fuck, i'm lonely

Иногда Тэхён сомневается, что в его жизни может быть что-то настоящее. Настоящая работа, которая нравится, на которую он будет с удовольствием приходить и которую выполнять тоже будет с удовольствием. Настоящая дружба, про которую снимают так много фильмов и которую ищешь, ждёшь, что вот она, в человеке, которого нет ближе и которому с легкостью можно доверить все свои секреты. Может, всё дело в том, что он смотрит неправильные фильмы? Сочиняет себе там что-то. Мечтает. Загадывает. Хочет делиться, а не с кем. От этого тоже тошно. Потому что не с кем. Настоящих отношений у него нет и, кажется, никогда не будет. Потому что он сказочник. И сказки у него до странности напоминают сценарии диснеевских и пиксаровских фильмов. Со счастливым концом, разумеется, с десятком романтичных свиданий, падающих звёзд и сбывшихся желаний, а в реальной жизни с этим проблемы. Не бывает всё гладко, без сучка и задоринки. Не бывает ни рыцарей, ни замков, ни спасения принцессы. Себя он почему-то видит ворчливым уродливым гномом. Гномом же смотрит издалека на чужое реальное настоящее счастье и, разворачиваясь на пятках своих комичных ботинок, семенит в свою гномичью лачугу. В жизни у него нет ничего настоящего. Всё какое-то бутафорское, изъеденное молью, припорошенное пылью, до такой степени приземленное, обычное, пресное, что даже тошно уже. Тэхён пытается выжить в свете дней, ищет положительные стороны, но тоска неизменно нападает с пришествием вечера. Потому что он один. Друзья — выжившие в пене страстей, уцелевшие после сотен ментальных кораблекрушений, преданные оруженосцы в его долгом обречённом пути — те, что ещё остались; те, кому ещё не осточертели его закидоны — и редкие вылазки в пучину не-знакомых лиц, где все уже тысячекратно друг друга встречали, но всё равно в конце вечера, пожимая руки, произносят «было приятно познакомиться». Такие сходки кажутся на вес золота. Их годичное количество можно пересчитать на пальцах. Так вот. Светлые стороны, да. Такое тоже имеется. Задолбавшись ходить вокруг да около, Тэхён заводит собаку. Счастье есть. Счастье потихоньку привыкает терпеливо ждать его после учебы, не скулить и не грызть обувь в отместку за бесконечное ожидание. Счастье впервые болеет вместе с ним в феврале, по двенадцать раз к ряду чихает и спит под боком под пуховым десятитонным одеялом. Выздоравливают они тоже вместе, как по часам. Тэхёну, кажется, что на этом вселенная закончила играть с ним злую шутку, но куда там. У Чимина появляется парень. В смысле. У единственного друга, с которым Тэхён — исключения ради — так или иначе может поделиться своими мыслями относительно всего на свете и не оказаться в неловком положении, чувствуя себя жалостливым, причитающим из-за всего подряд идиотом — появляется парень. Парень зовёт Чимина в зоопарк на первом свидании и ведёт себя как-то подозрительно нормально. Высокий, плечистый, при малейшем порыве ветра он снимает пиджак и вешает Чимину на плечи. И это то, что Тэхён про себя называет «широкий жест» и тайно хранит в списке самых романтичных вещей, которые хочется повторить, а Чимину с фырканьем печатает в сообщениях «каков позёр, а». И да, он следит за ними из-за гиацинтовой клумбы. И да, он делает это, потому что волнуется за своего друга. И нет, он не завидует. Чему там завидовать? Подумаешь, от одних только ямочек на щеках можно словить остановку сердца. Подумаешь, джентельмен. Может, это он сейчас джентельмен, потому что вокруг людей много, а окажутся наедине — и всё, достанет хлыст, облачится в латекс и начнёт отдавать приказы. Или ещё чего похуже. При виде мороженого, которое парень покупает, выстояв длинную очередь, и выигранной в тире мягкой игрушки — плюшевого розовенького краба — Тэхён думает, что извращениями там и не пахнет. Как не пахнет предательством, ложью и мозгоёбством. Скорее всего (и Тэхён чувствует болезненный укол совести, потому что да, чёрт возьми, он завидует), Чимину просто несказанно повезло с ним. А учитывая, как тот широко улыбается, так, что глаза совсем исчезают за складочками век и широкая улыбка разгоняет навязчивые тучные облака — его заливистый смех слышен даже отсюда — Тэхёну уже давно пора покинуть свой надзирательный пост. Так это всегда и бывает. У кого-то. Не с ним. Настоящий радостный смех, который минуту не останавливается. И смущённое переплетение пальцами. И скованные взгляды, обещающие нечто большее — с надеждой на взаимный ответ. Такие штуки случаются сплошь и рядом. Где-нибудь, с кем-нибудь, но не с ним. К тому времени как он добирается до своей остановки, тучи неумолимо сгущаются. И проливаются, знаменуемые громом, на выходе из полупустого автобуса. Тэхён считает, что хуже быть просто не может, пока не приходит домой и не обнаруживает, что забыл зайти в магазин. На завтрак ничего нет, и корма для пёселя тоже. Пусто. Непруха просто вселенская. С горя он закрывается у себя в комнате и слушает грустные песни под рёв дождевого прибоя и пролистывание ободряющих цитат. Дерьмо всё это. Ни черта не помогает. Тэхён чувствует себя таким уязвимым, таким незначительным и жалким, что, задаваясь вопросом: «а что, если послать это всё?», даже почти не пугается. Потом, конечно, отмахивается. Да нет, мол, что я дурак, впадать сразу в крайности. У меня и нет ничего, что можно послать. Друзей нет. Нет девушки. И парня нет. Есть только неудачная жизнь, испытательный срок в двадцать четыре года пройден, и глупо останавливаться на полпути. Что он, слабак, что ли? Немощный? Обременённый долгами, увязший во всякого рода зависимостях? Нет, нет и нет. И всё у него сладится. Рано или поздно, так или иначе. И неважно, что перед глазами мутится от грузных предательских капель. Что мокнут и склеиваются ресницы. Что стягивает скулы от соли. Светлые стороны, да. Позитивные наставления, подбадривания, в которых он так нуждается, убеждает себя, что нуждается, хотя на самом деле нуждается в чужом присутствии, объятии, добром ласковом слове. Да даже сообщения было бы достаточно. Хотя лучше, конечно, чтобы как в фильмах. Иногда, правда, случаются проблески. И в личных отношениях в том числе. Тэхён знакомится с парнем. Или тот с ним — сложно сказать наверняка. Тэхён чувствует себя с ним на своей волне большую часть времени, подумывает о том, что и для него, может быть, ещё не все потеряно. Чимин уговаривает его не сливаться. Прямо так и говорит. «Дурак, что ли? В кои-то веки тебе выпала хорошая партия». Тэхён не просто дурак. По дурости он выходит на совершенно новый уровень. Он рассказывает. Делится. Думает, что раз между ними зародилось что-то под названием «близость», пора подробно изложить историю своих скелетов. В фильмах же это так работает? Когда и в горе, и в радости. Без утайки чего бы то ни было. И не спать за разговорами ночью. Когда минуты пролетают незаметно, и пора подниматься на учебу, работу, или