Прошли годы, прежде чем он открыл глаза, или секунды. Казалось, что время здесь было бесконечно, или его совсем не было.
— Вот ты где, копуша, — ее голос звучал так насмешливо, как никогда раньше.
Он тихо простонал и снова закрыл глаза, погружаясь в это туманное теплое ничто, окружающее его.
— Кажется, что тебе все равно, но у меня голова просто раскалывается, думаю, надо немного вздремнуть…
— Не смей, Фред Уизли, — проговорила она как-то сурово, но в то же время весело. Тот сразу чуть ли не выпрямился по стойке «смирно», а в его голове мелькнула мысль о том, что она в этом запросто могла дать фору самому Перси, был бы только шанс.
— Так, что это значит? — Парень, наконец, посмотрел на нее, и хоть ее силуэт был слегка размыт, словно в какой-то дымке, он мог поклясться, что никогда не видел ее так ясно. — Не можешь доверить мне самостоятельно найти жемчужные врата? Я бы спросил, собираешься ли ты досаждать мне до смерти, но, что ж…
Она закатила глаза, но все же слегка рассмеялась, а он не мог понять, как не замечал раньше этот звук, который будто щекотал ему уши.
— Только ты можешь шутить даже над собственной кончиной.
— Старые привычки трудно
убить, знаешь ли.
— Да, это так, не правда ли? — Она снова рассмеялась, а он подумал, что был бы не против так легко смешить ее, совсем не против, было бы время. — Но полагаю, что, в конце концов, поэтому я здесь.
Он подошел к ней, не отрывая от нее взгляда:
— Извини? — Ничего не понимая, спросил он, на что уголки ее губ приподнялись, и на щеках появились ямочки. Это его озадачило даже сильнее, чем то, что Рон доводил ее до слез бесчисленное количество раз, когда мог просто любоваться ее очаровательной улыбкой.
— Я здесь за твоими старыми привычками, — уточнила она, как будто это что-то проясняло, но увидев, что он все еще не понимал, добавила. — Я отправлю тебя домой, глупый.
Он нахмурился, какое-то острое непонятное чувство не отпускало его. «Дом», к которому он сейчас направлялся, был где-то на небесах, но если она имела в виду, что…
— Только не говори, что ты…
Она скривила губы:
— Нет, — затем замолкла, — пока нет.
Он почувствовал облегчение, но вместе с этим появился новый вопрос:
— Пожалуйста, скажи мне, что твое «пока» — это на самом деле «когда-нибудь», — сказал он, понимая, что боялся ее ответа.
Сначала она отвернулась от него, но затем, встретившись с ним взглядом, снова улыбнулась:
— Боюсь, что мы сейчас где-то посередине этого «пока».
Наконец, он встал, хотя и не знал где или на чем стоял. В этом месте вообще нечего было описать, здесь были только это мутное пространство, туман и она.
— Что ты имеешь в виду?
Она горько улыбнулась:
— Можно сказать, что я в некотором роде заключила сделку.
Он оказался прямо перед девушкой, возвышаясь над ней и почти касаясь ее тела.
— Скажи, что это не то, о чем я думаю.
Она подняла на него глаза, которые светились, несмотря на мрачное выражение ее лица, и могло показаться, что ей нравится такое превосходство.
— Я могла бы сказать это, но это было бы потрясающим враньем, — сказала она с серьезным лицом. — Мне бы хотелось, чтобы звание яркого выдумщика осталось у тебя, если не возражаешь.
Первый раз в жизни (хотя, какой жизни, если он мертв?) Фред понял, что злился на нее.
— Не валяй дурака, — резко проговорил он, встряхивая ее за плечи. — Я тебе не позволю.
Ее руки оказались на его талии, и она просто продолжала улыбаться.
— Это очень мило с твоей стороны, Фред, но боюсь, что это уже ничего не значит.
Он, стиснув зубы, вцепился пальцами в ее руки, на его шее пульсировала вена:
— Но Гарри, — хрипло произнес он. — Но Рон.
— Но Джордж, — мягко ответила она, и Фред почувствовал, как сильно начало биться сердце в его груди.
— Джорджи… Он будет в порядке, — проговорил он надломленным голосом, понимая, что убеждал в этом скорее себя, нежели ее. — Но Гарри и Рон не смогут без тебя.
