Переменная облачность, дожди

      Хосок из себя весь такой солнце. Улыбка по швам расходится, ладошки масляные и теплые. Светится. Но Юнги из-за этого его немного так ненавидит. Совсем. Размером с Тихий океан. Потому что Чон Хосок – это солнце не для миновой галактики и бесит за это неимоверно. Он вроде как обрел новый смысл жизни, но этот смысл ходит счастливый, смеется громко и совсем не его. Скорее, что его он никогда и не будет. Юнги смотрит на Хосока долго, а на шее у того как табличка всеми цветами радуги «я для всех» и вроде как занято. Всеми. И даже Юнги, но ему нещадно мало.       Тушит свой кризис среднего возраста, начавшийся непозволительно рано, в пачках сигарет у окна и грубых текстах, которые так нравятся Намджуну, что на Юнги в буквальном смысле начинают молиться. В последнее время из него прет конкретно, пулями разрывными во все части и молотком по гвоздям в собственный гроб. Потому что Юнги пиздец злой. Он злится-злится-злится и не может найти знак «стоп» в своей кольцевой трассе.       Ему уже невмоготу. Хочется завалиться черепушкой о бетонную стену при виде сказочно счастливого ебала Хосока и не проснуться на следующий день. Перестать давить депрессию и заливать кровавыми слезами себе ребра. Потому что глупо же, ну. Перестань. Хватит. Хватит улыбаться, Хосок. Это убивает.       Просто из него высосали силы, а он и так никогда не блистал любовью к жизни, оптимизмом и страдал скорее неимоверной хуйней, чем речевками «за жизнь». Он существовал в своем тесном темном мирке и хотел продолжать так все отведенное время. Не получилось. Давайте признаем честно: Юнги влюбился не в того человека. Или ошибка в том, что Юнги вообще смог влюбиться.       Чимину тогда припекло неимоверно, что хен-хена надо обязательно вытащить с собой. Хен ему в доверчивую рожу пусанскую плевался ядом, отмахивался сардельками еле работающими и шипел, но его буквально на плечо и размашистым шагом вперед. Далеким постфактумом Юнги ощутил гам толпы и визг мелкого о том, что его любимый Чонгук вышел.       На лице у Чимина такое противно-сладкое «оппа сарангхэ», что два пальца в рот и выблевать эту его любовь. Но Юнги, заебаный и с ощущением того, что лучше бы с моста сигануть, чем так, блять, смотрит. Чонгука чиминова он тоже каким-то постфактумом, когда уже лицом к лицу, замечает. Потому что на сцене, правее от качка, выгибается эфемерное тело в неистовых прогрессиях и стремится к далекой от Юнги бесконечности. Параболы руками и гиперболы корпусом, губы поджаты, по лбу мутный пот и сознание будто тенью за спиной складывающимся до самого пола с дьяволом те же па вытанцовывает. У Юнги холодная испарина на крестце и мозг орет по телу пробивным «warning», но Юнги нет, в ушах шум от музыки и сказочно-приторная улыбка ему в лицо. Надо было бежать, когда еще существовал шанс.       Такое яркое солнце расходится ближе к сердцу неизлечимой лучевой болезнью по груди и типа, стой сука, не надо. Я люблю пещерный холод и темноту. Давайте лучше разрывной инфаркт с остановкой сердца, только не это. Сердце останавливается, но нет, не из-за инфаркта. Диагноз «Чон Хосок» и для поддержания жизни его надо колоть попеременно внутривенно, иначе Юнги загнется уже на реальных щах. Он никогда не влюблялся и лучше бы так и не. Потому что все это дохрена не для таких, как Юнги, особенно если целью становится такие, как Хосок.       Только две недели без за тысячу световых лет, от когнитивного диссонанса отмерло работающее полушарие, а серое вещество застыло смолой и ни-ни дальше работать. Юнги не спал долго, писал много, до сквозных дыр в легких курил. А потом сорвался и с Чимином без лишних вопросов опять по прямой в пизду.       - Хен, - Хосок довольный до усрачки, светит своими зубами в улыбке и аккуратно так подстраивается под бок к Юнги. – Я слышал, что ты рэп читаешь.       Юнги догоняется как сильнейшим героином, но вроде ни один мускул не подает виду.       - Да, - глухо и сыро, со сквозными дырами от прокуренных легких. Потому что, блять, Чон Хосок не его и его вряд ли когда-нибудь станет.       - Хочу научиться.       