чтобы покормить Счастье, но тебя перехватывают в движении и снова валят на кровать, убаюкивая в объятиях. Соджун классный. Правда. Он старше Тэхёна (из-за чего тот постоянно шутит про пенсионный возраст), не увиливает от ответственности, готов придти на помощь в любую минуту, выполняет все его маленькие капризы и практически ничего не просит взамен. От себя Тэхён привносит откровенность. Зря. Видит бог — зря. При любом недопонимании Соджун говорит: «Это из-за того, что я для тебя всегда плохой игрок, чужой, лишний»; «ты неправильно смотришь на отношения»; «у тебя своеобразное понятие о приоритетах». А Тэхён просто не хочет, чтобы его смешивали в говном. Не надо этого всего. И Соджуна с его лечением тоже не надо. Суждений, обусловленных возрастом, опытом и тем, что он называет «одухотворенность». Ему это не нужно. У него уже есть его Счастье. И он легко может остаться с ним навсегда — только Счастье и он, и никаких больше посредников. Наверное, это глупо. Рассчитывать. Надеяться. Прилагать усилия. И снова сталкиваться с неизбежностью. Тэхён очень быстро устаёт от этого — всего, что заставляет его сомневаться и разочаровываться в своей профпригодности. В любви. В романтике. В семье. Как белая ворона, честное слово — где его треножный фотоаппарат и призрачные следы фейри? Он возьмёт у Оберона пару уроков мудрости. Вместо этого он всё чаще находит себя в обществе Чимина. И Намджуна — тот за последние месяцы становится приложением по умолчанию. В их компании Тэхён всё меньше киснет, всё больше смеётся, притаскивает с собой Счастье и бесперебойно жмёт подставленные для знакомства руки. Слышит в сотый раз «приятно познакомиться», заливает в себя пиво, потом — шоты, а через час вызывает такси и всю ночь воет, уткнувшись в подушку. Чаще — это раз в две недели. Или в месяц. Или в два месяца. Потому что на большее его не хватает. Он чувствует себя ущербным. В окружении людей — меньше, наедине с собой — больше. Невыносимо уже от своей бесплотности, прозрачности, незначительности. Невыносимо среди чужой фальшивой яркости, притворного дружелюбия. Тэхёну не за чем спрятаться — он весь одно сплошное уязвимое место, оголённый нерв, никаких щитов, фасадов, венецианских хоррор-масок. Чимин говорит, что он нравится людям. В любом случае, с первого и второго взгляда. Он привлекательный, обаятельный, общительный и заразительно смеётся — таких обычно отрывают с руками, отволакивают в сторонку и больше от себя не отпускают. Тэхён после этих слов несколько дней прибывает в недоумении. Он-то рассматривает своё замученное, вечно расстроенное, высохшее, потрескавшееся от улыбок лицо чаще других — и видит себя без прикрас, без налёта юности, легкости и веселья, со всеми вытекающими последствиями алкогольного опьянения. И думает, что, может, он просто не умеет быть счастливым. Может, подсознательно ему просто нравится страдать в одиночестве? В один из таких дней Чимин предлагает ему поладить с Сокджином — тоже безмерно красивым, начитанным, располагающим впечатляющими возможностями и перспективами. «То, что тебе нужно, бро». Но действительно ли ему это нужно? Их хватает на одно свидание. И не потому что что-то там где-то не сложилось, или звёзды отвернулись, ослепнув, просто Сокджин всё время рассказывает про себя: про то, какую купил машину, какие диски, сколько стоит бензин и мойка, и во сколько обошёлся ремонт квартиры. Курс доллара неумолимо растёт, он играет на ставках, проигрывает-выигрывает с переменным успехом — но это так, хобби. Настоящая его профессия — быть красивым и встречаться с красивыми парнями. Тэхён посмеивается, польщённый, и предлагает остаться друзьями. Друзья — это своего рода отговорка. Если они вообще существуют. И если он когда-нибудь сможет на кого-нибудь положиться кроме самого себя. Надежные, внимательные и верные люди всегда выпадают на чужую долю. Он предлагает это, потому что видит Сокджина насквозь — тот увлечен собственным маникюром, невидимой зацепкой на свитере, урчанием мотора в тысячу раз больше, чем Тэхёном. Его не интересует ни его жизнь, ни его трухлявые заиндевевшие скелеты, ни разговоры до утра, ни список целей. Едва Тэхён пробует рассказать о себе какие-то незначительные факты, Сокджин переводит всё на себя — «мне не нравится ничего планировать и загадывать, от этого само явление жизни становится механическим». Единственный плюс от всех этих попыток-пыток в том, что Тэхён начинает лучше разбираться в людях. И фильтровать их, не задумываясь. Отбрасывая. Отстраняясь после пары минут наблюдений. Он начинает видеть злые лица, огорчённые, увязшие в собственных думах. Начинает чувствовать невыносимую легкость бытия. И теряется в этом знании. Черствеет. Потому что себя он всё ещё не понимает. И не знает, как уговорить себя не отмахиваться от возможности всё исправить. Стать счастливее. Обрести вторую половину. Как-то вечером — уточнять бессмысленно, точные даты теряют значение — он возвращается после прогулки со Счастьем, когда понимает, что не сможет оставаться наедине с собой ни минуты. Осознание того, до какой степени он сам себе опротивел, бьёт наотмашь. В темноте коридора он прислоняется плечом к косяку и несколько раз судорожно вдыхает. Это уже похоже на клинику. Невыразимая пустота внутри. Разверзлась, будто проглотил отбеливатель, и гудит, гудит не переставая. Дрожащими руками он достаёт из кармана телефон и набирает Чимину: «ты где?». «Где-то в твоём районе, наша цель — 20 километров на своих двоих». «Идите в сторону моего дома, я сейчас присоединюсь». Он выпивает залпом два стакана воды — ежедневные напоминания не позволяют игнорировать заботу о себе, мотивирующие лозунги и ободрения убеждают в преодолимости, реальности, достижимости всего задуманного. Всё кажется кошмарным сном — вся его жизнь, будничная рутина, неудачные свидания, разговоры с дюжинами придурков и дур, обманчивый образ высокомерного кретина, который у них о нём складывается. Широкими шагами отмеряя землю, Тэхён бесконечно проверяет умерший диалог, топчется вокруг домов и скусывает с губ застывшую корочку. А потом слышит. Музыка орёт из колонки, Чимин с Сокджином подпевают, Намджун в пол-голоса присоединяется на припеве. Ддэнг. Следующий вдох даётся легче, чем когда-либо. Тэхён улыбается и кидается навстречу, на улицах — тишина и редкие вкрапления припозднившихся пешеходов, ремонтные работы и заграждения позволяют пикировать сплошную полосу, пересекать зигзагами рельсы и идти плечом к плечу во всю широту колонны. Чимину отводится право поздороваться и обнять его первым, он спрашивает одними губами: «как ты?», и Тэхён признаётся: «сейчас лучше». Он больше не думает. Хотя и понимает, что рано или поздно ночь закончится. Очередное “приятно познакомиться” держится в отдалении, наблюдая за тем, как парни по очереди приветствуют его за руку и легонько хлопают по козырьку