Внезапно опустив ладонь к его руке и положив ее себе на талию, девушка пробежала по ней своими теплыми пальцами и остановилась на плече. Другой рукой она переплела их пальцы и отвела немного в сторону. Прежде чем он смог удивиться или как-то воспротивиться, она начала медленно покачиваться. Здесь не было слышно никакой музыки, но в какой-то момент он почувствовал, как мелодия струилась в его венах, заполняя каждую клеточку тела.
И вопреки всему он танцевал.
— Фред, — проговорила она. Его имя столько раз за его жизнь слетало с ее губ, часто с раздражением или наоборот с нежностью. Он не думал, что из всех кого он знал, услышит последнее от нее. — С Гарри все будет хорошо. Он наконец свободен от монстра, который не давал ему жить все эти годы. Он наконец свободен и может быть
просто Гарри. Ему будет тяжело, но он будет жить и жить счастливо, — она кружилась вместе с ним. Две пары ног, которые никогда не совпадали раньше, теперь танцевали, следуя мелодии, которую, казалось, всегда знали. — И Рон сможет вырасти. Ты знаешь, он думает, что нуждается во мне, но это не так. Он потратил так много времени, любя и ненавидя меня за то, кто я есть, потому что это все, чего он хочет и кем он хочет
быть. Он никогда не понимал, как преуспеть в том, чтобы просто быть
Роном.
— Но, — он осекся и, сглатывая, попытался снова, — но Джордж и я, мы жили. Мы провели жизнь шумно и дико. Все время. Мы веселились. Ты… У тебя никогда этого не было, — его пальцы сжали ее, и она почувствовала себя такой хрупкой в его руках. — Ты провела вечность в бегах, сражалась за Гарри яростнее чем кто-либо в этом чертовом мире, ты повзрослела раньше, чем все мы. Ты так упорно трудилась ради всего, что у тебя было. Ты была так занята, изменяя этот мир с того самого дня, как родилась. Ты не можешь закончить все сейчас. Ты заслуживаешь жизни, свободной от всего этого.
— А я-то думала, что была просто отличной старостой с палкой в одном месте, — слегка съязвила она, хотя он увидел ее удивление, скрытое улыбкой.
— Нет, это Перси. Ты, ты гораздо больше, чем это, — сказал он, наклоняясь ближе к ней и сокращая расстояние между их лицами. — Если бы я только это понял намного раньше.
— Фред, — снова сказала она. Если бы в той мелодии, что звучала у них в головах, были слова, то это было то, как его имя срывалось с ее губ. — Как ты не понимаешь? Я уже сделала то, что должна была. Я не жалею ни об одной секунде своей жизни, как и ты с Джорджем. Я усердно училась, потому что хотела этого, все время практиковалась, потому что хотела, любила Гарри, как брата, потому что хотела, и
выбрала сражаться за него до последнего вздоха. Я была с ним до конца, Фред. И теперь мы победили. Он свободен.
Мы свободны.
— Только потому что теперь не нужно спасать его задницу, не значит, что тебе ничего не осталось в этой жизни, — в его голосе было столько отчаяния.
— Не значит, — согласилась она. — Мне еще многое предстояло сделать.
Но он знал, что это уступка не означала поражение.
— Тогда
почему?
— Потому что это была моя работа — заботиться о Гарри и Роне, а твоя — за всеми остальными.
В ее глазах было столько понимания, хоть она никогда не говорила этого вслух, но всегда знала.
— Все те дни, что мы, Гарри, Рон и я, провели в бегах, я иногда думала о вас с Джорджем. Я думала о Всевозможных Волшебных Вредилках и, как я бы отдала все на свете, лишь бы снова увидеть, как вы кого-то разыгрываете. Я думала о том, что вы могли буквально осветить комнату, просто находясь в ней, как ожил Косой переулок с появлением вашего магазина. Та надежда в глазах студентов в тот день, когда вы покинули Хогвартс, устроив свой самый грандиозный и лучший розыгрыш среди всего того ужаса, что Амбридж посеяла вокруг. Ты поддерживал дух каждого, и я просто знала, что когда мы закончим эту войну, ты сделаешь то же самое, и в этот раз не просто для всей школы, но для всего волшебного мира, — она горько рассмеялась. — Но мне никогда не приходило в голову, что когда война закончится, то в живых останется только один из вас. Но я видела тебя, лежащего там, и знала, как это было
неправильно, знала, что не смогу это так оставить.
Она подняла его руку, и он прокрутил ее с той грацией, которой никогда не обладал.
