Х стремится к самоубийству.

      Это было то самое пасмурное утро июля, когда не понять, что же творится за окном: миновал рассвет, перевалило за полдень или где-то там за пределами досягаемости кто-то наверху замышляет закат. Да, именно Его Переменейшество июль и, пожалуй, только он, имеет эту каверзную привычку — не менять картину за окном на протяжении всего дня. Как поставил серое небо да лёгкий ветерок, вот пусть все и наслаждаются ими. А может, ещё и дождиком мелким зарядит, ну так… Для поддержания эффекта и удовлетворения мелких пакостнических наклонностей. Но это июль и с этим ничего не поделаешь.       Звонок телефона был убийственным. Даже хуже будильника, если, разумеется, кто-то стал бы заводить будильник на утро июля. Черт, и кому понадобилось звонить в… Свет экрана ударил в глаза, на несколько секунд показавшиеся из-под одеяла, но за ним всё же можно было разглядеть цифры: 06:24.       Обладатель глаз набрал полную грудь воздуха для шумного выдоха. Слишком рано, чтобы думать, слишком пасмурно, чтобы говорить. Но проклятый телефон не унимался, экран горел весёлой фотографией и подписью: «Сер», а значит, придётся ответить.       — Какого черта? — получилось как-то слишком устало и вовсе не сонно.       — Здоров, — голос по ту сторону линии звучал немного рвано, — Спишь?       — По твоей милости уже нет, — парень потяжелевшей рукой откинул край одеяла.       Вылезать из тёплой пещеры в пасмурный, тёмный июль не хотелось до дрожи, но, собственно, выбора уже как-то не было. Узкая комната была холодной и неприветливой, впрочем, как всегда.       Сер ненадолго замолчал. Он и обладатель глаз, потяжелевшей руки, узкой комнаты и, разумеется, одеяла, были друзьями, но не достигшими той степени дружбы, чтобы звонить в шесть утра и просто молчать в трубку.       — Так зачем звонишь?       — Я это… Собственно… — Сер, или Серёга, прокашлялся, но как-то слишком наигранно, — Хочу покончить жизнь самоубийством.       — Воу, — отозвался друг буднично, — Круто. Подсобить?       Повисло неудобное молчание. Секунды сменяли друг друга, на том конце переваривали сказанное.       — Идиот, — буркнул Сер и повесил трубку.       Интересно, можно ли теперь снова укрыться одеялом и досыпать? Или поход в ранний пасмурный июль окончателен и бесповоротен? Несколько секунд враждебного молчания комнаты дали время на то, чтобы закрыть глаза, но тут телефон снова зазвонил.       — Так тебе подсобить? — сонно бросил он в трубку.       — А ты можешь?       Парень рывком сел на кровати, потирая глаза пальцами. Одеяло сползло по футболке, комната накинулась на его обитателя серым заоконным светом и столичной прохладой.       — Ну, разумеется, мы же друзья.       Голова соображала туговато, с задержками, тормозами и лагами. Мысли о чьём-то самоубийстве никак не хотели вытеснять из головы чертов пасмурный июль.       — И так, — парень быстро перебрал в голове всё, что помнил о самоубийствах, — Каким способом ты решил уйти из жизни?       — Ну… Я как-то ещё не думал.       Сер снова на несколько секунд замолчал, должно быть, этот вопрос застал его врасплох. Как предсказуемо. Мать вашу, а парень так надеялся, что всё будет легко и просто.       — Ладно, так и быть, — он свесил ноги с узкой кровати и ещё раз протёр глаза. Они, как и мозг, не хотели просыпаться, — Сегодня выступлю твоим личным консультантом по самоубийству. Могу посоветовать вскрытие вен. Поэтично, приятно, можно понежиться в тёплой ванне напоследок.       — Не пойдёт. У меня горячую воду отключили.       — Э-э… Спрыгнуть с крыши? Рождённые ползать шмякаются на асфальт?       — Спятил?! Я высоты боюсь!       — Хм… Отравиться таблетками?       Друг на той стороне трубки криво усмехнулся:       — Ты вообще видел цены на лекарства? Травиться ими — дорогое удовольствие.       — Угарным газом?       — Не пойдёт. Соседка, Софья Пал-лна, черт её дери, — звук по ту сторону был такой, словно Сер с разбега плюхнулся на диван. Наверное, в обычном состоянии он не стал бы поступать так по-детски и поберёг мебель, но предсуицидное положение открывает некоторые горизонты для безумств. В данном случае, с разбега прыгнуть на диван, — Уже четыре раза пожарку вызывала. А я просто курил на балконе.       — Хм… Тогда остаётся бюджетный вариант. Повеситься.       — Ну… Это как-то…       Парень криво усмехнулся и сонно поднялся с постели. Ранним утром постоянно так, голова и тело не всегда приходят в тандем сразу же:       — Только не говори: «не эстетично». Эстетика в наше время тоже денег стоит.       — Ну, — Сер снова помялся, впрочем, как всегда, — Я к тому же не умею плести петлю.       — Интернет в помощь.       — «Алиса, как удобнее повеситься?», — друг хрипло рассмеялся, — Главное, чтобы она не выдала схему завязывания галстука.       — Это почти одно и то же.       Обычный галстук, пеньковый галстук… Их носят все, и разница только в качестве материала.       — Ну, тогда, допустим… Пойдёт, — Сер отозвался так неуверенно, словно настырный продавец в магазине электроники битый час распинался перед ним, пытаясь впарить Windows ХР вместо десятки, и, наконец, уговорил, — А что для этого нужно?       — Чудак-человек, — парень на негнущихся ногах подошел к окну, — Верёвка и мыло. А да, ещё люстра, или что-то высокое.       За окном накрапывал лёгкий дождь, закрывая туманные силуэты прохожих за разноцветными зонтами. Но в этом июле «разноцветный» совершенно не означает «яркий».       — В таком случае беда, — кажется, Сер отозвался немного смущенно, — У меня нет верёвки. И мыла нет.       — Действительно, беда-беда-огорчение, — притворно посетовал друг, — Ну, а люстра хотя бы есть?       — Люстра есть. Красивая.       — Испортить не жалко?       — Жалко, но ради такого дела можно.       На подоконнике, среди прочего хлама студента-аспиранта одиноко валялись наручные часы. 06:36. Прожито ещё 12 минут июля, можно поздравить себя.       — Ладно, привезу я тебе верёвку. И даже мыло. Нежное и душистое. Оцени всю щедрость моего поступка.       Сер надрывно рассмеялся:       — Хорошо хотя бы друг с верёвкой и мылом подсобит, а то от других не дождёшься.       — Почему? А ты попроси босса или бывшую. Они уж точно не откажут.       Парень повесил трубку. Как прекрасно начинается утро.       Вряд ли у него было время на завтрак или кофе, ибо этот нетерпеливый идиот может его и не дождаться. Пока он одевался, мысли проносились в его голове. Сначала коротко и лаконично, но котелок постепенно разгорался, и парень смог мыслить обширнее.       Сер… Сергей Краснов, ходит дорогами Земли уже двадцать седьмой год. За свою недолгую жизнь успел один раз побывать за границей, отучиться на менеджера, устроиться в фирму и поменять пару любовниц. Вот, в общем-то, и весь послужной список. Двадцать семь лет прожито впустую… Не сказать, чтобы тот, кому принадлежали эти мысли, проживал собственную жизнь как-то иначе, но ему хватало ума, а может быть, самооткровенности, чтобы признавать это и этому же препятствовать. По мере возможностей… Весьма и весьма скудных возможностей, но всё же. Сам факт сопротивления уже является доказательством жизни.       «Жизнь — есть сопротивление множеству вероятностей, отрицание губительных возможностей и выбор собственного маршрута». Сопротивление, отрицание, выбор… Три составляющие, теряющие смысл без одного компонента. Сопротивление и отрицание — основа цинизма и моральной черствости, сопротивление и выбор — порождают сомнения, неуверенность, фобии. И всё же эти два варианта не так панически ужасны, как случай Сера. Отрицание, выбор… Отрицание возможности, безболезненный выбор. Вполне логично и даже стандартно для современности.       На несколько секунд парень задумался о том, что могло толкнуть друга на такой шаг? Моральная усталость? Жажда внимания? Впрочем, этот вопрос ему хотелось обдумывать в последнюю очередь, и он вернулся к прежним мыслям.       Сопротивление, отрицание, выбор… Душа не способная на сопротивление, умирает от отрицания и заставляет тело неизбежно сделать выбор в пользу смерти. Мёртвая душа стремится к умерщвлению плоти. Это всё равно, что… Х стремится к самоубийству. Парень криво усмехнулся, пример был неудачным.       