кепки. — Тэхён, это Чонгук. Не помню, виделись вы уже или это впервые. Парень сдержанно кивает и пожимает протянутую ладонь, пересекаясь глазами всего на долю секунды. Слабость в деталях: дорогие наручные часы на серебряном браслете, пара массивных колец на каждой руке, целый набор серёжек в растянутых на три миллиметра тоннелях, недосушенные кудри, смоляные и блестящие, будто смазанные фиксирующим гелем, закатанные до локтей рукава объёмной толстовки, татуировки — повсюду: по внутренней стороне одной руки и целиком левой; свежий полупрозрачный пластырь сбоку на шее, проникновенный взгляд из-под бровей — в таком и пропадать не стыдно. Тэхён неуверенно улыбается и пробует вспомнить — действительно ли они уже встречались. Кажется, нет. Он бы запомнил. В отличие от других балбесов Чонгук не подпевает, только удобнее перехватывает рюкзак, и слуха касается характерное бряцание бутылок. Ну, разумеется. Они устраиваются посреди набережной. Ночные фонари служат переменчивым освещением, звук на колонке слегка убавляется, чтобы можно было разговаривать, и в ход идёт выпивка. Чимин с досадой сообщает, что до полуночи им придётся переместиться куда-нибудь ещё, потому что на счетчике для полноты картины не хватает его два с гаком километра. Сокджин тут же предлагает парковку, где бросил машину — до неё сто лет пехать, зато в багажнике имеется ящик портвейна и пара раскладных походных стульев. Чимин кивает: добро. В компании меломанов Тэхён всегда ощущает себя до странности отчуждённым. Намджун снова начинает рассказывать о том или ином исполнителе, вплоть до того, из какой тот выпустился школы, какие отношения у него были с родителям, одобряли ли те выбор профессии или сомневались, что хватит смелости и таланта. Первое время его даже интересно слушать. Кажется, он знает всё на свете, и обо всём на свете у него есть своё мнение. Когда Тэхён об этом задумывается, то понимает, что его позиция на тот или иной вопрос крайне расплывчата. Как будто он никак не может определиться. Или не подходит к теме серьёзно. Всегда останавливается на середине. Меняет направление, едва завидев сложности. И так по жизни. Мотнув головой, он принимает из рук Чимина бутылку крафтового пива и оглядывает парней на манер вовлеченности в беседу. Запнувшись на мгновение, он встречается глазами с целенаправленным взглядом Чонгука. Он непонятливо моргает и кивает, мол, что, но тот не объясняет. И не отворачивается. Это длится чуть больше минуты, прежде чем Чимин отнимает у него пиво, смачно прикладывается и громко возвещает о том, что его нужно сопроводить до ближайших деревьев. Расценивая это в качестве предлога, Тэхён выдвигает свою кандидатуру. — Как тебе Чонгук? — В смысле? — Ну, как он тебе? — Мы с ним и двух предложений друг другу не сказали. — Так в чем проблема? Подсядь, заговори. Хотя, кажется, вам больше нравится раздевать друг друга глазами. Чимин деловито хмыкает и тут же чертыхается, качнувшись к стволу и забрызгав кроссовки. Тэхён считает, что так ему и надо. По возвращении — хотя их не было всего минуту — он теряется и не знает, как себя вести. Ему неловко и странно, потому что он не хочет ничего этого — парня, странных совпадений, отношений, развлечений на пьяную голову и случайной ночи, которая слишком быстро закончится и из-за которой наутро снова будет погано и пусто. Он говорит, ни на кого толком не глядя: — Я, наверное, пойду домой. Уже поздно, и день сегодня тяжёлый. Ему нравится планировать. Держать некоторые вещи под контролем. Чувствовать себя хозяином положения. Подниматься за полчаса до будильника, проверять плэннер, записывать вещи, которые нужно сделать в течении дня, которые захочется съесть и так далее (вроде: купить упаковку крошечных маршмеллоу, чтобы сделать вечером какао; и молоко; и какао порошок; постирать и развесить бельё; заглянуть в типографию и понюхать краску для печати), выписывать в заглавие цитаты известных людей, медитировать по десять минут перед тем, как пойти в душ и начать собираться на работу. В действительности он трижды переносит будильник на семь минут попозже, скатывается бревном с постели и на ватных коленях добирается до кухни, чтобы залпом выпить стакан воды, морщится от мерзкого привкуса грязных носков во рту, натягивает дождевик, сандалии и спортивки (именно в такой последовательности), берёт на руки Счастье и с полузакрытыми слипшимися глазами выходит на прогулку. Если по пути попадаются зеркала, он старается в них не смотреть. И не думать о том, что этот день будет таким же унылым, как все предыдущие. В списке вещей, которые хотелось бы сделать: Пить больше воды (!!!) Купить собачий корм (а себе — токпокки?) Позвонить родителям Перевести язык телефона на французский и начать смотреть обучающие подкасты Размять плечи и спину перед тем, как лечь спать По пути на работу он скачивает приложение для знакомств, фильтрует поиск и бесконечно свайпит влево. Впечатление, будто сплошные придурки вокруг. И не во внешности дело, а в семантике — «а ты правда би?», «фу, пидор», «ты такой симпатичный, не против, если я приду с подругой на встречу? А то мне страшно оставаться с незнакомым парнем наедине~». Как будто ему не страшно встречаться со странным девушками. Но он же не зовёт с собой друзей. Хотя мог бы. Он удаляет ярлычок меньше чем через час, не утруждая себя ответом на бесконечное число открытых диалогов с клишированным вопросами о том, как у него дела, чем он занимается, почему так долго не отвечает, почему зарегистрировался на портале. Дела нормально; работаю; снова — работаю; потому что кажется, что я делаю недостаточно. Как будто всё зависит только от желания. Умом-то он понимает, что таким образом сложно чего-то добиться, особенно если незнакомые люди раздражают его одним своим видом. Может, пора уже обратиться к кому-нибудь за лечением? Может, в его голове складывается неверное представление? Об отношениях. Любых. Чувствах, которые он должен испытывать при общении. Проблема в том, что он избегает людей. На улице он затыкается наушниками, игнорирует прохожих, улыбается сам себе и здоровается исключительно с животными — «доброе утро», «добрый день», «добрый вечер», как в Шоу Трумена. Будто мир летит сквозь него на скорости света. Без тормозов и преждевременных остановок. Просто сквозь. А он с каждым днём прекращается, распадается, становится бесплотнее и прозрачнее, и скоро совсем исчезнет. — Потянуло на философские рассуждения? Это Юнги. Они лежат завернувшись в толстые тяжеленные матрасы на крыше покосившегося дома. Тэхён не чувствует собственных ушей, зато чувствует, как неприятно свербит горло. Он боится заболеть, потому что пятидневное хождение на работу придаёт смысл его жизни, он откладывает восемьдесят процентов заработанных денег на мечту о кусочке моря, а без работы будет слишком много времени на прокрастинацию, обесцвеченные круговороты мыслей, чёрные