось». Мураки остался в передней, устало облокотившись о дверной косяк, предоставленный самому себе. Оставалось только размышлять.       Итак, Граф его не убил. Хотя и мог. В принципе, владелец замка, если бы он хотел, давно бы залучил Цузуки в свою опочивальню и делал бы там, что вздумается. Но он так не поступил, а значит, действительно был привязан к Асато и не желал ему зла и лишней боли.       Хуже дело обстояло с самим доктором. Мураки даже мог понять неприязнь, испытываемую Графом к нему: сам-то он не погнушался три дня наслаждаться сломленным и не способным к сопротивлению шинигами. Он был ласков, да, но мало интересовался тем, что чувствовал его пленник.       Ну а теперь давайте взглянем на это с другой стороны. Если бы доктор не поддался искушению, если бы не дорвался до вожделенного тела, то он просто убил бы Асато! А потом и себя, когда прозрев, понял бы, что не сможет без него жить. Если бы прозрел. Если бы не погрузился и дальше в безумие. А ведь мелькала какая-то смутная бредовая мысль – отрезать голову Асато, поместить её в ёмкость вместо головы Саки, а ту пришить к телу шинигами и посмотреть, что выйдет. Вероятно, планировалось в случае неудачи – вернуть всё как было.       Мураки с силой стукнулся затылком о косяк. Бред какой!       Мотивы поступков Повелителя Ада были ещё туманнее – в своих-то хрен разберёшься! Конечно, маловероятно, что доктору бы дали возможность довести дело до конца и убить Цузуки, но мысль о том, что Дай-О-сама три дня наблюдал, как Мураки издевается над Асато, выжидая непонятно чего, озадачивала. А ещё выходило, что Повелитель не может просто так средь бела дня или, скорее, средь тёмной ночи утащить Цузуки к себе. Требовалось, чтобы тот сам пришёл. Или же, доведённый до безумия, разрушающий всё вокруг, был признан опасным, от кого следовало бы избавиться. И тогда Эмма Дай-О забрал бы полудемона к себе, туда, где ему самое место. Как умопомешанного забирают в психушку.       Почему же тогда он отпустил Мураки? В виду отсутствия директивы, разрешающей держать в Аду живого человека? Другое дело, когда тот между жизнью и смертью. Или Повелитель Ада смотрел на это иначе? Что стоит взять на время свою игрушку, наиграться с ней, а потом вернуть ту на место, в полной уверенности, что когда понадобится, будешь снова дёргать за ниточки? Только вот игрушка взяла да сбежала. И пытается жить своей жизнью, если позволят.       «И надо наконец решить проблему собственной уязвимости. Да и смертности – тоже, – подумал Кадзутака. – И желательно без массовых жертвоприношений или призыва тварей, требующих подписывать контракт с обилием мелкого текста между строк. Одну уже призвал – не отвяжешься теперь!»       – Нашёл! – счастливо воскликнул Цузуки, демонстрируя зарядку для телефона.       – Тогда пойдём.       Время близилось к шести вечера, и скоро должно было стемнеть. Пока это они доберутся до его квартиры…       Телепортироваться сейчас Мураки не рискнул бы, а сами шинигами, как он понял, редко пользовались такой возможностью и только в рамках служебной деятельности. Вот вам и преимущества быть богом смерти!              Нагасаки встретил их огнями, весёлым гомоном субботнего вечера и прохладным бризом с моря. Город, окутанный летней негой, бурлил и кипел, занимался своими делами, и ему не было дела до двух людей, которые неторопливо, но стараясь оставаться в свете фонарей, шли по его улицам.       Вечер был на диво хорош. Сейчас даже не ощущалось того гнетущего, давящего чувства, что преследовало их два дня подряд. В такой день, как полагал Мураки, надо водить девушку на свидания, или совершать вместе маленькие глупости, или просто наслаждаться обществом друг друга в каком-нибудь укромном уголке парка. Можно было подумать, что всё кончилось, но это, скорее всего, действовал зачарованный чай.       Даже если Повелитель Ада не почувствовал появление Мураки в Мэйфу, ему должны были доложить – наверняка у него там не одна пара глаз. И их визит к Графу для него тоже не останется неизвестностью. А после этого они, если верить Графу, должны пропасть из поля зрения Повелителя Ада. Где тот с большей вероятностью будет их искать? Особенно после аудиенции в Замке Свечей? Разумеется, логичнее предположить, что они затерялись где-то в Мэйфу, а ещё лучше лично поговорить с Графом. Но и тот ведь тоже планировал подобную встречу. Так что можно было надеяться, что хотя бы сутки они могут передохнуть. Хотя особо расслабляться не стоило.       Оказавшись в квартире доктора, Асато вперёд того прошмыгнул внутрь, словно прикрывая Мураки от невидимого врага, и включил абсолютно все источники света, что были в доме.       «Отличная предусмотрительность, – подумал доктор, наблюдая за активностью шинигами. После чего плотно прикрыл и запер дверь. – Вот ещё одна. Правда, никто и ничто не помешает демонам снести двери. И надо надеяться, что Эмме Дай-О не надоест эта игра в кошки-мышки, и он не устроит маленький сбой на электростанции на пару минут – ему этого хватит!»       Асато тем временем принялся как следует, на совесть, задвигать занавески. Судя по его сосредоточенному виду, он всерьёз вознамерился держать глухую оборону в течение всей ночи. Вот только у доктора были иные планы на эту ночь.       – Когда Хисока пришёл ко мне рассказать про тебя, – произнёс Цузуки, покончив с занавесками в спальне и вернувшись в гостиную, – я не мог уснуть. Я так переживал за тебя! – Он подошёл к Мураки, застывшему у дивана, положил ладонь доктору на грудь. Потом рука скользнула ниже, пробралась под пиджак, нащупала под рубашкой шрам под рёбрами и замерла. – Я уверен… теперь уверен, что Повелитель Ада в ту ночь наблюдал за мной из палисадника. Я видел, как шевельнулась тень, но думал, это всё моё воображение. Не хочу, чтобы он и тут наблюдал за нами.       – Надеюсь, не будет, – вымученно улыбаясь, сказал Мураки. Он собирался задать давно мучивший его вопрос, но всё не знал, какие слова подобрать. – Асато, ты не знаешь, почему… твои друзья так долго не могли найти тебя в Киото?       Цузуки нахмурился, припоминая подробности.       – Хисока несколько дней лежал в беспамятстве, – ответил шинигами и сам понял, как глупо это звучит. Им ничего не стоило и без мальчика отправиться в Ко-Каку-Ро и вытрясти информацию из Мибу Ории. Впрочем, ведь он рассказал всё именно Хисоке. Но всё же это действительно выглядело странно. – Внутреннее распоряжение, я полагаю, – произнёс Цузуки, виновато улыбаясь, словно бы он один был ответственен за все принимаемые в Мэйфу решения. – У нас, понимаешь, не всегда ясно, почему отдаются те или иные приказы… Или не отдаются.       Как Мураки и думал, тут не обошлось без Повелителя Ада.       – Асато, я должен признаться кое в чём, – Мураки уткнулся в плечо бога смерти, он просто не смог бы сказать это, глядя Цузуки в глаза, страшась увидеть их выражение. – Я спал с тобой всё то время, что ты провёл в лаборатории.       – Я… – в голосе Асато прозвучало лёгкое недоумение, – не помню этого…       – Я был опьянён тобой… – шептал Мураки, судорожно вцепляясь пальцами в пиджак Цузуки. – Никак не мог остановиться. Не мог насытиться. Ты простишь меня, Асато… когда-нибудь?       Рука Цузуки, касающаяся шрама, скользнула доктору на талию, обнимая; вторая – зарылась в серебряных волосах.       – Думаю, я могу простить. Моё тело не отторгает тебя, вряд ли ты делал мне больно. – Он замолчал ненадолго, перебирая серебристые пряди, и вдруг прошептал голосом, полным сожаления: – Хотел бы я это помнить.       – Ты бы не был рад, – произнёс Мураки, поднимая голову и посмотрев наконец в глаза своему любимому шинигами. Два бездонных фиолетовых омута были полны понимания, любви и сострадания. – Ты плакал. Я был нежен, но ты всё равно плакал. Должно быть я…       Но Цузуки покачал головой, призывая доктора замолчать.       – Ты сам говорил – наш персональный Ад у нас в голове – никто не накажет нас сильнее нас самих. – Цузуки прикрыл на пару мгновений глаза, пытаясь совладать с собственным Адом, клокочущим где-то в глубине сознания. – Я едва не убил тебя. Сможешь ли ты простить меня?       – Тебе не стоит извиняться, – Мураки погладил Асато по щеке. – Я сам тебя едва не убил. Глупая ситуация, не находишь? Мы оба причинили друг другу боль.       – Не причини мы её, никогда бы ничего не осознали, – изрёк Цузуки с потаённой мудростью, сокрытой в глубине фиалковых глаз. – Ты знаешь, – он неожиданно смутился, – я есть хочу.       – Какой же ты! – хохотнул Мураки, прижимая к себе своего непутёвого шинигами. – Не возражаешь, если я закажу что-нибудь на дом? Боюсь, сейчас в моём холодильнике любая мышь с горя совершит ритуальное самоубийство.              Остаток вечера прошёл тихо, спокойно и очень по-семейному. И незаметно.       Выйдя из душа, Асато почувствовал смущение, увидев каким взглядом, полным неприкрытого желания, пожирал его Мураки. Он знал, чего хочет доктор, и сам хотел того же не меньше. Вот только…       – Я боюсь за тебя, – признался Асато.       – Я был с тобой три дня, – улыбнулся доктор, подходя ближе и обнимая его за талию, – и пока жив.       – Но вдруг Граф прав, и я буду тянуть из тебя жизненную силу?       – Там видно будет, – произнёс Мураки, чьи руки бесстыдно проскользнули шинигами под халат, гладя обнажённое тело, от чего у Асато перехватило дыхание. – Граф сейчас занимается дипломатией. И нам тоже… надо чем-нибудь заняться, – продолжил Кадзутака, целуя Асато в губы. Благодаря этому хитрому манёвру любые попытки Цузуки к дальнейшему возражению были пресечены. И, воспользовавшись замешательством шинигами, доктор подхватил его на руки и утащил в спальню.       Ну а, правда, какой толк гадать? Надо проверять!       Мураки не спешил. Асато должен был быть максимально спокоен и расслаблен. И не должен чувствовать ничего, кроме удовольствия. По дороге домой доктор заскочил в аптеку за смазкой и теперь осторожно готовил Цузуки, не забывая осыпать поцелуями его всего.       Происходящее разительно отличалось от того, что было в киотской лаборатории. Асато реагировал на ласки, отвечал на них, несмело касаясь любовника в ответ, от чего у доктора сносило крышу. От того как Цузуки выгибался под ним, от того как он в исступлении шептал его имя, от того как тянулся к его губам за поцелуем, от того, что хотел его, от того, что сам едва сдерживал себя, чтобы не начать грубо брать, – от всего этого у Кадзутаки сносило крышу.       Необходимость следить, чтобы шинигами не начал тянуть энергию? Мураки забыл об этом в первые же минуты близости, настолько желанен, настолько податлив, настолько отзывчив к его ласкам был Асато.       