Последний день на Земле

Баки слышит несколько тихих шагов, скрип кровати. Чувствует, как тонкие руки обнимают его со спины, и улыбается сквозь сон. Накрывает их своей, гладит нежные пальцы огрубевшей от постоянной работы ладонью. К обнажённой коже прижимается тёплое тело, воздух наполняется хорошо знакомым запахом духов, и он знает: Наташа прилетела. — Привет, — шепчет он хрипло, переплетая пальцы с её рукой. — Привет, — вторит она и касается губами его плеча. От места поцелуя в разные стороны разбегаются импульсы, как от электрического разряда, и Баки прижимает её руки к себе ещё крепче. Какие-то мысли вертятся в сознании, на губах горят десятки несказанных слов, но он молчит. Молчит, не открывая глаз, потому что не уверен, что она ему не снится. Если это сон — пусть так, Барнс не хочет просыпаться. Но Наташа действительно лежит рядом. Реальная как жёсткая кровать и деревянные стены хижины Белого Волка. И тепло от неё исходит не иллюзорное, и нежность рук — самая настоящая. Она зарывается носом в его отросшие волосы, вновь оставляет невесомый поцелуй и тихо дышит, каждой клеточкой тела крича «я скучала» в тишину тёплой африканской ночи. Баки боится спугнуть своё видение, такое прекрасное и долгожданное, но сердце колотится как сумасшедшее, норовя пробиться сквозь рёбра, и он всё же решается повернутся. Ещё немного сонный, скользит взглядом по её лицу, серебристому от падающего из окна света луны, по светлым волосам, к которым никак не может привыкнуть. Заправляет упавшую на лоб прядь ей за ухо и тянется к губам, вкус которых уже начал забываться за месяц разлуки. Он целует Наташу мягко, со всей так и не произнесённой вслух любовью, что теплится на дне сердца, но этого слишком быстро становится мало. Баки нависает над ней, уперевшись локтем в кровать, сминает губы жадно и никогда, никогда не хочет отпускать. — Мне тебя не хватало. — Наташа отстраняется на сантиметр и шепчет в его губы, обнимая за шею и зарываясь пальцами в волосы. — Ну так не улетай больше, — отвечает Барнс, целуя её скулу и смещаясь к шее, от чего девушка шумно выдыхает, прикрыв глаза. — Не оставляй меня, Наталья, — просит он, и конец фразы замирает где-то на кончике языка, которым он обводит только что оставленный на бледной коже красноватый след. — Лучше останься здесь. Со мной. Баки знает, что она не может. Знает давно, и потому целует её так жадно, словно ему может не хватить. Забирает её всю и взамен отдаёт себя полностью. Ловит губами её самый громкий и самый сладкий стон, когда первые лучи солнца уже начинают показываться из-за горизонта, вновь целует как в последний раз и счастливый засыпает на её груди, крепко прижимая к себе.