Почему вообще Юнги? Он без малейшего понятия, на самом деле, но предполагает осторожно, что, ну, из тысячи других Хосок мог загнаться им чуть больше одной минуты в день. Или Хосоку просто Юнги не жалко совсем, поэтому навязывается. Со своими улыбками, смехом, длинными руками и всем вот этим. Собой. Юнги разрывается на части от того, вешаться ему или прыгать от радости.       И месяц он корявится над хосоковским выговором, учит попадать в бит и злится бешеной псиной каждый раз, когда на «ты, блять, глухой или притворяешься, чтобы между глаз» ему улыбаются теплыми лучиками и стараются усерднее. Мимо нот в несколько раз сильнее, чем в предыдущий. Сбивается, запинается на букве и дальше не тянет. Юнги бесится. Не от того, что Хосок старается читать рэп со свистом опять мимо, а потому, что тянет всегда осадком противным, словно едкий цианид. Остаточный яд загоняет в гроб лучше самой смерти, стоит только Хосоку бросить на прощание «спасибо, хен».       Юнги бы хотелось съебаться. На Аляску к белым медведям, в Африканские джунгли к львам или хоть куда-нибудь. Такое жалобное – подальше. Нет, серьезно. Махнуть рукой, сказать «в пизду так жить» и сигануть на поезде в неизведанные дали. Жить счастливо без него или счастливо не жить. Но не катит слегка. У него не особо много денег, на билет в желанные далекие дали не хватит. Хватит расточительно только на лечь под поезд, а в остальном приходится мириться с присутствием не его Хосока в его жизни.       Поэтому Юнги злится еще и на себя, на Чимина с его Чонгуком, на их счастье и вообще на весь мир. Отчаянно хочется, чтобы если у меня все говно, то пусть и солнце летом больше не светит, да и вообще, заебало конкретно так. Не то, чтобы Юнги в последнее время совсем похер, но что-то уже близкое к такому состоянию. Как же просто все заебало. Рэп блядский заебал, заебали рвущиеся по швам улыбки, Хосок, теплый и нужный, заебал. Юнги, блять, сам себя уже заебал.       От диссонанса все-таки лучше повеситься. Суицид – это не выход, а на деле еще какой. Но.       Хосок – это пресловутые американские горки со слезами на глазах и блевотней опасно в горле: не знаешь, куда рванет в следующую секунду. Просто Хосок стоит близко, язык у него распухший после нескончаемой читки и смотрит так. Не так, как обычно смотрит Хосок. Выедает. А вокруг толпа беснуется, словно черти в аду, потому что Юнги кажется, будто его насадили на вертела и крутят над ласкающими языками пламени костра инквизиции. До полной, блять, готовности.       - Спасибо, хен, - и глазами будто последнее живое из трупа вытягивает, - подсобил мне.       Теплыми руками вокруг тушки неживой создает тонкую иллюзию принадлежности. Будто Хосок не для всех, а на шее болтается «занято Мин Юнги». Недолго, но Юнги успевает поверить в сладкую ложь без единого произнесенного слова. Потом как пулей из дробовика в висок, вспышка чего-то конфетно-блевотного и в груди отчетливая пустота. Разлепляет на атомы и собраться в кучу после уже точно никак. Forever alone или forever with my depression, в стиле пиздец тупой цитатной надписи с черной футболки.       Потому что протяжный обжигающий выдох прямо в висок. Потому что блядские пальцы на собственных щеках. Тянут. Несильно, но настойчиво. И это словно конечная остановка в жизни Мин Юнги, остается только поминальный венок предприимчиво на могилу. Потому что он поддается и губы к губам. У Хосока холодные очень, неживые, целовать по ощущениям будто разбитое стекло. В голове Юнги заходит гайка за гайку и отчетливо не вяжется, что от солнца вдруг веет смертью. Далекой, мурашками к загривку, на грани отчаянья с тем, чтобы усомниться в улыбках с кровью. Юнги балансирует недолго, а Хосок отталкивается с громким чмоком от губ и смотрит типа «шутка-а, ха-ха». После целомудренного поцелуя на нижней будто прах и соль на верхней, но Хосок толкает еще и Юнги, а тот летит-летит-летит. Надо вроде тоже изогнуть бровь, с претензией в глазах спросить «с хуя ли?», но нет. Юнги не давит из себя ничего, кроме кислорода под строгим приказом.       - Не загоняйся насчет этого, - усмехается как-то подозрительно невесело, больше по тону тянет на заебанного Юнги, чем солнышко-Хоби. – Чимини, с тебя шоколадка.       