За шесть лестничных пролётов и дорогу в 421 шаг от узкой скалящейся комнаты, укромно и так же сонно в это время, притулился круглосуточный магазин хозтоваров. Здесь было пусто и бледно горели лампы. Уже на кассе парень вспомнил, что помимо мыла и верёвки, стоило бы взять что-нибудь ещё для отвода глаз, но было поздно.       Девушка на кассе посмотрела на покупателя недоверчиво. Конечно, в тёмной толстовке с капюшоном посреди июля, покупающий так рано утром только мыло и верёвку, он должен выглядеть как фрик.       — Извините, а Вы… — начала она, сканируя код на мотке, но парень перебил её:       — Я для друга беру.       Он обезоруживающе улыбнулся, как раз той самой улыбкой, с которой говорят в шутку страшную правду, и девица непонимающе улыбнулась в ответ. Ровно до того момента, пока смысл слов не дошел до неё. Но было поздно, парень уже расплатился и спешил к выходу.       Неумолимо и безжалостно начинался дождь. Мелкий, пакостнический, лучший друг июля. Боги, о нём лучше было даже не думать, и парень вернулся к предыдущей мысли, пусть и долго искал её среди прочего хлама. Мёртвая душа стремится к умерщвлению плоти. Дело всего лишь в коэффициенте стремления, или если хотите, отношении его силы к скорости. Чем больше эти показатели, тем быстрее произойдёт неизбежное. В конце концов, все мы постепенно убиваем себя, просто кто-то делает это быстрее, кто-то медленнее. И те, кто осознаёт своё душевное гниение и пытается ему воспротивиться, определённо умирают медленнее и гораздо изящнее смирившихся с безысходностью. Наверное, в этом и состоит основа сопротивления, так катастрофически редко встречающегося в современности. Разумеется, людям проще поверить в безысходность, смириться с ней и мерно проживать жизнь до фактической или физической смерти, радуясь тому, что в муках убили ядом смирения собственную душу задолго до того, как она отделится от тела.       Столичное метро — ещё одна шутка великого насмешника, ворвалось в мысли с упрямой навязчивостью, не позволяя закончить цепь рассуждений. Оно подчиняется весьма интересному, но жестокому правилу: если ты идёшь просто прямо, значит, ты идёшь не туда, и первая дверь, которая попадётся тебе на пути, по определению не твоя. Скорее всего, большинство из них будет гордо реять красной надписью: «Нет прохода». Право, какой изощрённый ум и богатую фантазию должны были иметь создатели этого чуда, чтобы сотворить нечто подобное? И всё ж в столичном метро, даже в самых обыкновенных, посеревших его станциях есть странный, едва уловимый шарм.       На какое-то время шум поезда, не прерываемый в такой ранний час никаким другим звуком, вышиб из головы все мысли. Абсолютно все. Метро — прекрасное лекарство от раздумий, оно монополизирует сознание и награждает желанной, целебной пустотой. Однако стоило только парню выйти из стеклянных дверей, серый столичный июль накинулся на него всё с большим негодованием. Он давил на плечи тяжелым небом, стучал мелкой моросью по капюшону, а липкий, холодный воздух оседал в лёгких. Июль… Сегодня он явно был не в духе. Оставалось только прятать руки в карманы и идти, идти, идти… Бесконечно долго прорубать себе дорогу сквозь серое, июльское лето.       Сер ждал друга у входа в дом. А он действительно нетерпелив, просто не смог усидеть на месте, и выбежал в серебряно-стальное марево в одном только костюме. Своём лучшем костюме, который даже в офис не надевал. Парень криво усмехнулся, чуть опустив голову. Жизнь этого человека так скучна, что все безумства, на которые он только способен, перед тем, как совершить самоубийство — это прыгнуть с разбегу на диван и выйти на холод в лёгкой одежде. Печально.       — Где ты пропадаешь? — кинулся было на него друг, но тут же осёкся.       — Метро — не более чем поезд, — он достал из кармана моток верёвки и мыло, и отдал их Серу.       — Гипоаллергенное? Ты серьёзно? Боишься, что я заразу какую-нибудь подхвачу?       — А ещё оно пахнет лавандой. Два в одном, не нужно тратиться на освежитель воздуха для твоего смердящего трупа.       От его лёгкой ухмылки Сера как-то передёрнуло. А парню не терпелось зайти в дом. Там тепло, нет дождя, и есть кофе. По такому случаю, он думал, что сможет уломать друга открыть банку настоящего кофе, привезённого из поездки в Италию. Логично, когда он ещё его попробует, если не сегодня?       Проходя мимо него к металлической двери, парень не удержался и съязвил, заметив на рубашке Сера галстук:       — Две удавки сразу — это слишком.       — Чего? — тот только непонимающе склонил голову, и друг указал на его шею:       — У тебя будет одна удавка, зачем тебе вторая?       Серёга насупился и с каким-то обиженным остервенением сорвал галстук, выбросив его на асфальт. Дальнейший путь до квартиры они проделали молча.       Тишина и серость подъезда были ещё более болезненными, чем даже его собственная узкая комната. Это пристанище гниющих душ, ещё не успевших даже как следует родиться, и бесполезных тел, пятнадцать-двадцать лет назад вышедших из утроб матерей. Право, тем, что малолетние страдальцы, не видевшие ни жизни, ни как таковой смерти, так искусно и с удивительным, отчаянным изяществом убивают свои души, можно только восхититься. В разложении душ вчерашние дети переплюнули сегодняшних взрослых. Свойственные им максимализм и скептицизм убивают в них сопротивление, развивая отрицание почти до нигилизма, и их выбор становится очевиден и предсказуем.       Дверь открылась с лёгким вздохом, словно уже смирилась с тем, что вскоре её будут открывать ещё много людей, помимо хозяина. Скорая, полиция, родственники, приехавшие на похороны. Но Сер этого как-то не замечал. Хотя, он сейчас не заметил бы и падающего метеорита на горизонте, что уж говорить о таком привычном и рутинном факте, как дверь.       — Ну, вот, — показал он рваным, почти истеричным движением на люстру над головой.       Прекрасная люстра, хрустальная — единственное, что осталось от прошлой любовницы, едва не ставшей женой.       — Такая пойдёт?       И всё бы ничего, но люстра была слишком хрупкой, а её крепежи слишком ненадёжными — она не выдержала бы веса здорового человека, не говоря уже о том, чтобы продержаться до того момента, как у того переломится шея.       — Вполне. Она прекрасно впишется в ансамбль твоего самоубийства. Считай это — бюджетным вариантом эстетики.       Парня передёрнуло от этих слов. Вашу мать, и это говорит он?! Бюджетный вариант эстетики?! От сказанного хотелось нервно рассмеяться. Эстетика — та часть человеческого бытия, которая просто не приемлет послаблений и скупости, но усилиями средств массовой информации и современного монстра маркетинга, люди всерьёз полагают, что у всего на свете есть бюджетный вариант. Даже у эстетики… Какая глупость.       — Ну… Ладно, — было не ясно, обрадовался ли Сер этой новости, или только ещё больше испугался, — Что нужно делать?       Его руки нервно теребили верёвку. Парень ещё раз повторил про себя: «Нетерпеливый», и сам не понял, прозвучало ли это с раздражением или с отвращением.       — Ты не хочешь кофе? Или покурить? — друг ещё раз обошел люстру. Нет, не выдержит, определённо не выдержит.       Он уже представлял себе сцену, как Сера пилит бывшая любовница, пока он нехотя монтирует люстру, как вдруг вспомнил, что нужно бы сказать что-нибудь ещё:       — Даже приговорённым к смерти можно выкурить сигарету напоследок.       — Я… Пытаюсь бросить, — Серёга ещё раз посмотрел на моток верёвки в своих руках. Как-то обречённо.       — Боишься осуждения патологоанатома? — парень беззастенчиво прошел на кухню и достал из шкафчика две кружки и турку.       — Ты это о чём? — Сер, разумеется, ничего не понял, но по привычке уселся за кухонную стойку, всё ещё не выпуская из рук верёвки.       — Ты боишься, что когда тебя станет вскрывать патологоанатом, то посмотрит на твои лёгкие и скажет: «Этот человек курил, как нехорошо!». Могу тебя успокоить, людям, вскрывающим трупы каждый день, всё равно, курил ты, или нет, занимался ли спортом или колол наркоту, какой длины у тебя…       — Хватит!       