дыры отвращения к себе. Он и не замечает, как говорит это вслух. Он жмётся ближе к жилистой руке, на мгновение утыкается в пропахшее дымом плечо, часто-часто моргает из-за прилива непрошенных эмоций и загадывает одно и то же желание в третий раз на падающую звезду. — Это спутник. — Ну и что. Главное, что сияет и красиво скользит по небу. Они лежат так почти до рассвета. Юнги — малоподвижный и ещё менее разговорчивый, но с ним нестрашно очутиться даже на краю света. Он разбирается в спорте (у Тэхёна пожизненная слабость к спортсменам) и своими редкими встречами избавляет его от безличности. «Зачем вообще лето, если некому посидеть с тобой на крыше, пить вино и просто смотреть на звёзды?» В следующую встречу Чонгук так его и находит — в полнейшем раздрае. Тэхён тупо втыкает в телефон, вздыхает, паникует, задерживает дыхание и скоропостижно ставит на блок от греха подальше. — В чём дело? Это вместо «привет». Это вместо «я выпросил у Чимина твой номер, но так и не набрался храбрости позвонить». Тэхён подбрасывает растерянный взгляд, реагируя на знакомый голос и прямое обращение — как кошки отвлекаются от вылизывания причинных мест при звуке открывшегося холодильника или шуршания пакета. Чонгук выглядит безукоризненно: в чёрном — всегда в чёрном: спортивные штаны, футболка с узким воротом, полурасстегнутая толстовка до середины бедра, массивные матовые кроссовки, объёмная сумка с вещами через плечо. Чёрные же чуть влажные волосы завиваются кудрями. Куча серёжек, которые хочется часами разглядывать. Дотянуться пальцами. Зацепиться за краешек, будто за колокольчик, отпугивающий призраков. Прислушаться — может, они тоже звенят? Тэхён заторможенно кивает, качает головой, а потом признаётся. — Это всё я. Нихрена не понимаю. Поменял язык на телефоне, ну чтобы, знаешь, погрузиться в атмосферу Прованса. Уже час не могу вернуть, как было. Он беспомощно кусает губы и чувствует себя полнейшим идиотом. Чонгук кивает, будто понимает. Будто так и надо. Будто такие придурочные явления происходят сплошь и рядом. Он смотрит на нервные движения чужих пальцев по гладкому корпусу и протягивает руку. — Можно? — А? О. Да, конечно. Незначительные тёмные круги под глазами, пара заусенцев на большом пальце, огрубевшие ладони и перманентные мозоли от подъёма штанги. Господи, о чём он думает? — Вот. — Спасибо. Его телефон снова пригоден для использования, а Тэхён с тоской думает, что все его грязные сны теперь обретут определённые черты лица, впечатляющий рельеф мышц и смоляные кудри, напоенные ароматом альпийской свежести. А ведь он даже не знал, что у Чонгука могут быть дела где-то поблизости. Не то чтобы он вообще пытался интересоваться им… — Ты куда-нибудь торопишься? — Что? Он резко выныривает из вязкого омута и сталкивается с прямым непоколебимым взглядом. Иногда Тэхён в прямом смысле боится себя по части гомосексуальности, потому что — так стремительно пропадать в рандомном парне для него просто неслыханно. Судя по всему, Чонгук понимает, что он расслышал вопрос, и не намерен повторять дважды. А Тэхёну всего лишь требуется подтверждение, что всё происходит на самом деле — на данный момент у него нет подходящей отговорки, чтобы увильнуть; срочных дел, на которых он мог бы сослаться; и массовки, в которой он мог бы раствориться, не чувствуя угрызений совести, что бросает Чонгука с неприкрытой заинтересованностью в общении. — Нет, — признаётся он после долгой многозначительной паузы, полагая, что не имеет права скрываться за ложью, — я совершенно свободен. Только через час мне нужно выгулять Счастье, но если хочешь, можем пойти вместе. — Хорошо. Ему кажется, или это прозвучало с облегчением? В том, что он согласится, шанс один на триллион. С ним всегда так. Стоит произойти чему-то хорошему — за это непременно приходится расплачиваться. Вот и сейчас. Тэхён ворочается с бока на бок, не спит, не может, кашель будит его каждые пять минут. Потом начинается: встать, походить, переждать головокружение, попить, отлить, попить снова, выпить микстуру, закинуться горстью капсул, усиленно посморкаться в изрядно поюзанный клинекс. Он мается до трёх ночи, потом начинает потеть, глубже закутывается в одеяло, гнездится в подушках, раскутывается — мёрзнет, закутывается обратно, пробираемый до костей болезненными спазмами. Так плохо, что даже Счастье не помогает. Его надо выгулять. Покормить. Но у Тэхёна нет сил, чтобы подняться. Он измотался. Выцвел. Растекся бесформенным пятном, поддаваясь ощущению эфемерной бесконечности — парадоксальной, но несомненной. Ну почему с ним всегда это происходит? Чем он заслуживает страдать в одиночестве, не имея ни воли к жизни, ни желания? Можно он уже просто растает, лишь бы только получилось нормально дышать носом. Чтобы не сводило при этом пол-лица. И поспать. Немного. Сон ведь лечит, да? Ему бы только немножко. Посреди болезненного морока он слышит входящий звонок, но думает, что это будильник и смазывает экран большим пальцем. Через бесконечность звонок повторяется. Твою мать. — Чимини, — хрипит он голосом, съедаемым пневмонией и долгим молчанием, похожим на хруст пергамента и кладбищенской плесени. — Мне так плохо… — он отдаёт этим словам остатки энергии, корчится от головной боли, ломоты во всём теле, удушливой беспомощности и вины. Даже сознание закрывается от него. Чтобы открыться от чужого прикосновения. Что-то лёгкое и прохладное касается его пылающего взмокшего лба, и Тэхён протестующе мычит, когда оно ни с того ни с сего исчезает. Сплошные предатели вокруг. Никакого к нему сострадания. Он чувствует, как его выпутывают из одежды, силится сфокусировать взгляд, но мозг вскипает внутри гудящего черепа, к губам подносят что-то твёрдое, и он жадно — хотя и с большим трудом из-за скребущего горла — пьёт. На вкус как молоко. С мёдом, маслом и перцем. Телу сразу становится горячо. Волна дрожи прокатывается от груди до кончиков пальцев. Он просит ещё. Вернее, думает, что просит. Даже его мысли звучат бессмысленно и бестолково. По-детски капризное, тривиально оформленное “дай”. Некто возле его закутанных в плед коленей хмыкает и вновь помогает ему попить. А потом укладывает на подушки, мягко проводя пятернёй по волосам — ирландская расчёска, Тэхён достаточно читает, чтобы знать, как это лирично и ужасно. Ведь он болеет. И наверняка пахнет болезнью — как только та может пахнуть: грязным бельём, потом, желудочным соком, затхлой комнатой, в которой неделю не открывали окно. Ему стыдно. Стыдно и хорошо. Потому что, в конце концов, спустя чертовски много дней он засыпает не в одиночестве. Он просыпается всё ещё вялый и медлительный, как ленивец, откашливается в подушку и сморкается, выдирая платок из новой упаковки, оставленной на прикроватной тумбочке. При первом осмотре всё так же. Разве что Счастье не комочится рядом. При повторном: форточка оказывается слегка