За спиной сплетение голубое Чигуков, но на обоих будто с беленой по лицам валиком проехались. Сквозит неуловимо, Юнги не знает, а в глазах такой тупой вопрос: какого хуя?       Что с ними не так? Чимини, с тебя шоколадка?       Какого. Хуя.       У Юнги по крови введен яд и разносится со скоростью падающей звезды, и сердце вроде как остановилось. И даже не в первый раз уже. Проезжали, откачивали литрами никотина. Но больно по телу, знаете ли, как в последний. Может потому, что в его жизни раньше не было Хосока, который просит не загоняться. Может потому, что Чимини за что-то должен Хосоку шоколадку. Попахивает второсортным сериалом про жизнь американских подростков, но они вроде как уже не подростки давно и не в сериале. И даже не в Америке. А пахнет всего лишь пивом разлитым, потом и теплой влажной кожей Хосока.       Юнги по просьбе не загоняется. Вешает замок на дорожку из желтого кирпича и знак «свалите» на дверь снаружи. Загоняется вместо него маленький Чимин. Названивает продолжительно долго, а Юнги на грани того, чтобы вибрирующий телефон расхерачить об стену. Он мог, но вместо этого сдирает кожу на костяшках, потому что за телефон придется платить, а костяшек не жалко. Вроде бы больно, а вроде как и пусто совсем. Просто не помогает.       Чимин в трубку рыдает. Натурально слишком, пробивает на сострадание к мелкому и плюс десять к самоненависти, что столько времени игнорировал. Стоит писклявому захлебывающемуся голосу произнести натянутое «это я во всем виноват..» и становится не жалко совсем. Юнги слушает немо, что это Чимин подбил на занятия рэпом и поспорил на шоколадку, что Хосок не сможет нормально выступить на сцене. Чтобы свести. Хрипло «хорошо» и тупо Юнги устал. Он, блять, не загоняется и ему все равно.       Выбивает из полупустой пачки сигарету, вываливается на лестничную клетку. Остервенело чиркает зажигалкой, дымит по итогу пол часа в пижамных штанах и тапках полосатых на холоде. Ветер дерет по голой коже немногим сильнее, чем изнутри демоны. И Юнги как-то реально... похер что ли.       Он не любитель ломать драму со слезами-соплями. Он любит не загоняться.       Чонгук на его пороге злой. Процентов на девяносто, чтобы побить Юнги, а остальные десять – побиться головой об стену до пробивной дыры. По-свойски протискивается в прокуренную однушку, двигается куда-то кривыми линиями, затем смотрит на Юнги в косяке кухонном с сигаретой зажженной и его прорывает сплошным ниагарским потоком.       - Вы меня достали.       Просто его, Чонгука, это даже не должно касаться. Он винит во всем Юнги, потому что хен сопля и размазня, которая испортила ему малину. Или винит Хосоки-хена, который дофига на самом деле сложного устройства человек и с Юнги они идеальная пара, лучше даже двух сапог. Где-то на 110% по совместительству. А чуть больше всего остального – внимательность Чимина.       Маленькая плюшка-душка разварилась в сопли от того, что хен-хен невзаимно и пялится с плохо прикрытым обожанием в глазах на Хосока танцующего. Потому что вряд ли Юнги пялился так на Чонгука рядом, а больше без выбора. И Чимин выедает все мозги по поводу того, что надо помочь. Чонгуку зло в кулаке собирается, он тут левый герой истории, а страдает от Санта-Барбары еще сильнее, чем главные. Чимин выплакал все глаза с хрипящим голосом воя по всей квартире «это я виноовааат» и выгрыз последние моральные устои своего не особо каменного бойфренда.       - Заебали конкретно. Если честно, мне хочется удушить тебя, хе-он, а потом и Хосоки-хена следом, - по полу тарахтит табуреткой, садится напротив. – Хосок подохнет. В последнее время ни одного танца по нормальному прогнать не можем, нас скоро из зала выпрут. Чимин поспорил с ним только на рэп, в остальном его никто не заставлял. Так что, хен, загонись все-таки. Пожалуйста.       Еще неделя с рыдающим Чимином в четырех стенах и Чонгук себе сам шею вывернет в обратную сторону.       Юнги любит оставлять все без ответа. В том числе и пробивную речь Чонгука о том, что пора бы залезть по локти во все это дерьмо и отыскать на дне золотой ключик. Не от счастливый жизни, конечно нет. От личного ада. Но Юнги не хочет разбираться ни в чем. Конкретно так – он хуй клал на заебанного Чонгука.       