— Потому что мы победили, но цена оказалось слишком высокой, цена всегда слишком высока. Есть те, кто заплатил за нее, и свобода, которую они отвоевали не уменьшит горя их близких. Сейчас им, как никогда раньше,
нужна надежда. Им нужно снова смеяться, Фред, видеть радость в мелочах, чтобы им показали, как прекрасен мир, за который погибло так много людей.
Она посмотрела на него, ее взгляд был полон гриффиндорской пылкости и буйства — львица до самого конца. Если бы он дышал, то у него бы перехватило дыхание.
— Так что ты возвращаешься к своему брату, Фредерик Уизли, ты возвращаешься и
показываешь его им. Я знаю, на что каждый из вас способен, но когда вы вместе, вам
нет равных. Ваша сестра как-то сказала, что с вами все становится возможным. Сейчас наш мир нуждается в этом, Фред, отчаянно нуждается, и я чертовски уверена, что у тебя все получится, — казалось, что кудри ее вьющихся волос, развевались с такой же горячностью, с какой слова слетали с ее губ.
Второй раз в жизни он осознал, что Гермиона Грейнджер прекрасна.
Глядя на нее сейчас, на то, как кровь буквально бурлила в ее венах от решимости и уверенности в своих действиях, как яростно сверкали ее глаза, он не понимал, как мог забыть про это. Ее изящность и элегантность во время Святочного Бала блекли по сравнению с тем, что перед ним было сейчас.
— Все это время, — хрипло проговорил он, затем прочистив горло, попытался снова. — Все это время я и Джордж, мы оба были так слепы. Превратили тебя в посмешище, самодовольную маленькую бомбу, полную гнева, хотя все это время это была страсть. Мы были слишком поглощены тем, как твое мышление противоречило нашему, и не пытались понять тебя, — он судорожно вздохнул. Его лоб мягко соприкоснулся с ее, а глаза почти закрылись. — Сейчас самое неподходящее время, но я уверен, что у меня больше не будет шанса сказать тебе это… Думаю, ты бы мне понравилась, Грейнджер.
— Гермиона, — прошептала она, и он открыл глаза, встречаясь с ее взглядом.
— Гермиона, — с благоговением повторил он.
— Думаю, ты бы мне тоже понравился, Фред, — сказала она, безнадежно улыбаясь. Он уже было открыл рот, чтобы спросить про Рона, но она, казалось, предвидя его вопрос, покачала головой.
— Всему есть свое время, — сказала она, проводя рукой по его щеке. — Если бы нам дали возможность насладиться нашей безмятежной юностью без темных сил, то думаю, что мы бы скорее разобрались с этим и уже бы давно расстались. Но мы всегда были слишком заняты Гарри, и все остальное просто отодвинулось на второй план. Но все же, после всех этих лет было приятно получить от него поцелуй, — она озорно усмехнулась Фреду. — Если честно, надо было давно его на это вывести.
Фред кинув на нее странный взгляд, крепче сжал пальцы вокруг нее:
— Спасибо, мне очень нужно было это знать, — раздраженно произнес он, а затем пробормотал. — Спорим, что он в этом не так и хорош.
Гермиона рассмеялась, пожав плечами, и ее смех снова защекотал ему уши.
— Ну, у него было больше практики, чем у меня, так что не мне судить.
Фред вспомнил о "Лав-Лав", потом о Викторе Краме, и наклонился ближе к ней так, что его дыхание теперь блуждало по ее губам.
— Не хочешь расширить свой круг? — Прошептал он.
Она замерла в его руках, ее пальцы крепко сжались на его плече.
— Что ж… полагаю, сейчас или никогда.
И он предпочел не думать о том, что это значило, и вместо этого просто накрыл ее рот своим, пока она еще не передумала. Его рука, все это время удерживающая ее, переместилась на ее лицо.
Это был не робкий поцелуй, не страстный, а блуждающий.
Если он собрался поцеловать Гермиону, то он хотел
узнать ее рот, хотел, чтобы воспоминание об этом навсегда осталось в его памяти. И он был очень нетороплив в этом, нежно отрываясь от ее губ, чтобы прикоснуться к ним снова, как бы уговаривая ее расслабиться, медленно, пока кто-нибудь из них не растаял бы в руках другого, а их движения не стали бы увереннее. Ее руки нерешительно опустились ему на шею, и он с удивлением понял, что ее ладони и пальцы сплошь были покрыты мозолями, заставляя его еще более болезненно осознать, что он понятия не имел, через что она прошла.