приоткрыта; посуда вымыта; изнасилованная его безуспешными попытками самолечения аптечка набита препаратами, о которых он не имеет ни малейшего представления. На плите возвышается дымящаяся кастрюля говяжьего бульона с тонкой лапшой, луком и морковкой. И тёплые вафли в вафельнице (ого, у него что, есть вафельница?). И шоколад в бутылке, которым их поливают. Счастье куда-то запропастилось. Зато обретается стикер на зеркале в прихожей. «Ушли на прогулку. Чонгук» Чонгук. Тэхён заторможенно приближает лицо к зеркалу, щерится на записанные старательно-ровным почерком слова ещё раз и тут до него доходит. События проносятся со сверхзвуковой скоростью: Чонгук был тем, кто позвонил и услышал его слабую мольбу о помощи, был тем, кто пришёл, чтобы спасти его. Он был тем, кто снимал с него прикипевшую мокрую одежду, промокал его раскалённое сорокаградусной температурой тело, обтирал полотенцем, поил с ложечки, переодевал в чистое и сухое, убрался в его квартире (боже, там наверняка была куча отходов собачьей жизнедеятельности) и приготовил поесть. А теперь он гуляет с его собакой, пока Тэхён в панике пытается придумать лучший исход в патовой ситуации. Два варианта: либо он быстро притворяется спящим и продолжается играть роль неизлечимо больного пациента, чтобы впоследствии скоропостижно умереть от остановки дыхания; либо ещё быстрее одалживает денег и покупает билет на другой конец мира. Чимин что-нибудь придумает, чтобы отправить следом Счастье, хотя, конечно, это большой стресс, и, наверное, им с Чонгуком следует сначала мало-мальски объясниться, просто он… — Проснулся? Как себя чувствуешь? …так чертовски проебался. Тэхён застывает изваянием посреди коридора, жуя размякший ноготь большого пальца. Чёрт возьми, а ведь он мог потратить это время, чтобы банально умыться и почистить зубы. Damnit. — Какой сегодня день? И как ты попал в квартиру? Чонгук отпускает Счастье с поводка, позволяя тому завертеться радостным клубком вокруг ног хозяина. Когда он выпрямляется, Тэхён замечает, как тот непроизвольно хмурится и чувствует себя придурком. — Боже, прости, ты всё это время ухаживал за мной, а я веду себя как неблагодарная скотина. Просто я всё ещё не в лучшей форме, да и ощущение, будто все эти дни я пробыл коме. — Двадцать восьмое июля. Шестнадцать тридцать семь. Я попросил ключи у соседки, сказал, что это вопрос жизни и смерти. Не за что. Тэхён фыркает и роняет лицо в ладони. Его щёки пылают, но не от подскочившей температуры, а от того, что он, кажется, начинает что-то испытывать к этому самоотверженному рыцарю, покровителю больных и слабых. Особенно его удивляет, как органично Чонгук вписывается в окружающую действительность — прямо как не требующий особого внимания суккулент. Дикий, фактурный, стильный. Вау. Тэхёну надо срочно принять что-то от головы, потому что он начинает сравнивать возмутительно горячих парней с растениями. К слову, волосы Чонгука стали ещё длиннее с их последней встречи. Это отвлекает. — Это отвлекает, — говорит он вслух, когда они садятся вместе кушать. Чонгук поднимает лицо от своей тарелки. — Что? — Твои волосы. И серёжки бесконечные. Их хочется трогать. И глаза как у коровы: большие, тёмные, добрые. В окружении мириада ресниц. — Ты точно в порядке? Не хочешь прилечь? Тэхён с важным дзынькаем откладывает ложку и придвигается ближе. — Обычно я из тех, кто возмущается, если кто-то спрашивает о назначении татуировок, но если ты когда-нибудь захочешь рассказать о них, я прямо здесь. Чонгук хмыкает и откидывается на спинку стула, растягивая зрительный контакт. На губах появляется загадочная улыбка. С двусмысленным прищуром завораживающих чернотой глаз это вообще никак не вяжется. — Мне казалось, ты из тех, кто держится на расстоянии. Избегает концепции серьёзных отношений. — Так и есть. Тэхён не видит смысла увиливать. Он не собирается притворяться, не после того как Чонгук — господи, за что — помогал ему откачивать сопли. — Тогда это проблема. — Почему? — Потому что я бы хотел чего-то серьёзного с тобой, чего-то долгого и постоянного. Тачдаун. Прямой контрольный. Это какая-то фишка всех убийственно горячих парней — так уверенно и смело бросаться подобными заявлениями? Тэхён откашливается, прикрыв рот, нагло используя трюк с мокротой, чтобы скрыть вспыхнувшее от смущения лицо: — Ничего не получится. У меня и так проблем по горло. Семья, работа, книги. Нет времени ещё и на парня. — Последние пару дней получалось вполне неплохо. — Большую часть времени я был в отключке… — Я же не сказал: “идеально”. Тэхён прыскает. Боже, Чонгук просто не оставляет ему выбора. Когда они вытряхиваются из квартиры, стрелка на часах неумолимо приближается к полуночи. Каким-то образом Чонгук уговаривает его посмотреть кино, затем начать крутой сериал, и вот уже Тэхён клюёт носом над четвёртой серией. Счастье уютно устраивается между ними, положив голову на колени Чонгука. — Проводишь до двери? Тэхён сонно кивает и отдирает себя от постели, глубже заворачиваясь в защитную одеяльную скорлупу, шаркая за Чонгуком в прихожую. Только там он вспоминает кое-что важное. — Кстати. Перед тем, как ворваться сюда на правах пожарного… почему ты звонил? Пальцы Чонгука на мгновение замирают посреди шнурования, но он восстанавливает ход мыслей и равномерность движения. А когда выпрямляется — их взгляды встречаются: неистовая уверенность в неизбежном. Сокращая расстояние, Чонгук поддаётся вперёд, и по всем законам жанра в голове Тэхёна не звучат предупреждающие об опасности сирены. Только дуновение воздуха от порывистого движения с остаточным ароматом одеколона. Он думает, что Чонгук его поцелует. В какой-то степени даже надеется. Потому что это то, чего он хочет. Чтобы Чонгук поцеловал его. Прямо. Напористо. Нежно. Чтобы притянул к себе. И подержал в объятиях — хотя бы недолго. Но лучше, конечно, часами. Но Чонгук выражает любовь по-своему — с усердием, ныне исчезнувшим почти повсеместно. Он действительного его целует. Только в лоб. Зарывается своими окольцованными пальцами в скорчившиеся загогулины мягких слипшихся волос, жмёт одеяльное бурито ближе и отмеряет губами температуру его болезненно-щуплого тела. Ну что за придурок. Тэхён фыркает в услужливо подставленное плечо, возится в индейской расцветке и познаёт необъяснимую интимность момента. «Просто хотел тебя увидеть» невысказанно-громко повисает между ними. Тэхён запинается на полуслове, с застывшим на кончике языка вопросом, некрасиво искаженным лицом, открытым и беззащитным перед жестокостью мира. Музыка врывается в голову, оглушая, долбит по мозгам и гипнотизирует. Такого шлака ещё поискать, но иногда — часа в три утра, после адски тяжёлого дня и случайно перехваченной лапши в придорожном магазине, ничего другого просто не хочется. — Повтори, я не расслышал. — Я говорю: вон та, слева. Как раз во вкусе Чонгука. Чонгук упрямо не поворачивается, хмурясь, и