Проникновение прошло легче, чем Цузуки ожидал, и вызывало смутную ностальгию. Мозг Асато мог забыть о предыдущих ночах с доктором, тело могло забыть, но подсознание, всегда знавшее о Цузуки много больше него самого, помнило. Подсознание, которое раньше самого шинигами понимало, кому принадлежит его сердце.       Боль, если и была, осталась незамеченной. В его жизни было много боли, но ни одна из них не сопровождалась такими эмоциями, таким восторгом от единения с любимым, уносящим вихрем в доселе неизведанные чувственные дали, заставляющим сердце бешено биться, мозги плавиться и забывать обо всём на свете, кроме этого единственного самого дорогого и любимого человека.              Проснулся Мураки, потому что подсознательно заподозрил неладное, и увидел почти полностью одетого Цузуки. Понять, какое время суток, было сложно: в комнате ослепительно горел свет, а шторы плотно задёрнуты.       – Ну и куда ты собрался? – требовательно поинтересовался доктор.       Весь прошедший вечер Цузуки был непривычно задумчив.       «Если он начал думать, – отметил про себя Мураки, даже не представляя, как близок был к мысли, однажды посетившей Хисоку, – то добра не жди!»       Доктор ведь уже решил, что ни с кем не будет его делить и сам уладит проблему! Но этот герой со склонностью к самопожертвованию снова собирался действовать в одиночку.       – Знаешь, – произнёс Цузуки, решительно забираясь на кровать и нависая над слегка удивлённым доктором, – думаю, я всегда боялся своей демонической половины. Наверное, поэтому никогда и не имел ни с кем близости, интуитивно понимая, к чему это может привести. Но больше я не боюсь! – сказал Цузуки, прижимая доктора к кровати и с чувством целуя его в губы. – Я вернусь!       Мураки не успел что-либо сказать или сделать, как Асато извлёк из кармана какую-то фуда, отправляя доктора в глубокий сон.              Цузуки не сразу появился на пороге Замка Свечей. Сперва ему нужно было подумать о безопасности доктора, зайти в свою квартиру, чтобы проверить всё ли в порядке и просто успокоиться. Поэтому когда он позвонил в колокол у дверей замка, было уже позднее утро.       В этот раз Граф встречал его собственной персоной. Без маски. Маленького зомби нигде видно не было. Вероятно, Хакушаку специально услал его, чтобы лишний раз не нервировать Асато.       – Ты вовремя, – произнёс Граф (можно подумать Цузуки, появляющийся на пороге его жилища хоть когда-то не вовремя!) – я как раз собирался завтракать. Присоединишься?       – Я сюда не за этим пришёл, – проронил Асато, сверля отца напряжённым взглядом.       – Цузуки, я же не зверь, чтобы набрасываться на тебя с порога! – попытался возмутиться Граф.       – Но обычно вы так и делали!       – А сейчас не собираюсь. Как доктор?       – Спит, – коротко ответил Цузуки. – И не знает о том, где я. Вернее, знает, но не может помешать.       Брови Графа полезли на лоб. Вот же парочка идиотов!       – Я был лучшего мнения о его уме, – сухо произнёс Граф. – То есть он не собирался тебя отпускать ко мне?       Асато вскинул на отца злой взгляд.       – А ты бы отпустил того, кого любишь?! – воскликнул он.       – Мы по-разному на это смотрим, – вздохнул хозяин замка. – Демоны не обременены той моралью, что присуща людям. У нас есть своя система поведения, свои ценности, своя иерархия, которую надлежит соблюдать. И как бы мы не относились друг к другу, нам это не мешает получать удовольствие с другими. Послушай, Цузуки, – добавил он с проскользнувшей в голосе нежностью, – что бы ты обо мне ни думал, твоя безопасность и твоё счастье очень важны для меня.       – Почему мне кажется, что дипломатия провалилась? – чересчур проницательно пробормотал Цузуки.       Граф издал короткий смешок. Однако во всём его облике было больше азарта охотника или игрока, чем веселья.       – Когда разговариваешь с Дай-О-сама, очень редко можешь быть в чём-то уверенным на все сто. Обычно же ты до самого последнего момента не знаешь, что он пообещал тебе – Рай на земле или самый горячий котёл в Аду. Пойдём, – он обнял Цузуки за плечи, – нам надо поговорить, а тебе – успокоиться и престать смотреть на меня, как на врага всего живого.       Когда спустя некоторое время они всё же оказались в спальне, Цузуки был спокоен. Они многое обсудили, и Асато понимал, что вреда Граф ему не причинит. Пусть даже он и говорит про иные ценности, но это именно Хакушаку стёр его самые болезненные воспоминания, и это он, пусть по-своему, но оберегал Цузуки все эти годы, со дня его появления в Мэйфу. Не говоря уже о том, что здесь Асато был во многом благодаря протекции Графа.       Спать с ним Асато по-прежнему особым желанием не горел, но раз это имело такое значение в мире демонов, готов был смириться с этим. Кроме того, он должен был иметь возможность защитить Мураки, и ради него был способен пойти на многое. Однако дал ясно понять Графу, что спит с ним первый и последний раз.       – Раздевайся, – приказал Граф, когда Цузуки с некоторым волнением и нерешительностью смотрел на необъятное ложе в спальне. – Он хорошо подготовил тебя, – довольно констатировал Хакушаку чуть позже, касаясь ладонями обнажённой спины Асато и не чувствуя отторжения, лишь небольшую неловкость.       – Мы не будет о нём говорить сейчас, – категорично отрезал Цузуки.       – Хорошо, – кивнул Хакушаку, – лишь один вопрос – он рассказал тебе о том, что делал с тобой?       – Да.       – А ты?       Асато резко развернулся, наверное, впервые в жизни без страха и робости, но с чувством уверенности в себе и своих убеждениях, глядя прямо в глаза Графу.       – А я – люблю его!       – Вот как? – произнёс Граф с неожиданной теплотой в голосе. – Что ж, люби.       Граф был внимателен и ласков, но и требователен. Он не оспаривал пункт про «первый и последний раз», а потому собирался получить от этой близости максимум удовольствия.       Закрыть глаза и представить, что он с доктором, у Цузуки не получалось: с Графом всё ощущалось совсем иначе. Но тот, словно улавливая эмоции Асато, не делал ничего, что бы причинило ему дискомфорт или отвращение. А Цузуки чувствовал, как что-то неуловимо меняется в нём. Сила Графа, сливаясь с его собственной, текла по венам, будоража нервы и видоизменяясь во что-то иное…              Мураки проснулся лишь днём. И хотя этой ночью сверху был он, ощущение, что его поимели, не пропадало. Кто бы мог подумать, что этот бесхитростный Цузуки, обведёт его вокруг пальца?       «Если этот извращенец причинит Асато боль, я всё-таки запущу в него фарфоровым сервизом, – мстительно решил Кадзутака. – Заодно и проверим, так же быстро заживают на нём порезы?»       «А заодно проверишь степень его терпимости к обнаглевшим смертным», – охотно добавил внутренний голос.       Как оказалось, Мураки дважды недооценил Цузуки. Уходя, тот не только не погасил свет, но и разместил по всему периметру квартиры защитные фуда. Шинигами постарался на славу: теперь, если Повелитель Ада не искусит кого-нибудь сбросить на Нагасаки очередную бомбу, Мураки ничто не угрожало. По крайне мере, какое-то время. Разрушить при желании можно любое заклятие.       Вот зачем на самом деле Цузуки заходил к себе домой, а не только за зарядкой, которая, кстати, вместе с телефоном валялась на тумбочке, как гарант того, что Асато вернётся сюда, к нему.       Если, конечно, Граф не ведёт более сложной игры.       Погасив иллюминацию, доктор задумался. Чем заняться он решительно не знал. Сосредоточиться в таком состоянии на медицинской литературе было невозможно. Душ нервозности тоже не снял, не говоря уже о кофе. А пачку сигарет он прикончил незаметно для себя, зависнув у окна в тревожном ожидании.       Давным-давно, ещё в молодости, из всех вредных привычек Мураки выбрал для себя курение (это если не считать убийства, но это – другая история). Он любил хорошую еду и элитные сорта кофе и чая, но чревоугодием никогда не страдал, мог обходиться и без того и без другого, а при необходимости сожрать даже крысу – естественно, грамотно приготовленную и изыскано сервированную.       К женщинам и мужчинам Мураки никогда не чувствовал страстного влечения, чтобы хотеть чего-то большего, чем одно-два свидания в постели. Здесь особняком стояла Укё. Её хотелось защищать, с ней можно было приятно провести время, в том числе в интеллектуальном плане. Но острой потребности быть всегда рядом – не было. Наверное, поэтому, несмотря на продолжительность, их отношения были поверхностными. В них не было глубины. И, весьма вероятно, что будь он нормален, веди он нормальный образ жизни, он просто рано или поздно устал бы от неё и, в конечном счёте, сломал бы ей жизнь.       «Интересно, – подумал Мураки, – а встретил бы я Асато, будь я нормален? Может он и прав, говоря, что даже страшные и тяжёлые моменты нашей жизни для чего-то нужны?»       Кадзутака со смесью отвращения и сожаления посмотрел на пустую пачку сигарет, решив, что, наверное, придётся отказаться и от этой пагубной привычки, раз уже даже убийства в прошлом. Если он, конечно, хочет и дальше мериться силами с Высшими Силами. Вот такой вот каламбур.       И надо всё-таки заняться собственным бессмертием, раз другая привычка – ходить по краю пропасти – никуда не делась и вряд ли уже её удастся побороть. Не с таким, по крайней мере, любовником, как бог смерти. Мысли сделали круг, снова возвращая его к фиалковоглазому шинигами и беспокойству за него.       Внезапный звонок в дверь заставил выронить пустую пачку, которую до того крутил в руках.       Асато еле-еле стоял на ногах, и доктор едва не кинулся разбираться с зарвавшимся Графом, когда увидел глаза Цузуки с огромными расширенными, как у наркомана, зрачками.       Нечеловеческий взгляд оценил застывшего на пороге доктора, оглядев того с ног до головы. Причём вид у Асато в тот момент был, как у пса, обнюхивающего подозрительную личность.       Уловив в ауре доктора посторонний завиток, Цузуки шагнул вперёд, заставив Мураки от неожиданности попятиться назад и споткнуться о порожек. Шинигами это не остановило: уронив доктора на пол, он впился в его губы голодным, чувственным поцелуем, от которого Кадзутака полностью потерял над собой власть.       – Твою мать! – выругался-простонал Мураки, когда требовательные губы Цузуки двинулись ниже, перемещаясь на шею, а потом ещё ниже.       