Сер зарделся… А ведь раньше его просто невозможно было выбить из колеи такими глупыми шутками.       — Я просто пытаюсь быть вежливым и поддержать тебя, — как-то криво усмехнулся парень.       — У тебя это плохо получается.       — Впрочем, как всегда.       Кофе варился медленно, и был столь же жеманным и капризным, как среднестатистическая красавица. Он требовал к себе повышенного внимания и рисковал в истеричной злобе залить всю плиту, стоит тебе только отвернуться. Иногда парню чертовски сильно хотелось сказать парочке своих знакомых: «Не будь как кофе!», но он был на сто и ещё два процента уверен, что ни одна из них не поймёт этого высказывания.       — Ну… — протянул парень, разливая кофе по бокалам, но видимо слишком поторопился. Из Сера просто рвалось откровение, и всё же нужно было ещё пару минут подождать.       — «Ну»? — от возмущения, тот вскочил с места, — И это всё, что ты можешь мне сказать? Мне?! Я же твой друг, твою мать! И я собираюсь покончить жизнь самоубийством!       — Я это понял, — парень спокойно опустился на стул, — И как же ты пришёл к этой необходимости?       — Чего?       Право, злость мешает думать. Парень с шумом выдохнул и всё же поднял глаза на кричащего друга.       — Суицида. Как ты пришел к мысли о необходимости суицида?       Наверное, каждый самоубийца ждёт этого вопроса. Им нужно выговориться хотя бы кому-то. Как бы тщательно они не скрывали свои намерения, в душе каждого из них живёт противоречивое желание того, чтобы его состояние обнаружили, и можно было высказать кому-то то, как его всё достало, что бросила вторая половинка, или, что, наверное, самое любимое для самоубийц, как мир жесток, алчен, похотлив и несправедлив. В этом плане поведение людей вполне себе предсказуемо. Сер тоже ждал этого вопроса. Пусть и не в такой форме.       — Да как-то достало всё! — он снова плюхнулся на стул, обхватив голову руками, — Достало наблюдать моральное разложение, да и вообще…       — Тебя не перевели на желанную тобой должность, потому что босс хотел видеть на ней свою очередную любовницу, тебе не подняли зарплату, девушка, с которой ты хочешь переспать, не видит в тебе достаточно интересной финансовой составляющей, и в этом году у тебя не хватает денег, чтобы ещё раз полететь в Италию, дабы потом ещё полгода понтоваться перед друзьями и коллегами. Я прав?       Сер отчаянно вскинул голову, и по внезапно закравшемуся в его глаза страху, друг понял, что попал в точку. Правды боятся все. Особенно, когда эта правда неприятна. Люди давно переплюнули всех в этом изощрённом искусстве самообмана, и если когда-нибудь появится на Земле существо, которое сможет лгать самому себе более профессионально, чем люди, можно с уверенностью утверждать, что оно захватит мир. В своих фантазиях так уж точно.       — Не надо приплетать моральное разложение мира и прикрывать за ним собственные мелкие неурядицы.       — Мелкие?! — друг опять вскочил, но снова вернулся на место, — Ты знаешь, сколько я хотел эту должность? Унижался, задницу боссу лизал, только чтобы меня назначили, а в итоге он…       — Решил, что молоденькая сексуальная красотка будет для него полезнее и приятнее, чем ты.       Сер стукнул кулаком по столу, но больше от отчаяния.       — Я… Заслуживаю это повышение! Эта Тася, она же… Тупая! Как валенок! Она не отличит отчёт от недочёта, но теперь она ещё и мной рулит. И вообще всем отделом. Какого черта…       — И ты всё не догадываешься, почему начальник предпочёл её тебе? — усмехнулся парень почти похабно.       — Не в том смысле, в котором ты подумал. И вообще, мне сейчас не до шуток знаешь, ли, — Сер залпом допил кофе и безапелляционно поднялся, — Хватит сидеть, давай уже! Ты обещал помочь мне!       Парень только безразлично пожал плечами. Надо, так надо. Они вернулись в зал к люстре, Сер нашел небольшой табурет, казалось, обитавший в доме как раз для этих целей, а друг, быстро посмотрев схему в интернете и предварительно обмазав верёвку мылом, завязал для него петлю. С первого раза так, будто не впервой. Он и сам удивился, каким весёлым был этот факт.       