Югём, дразня, насильно подцепляет его лицо за подбородок в отводит сторону столпившихся у бара девушек. — Тебе же нравятся с огоньком, да? — Отвали. Тэхён отваливает за двоих. Шаг твёрдый, чеканный, внутренности медленно обращаются в желе. От чужого свинцового взгляда печёт затылок. Он даже не знает, что конкретно его выбешивает — неформальные, преувеличено близкие отношения Чонгука с друзьями, или тот факт, что ему нравятся пороховые бочки. Тэхён ведь рассмотрел её, да. Одного случайного взгляда достаточно, чтобы понять, что там стерва. Сука, падла, мразь. Почему он вообще злится? В этом нет ничьей вины. И смысла. Они с Чонгуком подчёркнутое никто друг другу. У Тэхёна же вечные тёрки с миром. И “хорошо” с собой наедине. Чего он хочет? Чего, блять, он вообще хочет? — Алло. Телефон ещё вибрирует в руке, когда он вываливается в душный спиралевидный коридор, запоздало отшатывается и ныряет в дымовую завесу из табака и вкусовых ароматизаторов. Лёгкие сжимаются в кулак, сердце им вторит. Тахикардия, чтоб её. — Не думал, что ты сохранишь мой номер. Соджун. Тэхён крепче сжимает пальцами корпус, но из чувств возвращается только недоумение и твёрдая уверенность, что от противоречий одна сплошная гангрена. В отличие от многих представителей вида он склоняется к незамедлительной ампутации, если того требуют обстоятельства. Пока боль можно притупить таблетками — пускай, но если она вызывает привыкание или начинает выедать изнутри оставшееся существо — на хрен. Время содрать пластырь, впиться ногтями в мякоть и резать до тех пор, пока не останется следов гноя и разложения. В данной аллегории Соджун не то чтобы очень грандиозная гангрена, но персонаж явно нежелательный. Тэхён понятия не имеет, как это сочетается с тем, что он не удаляет его номер, но тот почему-то видит в этом признак чего-то большего. Как будто не прошло полгода. Или как будто они за это время хоть раз списывались. Но Соджун придерживается других понятий: если спрос превышает предложение, он идёт проторёнными путями. — Мне нечего тебе сказать. — Ты сегодня прекрасно выглядишь. Они произносят это одновременно после короткой кинематографичной паузы. Тэхён вскидывает удивлённый взгляд — провода под напряжением, того и гляди рванёт. Соджун со смартфоном у лица салютует ему гранёным стаканом из зала. Позёр. Злость поднимается из бог-знает-каких глубин, Тэхён никогда не понимал, откуда в нём столько, но сейчас — после того, как узнаёт, что Чонгук западает на плохишей — не имеет ни малейшего представления, почему раньше не давал выход своему внутреннему потрошителю. Он уже набирает в грудь воздуха, чтобы послать Соджуна со всеми его проповедями, двусмысленностями, совпадениями, чревовещанием и жалостью к себе, когда до боли знакомое лицо преграждает пространство для обзора. Отсекает гнев на корню, да. Убивает в зародыше. Чонгук хватает его за запястье, и Тэхён в мгновение ока теряет ко всему остальному интерес. — Давай сбежим. — Что? Куда? — Куда-нибудь подальше отсюда. Заебало, не могу. — А как же стерва? — Что? — Ну та, слева. В твоём вкусе. Чонгук раздражённо закатывает глаза: — Мне было пятнадцать, когда я, одурев от смущения, описывал в кругу друзей свой идеальный тип. С тех пор многое изменилось. Мне стали нравиться парни. Сейчас мне нравишься ты. Тэхён ощущает острый прилив адреналина. И эндорфинов. Радости полные штаны. Головокружительная вседозволенность. А ещё лицо — пылает. Но это не мешает ему продолжить допрос с пристрастием: — А потом что? — А что потом? Тэхён щурится: — Вернёшься к стерве? Чонгук хмыкает: — Не знаю, время покажет. Хотя ты тоже мастерски справляешься с этой ролью. Четыре утра. Четыре ебаных утра. Видит бог, добравшись до дома, он окончательно себя возненавидит. Тэхён запинается, вздыхает и делает очередной глоток из горла. Пойло мерзкое настолько, что незамедлительно хочется выблевать душу, но это его не останавливает. Сейчас вообще мало, что способно его остановить. Чонгук честно пытается отобрать у него бутылку, но Тэхён откатывается на бок, ползёт на коленках к краю крыши и свешивает ноги через ограждение. Он понемногу теряет контроль над речевым аппаратом, кренится, как хлипкая лодочка, то вправо, то влево, берёт курс на рифы и идёт напролом — и от этого становится совсем невесело. Чонгук подбирается ближе, боле не предпринимая попыток отобрать у него оплот безопасности в виде егермейстера, но справедливо полагая, что, в случае чего, справится со спасением намного лучше. — Тебе знакомо одиночество? Мне вот очень знакомо. Оно вообще повсюду... куда не пойду, с кем ни общаюсь, но когда остаюсь один, впечатление, будто я всегда один, и был один, и буду только я один, понимаешь? Что со мной никто в итоге не останется. Что я только всё усложняю. И мыслями своими, и поведением. Как будто все вокруг способны на счастье, а я нет... И характер у меня так себе. Это ведь всё только одна сторона — то, что видят другие. А когда я остаюсь наедине с собой, то сразу такая тоска нападает, хоть вешайся. Знаешь ведь несмешной анекдот: когда все стояли в очереди за счастьем, я стоял за... Больше Чонгук не может этого выносить. Правда. Пьяный Тэхён ещё хуже трезвого. Мелет всякую чушь, дальше — больше. Чонгук делает единственно-верное в сложившейся ситуации — дёргает его на себя и целует. Словно кислород перекрывает. Отрезает от мира. Коротко и ошеломляюще правильно. Тэхён замолкает, моргает от непонимания, влажно облизывает губы, провоцируя. Хмурится, когда Чонгук предпринимает новую попытку, беспрекословно подаётся вперёд и наверх, а когда оказывается верхом на чужих твёрдых коленях, отворачивается и прячет вспыхнувшее лицо в сгибе предплечья. И льнет теснее, заплетая пальцы в смоляные мягкие волосы. — Так нечестно. — Зато действенно. Ты сразу притих и успокоился. Возьму на вооружение. — Мы тут что, в стратегию играем? — Осталось захватить Железный Трон, и тебе негде будет спрятаться. Хотя у тебя всё равно есть 24 часа передумать. — О чём тут думать? — Хочешь ты этого или нет. — Предыдущий вопрос всё ещё актуален. Чонгук хмыкает, осторожно забирает у него бутылку и подтягивает за бёдра, избегая сворачивать ладонями ближе к ягодицам. Подальше от края. Во всех смыслах. Ткань между ног протестующе натягивается, узкие джинсы не предназначены для танцев на коленях, но Тэхёну без разницы — он шумно втягивает воздух и неловко кладёт руки на широкую грудь, перебирая и накручивая пальцами шнурки на толстовке. Ветер на высоте семнадцатого этажа немилосердно треплет отросшие волосы, пробирается под одежду, беспощадный и осуждающий. — Опять же, мы можем начать с чего-то более целомудренного. — Например? — Долгие ленивые поцелуи, совместное спаньё в одном походном спальнике, ты можешь раздеться, а я посмотрю, но когда буду раздеваться я, мы выключим весь свет, потому что я стес… Горячие ладони снова