Доктор был в одном халате, поэтому раздеть его шинигами не составило труда. Асато целовал, кусал, ласкал его тело. И самое главное – Мураки не имел ничего против. Сейчас ему было плевать, что с ним сделают дальше, лишь бы поскорее. От одного только охренительного, опьяняющего поцелуя Кадзутака не только, кажется, восстановил свою магию, но и перевозбудился.       Смазка осталась в спальне, и идти сейчас за ней, было равносильно попытке остановить несущийся прямо на тебя поезд. К тому же Мураки в тот момент был занят, стремясь лишить Цузуки хотя бы части одежды. Пиджак он снял, рубашку лишь расстегнул, чтобы иметь возможность и самому прикоснуться к телу шинигами, со штанами Асато разобрался самостоятельно. Но вряд ли неопытный полудемон позаботился бы о, скажем так, соблюдении техники безопасности при занятии сексом, поэтому облизав пальцы, Мураки сам подготовил себя. Можно было обойтись и без этого – ему не привыкать, – но тогда бы Асато замучила совесть сразу, как только он бы пришёл во вменяемое состояние.       Цузуки, внезапно из неопытного юнца превратившийся в неистового пылкого любовника, возбуждал так, что доктор едва не кончил, когда Асато только заполнил его собой.       – Твою мать! – снова проронил Мураки.       Его тело уже успело отвыкнуть от подобных упражнений, но даже лёгкий дискомфорт не мешал чистейшему наслаждению. Да и для истерзанных за день нервов это было то, что надо и в том объёме, в котором надо.       Впрочем, даже в таком состоянии шинигами был предупредительно осторожен, обращаясь с доктором необыкновенно бережно. Поначалу, по крайней мере. Дальше они оба вконец потеряли голову, и доктор стонал в голос, двигаясь навстречу, и плевать он хотел на гордость или даже на неплотно прикрытую дверь. Было просто невообразимо хорошо! Вот бы ещё пол не был таким жёстким, но это уже мелочи.       Мураки чувствовал, как вместе с удовольствием в него вливается чистая энергия, бесконечным, как казалось, потоком. Долго выносить этого умопомрачительного безумия доктор не смог, первым кончая, он так сжал член Асато, что тот немногим позже последовал за ним, от переизбытка ощущений кусая Мураки в плечо.       После чего шинигами отключился. Просто вырубился, тяжело навалившись на доктора.       – Твою мать! – в третий раз повторил Мураки, пытаясь отдышаться. Кровь до сих пор бешено пульсировала в венах, а тело отказывалось двигаться, не смотря на переизбыток полученной энергии.       Кое-как выбравшись из-под шинигами, доктор со словами «сеанс закончен» запер наконец дверь и, привалившись к ней спиной, с умилением уставился на безмятежно дрыхнущего на полу Цузуки.       Ноги всё ещё дрожали после пережитого оргазма, и тело местами болело, но чувствовал себя Мураки отлично. Это вам не с Повелителем Ада трахаться сутками напролёт, когда с каждым новым актом силы только прибавляются, а любое повреждение заживает в считанные секунды, да и боли, после того, как свыкнешься, уже нет. Но нет и удовольствия, как такового, хотя тело остро реагирует на все касания и в положенные моменты охотно кончает. Чего-то всё-таки нет. Бьющей через край эйфории, возможно? Или переполняющего счастья, безмятежного, но всеобъемлющего. Почувствуйте, как говорится, разницу!       Вдоволь налюбовавшись на своего шинигами, Мураки решил, что спать на пороге тому не пристало, и, бережно подняв Асато на руки, отнёс его в кровать.              Был почти вечер, когда Цузуки проснулся. Он точно находился в квартире Мураки, но воспоминания о том, как он сюда добрался, пришли не сразу. Когда же это всё-таки произошло, Асато схватился за голову. Вот этого он и боялся – что не сможет контролировать желания своей демонической части. Как там говорил его отец «свои ценности», «своя система поведения»? Натянув халат, он отправился выяснять, что успел натворить.       Доктор сыскался сразу. Он сидел на диване, с интересом читая какой-то, очевидно, медицинский журнал. Со столика перед ним были убраны все материалы из архива деда, и теперь там размещались чашка кофе и несколько листов с пометками доктора.       – Проснулся? – Мураки отвлёкся от журнала и весело глянул на шинигами.       – Я что-то сделал тебе? – с содроганием спросил Цузуки.       – Ничего такого, чего бы я сам не делал с тобой, – улыбнулся доктор, отложив журнал и жестом предлагая присоединиться, сказал: – Иди сюда.       Цузуки неуверенно присел рядом, доктор тотчас обнял его за плечи, прижимая к себе.       – Я сделал тебе больно?       Мураки покачал головой и, поцеловав шинигами в висок, сказал:       – Ты был осторожен и весьма неплох. Мне даже понравилось, хотя это и не самая предпочитаемая мной позиция.       – Я не хотел набрасываться на тебя, – признался Цузуки, – это как-то само вышло.       – Переизбыток энергии от твоего папаши, – лекторским тоном пояснил Мураки, – плюс твоё тело ещё не до конца способно было полностью аккумулировать твою собственную энергию, пробудившуюся в тебе. Проще говоря, избыток надо было куда-то деть. Ты и спал поэтому так долго: энергии вроде много, но твоему телу необходимо адаптироваться и перестроиться под неё.       – Надеюсь, я теперь не превращусь в какого-то монстра? – посетовал Цузуки, крепче прижимаясь к доктору.       – Тебя же не оборотень укусил, – усмехнулся Мураки, гладя Асато по голове. – Полагаю, так же ты неосознанно пытался отобрать меня у Повелителя Ада. – Встретив недоумённый взгляд, пояснил: – Он спал со мной, его, скажем так, запах, остался на мне. Зато теперь, похоже, что ты, я и Граф – карты одной масти, если можно так выразиться.       – Но это не помешает другим использовать эти карты как свои, – слишком прозорливо заметил Цузуки.       – Ну, это как повезёт. Граф говорил, что у них с Повелителем Ада нет привычки брать чужие вещи, но, ты знаешь, когда ставки высоки, высок и соблазн. И искушению может поддаться кто угодно, даже Повелитель Ада. – Асато нервно вздохнул, и Мураки поспешил его успокоить. – Но, благодаря энергии, полученной от тебя, я восстановил свои магические силы и поставил вокруг квартиры отличный защитный контур. Поэтому сегодня ночью мы сможем нормально выспаться без лишнего электричества, незваных гостей и, – он рассмеялся, – я, надеюсь, без секса.       – Я всё-таки сделал тебе больно? – расстроился Цузуки.       – Нет, Асато, просто понимаешь, заниматься этим на пороге квартиры не очень удобно, особенно с непривычки.       Аметистовые глаза стали размером с два блюдца.       – Я сделал это с тобой на пороге?! – ужаснулся он.       – Ага! Ещё и при неприкрытой двери. Я даже удивлён, что мы ещё не получаем писем от восторженных поклонников. Слышно нас было отлично!       – Кошмар! – констатировал Цузуки, смущённо пряча лицо на груди у доктора.              Звонок, разбудивший их с утра, не был из числа приятных и напоминал о том, что в поисках одной неизвестной не стоило забывать про другую: взволнованный голос Тацуми сообщил, что Ватари, находясь в неадекватном состоянии или под чьим-то контролем, похитил Хисоку…       

***

      Пятиэтажный дом на окраине Токио, построенный, очевидно, ещё в то время, когда этот район не был включён в состав мегаполиса, был давно расселён и предназначен под снос. Но продолжал стоять вопреки всему, а точнее, благодаря каким-то нестыковкам при оформлении права собственности. Судебные тяжбы вероятных владельцев затянулись, и дом представлял собой плачевное зрелище запустения и обветшалости: многие окна были разбиты, рамы перекосились, входная дверь отсутствовала, а крыша кое-где провалилась.       Вероятно, когда-то здесь собирались банды малолетних идиотов, но сейчас, если чувства Мураки его не обманывали, здесь держали Куросаки Хисоку – юного шинигами и его персональную головную боль.       – Цузуки, позволь уточнить, – владелец сдержанного ровного голоса был опознан доктором как Повелитель Теней, – а что он здесь делает?       «Действительно, что?» – ехидно поинтересовался у Мураки его внутренний голос.       Можно было бы сказать, что он прибежал сюда согласно закону жанра в едином благородном порыве, не сразу распознав несомненную ловушку. Но нет, он прекрасно сознавал это с самого начала – Повелитель Ада в самом деле потерял их из вида и решил сделать следующий шаг в рамках, установленных правилами игры. Очевидность западни была столь явной, что даже оскорбительной.       Но Мураки ни секунды не колебался выбором, сопровождать сюда Асато или нет. Просто увидел расширенные глаза шинигами и испуг на его лице, когда тот услышал новость (Мураки и сам всё прекрасно слышал) и перехватил метнувшегося прямо с постели Цузуки, прижал к себе шинигами, исступлённо шепчущего, что это опять его вина, и сказал, что он решит проблему, они решат, вместе, и никак иначе.       И вот теперь он здесь, в окружении коллег Цузуки, решает…       – Это он нашёл Хисоку, – ответил Асато, которого Мураки придерживал за локоть, чтобы тот не ринулся в бой раньше, чем они выработают хоть какую-то стратегию.       – И каким же образом? – за явное недоверие в голосе доктор не винил секретаря. Честно говоря, он и сам не доверял присутствующим, за исключением Асато и себя. И то, пожалуй, аметистовоглазому шинигами он доверял даже больше, чем самому себе, не зная, насколько способен Повелитель Ада дёргать за ниточки, существующие благодаря единожды заключённому с ним контракту. Впрочем, полученная вчера от Асато сила, давала ему весомую уверенность в себе, и следовало даже одёргивать себя всякий раз, призывая к хладнокровию, дабы эта уверенность не переросла в ненужную и опасную в подобной ситуации самоуверенность.       – Через проклятие, – сухо пояснил доктор. Нити, невидимо связавшие его и мальчишку, он чувствовал сейчас особенно остро и потому сомнений в том, кто на самом деле стоит за похищением не возникало.       – Цузуки, ты уверен?..       – Он уверен, – перебил секретаря Мураки, поворачиваясь к коллегам Асато, в лёгком недоумении столпившимся чуть позади.       Помимо Повелителя Теней, сверлившего ненавистного доктора колючим, недобрым взглядом, тут присутствовали и другие фигуры: пожилой мужчина, к которому все обращались как «шеф Коноэ»; миловидная девчушка и рядом с ней нервный молодой человек с ушами, мутировавшими в эльфийские; ещё две девушки, одна с длинными светлыми волосами в пиджаке и строгой юбке, и черноволосая коротко стриженная в бюстгальтере (Мураки даже в мыслях не мог назвать это топом) и юбке, внезапно заканчивающейся, не успев начаться, которые что-то сказали про отдел безопасности (вот и где они были до этого?); а так же две парящие в воздухе курицы, представившиеся как братья Гусёсины и заставившие доктора в очередной раз подумать о том, чего только не водится в Мэйфу.       – Хотелось бы осведомиться о функциональном назначении, – Мураки чуть не сказал «роли», – присутствующих.       – Не раньше, чем мы узнаем о вашей роли, – Тацуми не стал заморачиваться с выбором эвфемизмов.       – Я посчитал, что ещё одна боевая единица не будет лишней, – доктор смерил секретаря спокойным взглядом.       – Да о чём мы вообще говорим?! – вспылил Цузуки, порываясь броситься на штурм негостеприимного дома.       – Успокойся, – требовательно приказал доктор, сильнее сжимая его локоть и возвращая шинигами на место подле себя. – Иначе спалишь всё вокруг одним лишь взглядом.       Сила Асато действительно сейчас ощущалась несколько иначе, и вряд ли он был способен с ней справляться.       – Кхм, – шеф Коноэ привлёк внимание к своей персоне. – Тэрадзума-кун и Каннуки-кун, а так же Гусёсины будут отвечать за защитный барьер. Сносу подлежит один дом, а не весь квартал, – вздохнул Коноэ. Проследив за его взглядом, Мураки понял, что правильно вычеркнул из списка боевых фигур большеглазую девчушку и нервного парня. Летающие курицы изначально были не в счёт. – Правда, мы ещё ни разу не пробовали это заклятье.       – Если сработает, срочно запатентуйте. Оно вам скоро понадобится, но уже в Мэйфу, – с мрачной уверенностью пообещал Мураки.       «И уверяю вас, на этот раз крушить всё будет не непутёвый шинигами», – добавил он мысленно.       Доктор был зол, очень зол! Однако усилием воли держал себя в руках, дабы не возглавить завтрашнюю колонку некрологов с пометкой «героически погиб при штурме заброшенного дома».       Всего их здесь было десять – как раз два набора карт. Но кто сказал, что здесь нет карт противника? Этот шеф, который вроде как один из тех, кто удостаивается аудиенции у самого Эммы Дай-О, выглядит подозрительно сдержанным.       Если определить Повелителя Ада как Туза Мечей, то Граф, несомненно, будет Тузом Жезлов. Себя же Мураки, ещё на корабле обозначил как Короля Мечей. Доктор усмехнулся своим мыслям. Туз Жезлов – масть огня, источник, начало – как нельзя лучше подходит для хозяина Замка Свечей. Тогда как Туз Мечей – это масть воздуха, масть разума, означающая неимоверную мощь. И игры разума и сил воли – это именно то, во что играет Эмма Дай-О. Сам же Мураки из могущественного, властного над жизнью и смертью своих подданных Короля Мечей, неожиданно превратился в честного, отважного, стремящегося творить добро Короля Жезлов. Мальчишку же Куросаки доктор бы определил как Пажа Пентаклей: способный юноша, но это тот самый тихий омут, в котором чёрт знает, что водится; извлечёт ли он уроки из прошлых ошибок или не сможет, погрязнув в жалости к самому себе, – покажет жизнь.       Впрочем, в покер играют не картами Таро, но они легли в основу обычной игральной колоды. Жезлы стали трефами, Мечи – пиками, Пентакли – бубнами, а Кубки – червами, но так и продолжают соотноситься с четырьмя стихиями: огня, воздуха, земли и воды соответственно.       Все остальные присутствующие здесь – это мелочь, которой надлежит дополнить расклад. Все, кроме Цузуки. Он – Джокер, он же Шут или Дурак – единственная карта Старших Арканов, которой нашлось место в обычной колоде. Карта, которая может быть слабой, глупой, шагающей навстречу своей погибели, а может быть и самой сильной, самой созидательной и самой мудрой картой во всей колоде. И он же – главный приз.       – Каковы ваши соображения по части происходящего? – без обиняков поинтересовался Мураки. Карты должны быть вскрыты и, пожалуй, этот момент настал.       – Мы считаем, что Ватари управляет вселившийся в него демон, – ответил секретарь, пока шеф хранил таинственное молчание, а остальные растерянно переглядывались. – Такое уже было однажды с Цузуки.       – О да, это, несомненно, демон! – кивнул Мураки. – Я даже знаю, какой…       – Вообще-то изначально мы считали, что за этим похищением стоите вы, Мураки-сан, – смущённо произнёс кто-то из братьев Гусёсин.       – И были бы правы при любом другом раскладе, – мрачно заверил доктор. – Как будем изгонять демона?       – Я могу использовать заклинание, – сказал шеф. – Мы и к Цузуки его применяли.       – Это было бы очень кстати, – произнёс Мураки и взял для себя на заметку не сводить с Коноэ глаз.       – Если я свяжу Ватари тенями, – предложил секретарь, – это будет проще осуществить.       – Касательно теней, Тацуми-сан. Хорошо бы, чтоб их было как можно меньше. В связи с этим вопрос: у кого-нибудь есть в запасе заклинание, способное осветить всё это здание?       Был день, и солнце заливало всё вокруг, но внутри – полно мест, где может таиться тьма.       – У нас есть подходящие фуда, – сказала одна из девушек из службы безопасности, та, что длинноволосая; в самом начале их представили, но Мураки тотчас выкинул из головы излишнюю информацию, – но они определённого радиуса действия, так что нам придётся пойти с вами.       – Хорошо. Тогда ставьте барьер и пойдёмте, – распорядился Мураки. – От вас, Тацуми-сан, я хотел бы вот чего, – продолжил он, когда Тэрадзума с напарницей и Гусёсинами отделились от них, расположившись по четырём сторонам света вокруг здания, – чтобы вы нейтрализовали по возможности все подозрительные тени. Я не знаю, как вы будете это делать, но крайне нежелательно, чтобы они подбирались к нам.       – Вы полагаете, я буду безукоризненно исполнять ваши приказы? – холодно уточнил секретарь.       – Я надеюсь, вы будете выполнять все необходимые действия в рамках вашей роли и ваших истинных желаний, – вкрадчиво проговорил доктор. – Вы ведь не хотите вреда для Асато? Вот и делайте всё, что считаете нужным для этого.       Перед началом боя необходимо было заручиться поддержкой хотя бы одной фигуры, про которую точно известно, что она на стороне Цузуки.       – Означает ли это, что я могу и вас связать тенями, если посчитаю ваши действия угрожающими безопасности Цузуки? – педантично уточнил Тацуми, а Мураки вместо того, чтобы оскорбиться на такое откровенное недоверие, лишь искренне улыбнулся.       – В этом случае, Тацуми-сан, я буду вам признателен.       – Мы… мы сможем вытащить их оттуда, не навредив ни Хисоке, ни Ватари? – спросил Цузуки. Он не участвовал в дискуссии и даже не смотрел на её участников, всё это время не отводя взора от тёмного провала двери.       Мураки ощущал и его страх, и беспокойство, и желание немедленно ринуться в бой, и гнев. Наплевав на то, что на них устремлены все взгляды, доктор порывисто обнял Цузуки за плечи и прошептал на ухо:       – Карты разложены, Асато, нам остаётся лишь играть по установленным правилам, а насколько сильна наша комбинация, мы скоро узнаем.       Они обменялись взглядами, отражающими все их чувства друг к другу, и не глядя, следуют ли за ними остальные, ступили внутрь здания.              Судя по ощущениям, которыми руководствовался Кадзутака, мальчишка находился на четвёртом этаже в северной части дома. И казалось бы, что проще? Надо всего лишь подняться по выщербленной лестнице с кое-где отбитыми кусками ступенек и погнутыми перилами. Вот только путь этот занял у них не меньше получаса.       Окна на лестничной клетке, и без того небольшие, где-то были забиты досками, а где-то разрисованы вандалами. Внутренних дверей почти нигде не было, и из крошечных плохо освещённых прихожих тянулись длинные чёрные тени, и казалось, что стоит их проигнорировать и пройти мимо, как они тут же схватят за ноги любого, кто потревожил их покой.       На каждом новом пролёте девушки, шедшие следом за Мураки и Цузуки, кидали фуда, освещавшие и пространство вокруг и очередную лестницу, заставляя всю подозрительную тьму уползать обратно вглубь квартир.       Каноэ и Тацуми замыкали шествие, пока ни во что не вмешиваясь и будучи объектами (особенно один из них) пристального наблюдения со стороны доктора, который и сам находился под подозрением у одного из них, а может, у обоих сразу. По крайней мере, взгляды, буквально прожигающие спину, Мураки чувствовал постоянно.       Продвижение осложнялось ещё и тем, что всюду: на ступеньках, на поломанных перилах, на окнах и пустых дверных проёмах и даже на потолке могли оказаться ловушки, призванные сбить с ног, оглушить, усыпить или как-то ещё вывести из строя незваных гостей. Разбирались с ними в основном Цузуки с доктором, но иногда кое-что из разряда замедленного действия доставалось Тацуми или Коноэ.       Самым неприятным, давящим на нервы фактом было то, что кроме звуков их собственных шагов или голосов да треска заклятий, не было слышно больше ничего. Не шебуршились мыши. Не ходили по наружным карнизам птицы. Не ютились бездомные кошки-собаки. Равно как ни одного звука не доносилось снаружи. Поэтому о начавшемся дожде они узнали лишь на третьем этаже, когда внезапно потемнело.       – Это ещё что такое? – недовольно проворчал Мураки, по инерции полуобнимая Цузуки за талию, чтобы поддержать шинигами едва не потерявшего равновесие. Асато только что обезвредил очередную ловушку, однако отдача от заклятия была такой силы, что едва не сбила его с ног.       – На сегодня в Токио обещали дождь, – невозмутимо прокомментировал Коноэ, вызывая у Мураки настойчивое желание вышвырнуть того в ближайшее окно.       – У вас есть ещё фуда? – поинтересовался доктор у девушек, так как наверху теперь было совсем темно.       – Хватит, – коротко ответила стриженная.       – Тацуми-сан, могу я снова попросить вас следить за тенями?       – Я помню свои обязанности, Мураки-сан.       После этого обмена любезностями долгое время стояла тишина, нарушаемая лишь хлопками заклятий.       – Это где-то здесь, – сказал Кадзутака, когда они наконец достигли нужного этажа. Однако глухая тишина пугала.       – Ты уверен? – прошептал Асато.       – В данный момент я ни в чём не уверен, – признался доктор. Мураки чувствовал себя паршиво. Иметь за спиной вражескую фигуру, когда впереди неизвестность и тьма, крайне неприятно. – Однако ниточка проклятия ведёт сюда.       Цузуки кивнул и, после того как девушки из отдела безопасности осветили дальнейший путь, первым ступил в указанный коридор, который привёл их в просторную комнату. Света в ней не было. Все окна были либо забиты досками, либо замазаны тёмной краской.       И там кто-то был. Это отчётливо чувствовалось безо всякой эмпатии или магии. Густую чернильную мглу, клубившуюся впереди, казалось, можно было резать ножом. А ещё в темноте что-то слабо мерцало, словно бы десятки чьих-то глаз.       – Свет! – приказал Мураки, не дожидаясь пока что-то или кто-то бросится на них.       