Он взял ее за руку и поцеловал ее ладони. Она, как зачарованная, наблюдала из-под полуопущенных век за тем, как его губы проложили путь к ее пальцам и обратно, скользя по коже. Когда он достиг внутренней стороны ее запястья, она вздрогнула, и он сразу поднял голову. В глубине ее глаз он увидел столько боли, что буквально обжигала его, но когда посмотрел на ее руки, ожоги стали невыносимыми.
Грязнокровка.
Он мог спросить: мог спросить «кто», мог спросить «когда».
Он мог, но не стал, потому что сейчас у них и так не много времени.
Вместо этого, он поднес ее ладонь к своей щеке и зарыл лицо в ее руке, его губы покрывали каждый шрам снова и снова. Благословив каждое ее проклятие, он обхватил ее затылок руками, целуя свежие следы от слез на лице, веки, влажные ресницы, нос, снова губы. Она засмеялась, несмотря ни на что, а ее пальцы зарылись в его волосах.
— Несмотря на мой только что расширенный опыт, я верю, что ты довольно в этом хорош, — проговорила она, чуть отдышавшись, и хотя он много раз видел ее красной от гнева, он первый раз увидел ее милый румянец на щеках.
— Вопреки распространенному мнению, для хорошего поцелуя нужны двое, — произнес он, так же едва дыша, и улыбка, которую она ему подарила — сокровище.
— Я не могла и просить о таком прекрасном прощальном подарке, — ее веселый настрой исчез, пришла трезвость, ее руки заскользили вниз по его щекам и шее и задержались на его груди, прямо там, где находилось сердце. — Спасибо тебе, Фред.
— Гермиона, — сказал он, осознание того, что они сейчас должны были расстаться, душило его. Она дотронулась двумя пальцами до его щеки, и он с удивлением понял, что в этот раз плакал он. Он снова попытался заговорить, но она не дала ему это сделать, ее пальцы прижались к его губам, и она покачала головой с грустной улыбкой.
— Пожалуйста, Фред, — сказала она, и ее голос был полон боли за все, что ей уже не суждено было произнести или сделать, за то, что они вдвоем никогда не смогут разделить. — Живи. За нас обоих. За всех, кто ушел. Пожалуйста. Грусти, когда тебе грустно, злись, когда чувствуешь ярость, но наслаждайся жизнью.
— Я буду, — ответил он, кладя руки ей на щеки, еще раз соприкасаясь с ней лбами. — Обещаю.
Он смотрел в ее глаза в последний раз, и хоть раньше он не придавал им особого значения, то сейчас он знал, что никогда не забудет их блеск, цвет, не забудет, пока будет жить.
— Знаешь, я думаю… Думаю, что любил бы тебя, — он видел, как маска непроницаемости на ее лице треснула, и в эту секунду он хотел сказать, что они смогут оба выбраться отсюда, вместе. Но знал, что эта ложь не утешила бы ее, и вместо этого притянул ее ближе, обнимая. Его сердце разбилось. — Вел бы себя так глупо. Бедный влюбленный идиот. Я бы все время обо все спотыкался. Я бы пришел к тебе и бросал бы камушки в окно твоей спальни, пока ты не оказалась бы в моих руках и не полетела бы куда-нибудь на моей старой верной метле.
Она засмеялась сквозь слезы, а он гладил ее по голове, пытаясь запомнить каждый волнистый локон, пробегая по ним пальцами.
— Но ты бы не бросилась ко мне в объятья, и я бы упал на колени, умоляя тебя, пока ты была бы не в силах стерпеть это и не сдалась, просто чтобы я ушел, и затем я бы утащил тебя на романтический пикник при лунном свете, мы бы занимались любовью всю ночь под звездами, — он усмехнулся, когда она хлопнула его по руке. — А потом я бы привел тебя домой, чтобы познакомить с родителями, но ты с ними уже знакома, так что мама была бы так удивлена, что просто бы упала в обморок прямо на кухне, выронив миску с тестом из рук, и мы бы никогда не узнали, что она хотела сказать в тот момент.
Он провел пальцами по ее бровям, спускаясь ниже к носу.
— А Джордж бы нас хорошенько разыграл, и нам бы пришлось составлять план мести, и, черт возьми, это было бы потрясающе, потому что самая невероятная ведьма, которую я знаю, приняла бы в этом участие, так что мой братец не осмелился бы пробовать снова.
Она снова засмеялась, а он накрутил ее локон себе на палец.