Вместо пустоты на пепелище полном слабые искры возрождающейся злости. Улыбки у Хосока, видимо, по швам трещали не просто так, и расходились мясом с кровью, а не теплыми лучиками. Может именно поэтому Юнги к нему и прибило неосторожной волной. Две черные дыры засосало одна в другую и не отлепить.       - Дай ручку и бумагу, я напишу адрес, - адреналин в глазах и на все эти чонгуковы выбросы Юнги отвечает долгой затяжкой, а дым выдыхает почти в лицо.       Взгляд у мелкого такой, что сейчас Юнги ласточкой сквозь стекло и вниз полетит, но Чонгук в тюрьму не хочет. Ему бы спокойного Чимина немного, немного теплого Хосока, перемоткой в светлое будущее тоже немного – вообще заебись.       Бешеной гиеной во все углы, пока на затворках рабочего стола не находит одну пишущую, хотя Юнги мог поклясться, головой на плаху, что если бы не нашел, то собственной кровью ему хосоков адрес по обоям желтоватым. Корячит аккуратным почерком по деревянному подоконнику, рядом с жопой Юнги. Он вообще-то эту квартиру снимает. Но настолько все равно, сил для леща Чонгуку он в себе не находит.       Просто может Юнги все-таки любитель давить драму со всеми вытекающими депрессиями, слезами-соплями и говностраданиями. Даже не может, а такое тяжелое – точно. Потому что адрес накоряченый выедает ему глаза каждое утро-день-вечер. Каждую, блять, секунду. Так, что Юнги уже боится заходить на собственную кухню. И это просто финиш.       Вот так существуешь себе размеренно-спокойно, никого не трогаешь, тухнешь в своем сером мирке, а потом случается какой-то пиздец, переворачивает все с ног на голову, и даже существовать уже нет сил. Будто все.       Юнги кончился.       Промозглым утром он заходит в кофейню и выходит оттуда быстрым шагом. Чоновы расплывшиеся кривульки на периферии сознания нескончаемой бегущей строкой, пока Юнги не оказывается у дверь носом. Он перебарывает себя, кучу мыслей о том, что ему это не надо, заносит кулак и стучит. Тихо. Чтобы пятьдесят на пятьдесят, осталась задняя дорога слиться, если Хосок не слышит или его вообще нет дома. Доестся потом тем, что он буквально сделал все возможное и пролетел. Так что в жопу, но.       Хосок просовывает бледное лицо через щель. Открывает дверь. Глаза в глаза, а сказать вдруг нечего.       - Пустишь? - давит Юнги из себя будто клещами.       - Проходи, - получается странно, не солнечно совсем, погодой из пробивного ливня.       Фоном в комнате развлекательное шоу с громкостью в прожиточный минимум, у Юнги щиплет глаза и ком в горле. Сказать будто нечего, но что-то все же надо. Он же приперся. Он же, блять, хочет выдавить на «долго и счастливо» или хотя бы просто долго. Пожалуйста.       - Ты все-таки загнался, - Хосок констатирует неоспоримый факт, Юнги роняет голову на ладони и слабо так кивает. – Плохо. Ужасно.       - А тебе не хочется? – бубнит заебано, смотрит устало и в глазах мольба такая, что ну пожалуйста, Хосок, можно по нормальному.       - Хочется, сссука, - вымученный смех и прижатые к подбородку колени. Где ты потерял свое солнце? И вдогонку, чуть тише. – Прости.       Гребаное, блять, прости.       У Юнги закрыты глаза. Выдыхает медленно. На Землю не прилетели инопланетяне, не случилось глобальной катастрофы, но подобное прямо у него в организме. Все как обычно снаружи, а внутри сил на это дерьмо не найти.       - Покурим? – с одной сигаретой на два рта оказывается куда кайфовее.       На балконе опять сучий холод, но рука к руке чуть теплее, чем могло быть одному. Юнги затягивается, жмурится, затем затягивается Хосок. В комнате раздается смех от шоу, в груди сладкое и вязкое. Вымученное. Нужное.       До фильтра оказывается очень быстро.       Хосок порывами и наплывами, с кровью. С ним как на американских горках, да, Юнги их ненавидит, но, когда Хосок выжимает его в холодных промозглых объятиях до хруста по лопаткам, ледяными губами с запахом вонючих сигарет на них двоих, вроде как и можно потерпеть. Немного. Всю жизнь, например.