***

Утром отсутствие Наташи в постели Баки замечает сразу. Быть может, из-за этого и просыпается. Открывает глаза, резко поднимаясь, и растерянно смотрит по сторонам, не понимая: неужели всё-таки приснилось? Может, сознание сыграло жестокую шутку? Вывернуло наизнанку его память... Но нет, его сны никогда не были наполнены хорошими воспоминаниями, а Романофф — единственное хорошее, что с ним случилось за долгое время. — Нат? — зовёт он обеспокоенно, но тут же видит её силуэт снаружи и облегчённо выдыхает. — Я здесь. — Наташа смеётся. Заходит внутрь, держа на руках маленького мальчика в боевой раскраске. — Тут племя опасных воинов хотело атаковать жилище страшного Белого Волка, но я сказала, что он ещё спит, и попросила немного подождать. Вот их свирепый лидер. Мальчик скалится как дикое животное, и Баки подыгрывает, делая вид, что напуган. С трудом сдерживает смешок, сохраняя серьёзное выражение лица, когда Романофф ставит ребёнка на пол, и тот подбегает к нему, рыча. Барнс поднимает руку ладонью вверх в знак того, что сдаётся, и Наташа умилённо улыбается. — Ну всё, возвращайся к своим, — говорит она, потрепав мальчишку по волосам, и тот, довольный, выбегает на улицу. — Доброе утро, Джеймс. Баки подходит к ней и обнимает за талию, притягивая к себе. Мягко целует и впервые жалеет о том, что рука всего одна, — иначе он мог бы быть ещё ближе, обвить её тело и прижать к себе ещё крепче. Прикрывает глаза блаженно, чувствуя биение её сердца грудью, и боится. Боже, до чего же он боится привыкнуть к этому! Привязаться до той степени, когда испытываешь физическую потребность, а потом потерять, как он терял все в своей жизни. Может тогда уж лучше вообще ничего не иметь? — Доброе утро, Наталья. «Знаешь, как давно я хотел тебе это сказать?» хочется добавить, но слова замирают на губах, когда она целует его, привстав на носочки. Обычно Баки просыпается один, в холодном поту и ужасе от того, что творится в его голове. Садится в кровати, пытаясь отдышаться, и долго смотрит в стену, пока мозг окончательно не примет реальность. Потом либо не может уснуть до самого рассвета, либо проваливается в короткий тревожный сон ещё на пару часов. Но этой ночью всё было по-другому. Она была рядом, когда ему снова приснились кошмары. Не выпускала из рук и гладила по волосам, повторяя, что это всего лишь сон. Раньше никогда не срабатывало, но Романофф обладает каким-то особым даром убеждения, и Баки хочет, чтобы так было всегда, но не посмеет попросить её об этом. — Верни рыжий цвет, — просит он, когда Наташа усаживает его в ванную как ребёнка. — Ты же уже не в розыске, можно не прятаться. Романофф смеётся, намыливая его голову. Руки у Наташи мягкие, прикосновения нежные. Она сидит сбоку и моет его совсем как мать сына, а Барнс думает о том, что снова чувствует себя мальчишкой из Бруклина. Совсем ещё юным, не знающим войны. Прикрывает глаза и видит их маленькую бедную квартирку на самом последнем этаже. Помнит её во всех деталях, а ведь — подумать только! — прошло уже почти сто лет. — Только если ты пострижёшься, — отвечает она, и Баки тоже смеётся. Ловит тонкое запястье, когда она встаёт, и нерезко, но требовательно тянет на себя. Наташа падает прямо в ванну, разбрызгивая воду во все стороны и заливаясь звонким смехом. Пытается ударить Барнса в грудь, сделать обиженнее лицо или хотя бы пожаловаться на промокшую одежду, но руки соскальзывают, а дыхания не хватает, и она просто беспомощно болтает ногами, прижатая сильной рукой. Баки не хочет её отпускать. Во всех смыслах. Ни сидя с ней в маленькой ванной, вокруг которой уже случился потоп, ни потом, лёжа в постели и перебирая пряди непривычно светлых волос. Ни даже вечером, когда вакандские дети зовут их танцевать у костра и утаскивают с собой Наташу. Хватают её за руки, не оставляя Барнсу шанса, и начинают кружить, напевая какую-то из народных песен. Удивляются, когда оказывается, что Наташа знает несколько танцев, проникаются к ней ещё больше, не давая уйти. — Я как-то была в плену в одном африканском племени, — рассказывает она чуть позже, и Баки почему-то совсем не удивляется. — За несколько месяцев запомнить оказалось несложно. Дети всё ещё танцуют совсем рядом, а Баки отвоевал свою Наташу назад и лежит на её коленях, вытянув ноги. В сущности, ему больше ничего и не нужно, ведь именно здесь, сейчас, есть всё необходимое для счастья. И пусть кто-то хоть попробует это отнять. — Когда тебе нужно вернуться в Нью-Йорк? — спрашивает он, и Романофф тут же хмурится. — Нужно — завтра. Но я вернусь послезавтра. — Почему? Наташа усмехается, склоняя голову на бок. — А вдруг это наш последний день на Земле? Я хочу провести его с тобой. Баки улыбается, ещё не зная, насколько она права. В Ваканде через несколько часов будет полночь, а в Нью-Йорке Брюс Беннер со старенького кнопочного телефона наберёт номер Стива Роджерса. — Вечно нам приходится расставаться, — говорит Барнс, смотря в зелёные глаза Наташи. — Судьба у нас, что ли, такая? — пожимает плечами она, и Баки, протянув руку, заправляет ей прядь волос за ухо. — Может быть, это то, чем мы всегда будем? Незаконченное предложение. Не дописанная до конца история. Короткая светлая прядь вновь выбивается и падает на её лицо, а Баки хмурит брови, думая: заслужил ли он счастливый конец? Потому что Наташа определённо заслужила. — Ничего... — шепчет она вдруг по-русски, и Барнс вздрагивает. — Все закончится, все скоро пройдёт, мой милый. И тогда мы наконец заживём. Баки растягивает в улыбке уголки губ. Заживем. Это слово на русском подходит идеально. То ли заживем как нормальные люди, то ли заживём как старые раны. А лучше и то, и другое.