Запах лаванды распространился по всей небольшой комнате. Привязать верёвку к крепежу люстры было куда сложнее, она скользила и постоянно пыталась вывернуться из пальцев. Но в итоге, совместными усилиями, её удалось зацепить.       Сер в одно движение взобрался на табурет и накинул петлю на шею. Быстро, словно боялся передумать, или хотел впечатлить друга этой решительностью. Как говорят в некоторых кругах: дешёвый понт — дороже денег, и это выражение как нельзя лучше подходило к ситуации.       Но у самого порога смерти он вдруг остановился:       — И всё-таки, почему?       Из его голоса пропала истеричность, взгляд стал пустым и болезненным, словно он только сейчас осознал то, что делает. Или только начал осознавать.       — Что именно?       — Я всегда считал начальника человеком… Здравомыслящим.       Сер внезапно замолчал, и только чтобы заполнить паузу, друг коряво пошутил, хотя, наверное, и не должен был:       — Тебе повезло. Некоторые не считают своего начальника даже человеком.       — Да, — слова пролетели будто бы сквозь Сера, — Но наш… Мы всегда были уверены, что под его руководством, фирма продвинется. Он всегда принимал правильные решения. Ну, может быть не всегда, но… Часто. Да, он, конечно, тот ещё засранец, но нормальный… Адекватный. И поэтому я не понимаю… Почему он предпочёл мне эту… Тупую шлюху!       Он закричал и даже истерично всхлипнул, но не более. Глаза его смотрели вперёд, он не опускал взгляда на друга, словно просил у того, что там впереди ответа или подсказки, но перед ним была только полка с книгами, и она предательски безмолвствовала.       — Глеб, вот ты же умный, ответь мне.       Парень порывистым жестом откинул капюшон, взъерошил тёмные волосы. Уже какое-то время он криво, надрывно улыбался, но только сейчас заметил это за собой.       — А разве не очевидно? — Глеб позволил себе усмешку, — Вы были равны в его понимании.       — То есть? — Сер только сейчас позволил себе опустить взгляд и наткнулся на серые глаза друга.       — В понимании хороших начальников, похожих на твоего, каждый сотрудник занимает собственную нишу. Если разделить грубо, это будет выглядеть так: бесполезные, не очень полезные, просто полезные, особо полезные, и те, без которых будет очень сложно обойтись. Ты и его любовница Тася занимаете примерно одну ступень, скажем, «не очень полезные» ну или «просто полезные», хотя по твоим словам, о ней в последнем аспекте подумает разве что полнейший идиот. А так как выбор между тобой и ней был для него примерно равным, он решил совместить приятное с… Ну ладно, пусть будет с полезным, и назначить её. Всё просто. И все твои усилия по втиранию к нему в доверие были тщетны просто потому, что… Он тебя больше ни за что не ценит. Будь ты хотя бы на одну ступень выше, он, без сомнения, выбрал бы тебя, но увы и ах.       — А что… — голос Сера стал хриплым, словно непереваренная правда застряла в горле, — Что ещё я мог сделать? Разве я… Разве я неуч? Я… Хороший работник.       — Только хороший работник, и всё.       — Правильно, потому что мне не дают показать свой потенциал!       — А ты всё ждёшь приглашения?       Сер даже покачнулся на табуретке.       — В наши времена возможность, даже не результат, а просто возможность – самое дорогое удовольствие, что только можно себе позволить. И бессмысленно полагать, что тебе преподнесут её на блюдечке с голубой каёмочкой. Возможность обычно заслуживают.       — Как?       — Ну… — Глеб оперся плечом о стену, — Скажем, ты знаешь, как теория шахматной игры может помочь в управлении компанией? Или как законы математического анализа и аналитики могут открыть тебе путь в сердце и душу любого человека, абсолютно любого?       — Разумеется, нет! Теорию шахматной игры как-то не проходят в институте.       — А ты ограничиваешь себя только институтскими знаниями? Да… С подобным отношением к собственному душевному разложению, тебе возможности не видать, как своих ушей.       — Душевному… Разложению?       — Да. Ну, или душевному гниению. Мы все гниём, только по-разному, — он торопливо осёкся, — Забей, тебе пока лучше этого не знать. Я к тому, что… — Глеб выдохнул, словно приготовился к длительной речи, — Жизнь — есть сопротивление множеству вероятностей, отрицание губительных возможностей и выбор собственного маршрута.       — И… — как-то неуверенно отозвался тот, — Кто это сказал?       — Я, — он снова криво усмехнулся.       Сер ещё некоторое время судорожно сжимал в руках петлю, не в силах отпустить её и не в силах снять. Он смотрел в пол, не мигая, словно хотел обыграть ковёр в переглядки, и судорога периодически проходила по всему его телу. Осознать, что ты — на одной ступени с тем, кого считал глупой, как валенок, было сложно, принять это и начать что-то делать ещё сложнее. Но как часто не радость или жалость, не тревога и не забота, а именно злость становятся тем спусковым механизмом, который и заставляет выстрелить заржавевшее оружие.       — Откуда… Ты всё это знаешь? Ты просто аспирант! — закричал он вдруг почти отчаянно.       Но стоящим на пороге смерти свойственна истерия во всех её проявлениях.       — Из твоих слов это звучит, как ругательство, — парень коротко рассмеялся, — Но поверь, у меня есть все основания так рассуждать. Хотя бы потому, что один раз я уже стоял на твоём месте.       Сер обернулся на него порывисто, рвано, едва не слетев с табурета, и всё ещё не выпуская петли из пальцев, а Глеб… Он просто оттянул край толстовки. На его шее была тонкая, почти незаметная борозда, давно превратившаяся в педантичный шрам.       — Я… — друг говорил с той степенью жалости в интонации, словно в случившемся была его вина, — Я не знал.       — Никто не знал, — он усмехнулся, — Мне повезло. Сук, на котором я хотел повеситься, был слабый, и я не заметил этого. Он обломился за секунду до того, как должна была сломаться моя шея, и верь мне… Я был глуп, но мотив моего самоубийства был весомее, чем просто осознание собственной ненужности начальнику.       Повисла томительная, долгая пауза, и парень решил, что достучался. Он подал другу руку, улыбнулся так приветливо, как только был способен в сложившихся обстоятельствах, и произнёс:       — Не думаешь, что твой мотив для суицида слишком… Приземлённый, чтобы за него умирать?       Но это было слишком рано…       Сер выдохнул коротко и рвано, словно боялся потерять много воздуха, отпустил петлю и… Пнул ногой табурет. Всё произошло в мгновение, парень не успел даже как следует испугаться за друга. Верёвка натянулась и порвалась под весом Сера, люстра сорвалась с крепежей и рухнула на пол, брызгая хрустальными осколками, а неудавшийся суицидник закашлялся и потерял сознание.       Уже позже, когда он очнулся в карете скорой помощи, то сумел только хрипло прошептать:       — Ублюдок… Ты ведь знал. Ты всё знал… Чёртов засранец.       А Глеб только снова криво усмехнулся. Разумеется, он всё знал. И о том, что люстра оборвётся, и о том, что верёвка незаметно подрезана, ведь он сам подрезал её, когда крепил петлю, и даже то, что Сер пнёт табуретку… Знал. Даже о том, что его собственный сук обломится знал. И всё равно решил сорваться. Это завидное упрямство, свойственное лишь некоторым людям, в том числе выжившим самоубийцам. Наверное, Глеб просто хотел, чтобы такое же упрямство, основа того самого живительного сопротивления зародилась и в Сере. Всё-таки они друзья…       Это сопротивление можно было вполне назвать отчаянным, но и целебным. Те, кто познал вкус смерти, будут цепляться за жизнь до самого конца, сопротивляться до последнего момента, сопротивляться… Гниению собственной души, и жить так отчаянно и жадно, как только можно. Они возьмут от своей единственной и, должно быть, в масштабах Вселенной, недолгой жизни всё… И всё то, что подразумевается под этим словом. Просто потому что второго шанса уже не будет. Просто потому, что им есть, что терять.       И там, где Х стремится к самоубийству, У для них достигает… Возрождения.