— И затем однажды, я был бы настолько сумасшедшим, чтобы решить, что ты настолько сумасшедшая, что захочешь провести со мной вечность, и я бы купил тебе самое ослепительное кольцо в волшебном мире, и у нас бы было головокружительное путешествие по Европе, ты бы завалила меня вопросами, но я бы лишь отшучивался от них, улыбаясь тебе своей самой обворожительной улыбкой. И в завершение этого, мы бы взлетели в небо на моей верной метле, и среди облаков… Достань коробочку из моей мантии, только не урони, а то меня всего трясет от нервов.
Она вопросительно приподняла бровь, он остановился на мгновение, а затем добавил:
— Да, да, даже я иногда нервничаю, а затем я бы открыл ее, поразив тебя своим вкусом на блестящие украшения, и просил бы своей руки со своей самой обаятельной улыбкой, ты бы пыталась сохранить невозмутимость на своем лице, пока я думал бы, что вот-вот умру, пока ты наконец не сказала бы «да» и чуть не столкнула бы нас обоих с метлы, даря мне лучший поцелуй в жизни.
Он провел пальцами по ее уху, запоминая каждый изгиб, изучая каждый дюйм ее тела в первый и последний раз.
— И наконец, я бы уговорил тебя, что нам просто необходим выводок собственных шалунов с непослушными рыжими волосами. Ночи стали бы еще слаще, и время бы пролетело незаметно, пока я бы не понял, что нахожусь в больнице, и Джордж бы пытался удержать меня от того, чтобы ворваться в палату или чтобы не потерять сознание, и вот, у тебя был бы не один маленький карапуз, а целых два, знаешь, они бы вписались в семью, мы бы спорили, как их назвать, следующие сорок восемь часов, прежде чем я бы согласился, что ты была права все это время. Ты бы заставляла их самостоятельно читать книги, не прошло бы и недели после родов, а я бы научил их самым лучшим розыгрышам. У них было бы так много дядь и теть, дедушек и бабушек, крестных, что у них бы закружилась голова! И спустя одиннадцать лет наших стараний уберечь их от всех бед, мы бы посадили их на наш старый любимый поезд с такими же непоседами, как и они. Я бы притворялся, что мне что-то попало в глаз, и я не плачу, а ты бы с дрожащей верхней губой протянула мне носовой платок, — он сделал небольшую паузу. — А затем я бы привез тебя домой и уговорил бы тебя утешить меня самым сладким способом. Мы бы жили долго и счастливо.
Под конец его рассказа она крепко поцеловала его, ее глаза все еще были влажными от слез, но теперь в них был какой-то покой, что принесло ему небольшое облегчение.
— Да, — сказала она, снова поцеловав его. — Да, я бы сделала все это. И думаю, это было бы прекрасней всего, о чем я могла мечтать. Мне кажется, я бы тоже тебя любила, Фред.
На мгновение его кровь словно застыла в жилах, и он подарил ей самую душевную улыбку в своей жизни.
Затем мир вокруг них начал рассыпаться и угасать, утекая словно вода, и его улыбка стала отчаянной.
— Я буду думать о тебе, каждый день, — сказал он, кладя обе ее руки себе на сердце. — Каждый узнает, что ты сделала для меня, Гермиона. И однажды я вернусь к тебе, я покажу тебе, что имел ввиду под каждым словом в этой истории… Каждым поцелуем.
— Торжественно клянешься? — Спросила она, и ее голос был полон горя, смешанного с какой-то радостью.
— Торжественно клянусь, — ответил он, поцеловав ее.
***
Когда Фред наконец открыл глаза не в этом странном мире грез, он почувствовал на себе тяжесть стремительно остывающего тела и увидел скорбящую над ним семью. Он осторожно протянул руку, чтобы дотронуться до вьющихся волос, а затем до щеки, теперь лишенную жизни. Он сглотнул, и ему удалось выдавить из себя: «Джордж» — прежде чем он снова погрузился в свое безмолвное горе.
На мгновение все замерло, и затем его близнец упал перед ним на колени, в неверии хватая его за плечо.
— Фредди?.. — Позвал его Джордж хриплым голосом. Фред просто кивнул и попытался сесть, крепко прижимая к себе тело Гермионы, Джордж помог ему удержаться, пока вокруг них начали раздаваться радостные возгласы его семьи. — Господи, Фред, мы были уверены, что ты… — Он осекся, не в силах даже произнести следующие слова.
— Вы были правы, — сказал Фред, смотря на лицо девушки, лежащей у него на груди.
