наш бесстрашный вождь

Кастиэль из две тысячи четырнадцатого часто смеется — хрипло, мягко, слышно. Там, в две тысячи девятом, Дина ждет Кастиэль с вечно задумчивым лицом и редкими кроткими улыбками. Удивительно, думает Дин «из прошлого», как человек может поменяться всего за пять лет. Или — за целых пять лет. И даже если он вовсе не человек. — Что? — Кастиэль добродушно приподнимает густые брови, смотрит смешно, заискивающе на того, «здешнего» Дина. Его взгляд холоден, внимателен. Они что, поменялись местами в этом времени? — Мне нравишься прошлый ты. Голубые, необычайно яркие, живые глаза всего на мгновение падают на дрогнувшие тонкие губы Вождя. Они поджимаются на секунду, будто без разрешения хозяина, а после Дин из этого мира отводит взгляд, чтобы качнуть головой. У него почти выходит сделать этот жест разочарованным. Дин из две тысячи девятого внимателен, он умеет наблюдать, но даже он не замечает этого напряжения между друзьями — ему хочется верить, что за пять лет они успели ими стать. Он не видит сражения ясной бури и ледяной метели в чужих глазах, потому что разглядывает ту самую Рису, с которой у них — не у него — него, но у него из этого времени, — «взаимопонимание». Сама Риса в это давно не верит, и даже не из-за ночи в палатке какой-то там Джейн, а вот из-за этого самого момента. Она почти давится воздухом, когда наконец может сделать глубокий вдох в разрядившейся обстановке — здешний Дин неожиданно уводит глаза, проигрывая в этой битве. Кастиэль растягивает губы в лукавой — сам Люцифер позавидовал бы, — улыбке и елейным голоском опускает гениальный план Вождя ниже поскрипывающего деревянного пола комнаты. Дин делает вид, что ему глубоко насрать на мнение бывшего ангела. — Ты идешь? — Дина из прошлого дергает от этого тона. Он никогда не был труслив, но этот Дин так напоминает ему отца, что тело реагирует рефлекторно. Он не понимает, как у Кастиэля выходит быть столь расслабленным. — Конечно, — ангел, кажется, и секунды не раздумывает. И взгляд его выражает тот самый уровень преданности, когда я пойду за тобой куда угодно, Дин. Дин из две тысячи девятого распознал бы этот взгляд, если бы замечал их за «своим» Кастиэлем. Хоть раз. Кас говорит что-то о безрассудстве, опасности для жизни его нашего бесстрашного вождя, пытается воззвать к его благоразумию и оставить Дина из прошлого тут, в безопасности. Он, кажется, беспокоится, но Дин непреклонен. Он уверяет, что Захария не позволит чему-либо случиться с «драгоценным сосудом Михаила». И кивает всем головой в сторону двери, мол, давайте, валите собираться, времени мало. Но Кастиэль продолжает сидеть на месте, беззаботно закинув ноги на стол, и Риса кусает щеку изнутри, понимает, хватает босса из прошлого под локоть и выводит из домика. Хотела бы она быть в таком же неведении, как и этот еще не лишившийся веры в себе Винчестер. Как только шаги за дверью затихают, Дин будто срывается с цепи, резким рывком оказывается у стула Кастиэля, поднимает его за грудки и зло встряхивает. Бывший божий воин успевает только выдохнуть, упирается ладонями в край стола и вскидывает на Вождя ошалевший взгляд. Холод сменяется яростным весенним смерчем, сносящим все на своем пути, и Кастиэлю кажется, что еще немного — и захлебнется. Почувствует — прямо как человек, — ледяную воду в глотке, в носу, в легких. И пьяно улыбается прямо в бушующую стихию, поднимает ладонь со стола на чужой бок под толстую куртку, — пальцы обжигает разгоряченная кожа, — ощупывает пальцами сквозь футболку ребра, будто проверяет, сохранились ли на них еще письмена, выведенные когда-то твердой рукой настоящего воина. Дин морщит нос, опускает глаза на секунду, цепляясь за пухлые улыбающиеся губы. — Что за дерьмо, Кас? — Меня так заводит, когда ты злишься, — шаловливые искорки летают в густых небесах. Лицо Дина искажается под злобным рыком. — Нравлюсь прошлый я, значит? Темные брови поднимаются в искреннем изумлении. Кастиэль замирает на секунду, а сразу после — плечи содрогаются мелкой дрожью, сжимаются в приступе смеха. Он хриплый, тихий, срывающийся на истерику, прямо в крепкое плечо охотника. — Только ты можешь закрывать глаза на ежедневные оргии, но начать ревновать к самому себе, — хватка Дина все еще жесткая, твердая, у