В комнату тут же полетели бумажки с заклинаниями, ярко высветившими полную картину места.       И Хисока, и Ватари были там. И оба без сознания. Вернее, Цузуки хотел думать, что всего лишь без сознания.       Мальчик лежал на старом потрёпанном и пыльном диване, Ватари на полу недалеко от него, словно в какой-то момент упал в обморок. Цузуки понимал, что смерть мальчика Мураки почувствовал бы, а убивать учёного силе, управлявшей им, по мнению Асато, не было смысла. Однако он всё же заметно перепугался, увидев друзей, валяющихся без чувств.       – Не торопись, – Мураки ухватил за руку, метнувшегося было вперёд шинигами, – что-то здесь мне не нравится.       – Мне тоже, – согласился Асато. Он инстинктивно чувствовал разлитую в воздухе угрозу, но понять её причину или источник не мог.       Диван размещался у противоположной стены, прямо напротив того места, где они сейчас стояли. Справа была беспорядочно накидана старая поломанная мебель. Она была свалена горой, затрудняя обзор и отбрасывая тени. Понять, есть ли между этой свалкой и забитым фанерой окном что-то или кто-то ещё, не удавалось.       А все стены оказались разрисованы магическими знаками и символами, не сулившими вообще ничего хорошего.       – Кто-нибудь имеет представление, что они значат? – решил всё-таки поинтересоваться у окружающих доктор, которому надоело почти всё время слышать только свой голос.       – Если позволите, Мураки-сан, я могу проверить с помощью теней.       – Будьте добры, Тацуми-сан.       «Заодно и посмотрим, что сильнее: тени Повелителя Теней или тьма Повелителя Ада?» – невесело подумал Кадзутака.       Ответ напрашивался сам собой, однако сильнее оказалось заклинание, поставленное, скорее всего, учёным.       – Барьер, – констатировал Коноэ.       – Спасибо, вижу, – ехидно отозвался Мураки, оборачиваясь к спутникам, поэтому не успел проконтролировать момент, когда Цузуки, сделав шаг вперёд, обрушил на невидимую стену свою силу. Явно ту её часть, что досталась ему от демонической сущности. Фиолетовый поток врезался в незримую преграду, послышался треск, и заклятие осыпалось разноцветными росчерками, будто мелкими стёклышками.       – Неплохо, – одобрительно произнёс доктор. Похоже, фиолетовоглазый шинигами всё увереннее и увереннее пользовался новоприобретённой силой. – Мы пойдём первыми, а вы прикроете нас. Даже представить не могу, с чем ещё нам предстоит столкнуться.       Однако никаких ловушек больше не было. Магия фуда честно освещала пространство площадью в полкомнаты, не скрывая ничего по углам, отчётливо выхватывая и диван, и пространство за ним.       Запах западни ощущался всё явственнее, но в чём она заключалась?       – Тацуми, – это уже Цузуки, – возможно, они одержимы, и стоит нам подойти ближе, как они атакуют. Ты сможешь при необходимости связать их тенями.       – Сделаю всё, что нужно.       Однако преодолеть расстояние до лежавших без чувств шинигами никто из них не успел.       Свет погас.       – Отдел безопасности: захват цели произведён, – последнее, что услышал Мураки, прежде чем увидеть, как под его ногами на полу вспыхнула слабо флуоресцирующая октаграмма, окружённая ещё какими-то знаками.       Густая тьма опутала, обвилась вокруг доктора, не позволяя ни сопротивляться, ни даже вздохнуть, унося его в бездну…              Кадзутака не сразу пришёл в себя. Нет, он был в сознании и даже понимал, где находится: зал с высоким потолком, равномерно освещённый, хотя источников света не видно; клубящиеся на полу, подобно туману, тени, – он помнил это место слишком хорошо. Просто его так резко и грубо, и наверняка без соблюдения техники безопасности, вырвали из одного мира и переправили в другой, что реакции организма не поспевали. Поэтому тело ему пока не подчинялось, голова кружилась, а острая непереносимость яркого света заставила зажмуриться.       Работал только мозг. Мураки, правда, и до этого был уверен, что тот работает. А вот теперь засомневался.       Это же каким надо было быть идиотом, чтобы подумать, будто бы хоть кто-то из коллег Цузуки посчитает, что доктор и в самом деле на их стороне?! Да они ни минуты не сомневались, что коварный маньяк и психопат похитил двух их коллег, а третьему просто задурил голову, используя его вечное чувство вины! И о том, что мальчишка здесь, они знали до того, как им Асато сообщил это, руководствуясь полученными от него сведениями. И барьер этот якобы против разрушений вовсе не барьер был, а способ доставить его сюда в добавление к символам на полу и стенах. А октаграмму он не заметил и не опознал лишь потому, что по опыту последних дней не желал оставаться в темноте.       Вот вам и польза быть честным, порядочным человеком!       Убедившись, что потолок зала больше не кружится перед глазами, стоит их только открыть, Мураки осторожно поднялся. В конце концов, он ждал такого поворота и был готов встретиться со своим страхом и поговорить наконец по-мужски. А, может, заодно и в морду дать, благо полученная от Асато сила ещё при нём!       – Вы доставляете много хлопот, доктор, – послышался ровный знакомый до боли голос, пробирающий до дрожи. Фигура, облачённая в чёрное с золотом кимоно, объятая тьмой, материализовалась в нескольких метрах напротив Мураки.       – И что теперь, – доктор вскинул на существо дерзкий взгляд, – будете снова трахать меня, в перерывах мечтая об Асато?       – В этом больше нет необходимости: Цузуки и так скоро будет в моей власти.       – И как вы собираетесь этого добиться?.. – спросил Мураки и замолчал, осознавая.       Цузуки психически нестабилен, а теперь ещё и наделён пробудившейся силой демона. Если в отчаянии он пойдёт вразнос, у руководства Дзю-О-Тё не будет другого выхода, кроме как отправить несчастного шинигами в ссылку, в объятия Повелителя Ада с пометкой «доведён до безумия маньяком-убийцей».       Глаза Кадзутаки вспыхнули гневом. Ну и на чьей стороне в итоге играет Граф?       – А для вас, доктор, уже приготовлено место в Аду, и пребывание на сей раз для вас может затянуться.       – Вот только я ещё жив, – процедил Мураки сквозь зубы.       – Не стоит беспокоиться по пустякам, – существо усмехнулось, – я могу подписать директиву на вашу ликвидацию хоть сейчас!       – А на каком, позвольте узнать, основании?       – Неоднократные похищения сотрудников департамента, физическое и психологическое насилие над ними, – принялся перечислять Повелитель Ада, а доктор старался незаметно собрать силы, пока тот упивается своим триумфом, – в том числе и сексуальное насилие.       – На счёт последнего надо ещё разобраться, – с вызовом в голосе произнёс Мураки, – кто кого? Асато сам оттрахал меня так, что я чуть имя своё не забыл. Вам бы поучиться у него, уважаемый!       Существо не сдвинулось с места, не прикоснулось к нему, но Мураки почувствовал сильный удар под дых и согнулся пополам от боли, хватая ртом воздух.       – Вы не в том положении, чтобы дерзить! – прошипело существо.       «Вывести из себя Повелителя Ада, ай да Мураки!» – саркастически похвалил себя доктор.       Надо было выбираться отсюда и остановить Асато, прежде чем он совершит что-то непоправимое. Кадзутака уже был готов призвать своего шики, когда неожиданный голос заставил удивлённо вздрогнуть и его, и Повелителя Ада.       – Вы не сможете его отправить в Ад, Дай-О-сама, – его душа чиста, как и помыслы!       – Цузуки, – довольно пропел Повелитель Ада, – я надеялся встретиться с тобой несколько позже.       – Асато! Как ты здесь очутился? – спросил Мураки, на пару мгновений отводя глаза от существа перед ним, чтобы убедиться в отсутствие слуховых галлюцинаций.       Ловушка была рассчитана на одного, и Цузуки при переносе досталось явно сильнее, чем доктору. На руках шинигами была заметна кровь, как и на губах. Раны, впрочем, уже затягивались.       – Я так испугался за тебя, Кадзу, – Асато обнял доктора со спины, утыкаясь лицом ему в плечо. – Я просто ухватился за тебя и не выпускал, пока не оказался здесь.       Когда свет в комнате внезапно погас, Асато увидел начертанную на полу октаграмму и сразу всё понял. Мрак, кстати, был полным только для доктора, окутанного и ослеплённого тьмой: из глубины квартиры доносился свет от оставленных там заклинаний.       – Успокойся, Цузуки, мы заберём тебя назад, – сказал Коноэ, но Асато смерил его взглядом сердитым и обиженным одновременно. Как он не догадался сразу, что ловушки оставил не Ватари, а сам шеф? Это же его магия! Он сам учил ей Асато!       А потом вокруг него обвились тени, обездвиживая. Его пытались связать, с ним обращались как с умалишённым!       Цузуки разорвал путы одним всплеском своей силы. Выкрутился из рук бросившихся к нему девушек, и одним прыжком оказался в центре бушующей тьмы, обнимая оглушённого доктора.       – Ненавижу вас всех! – выдохнул Асато зло.       Тьма бурлила и рвала, силясь отделить его от намеченной ей жертвы, оставляя глубокие раны на теле шинигами, но не в силах заставить его отказаться от любимого человека.       – Кадзу, меня предали! Они – все – меня предали! – с горечью шептал Асато.       – Они просто не той масти, – произнёс доктор, пытаясь сохранить хладнокровие. – У нашего врага оказался как минимум флэш, в то время как у нас на руках лишь жалкая пара.       – Но тебя всё равно не смогут отправить в Ад! – с надеждой воскликнул Асато. – Ведь нет?       Но Повелитель Ада хранил молчание, нечитаемым взором глядя на человека и шинигами.       – Есть такое понятие как «злоупотребление служебным положением», – понимающе произнёс Мураки.       – Как хорошо, что вы всё правильно осознаёте, доктор, – бархатисто изрёк Повелитель Ада. – Если есть положение, почему бы им не злоупотребить? Но вам, Мураки-сан, я предложу выбор: вы сейчас уйдёте, оставляя меня наедине с Цузуки, а я отправлю вас на время в кому, а потом, стерев память об этом небольшом недоразумении, верну вас в дом вашего друга, к вашей невесте.       Мураки ударил без слов. Просто пустил в лоб наглому циничному существу заклинание. И сразу же призвал своего шикигами. Кадзутака был слишком зол и оскорблён таким предложением, чтобы и дальше размениваться на слова.       На пару секунд всё заволокло огнём, дымом и ярким белым светом.       – Вы забываете, доктор, что связаны со мной контрактом с вполне однозначными правами и обязанностями.       Очертания Повелителя Ада проступили сквозь белёсую завесу. В следующее мгновение О-Рю отлетел в сторону, а Мураки упал на руки подхватившего его шинигами, бледный и бездыханный.       – Кадзу!.. – простонал Цузуки, опускаясь на колени и укладывая на пол бездвижного доктора. Мураки не проявлял признаков жизни, но жизнь его ещё теплилась, Асато чувствовал это. – Ты! – прошипел он, вскидывая глаза на Повелителя Ада.       – Он заключил контракт. Он не должен был нападать.       Дальше Цузуки действовал, не колеблясь и без страха. Но и не бездумно в порыве эмоций. Нет, он полностью осознавал, что делает и как делает. Вызвал Бьякко, чтобы тот переместил Мураки вместе с побитым, но живым драконом О-Рю в дальний конец зала. Затем один за другим призвал Сорю, Тоду, Судзаку.       Цузуки поднял на Повелителя Ада горящий фиолетовым огнём взгляд. Он и сам не знал, что способен на такое. Асато не сомневался, атакуя Повелителя Ада. Он бил в полную силу, намереваясь если не убить, то ранить достаточно сильно для того, чтобы вытащить отсюда Мураки и отнести туда, где ему помогут. На ум приходил Хисока, если удастся привести его в чувства. Но так как тот может быть под контролем Повелителя Ада, то остаётся только Мибу Ория.       – Хм, – протянул Повелитель Ада удивлённо.       Языки чёрного и красного пламени лизали стены, с которых исчезала позолота и, шипя, стекала чернота, извиваясь, словно живое существо. Корчились тени, горела тьма, окутанная лоскутками пламени.       Первой в сторону отлетела Судзаку и, ударяясь о стену, сползла на пол. Бьякко, бросившийся на защиту хозяина, тоже получил своё: неведомая сила отбросила его, подобно котёнку. Следующим к ногам Цузуки пал Тода, а за ним спустя пару мгновений последовал и Сорю.       Повелитель Ада шагнул к ним, чтобы наказать посмевших напасть на него шики, но был остановлен ударом чистой демонической силы, что направил в него Асато. Цузуки заслонил и шикигами, и доктора собою, расставляя в стороны руки, отчаянно и непокорно. У него не осталось ничего: ни единой фуда, ни капли магии, ни крупицы надежды.       Вокруг всё горело и трещало, беспокойно метались тени, шипела облезавшая со стен чернота, но Повелитель Ада казался невредимым.       – Отпусти их, – прошептал Асато, принимая первый удар Эммы Дай-О, – отпусти Мураки и шикигами… Или убей и меня вместе с ними…       Удары силы следовали один за одним, но Цузуки терпел, не шевелясь, не позволяя Повелителю Ада добраться до его друзей и его доктора. Он лишь зажмурился от боли и чтобы не видеть существо, которое больше не выглядело как человек.       После какого-то по счёту удара Цузуки почувствовал, что силы покидают его. Однако упасть ему не дали. Холодные лапы тьмы опутали его, поддерживая в вертикальном положении и вместе с тем возвращая память.       Вот он – лежит на больничной кушетке в лаборатории в плену болезненных воспоминаний, сомнений и вины. Он не всегда адекватно воспринимает действительность. Иногда ему кажется, что он снова ребёнок, его преследуют за его внешность, его ненавидят и причиняют ему боль. Он снова видит себя виновником гибели своей семьи; видит себя убийцей тех, кто преследовал его.       А потом опять видит потолок лаборатории и лицо доктора, берущего его снова и снова, доставляющего ему удовольствие. Но он не может на него реагировать, так как весь его организм словно бы оцепенел, только оцепенение это скорее эмоциональное, нежели физическое. Асато думает о том, почему доктор не мог быть с самого начала таким? Почему не мог после первой же встречи в Нагасаки утащить его под какую-нибудь сакуру и насиловать его так же, до умопомрачения. Внутренний голос вопрошал: «А изменило бы это хоть что-нибудь? Доктор перестал бы убивать? Или ты стал бы иначе относиться к нему, к убийствам только потому, что он удовлетворил тебя? Только потому, что понимаешь его боль, его безумие?»       А разум снова метался в агонии между ужасом, виной и удовольствием, которого не заслужил, как не заслужил любви и жизни.       – Отпусти их, – шепчет Асато, а слёзы текут по его щекам.       – Если отпущу, останешься со мной?       – Останусь, – еле слышно произносит Цузуки, невидящим взором уставившись перед собой. Он не достоин любви, всё верно. Он достоин лишь Ада.       Но Эмме Дай-О не нужно слышать слова, он читает в сердцах.       Когтистая лапа тянется к Цузуки, и тот снова закрывает глаза. Но его волос касается не лапа, а рука с длинными чёрными ногтями. И вполне человеческие губы ласково целуют в висок.       – Ты сам не знаешь, от чего отказываешься, – говорит Повелитель Ада, и путы, сковывающие шинигами, опадают, но сильная рука, не даёт упасть, подхватывает его и прижимает к холодной груди, внутри которой бьётся неожиданно живое, горячее сердце…       

***

      Когда Мураки очнулся, он обнаружил себя лежащим в той самой комнате, откуда его столь бесцеремонно вырвали, и лежал он на коленях у сидящего на полу Асато. Лицо у шинигами было перепачкано копотью и кровью с дрожками слёз, до сих пор катившихся у него по щекам и капавших Мураки на лицо. Однако, если судить по выражению перепачканной мордашки Асато, всё было не так уж плохо, и сам Кадзутака, уже простившийся с жизнью, когда у него в сердце что-то оборвалось, очевидно, не находился на смертном одре, и слёзы Цузуки вовсе не означали плачь над гробом.       – Что случилось? – решил поинтересоваться доктор. Оценивать своё состояние самому ему было крайне лень, он мог точно сказать только одно – всё тело ломило.       – Кажется, нас отпустили, – всё ещё неверяще произнёс шинигами и зарыдал сильнее.       – Ну, ну, – улыбнулся Кадзутака, протягивая руку и стирая со щеки Асато дорожку слёз, размазывая, правда, по этой самой щеке грязь.       Цузуки перехватил ладонь доктора, прижался к ней.       – Кадзу… – всхлипнул он.       – Испугался?       – Да, – признался шинигами сквозь слёзы, – за тебя… когда ты упал. А потом… потом я уже ничего не боялся… Понимал, что мы умрём там вместе, но не боялся. Кадзу…       – Да? – доктор мог только лежать и умилённо смотреть на своего шинигами. Слабость ещё не прошла – всё же не хило его там приложило.       – Кажется, я разнёс покои Повелителя Ада, и мне теперь точно никогда не расплатиться.       – Ничего, – улыбнулся Мураки, – как-нибудь справимся. – В комнате явно были и другие боги смерти. Поначалу Мураки слышал голоса, в частности мальчишки Куросаки, гневно со слезами доказывающего и объясняющего что-то. Но потом все разговоры вдруг резко затихли, как будто их двоих только в тот момент неожиданно и заметили. – Давно мы здесь.       Цузуки покачал головой.       – Не очень. Я потерял сознание, а потом очнулся тут. И увидел тебя рядом.       Наверно, потому так и ломило всё тело. Обратный перенос был более мягким, но всё равно оказался стрессовым для организма, да ещё и после всех перипетий.       И всё-таки Мураки рискнул приподняться ровно настолько, чтобы коснуться губами губ шинигами, надеясь, что это послужит отличным доказательством того, что он жив-здоров, и Асато наконец-то перестанет плакать.       – Кадзу, – прошептал Цузуки, – ты знаешь, мне кажется, мы здесь не одни.       – Плевать! – произнёс Мураки, к которому внезапно вернулись силы, увлекая своего шинигами в долгом и нежном поцелуе.       Послышался деликатный кашель, но этого было мало, чтобы двое влюблённых оторвались друг от друга. Окончательно оправившийся доктор покрывал лицо Асато поцелуями, и плевать, что оно почти целиком в копоти, его собственный дорогой белый костюм выглядит примерно так же, надо полагать, и он сам.       Все посторонние наконец догадались покинуть комнату.       – Давайте, давайте, – подгонял коллег шеф Коноэ, – здесь всё наконец-то разрешилось.       «Вот ведь старый интриган, – лениво подумал Мураки, – наверняка знал наперёд все возможные расклады!»              После того как вдоволь нацеловавшись, Мураки и Цузуки спустились вниз, там их уже поджидал секретарь. Эти двое так и продолжали обниматься, хотя это больше походило на то, что оба пытались удержать друг друга в вертикальном положении: и доктор, и шинигами еле стояли на ногах. Хотя понять, кто кого из них сильнее поддерживает, было невозможно.       – Цузуки, – начал Тацуми, выглядел он несколько смущённо и виновато, – мы правда думали, что ты под контролем Мураки. И что это он, воздействуя на Ватари, организовал похищение Хисоки. По крайней мере, нам так доложили. Кроме того…       – Приказ сверху? – вмешался Мураки, понимающе усмехаясь.       Ему в какой-то мере даже было жалко секретаря, которого оставили разъяснять ситуацию. Насколько доктор понимал, тот и сам был неравнодушен к фиолетовоглазому шинигами, и именно это его неравнодушие и было использовано против него.       – Прости, – произнёс Цузуки, – я ведь тебе так ничего и не объяснил.       – Это ничего бы не изменило, – уверенно констатировал Кадзутака. – Они бы лишний раз уверились, что я с тобой что-то сделал. – Доктор вздохнул. – Даже Куросаки поначалу считал, что я тобою управлял…       – Ой, давайте всё это потом! – Цузуки устало ткнулся в плечо доктора, обнимающего его за талию.       – Вам бы лучше сейчас отправиться в госпиталь в Мэйфу, – сказал Тацуми. – Ваши раны всё же надо осмотреть.       Любовники переглянулись и синхронно пожали плечами. Им в тот момент было всё равно куда, лишь бы можно было лечь. И желательно вдвоём. И желательно наедине.              Никаких опасных ран, проклятий или других повреждений на участниках драмы не обнаружилось. Ватари говорил, что почти не помнил событий последних недель. Он наблюдал за происходящим как будто во сне или из-за плотного полупрозрачного стекла. Хисока сказал, что помнит лишь, как лёг спать вечером, а очнулся уже в той комнате и сразу, как он выразился, «жопой почувствовал, что произошло что-то страшное и ужасно глупое».       Тацуми всё же исхитрился уличить момент и предложил доктору выйти на пару слов. Мураки, на которого по привычке все смотрели, как на дьявола во плоти, и боялись даже заговорить, пожал плечами. На два слова, так на два слова.       – Мураки-сан, – начал секретарь, тщательно подбирая, что сказать, – я понимаю, что не в праве что-либо от кого-либо требовать, так как сам бросил Цузуки, когда тому больше всего нужна была помощь, и потерял какое-либо право на него или возможность как-то изменить отношения между нами. Но, – он твёрдо посмотрел на доктора, – если вы причините ему боль или обманите его, я вас убью!       Мураки очень хотелось ответить, что-то вроде «встаньте в очередь», но он, невозмутимо выдержав пристальный взгляд секретаря, в котором уже не было того пренебрежения и враждебности, что раньше, сказал со смешком:       – Не дождётесь!       «Никому не отдам, – подумал он, – ни вам, Тацуми-сан, ни мальчишке, ни Графу, ни кому-либо ещё! Пусть не тянут руки и лапы!»              Утро наступило довольно поздно. Цузуки на этот день дали выходной, и было не обязательно подниматься рано, да и не было у них на это сил. Правда, не встреча с Повелителем Ада вымотала их до предела, а то, что они полночи не могли друг от друга оторваться.       – Ты как? – спросил Цузуки глубокой ночью, в расслабленной истоме прижимаясь к любовнику. Он сбился со счёта, сколько раз сегодня отдавался ему.       – Отлично! – ответил доктор, одной рукой обнимая Асато, и добавил: – Не бойся, если какой-то демон и способен выпить мою силу, то это точно не ты! И вообще, я считаю, что твой папаша что-то напутал.       – Что ты имеешь в виду?       – Лишь то, – произнёс Мураки, пальцами нежно скользя по спине Цузуки, – что я до сих пор могу получать твою силу. – А дальше в дело пошли не только пальцы, но и губы.       Одним словом, хорошо прошла ночь. Чего не скажешь об утре: разбудил Мураки беззастенчиво восседающий поверх одеяла Ватсон с приглашением к Графу.       Представьте себе приятное тихое утро, в залитом солнцем палисаднике шумно переговариваются стайки птиц, под боком сопит любимый шинигами, но какая-то непонятная тяжесть мешает перевернуться на бок, притянуть его к себе и спать дальше или продолжить начатое ночью, а стоит открыть глаза, как сталкиваешься с полуразложившейся рожей.       После этого тихое утро обычно перестаёт быть тихим.       – Передайте Графу, мы будем, – бесстрастно проронил доктор (весь заряд ругательств он уже истратил), вышвыривая маленького зомби вон.       «Неудивительно, – подумал Мураки, глядя на разбуженного нелитературным шумом Асато. – Если так регулярно будить по утрам, у кого угодно будут проблемы с психикой».              Граф в этот раз принял их в рабочем кабинете. Он сидел на удобном стуле с высокой спинкой, поставив локти на светлую столешницу и сплетя пальцы. На столе перед ним лежали какие-то бумаги, документы и поверх них запечатанный конверт.       Цузуки и доктору предложено было разместиться напротив.       – Как ваши дела? – без прелюдий поинтересовался Граф.       – Отлично, – коротко обронил доктор.       – О, так это замечательно! – энергично воскликнула полумаска, разводя в стороны перчатки-руки. Именно сегодня для беседы с ними Граф выбрал невидимость. Доктора это немного раздражало. Это как тёмные очки, можно разглядывать любого, и при этом никто не видит, куда ты смотришь.       – Хакушаку, снимите, пожалуйста, маску. – Похоже, Цузуки тоже было неуютно.       – А я думал, так я не буду тебя смущать! – не очень искренне удивился хозяин замка.       – Снимите её, пожалуйста, – шинигами был предельно вежлив, немного стеснялся, но при этом непреклонен.       – Хорошо, – белая перчатка потянулась к маске, и вот перед ними снова появился человеческий облик Графа. – Так лучше?       Асато кивнул.       – Я боялся, что Повелитель Ада мог отыграться на вас, – с трогательной честностью признался он.       Тёмно-фиолетовый взгляд Графа потеплел.       – Я тронут твоей заботой, – искренне улыбнулся он. – Со мной всё в порядке. И я рад, что и с вами – тоже.       – Граф, позвольте один вопрос, – сдержанно начал Мураки и, дождавшись кивка, продолжил: – Ваша дипломатия провалилась, или вы знали, что планируется?       Вопрос этот мучил Кадзутаку со вчерашнего дня.       – Как я уже говорил, доктор, – окинув слушателей серьёзным взглядом, сказал Граф, – не всегда ясно: похвалил ли вас Дай-О-сама за хорошую работу или наслал смертельное проклятие. Мне было сказано, что всё будет так, как должно быть. И, в конечном счёте, всё зависело от вас.       Доктор и шинигами переглянулись. Асато бледнел на глазах, запоздало пугаясь, что не прояви он тогда смелость, возможно, всё бы закончилось не так. Мураки положил ладонь ему на колено, чтобы успокоить.       – А теперь давайте поговорим о чём-то более приятном! – жизнерадостно вскликнул Граф. – Как у вас дела в… м-м… интимной сфере?       Только что бледный как полотно Асато залился краской.       – Всё отлично! – огрызнулся Мураки, жалея, что всё-таки не запустил в этого извращенца дорогим фарфором, и чувствуя себя на приёме у семейного психолога.       Цепкий внимательный взгляд придирчиво изучал фигуру доктора и, судя по лёгкой полуулыбке, нашёл что-то, что его удовлетворило. У Мураки возникло ощущение, словно его обнюхали и признали своим, приняли в стаю.       «Интересно, это моё воображение или он знает, что Цузуки был сверху? – гадал он. – В моей ауре действительно остался его след?»       – Кадзу думает, ты ошибся, – видя отца без маски, Асато было легче перейти на менее официальный тон.       Граф заинтригованно приподнял бровь, но Цузуки смущённо замолчал.       – Я беру его энергию, даже если беру его самого, – пояснил Мураки, пытливо глядя на владельца замка в ожидании ответа.       – Я же говорил вам про исключения, – развёл тот руками. Он замолчал ненадолго. Взял со стола лежащий перед ним конверт, положил на место. Снял с подставки нож для писем в виде миниатюрного меча, длинного и тонкого, задумчиво повертел его. На лице Графа была написана странная смесь из исследовательского интереса, восторга и чего-то явно пошлого. Однако пошлости в его ответе не было и в помине, когда он произнёс: – Истинная любовь очень часто становится исключением из всех законов и правил. Может, и мне стоит попробовать? – весело вопросил он, поигрывая ножом для писем. – И да, доктор, не надо стесняться своих желаний, – неожиданно, игриво подмигивая, добавил Граф, – вам ведь понравилось быть снизу!       «Зар-раза!» – подумал Кадзутака, пытаясь сохранить лицо, но понимая, что позорно краснеет.       – Ну, я вас больше не задерживаю. – Однако, когда Цузуки с доктором были уже у двери кабинета, Хакушаку их неожиданно окликнул. – Мураки-сан, скажите, как долго вы планируете быть с моим сыном?       Граф поднялся, подошёл ближе, всё так же с загадочным видом вертя нож в руке. Мураки обернулся, сверля владельца Замка Свечей тяжёлым взглядом. Ещё одна проверка?       – Хакушаку… – взмолился Цузуки, которого вопросы Графа то ставили в тупик, то в краску вгоняли.       – Помолчи! – требовательно приказал Граф, ожидая ответа, даже чуть отстранил сына, чтобы оказаться лицом к лицу с доктором.       – Всегда, – просто ответил Мураки.       – А как долго длится это «всегда» в вашем понимании? – продолжал допытываться Граф.       – Я планировал озаботиться этим вопросом в самое ближайшее время, – заверил доктор, догадываясь, что имеется в виду. Ну да, как ни крути, но он всего лишь смертный человек. Сегодня он умудрился выйти живым из схватки с Высшими Силами, но что будет дальше? Не то чтобы Мураки не доставало решимости или уверенности в себе, однако бессмертие решало многие проблемы, хотя бы элементарно проблему старения.       – И на что вы готовы решиться и чем готовы пожертвовать ради этого?       Асато непонимающе переводил взгляд с одного на другого из них, говорящих загадками.       – Я готов на всё, что потребуется.       – А если я предложу вам свою помощь в этом в обмен на то, чтобы вы всегда заботились о Цузуки? – вкрадчиво предложил Граф.       У Мураки было совсем немного времени, чтобы ответить до того, как предложение окажется недействительным, до того, как усомнятся в искренности его чувства. Поэтому мысли доктора скакали, опережая друг друга. Он может отказаться, но тогда становится в один ряд с тем самым гипотетическим пациентом, спасённым благодаря мастерству и добросовестности врачей только за тем, чтобы через пару дней погибнуть под колёсами случайного автомобиля. А если согласится, рискует неправильно оценить намерения Графа. Хотя, если тот не убил его раньше…       Однако он сильно рискует в обоих случаях, а достичь бессмертия самому, быть может, и не удастся.       – Я согласен принять ваше предложение.       «Если он обманет наше доверие, он ничего не выиграет. Асато никогда…» – додумать Мураки не успел. Длинное тонкое лезвие сверкнуло между пальцами Графа, входя Мураки в сердце.       Доктор умер мгновенно.       – Кадзу! – Цузуки бросился к нему, но был перехвачен Графом.       – Успокойся! – Хакушаку прижал к себе сына, чтобы тот не видел ни крови, заливающей белые одежды доктора, ни смертельной бедности его лица. – Он вернётся к тебе, но таким же, как ты. Он бы умер рано или поздно. Не от болезни, так от старости.       – Но если?.. – всхлипнул Асато.       – Не может быть никакого «если», – уверенно произнёс Граф, наблюдая, как ряженные в масках забирают тело доктора. – Все бумаги подписаны. – Он мельком глянул на запечатанный конверт на столе. – Даже Зевсу пришлось похитить Ганимеда, чтобы дать ему бессмертие, – произнёс Хакушаку, пытаясь отвлечь сына от мрачных мыслей, – и чтобы тот всегда был при нём. После этого они жили долго и счастливо, – Граф не удержался от пошлой усмешки, – и, полагаю, часто!       – Но Дай-О-сама…       – Поверь мне, – мягко произнёс Хакушаку, отечески касаясь губами его лба. – Дай-О-сама, хоть этого по нему и не скажешь, ценит своё спокойствие и свои покои. Особенно если ему так основательно подпалят хвост!       Цузуки с сомнением уставился на отца.       – Ему ничего не сделалось, – убеждённо заявил он.       – Тело Повелителя Ада больше, чем материализуемая им часть. И… видел бы ты его – от его роскошной шевелюры остался куцый хвост! – заверил Граф и довольно расхохотался.              Мураки не помнил всего, что происходило позже, лишь смутные образы и картинки, как во сне. Он бы и подумал, что спит, если бы не неумолимое, неопровержимое понимание того, что произошло.       Он умер. И на это раз окончательно и бесповоротно, если только не…       Кадзутака снова чувствовал себя обнажённым, хотя и не видел своего тела. Вокруг присутствовали… существа, всё же не люди. Много существ. Лиц он не видел. Они либо скрывали их, либо не были различимы в царившей всюду полутьме, либо существование их было недоступно для постижения и восприятия человеческим сознанием.       Разбирался вопрос о том, чтобы сделать его шинигами. И вот тут были проблемы, учитывая прижизненные деяния почившего доктора.       Белая полумаска, парившая в воздухе в компании двух белых перчаток, представляла его интересы, играя роль своеобразного адвоката.       Мураки улавливал не столько слова, сколько основную суть.       – Вы ведь преследуете свои интересы, – утверждают присутствующие существа, обращаясь к Маске.       – Мы понимаем, почему вы хотите его к себе.       