оказываются на щеках, подушечки больших пальцев очерчивают скулы, Тэхён чувствует жар чужого дыхания на своём лице, свой собственный лавровишневый жар — от смущения и возбуждения, чужой близости, перехватывающей дыхание нежности, прикосновения мягких влажных губ на своих; замирает на вдохе и боится закрыть или отвести глаза — как будто видение Чонгука, твёрдость и реальность его тела, его ласковый считывающий взгляд может исчезнуть. Как будто только этого и ждал всю жизнь. На протяжении всего испытательного срока. — На самом деле, я совсем не такой хороший, каким кажусь, — произносит он тихо-тихо, так что Чонгук просто собирает его всего в одно большое согревающее объятие и терпеливо баюкает в руках. Winter bear, помните? С ним только так и надо. — Я раздуваю из мухи слона, ненавижу выяснять отношения, обижаюсь, если вовремя не прочесть мои мысли, постоянно замыкаюсь в себе, лелею свои страдания, жалуюсь на недопонимание, молчу, если хочу, чтобы меня заметили. Одно сплошное противоречие, знаешь. И я полный ноль в готовке. Яичница и булка с шоколадной пастой — мой максимум. Я хочу узнать человека, которого полюблю, и продолжать узнавать всю жизнь. Хочу, что интерес друг к другу никогда не заканчивался. Чтобы время, проведённое друг с другом, было наполнено волшебством обыденности, а любовь была сокровищем, не имеющим цены. Чтобы как в письмах — откровенно и немного стыдливо, на грани между страстью и нежностью. И чтобы на фоне совместных воспоминаний, событий, фотографий было Счастье и море. — Если ты и дальше продолжишь говорить такие милые вещи, я не смогу сдержаться. — Так мне замолчать? — Как хочешь. — А чего хочешь ты? — Тебе правда интересно? — Правда, — Тэхён вдруг становится совсем серьёзным и выпрямляется, всё ещё неуклюже пошатываясь при движении. Но это он понимает совершенно определённо — в кладезь его мудрости добавляется несокрушимое знание, пятиконечная звезда, миг немой молитвы: ему не всё равно. Ему спокойно и хорошо с Чонгуком. Хочется, чтобы он был рядом. Вот так просто. И Чонгук понимает это по его прояснившемуся взгляду. Он спрашивает: — О чём ты думаешь? Если вообще думаешь сейчас о чём-то, — но не перестаёт гладить Тэхёна по спине. — Много о чём. О тебе, обо мне… о том, что хочу больше тебя касаться. И чтобы ты касался меня. О том, что хочу тебя видеть. Всего — без прикрас. Сегодня. Возможно, завтра тоже. И послезавтра. Насколько захочешь, но только со счастливым диснеевским концом. Чонгук хмыкает: — А это обязательно? — Что? — Конец истории. Тэхён открывает рот, чтобы ответить — но витая лента мыслей наталкивается на улыбающийся целующий взгляд, фиксирует крепкое объятие сильных рук и теряется на фоне идеально не-идеальной совместимости двух разгорячённых тел. — Нет, — он зябко поводит плечом, и Чонгук понимает, что им пора разкругляться с ночными посиделками на крыше. — Не обязательно. Я вообще придерживаюсь теории параллельных вселенных. Типа, вот мы с тобой познакомились, да, и сейчас между нами происходит что-то, чему ещё не придумали название, а где-то в параллельном мире другой-я и другой-ты уже живём вместе, планируем завести детей и собак, разлечься вечером перед телевизором, что-нибудь ужасное милое, трогательное, с особым обаянием. Или вселенная зомби-апокалипсиса, где только-ты и только-я, и весь мир населяют зомби, мы в любой момент можем заразиться или одному из нас придётся похоронить другого, но пока мы живы и каждый день проживаем как последний... Посмеиваясь, Чонгук сокрушённо качает головой: — Думаешь, это нормально, что теперь я ещё больше хочу тебя поцеловать? — Очень даже. В следующий раз, когда они придут к Тэхёну домой, всё будет в лучшем виде: он заранее приберётся, расставит книги по полкам — не в алфавитном или хронологическом порядке, но своём собственном, распихает по самым неожиданным местам презервативы, чтобы в любой момент эффектно достать их и продемонстрировать полную готовность ко всякого рода приключениям, приготовит что-нибудь поесть, хотя бы чайник скипятит, ей-богу, и купит что-нибудь к чаю. Потому что сейчас они сворачивают в переулок, потом в ещё один, до тех пор пока Тэхён не приводит их к круглосуточной аптеке и говорит, переминаясь с ноги на ногу под карминовым неоновым крестом: — Подожди тут. Я быстро. — И пропустить, как ты покупаешь презервативы в без малого пять утра только для того, чтобы в первый раз заняться со мной сексом? Ни за что на свете. — Иди ты, — Тэхён краснеет, и переливающееся акварельной палитрой рассветное небо делает его совершенно неотразимым в глазах Чонгука. — Мы не сможем заняться этим нормально. Я не… не знаю, как ты, но, принимая твоё вчерашнее приглашение, я ни на что такое не рассчитывал. — Я тоже. Я даже представить не мог, что мы проведём вместе ночь при таких обстоятельствах. Возмущённый до глубины души Тэхён вполсилы бьёт его по плечу, и Чонгук, всё ещё смеясь, открывает для него аптечную дверь. Тщательно избегая встречаться с ним или кассиром глазами, Тэхён хватает с полки две пачки тонких классических — Чонгук тихонько присвистывает, и он снова лупит его по предплечью, в какой-то момент сталкиваясь с внутренним желанием сомкнуть пальцы и задержаться в таком положении, просто чтобы убедиться в стальной твёрдости бицепсов, которым от его хлёстких безобидных ударов ни тепло, ни холодно. — Это было даже слишком легко. — Не считая того, что ты покраснел, как помидор. — Это потому что мы были вместе. И ты постоянно бормотал — слишком громко, кстати — что хочешь скорее оказаться со мной в постели. — Что недалеко от истины. — Да ладно, мы же по-любому срубимся сейчас. Без задних ног — учитывая, сколько мы прошли, это я гарантирую. Как только я приму душ, мне будет уже не до эквилибристики. Ничего личного. Ты чертовски сексуальный и всё такое, но я просто падаю от усталости. — Воу, полегче. Ты же не думаешь, что я хочу во что бы то ни стало потрахаться сегодня? Потому что, во-первых, я тоже сплю на ходу, а, во-вторых, секс это ещё не всё. Мне нравится проводить с тобой время. С опцией в виде регулярного постельного режима или нет. — Регулярного, значит, ну-ну. Это тебе татухи самоуверенности добавляют или что? Тэхён хмыкает, мучаясь с дверным замком — тот почему-то плохо поддаётся, возможно, потому что у него слегка трясутся руки: он всё ещё не в себе, он нервничает, Чонгук дышит ему в затылок, и между ними болтается хлипкий аптечный пакетик с презервативами. Почему просто не убрать их в карман, Тэхён решительно не понимает. Счастье радостно встречает их появление, и Чонгук без лишних слов подбирает его на руки и сообщает, что вернётся через пару минут, дав Тэхёну время на обдумывание ситуации. Ситуация странная, честное слово. Он балансирует на грани, мыслительный процесс притормаживает. Тэхён вздыхает и идёт в спальню, чтобы достать несколько вещей — кровать всего одна, зато