Каса задница неудобно прижата к краю стола, но он умудряется юркнуть и второй рукой под куртку и расстегнутый бронежилет — который, к слову, ни черта не помогает. Держится за чужую футболку, а пальцы трясутся после очередной дозы. — Именно потому, что это я, — красивое лицо кривится. Дин выглядит почти оскорбленным. Его раздражает этот ангел — он несносный, вечно смеющийся, — отзвук этого смеха зарылся прямо в подкорку, ударяется каждый раз о чувствительные нервные сплетения, — смотрит постоянно с таким пониманием, будто знает о нем абсолютно все. Единственный, кто заставляет его ощущать одновременно так много. Успокоить одним мягким касанием пальцев, заставить волноваться из-за ночного передоза, — он все еще помнит, как Кастиэля трясло, а он продолжал улыбаться, шептать, что все будет хорошо, Вождь может вернуться к своим важным обязанностям — заводить с одного туманного взгляда. Единственный, из-за кого к горлу подступает жгучая ревность каждый раз, когда хиппи кидает те же взгляды перед своими сраными оргиями. Дин утробно рычит и льнет к чужой шее, кусает со всей силы своих челюстей, прокусывает ставшую беззащитной после падения благодати кожу. Кастиэль вздрагивает, рвано выдыхает, а пальцы на футболке сжимаются сильнее. — Дин, сеанс был в семь, — голос предательски хрипит. Тонкие длинные пальцы — действительно ангельские, шутил Дин пару лет назад, когда еще был на это способен, — разжимаются, скользят по горячей шее, намеренно давят на выступающую косточку позвонка, зарываются в жесткие короткие волосы. Мягко массируют кожу головы. — Тебе придется подстроить свой график под меня, — у Дина голова кругом идет каждый раз, когда Кас так делает. Он ненавидит то, как Кастиэль ловко манипулирует им, знает каждую реакцию его тела и пользуется этим. Винчестер убирает одну руку с ворота чужой куртки, сжимает крепко ее на спине, давит, прижимая к себе ближе, и мокро слизывает выступившую кровь с шершавой кожи. Его язык скользкий, широкий, теплый, и Кастиэль тихо выдыхает в чужой висок. — Как всегда, — Дин кожей чувствует эту блядскую улыбочку, и это распаляет еще больше. Раздражает. Он рывком хватает Кастиэля, сжимает в своих руках и поднимает на стол, — даже в такой ситуации воспаленный мозг успевает заметить изменение в весе бывшего ангела — опять заменяет еду на наркотики, урод, — задирая куртку вместе с футболкой. Кастиэль тихо шипит, поцарапавшись оголенной кожей спины о чертову занозу в столе. — Потише, мой бесстрашный вождь, до полуночи полно времени, — стройные, еще не утратившие всей силы ноги крепко смыкаются на поясе Винчестера, а холодные, дрожащие ладони обхватывают острый подбородок, поднимая, гладят большими пальцами щеки, скулы, обводят россыпи рыжих звезд. Взгляды встречаются вновь — мутное весеннее небо, готовящееся к теплой грозе, и ясная холодная зелень, трепещущая в ожидании живительной влаги. Кастиэль первый касается губами чужих, медлит, оттягивает, и некоторое время Дин даже позволяет ему это. А после сжимает чужую куртку так сильно, что Касу даже становится больно, давит, буквально впечатывается губами, будто пытается вжать его в себя, забрать навсегда, спрятать в себе и закрыть за огромной тяжелой дверью, чтобы ангел больше не видел всего того ада, что происходит в мире, чтобы его не ломало каждый раз от вида погибшего товарища. Чтобы единственным дерьмом в его жизни был он — Дин Винчестер из две тысячи четырнадцатого, сломленный и нуждающийся в нем больше всех на свете. — Ты пытаешься меня съесть? — пухлые, искусанные крепкими диновскими зубами губы растягиваются в ухмылке. Он, блять, серьезно разрывает поцелуй ради своей болтовни? — Сожрать, — рычит Дин и вжимается в чужие губы еще сильнее. От стен глотки отскакивает веселый тихий смех в поцелуй, вспыхивая в разуме этим тошнотворным ярко-васильковым. Он вспыхивает перед глазами и после «и Каса тоже?» от Дина из две тысячи девятого. Вождь на секунду опускает глаза в землю, на опавшую листву, смаргивает наваждение. Он должен сделать это — пожертвовать всем, что у него осталось, ради этого шанса. Ведь он — последний. Он поймет, убеждает себя Дин из две тысячи четырнадцатого, когда вырубает себя из прошлого. Ведь он — его бесстрашный вождь. Мертвый бесстрашный вождь.