Доктора посещает странное ощущение, как будто его пристально рассматривают.       – Он – ваш человек.       – Но его ждёт суд.       – Нельзя судить того, кто уже отбыл наказание и расплатился за содеянное сполна и даже сверх меры, – отвечает Маска. И снова Мураки чувствует, как невидимые глаза изучают всю его суть, все его воспоминания. – Как видите, – говорит Маска, – имеют место вопиющие нарушения и превышение служебных полномочий! – Существа в недоумении. Существа растеряны. – Поэтому в качестве компенсации я требую ускорить процесс оформления.       Что-то происходит вокруг. Кто-то шепчется. Кто-то что-то решает. Кто-то что-то подписывает.       – Мураки Кадзутака, – сознание доктора проясняется настолько, чтобы начать более отчётливо воспринимать происходящее и трезво мыслить. Он даже вспоминает, кто скрывается за маской. – Мы уполномочены предложить вам выбор: либо смерть с последующим перерождением и потерей всех воспоминаний о прожитой жизни; либо возможность стать шинигами с сохранением вашей теперешней личности.       – Шинигами, – произносит доктор, хотя в словах и нет нужды: его мысли и желания уже прочитаны, – я хотел бы стать шинигами.       Маска, парящая в стороне, улыбается. Хотя она и не может улыбаться, он чувствует эту эмоцию.       А ещё Мураки думает, что в мире всё устроено не просто так; что ничто не мешает страшной, тёмной, неотвратимой силе искушать людей, пробуждая все их слабости, все низменные желания, толкая на ужасающие поступки; ничто не мешает ей же за них и наказывать, заставляя расплачиваться по всем счетам; но в то же время ничто не запрещает той же самой силе посылать испытания, проверять на прочность; вознаграждать достойных ей тоже ничто не воспрещает, пусть даже в обход установленного порядка, даже если для этого придётся подвергнуть испытаниям и искушениям всех участвующих в партии игроков, включая саму себя.       Чуть дальше, за Маской, Мураки видит фигуру, окутанную тьмой и золотом; фигуру с чёрными, но почему-то короткими, волосами и тёмными глазами – беспощадными, повидавшими всё в этом мире, видящими душу насквозь и бесконечно мудрыми…       

***

      Когда через пару дней сообщили о зачислении нового сотрудника, никто не удивился. Нового шинигами представили на общем собрании, хотя в представлении он, собственно, не нуждался. Доктор Мураки был известен при жизни, а уж после смерти стал личностью чуть ли не легендарной. Впору чувствовать себя героем древнегреческих мифов: схлестнулся с самим Повелителем Ада, но уцелел, ещё и вернулся к жизни, получил новое тело и бессмертие.       Правда, «новое тело» – это только оборот речи, как понял дотошный доктор. Закон сохранения энергии, известный всем со школы, говорит, что энергия не берётся из ниоткуда и не исчезает в никуда. Так, видимо, и с материей. Тело, полученное Мураки после становления им шинигами, было его же собственное, в которое вновь вдохнули жизнь. Из ничего ничто не берётся. Поэтому и раны или дефекты, бывшие при жизни, сохраняются, как шрам под рёбрами или незаметное белёсое пятно напротив сердца – след от раны, которая и положила конец его земной жизни. Или шрамы на запястье у Цузуки. Он умер, совершив самоубийство, и шрамы остались на его теле, как и необходимость в очках у самого Мураки и других шинигами. Искусственный глаз – тоже остался. Это второй он может позволить себе потерять в схватке с каким-нибудь демоном, и он, благодаря регенерации, вырастет снова, хотя, быть может, и не так быстро, как у некоторых полудемонов. С правым же в этом случае придётся по старинке – соединять зрительные нервы с частями искусственного механизма. Но уж лучше так, чем некоторые неприглядные зомби. Или Ватсон, и правда, нежить, бродившая по какому-нибудь английскому кладбищу, пока Граф не залучил его себе в слуги?       Асато не слушал, о чём говорили на собрании (обычная организационная муть), не сводя влюблённого взгляда с Мураки. И плевать, видит это кто-то, и что кто думает!       – Привет, – сказал он, когда после окончания собрания, Мураки подошёл к нему. – Вот, подумал, тебе они понадобятся. – И протянул доктору сигареты той марки, что Мураки обычно курил.       – Спасибо! – от души поблагодарил Кадзутака, только сейчас понимая, как ему этого не хватало. Последний раз он курил, когда ждал возвращения Цузуки от Графа и прикончил всю пачку. И ведь это было совсем недавно, а кажется – вечность назад. Уж теперь-то он может курить сколько угодно, не опасаясь за жизнь: от рака боги смерти не умирают.       – Позвольте прояснить кое-что, – между ними вклинился Хисока, разрывая этот нежный обмен взглядами, – Цузуки остаётся моим напарником!       После смерти Мураки его контракт с Повелителем Ада был исчерпан, как и исчезло проклятие, оставленное на теле мальчишки.       – Как скажешь, Куросаки… – здесь бы следовало добавить «-сэмпай», всё-таки Хисока стал сотрудником Эмма-Тё раньше него самого, но Мураки, ухмыльнувшись, добавил привычное, – кун, – звучавшее особенно уничижительно в свете того, что он сказал дальше: – Асато сейчас достаточно силён, чтобы защитить тебя от любой напасти.       – Кадзу, – укоризненно произнёс Цузуки, взглядом пытаясь подбодрить покрасневшего Хисоку.       – Я лишь констатирую факт, – пожал плечами Мураки, наконец затягиваясь. – Как бы то ни было, я не собираюсь разрушать ваш тандем. У меня – свои обязанности.       Мураки как опытного врача намеревались использовать в госпитале Мэйфу, а заодно и как дополнительную боевую единицу – и весьма опытную – там, где это будет необходимо. Кроме того, в расследованиях приходится сталкиваться с разными вещами, и опытный врач и маг, а так же, признаем откровенно, бывший маньяк-психопат всегда полезен для анализа ситуации и понимания мотивов преступника. Эдакий профайлер в мире мёртвых.       – Кхм, – это уже секретарь, – кроме того, Цузуки ещё должен возместить ущерб, причинённый его действиями.       – А почему бы не поступить, как в любом цивилизованном обществе, – невинно поинтересовался Мураки, выпуская дым, – напрячь налогоплательщиков? В конце концов, именно их души мы тут защищаем. – Доктор окинул присутствующих выразительным взглядом, и ни у кого не возникло никакого желания упоминать, скольких этих самых душ новоиспечённый шинигами, не проработавший на этой должности ещё ни одного дня, не так давно сам же и отправил в мир мёртвых.       – Цузуки сам должен нести ответственность за свои действия, – холодно изрёк секретарь.       Атмосфера в комнате потихоньку становилась очень тяжёлой. Даже шеф предпочёл спрятаться подальше.       – Ах, сам! – очень мягко, но очень недобро протянул Мураки. – Тогда позвольте напомнить, что существует такое, не раз поминаемое в последние дни, понятие как «злоупотребление служебными полномочиями», и мой клиент как особо потерпевшая сторона вправе требовать моральной компенсации. И он потребует по полной программе, будьте в этом уверены! – Доктор обворожительно улыбнулся, и в установившейся тишине отчётливо было слышно, как Коноэ шепчет что-то о том, что теперь у них в отделе два монстра: секретарь и доктор. – Это относительно разрушений, произведённых не так давно, – спокойно продолжал Мураки. – Касательно прошлых разрушений – передайте Дай-О-сама, что может не очень удобно получиться, если информация о том, с чьего ведома в Японию попала проклятая флейта, станет достоянием гласности. Думаю, сразу же найдутся деньги налогоплательщиков, с лихвой покрывающие все убытки. – Доктор невозмутимо затушил сигарету, стоически выдерживая поистине демонический взгляд секретаря. – А впредь я бы предложил строить из чего-то огнеупорного – дешевле обойдётся. И последнее, я никому не позволю ездить на чужом горбу! Прошу прощения, мне пора работать. – Кадзутака развернулся, в гробовой тишине направляясь к двери. – На пару слов, Асато, – произнёс он, увлекая за собой притихшего фиолетовоглазого шинигами. Даже он не осмеливался перечить такому Мураки. Уже у самой двери Кадзутака по-свойски положил руку Цузуки на талию, обозначая таким образом свою собственность.       И пока в кабинете шефа все остальные приходили в себя от явления миру мёртвых доктора во всей красе своего гнева, этот самый доктор, прижав Асато к стене, осыпал его лицо быстрыми горячими поцелуями.       – Кадзу, – простонал Цузуки, теряя голову, – что ты делаешь?       – Всего лишь аванс, – улыбнулся Мураки, нехотя отстраняясь, – остальное будет потом. Я скучал.       – Я – тоже. Я рад, что всё наконец позади, и ты здесь.       – А я-то как рад! – искренне воскликнул доктор и добавил с энтузиазмом: – Пора навести здесь хоть маломальский порядок!              Бездонная ночь лилась в окно, безмятежная, тёплая, полная тихого шелеста и умиротворяющего стрёкота сверчков.       Цузуки спал, положив руку под голову. Мураки лежал рядом, осторожно перебирая каштановые пряди, и просто любовался лицом Асато, освещённым светом, падавшим сквозь неплотно прикрытую занавеску.       В комнате, как и во всей квартире Цузуки, может и не царил теперь идеальный порядок, но был достигнут компромиссный уровень между педантичной аккуратностью и творческим беспорядком, а отсутствие разбросанных где ни попадя вещей, компенсировалось книгами Асато по садоводству, оказавшимися на полу после того, как любовники случайно скинули их со стола, использованного не по прямому своему назначению, да так и не подняли, слишком увлечённые друг другом.       Заухавшая где-то сова разбудила Цузуки, лишь недавно задремавшего.       – Ты почему не спишь? – спросил он.       – Размышляю.       – О чём же? – Асато улёгся поудобнее, под бок к доктору.       Мураки помолчал, одаривая Цузуки мягкими, ни к чему не призывающими, но нежными ласками, и сказал:       – О том, встретились бы мы, будь я нормален? Мы ведь могли и не встретиться!       – Могли, – шепчет Цузуки, чувствуя, как сердце замирает от такой ужасающей возможности, – но, как говорит, Хисока, – он зевнул, – «нормальный Мураки – это оксюморон». Спи давай!       Ночь окутывала комнату полумраком. Тени больше не давили, не таились по углам. Лишь иногда ненавязчиво приглядывали и оберегали двоих влюблённых.                     Послесловие: в конце 2017 года, уже после того, как фанфик был написан, в СМИ появилось сообщение о том, что в Китае провели пересадку головы человека. Правда, пока что операция была проведена на трупе. Так что, возможно, Мураки зря корил себя как врача и мог бы оказаться первым, решившим эту задачу, если бы Цузуки не помешал ему, применив запрещённый приём скальпелем под рёбра. :)