вместительная, так что если Чонгук действительно захочет остаться, ему понадобятся чистые вещи, которые он сможет надеть после душа. И это тоже странно. Он не должен так волноваться. Ничего же не происходит. Чонгук гуляет с его собакой. Ну и что. Он уже делал это. И он уже хозяйничал в его доме. На его кухне. Варил ему бульон, мыл посуду, укладывал его в постель. Тэхён пытается понять, хочет ли он, чтобы Чонгук ушёл или чтобы остался. И если последнее, то как надолго — до тех пор, пока Тэхён не почувствует себя не в своей тарелке и не захочет вернуть своё уединение назад, или навсегда? Хочет ли он продолжения? Больше поцелуев? Разговоров? Своими руками, губами, телом ощущать Чонгука? Постоянно находиться рядом? — Земля вызывает Тэхёна. Он моргает — и реальность обрушивается на него. Счастье вертится в ногах, успокаивается, затихает. Его сердце трепещет от того, что Чонгук останавливается в дверном проёме и ждёт. Внимательный, осторожный, готовый уйти, если Тэхён попросит его об этом. Но вот он уйдёт, и что потом? Такая же пустота — только холоднее и шире. Потому что не попытался, потому что зассал и стрессанул. — Вот вещи, — Тэхён прочищает горло, не знает, имеет ли право смотреть Чонгуку в глаза после всех этих предательских мыслей, неистово вертевшихся в голове, — самые большие, которые удалось найти; я тоже иногда люблю тонуть в размере XXL. Чонгук кивает, проследив за его метаниями, отворачивается и идёт в душ. А Тэхён обессилено падает на кровать и закрывает лицо руками, от частого судорожного дыхания мутится перед глазами. В рассудке тоже мутится. От всего — выпитого, пережитого. Грядущего тоже. Потому что Чонгук там переодевается, сдвигает створку, включает воду, подставляет ей покатые плечи и лицо, длинные ресницы склеиваются, смоляные волосы спадают на лоб, и он зачесывает их назад, бицепсы на руках вздуваются — от подобный видений закон гравитации только усиливается, ноги подкашиваются, невозможно больше думать ни о чём другом. Прежде чем он успевает пересмотреть решение дважды, Тэхён подхватывает с полки пижаму и семенит в ванную — вода шумит, пульс барабанит в висках, он бесшумно опускает ручку и чувствует, как рушится последний оплот — дверь оказывается незапертой. Он заходит на цыпочках, кляня всё на чём свет стоит — из-за своих дурацких спонтанных поступков, неконтролируемых желаний, иголками прошивающего возбуждения, невыносимо горячего парня в считанных метрах… который сразу же поворачивается и сталкивается с ним взглядом. Подвергнутый секундному сканированию на манер нерешительности, Тэхён загипнотизированно пятится назад, в то время как Чонгук молча сдвигает створку, молча выходит на пузырящийся впитывающий влагу коврик, молча делает к нему несколько шагов. Мокрый, голый, непоколебимый — беспроигрышная комбинация. Тэхёну остаётся только считать выдохи и смотреть куда угодно, только не на бесчисленные татуировки, не на рельеф мышц и не на — господи ты боже мой — впечатляющий параметрами член. — Последний шанс. В его голосе всё — море, небо, звёзды, сосновые леса, корабли и распущенные паруса, валирийская сталь, старинные города, честь, верность и даже егермейстер… Фантастический голос. Про такой нельзя сказать «ангельский», потому что все первоклассные музыканты от дьявола — Моцарт, Бетховен, все Бахи… Тэхён замирает — между ним и стеной остаётся несколько сантиметров — и не представляет, куда деть глаза, пока не встречается взглядом с Чонгуком. И если хотя бы краем сознания он приравнивал следующий шаг к саморазрушению, ничего подобного не происходит. Чонгук подцепляет на нём толстовку и тянет вверх. Подцепляет футболку и проделывает то же самое. Тэхён сосредоточенно кусает нижнюю губу и принимается за ремень на джинсах, расстёгивает молнию, неуклюже выпутывается ногами из штанин, стягивая с пятки вместе с коротенькими носками. В момент, когда Чонгук его целует, он уже дрожит от возбуждения, холода и нетерпения, и тоненько стонет, когда вдвоём они стягивают с него последнюю деталь хлопка. Его последний шанс летит в тартарары, и непонятно, почему он вообще всю жизнь так стремится обрести покой — от всего: работы, семьи, друзей, вечеринок, отношений, первых встречных людей, если можно сорваться в головокружительный вихрь жадных желанных прикосновений одного конкретного пропащего парня. А их много — повсюду. Как вода покрывает их обнажённые тела, соединённые в переплетении рук и ног, как неистово и голодно сливаются их губы, как Чонгук собирает в ладони его лицо, отводит мокрые волосы и смотрит, смотрит, смотрит, будто не может насмотреться — красота Тэхёна пленительная, вечная, безусловная, от неё быстрее стучит сердце в груди и становится так хорошо на душе, как будто волшебство существует. Завораживает, переливается серебристым, лунным, призрачным светом и существует. И даётся подержать в руках. И целовать-целовать. И сорванно дышит, перемежая одно дыхание и капли с чужих губ. Как оказалось, им даже не нужны презервативы. Тэхён не хочет засыпать — он растягивает ночь, греет вчерашнюю еду, считает снующие по экрану век смазанные цветные пятна, зарывается носом в плечо Чонгука, обтянутое его футболкой, и втягивает запах своего шампуня с его влажных завившихся волос, пока тот соображает на двоих какао. Он предлагает почитать ему вслух или послушать вместе музыку, а потом достаёт коробку со всеми своими детскими секретными увлечениями: исписанными вдоль и поперёк дневниками, закладочками, редкими монетами, потрёпанными конвертами с красивыми марками, камешками и бусинами из памятных мест, вырезками из журналов, выписанными неровным почерком цитатами, розовыми очками сердечками, чёрным лаком для ногтей. — Он древний, придётся ждать, пока высохнет, — говорит Тэхён, скрупулёзно выводя первый слой на указательном пальце. Чонгук кивает, не меняя позы, пока тот дует на его ногти. — Чёрт, это просто — «где мой 2007». Он смеётся, но очень быстро к его улыбке добавляются губы Чонгука, и та становится ещё шире. — Сиди смирно, а то смажется, и придётся перекрашивать. — Хочу к тебе прикоснуться. — Тебе в душе не хватило? — Нет. Тэхён робеет от прямолинейного ответа, ещё больше — от взгляда, а потом признаётся: — Мне тоже. Их первый совместный маникюр идёт по наклонной. Зато пригождаются тонкие классические. Правда, ненадолго. Единожды реализовав неконтролируемый всплеск гормонов, они засыпают друг напротив друга, хотя Тэхён до последнего настаивает на поцелуях — эскимосском, французском и австралийском — лбами. Чонгук вынужденно сгребает его в тесные объятия и, из последних сил борясь со сном, произносит: «спокойной ночи, тэхён». И тому остаётся только сдаться. По-настоящему. По-честному. Сдаться. И слегка причмокнуть губами, когда Счастье прокрадывается между ними. Самое настоящее счастье. Реальное. Двойные кольца вокруг Сатурна. Главное — не утрачивать веру.