Джордж вздрогнул:
— Тогда как?..
Фред посмотрел на своего близнеца с такой болью, что Джордж буквально физически смог ее почувствовать.
— Гермиона, — хрипло произнес он и закрыл глаза, прижимаясь щекой к ее волосам.
На мгновение наступила тишина, все пришли в некоторое замешательство, но наконец Джордж, казалось, понял, что Гермиона больше не дышала. Он издал сдавленный крик: «Ты же не имеешь в виду…» — но когда Фред снова молча кивнул, он всхлипнул и обнял их обоих. Члены семьи заметили, что что-то было не так, Гарри и Рон оказались около них, с неверием потянувшись к своей подруге.
Дотронувшись до нее, они все поняли. Рон ударил кулаком по земле, опустил голову и яростно сжал зубы; Гарри издал почти невыносимый вопль, наполненный горем.
Гарри забрал Гермиону у Фреда, и хоть тот не хотел отпускать ее, не сопротивлялся. Ее должны были оплакивать Гарри и Рон. Не Фред. В тот день, когда Джордж потерял брата-близнеца, Гарри потерял сестру, а Рон — дорогого друга и свою любовь.
Но Фред знал, что будет оплакивать ее не меньше, ведь те мимолетные мгновения, проведенные с ней в том мире, навсегда остались в его памяти.
Он оплачет ее, а потом будет жить, потому что обещал ей.
Он торжественно поклялся.
***
И он живет.
Когда прошли последние похороны, их мир начал восстанавливаться, а Фред не забыл свое обещание. Он хорошо ест, крепко спит, заполняет пергаменты заметками о своих лучших изобретениях.
Джордж поначалу был застигнут врасплох этими порывами, но когда Фред наконец нашел в себе силы рассказать брату о
том месте, он поддержал его пыл и пытался соответствовать каждой клеточкой своего тела.
В конце концов, среди розыгрышей, приколов и сладостей в их магазине появилась небольшая линейка продуктов, таких как, свитки, на которых записываются встречи, и жужжащие при их приближении; маленькие листки пергамента, на одной стороне которых написан вопрос или слово, а на обратной стороне — решение или определение, и если был дан неправильный ответ, то они взрывались (конечно, восстанавливаясь через некоторое время); маленький светящийся шар, который начинал возмущено кричать, когда его хозяин неправильно произносил заклинания; часы, которые будили немного раньше положенного, в этот момент из них вырывалась небольшая мерцающая выдра, которая плавала вокруг головы спящего и стрекотала, пока человек не вставал с кровати.
В конечном счете коллекция палочек-надувалочек пополнилась линейкой изящных, заостренных кверху и оплетенных вьющимися лозами винограда палочек, при желании с помощью которых можно было наколдовать белую, плавающую выдру, мягко светящуюся, словно патронус.
И эмблема всех этих продуктов, конечно же, была та самая маленькая выдра.
Жизнь продолжалась, Джордж счастливо женился на Анджелине, и у них появились свои дети. Фред был так рад в очередной раз стать дядей и присматривал за малышами близнеца, как за собственными. Как и у остальных Уизли, сначала у Джорджа и Анджелины родились мальчики, их было четверо, двое были близнецами, но этому никто особо не удивился, прежде чем на свет появилась девочка.
Когда она родилась, Фред и Джордж обменялись взглядами, они уже знали, какое у нее будет имя.
С того момента, как смогла самостоятельно стоять на ногах, маленькая Гермиона Уизли была любознательной, яркой и быстро всему училась. Она любила читать книги, но и в розыгрышах была далеко не чайником. И хотя она была дочерью Джорджа и Анджелины, девочка была гордостью и радостью Фреда.
Когда она стала достаточно большой, он показал ей волшебные фотографии, рассказал истории о ее тезке, которая с книгой в одной руке и с палочкой в другой спасала мир снова и снова. Поначалу, маленькую Гермиону, казалось, тяготило имя, которое она носила, давило на ее хрупкие плечики. Но Фред, заметя это, улыбался и обнимал ее:
— Тебя назвали Гермионой, не потому что ты должна быть в точности, как она, милая, — он успокаивающе гладил ее рыжие волосы и целовал в макушку. — Тебя назвали так, потому что ты добрая, честная и смелая, и когда ты вырастешь, станешь по-своему прекрасной.
В день, когда Гермиона Уизли прошла сквозь кирпичную стену, чтобы попасть на платформу 9 и 3/4, Фред стоял рядом с Джорджем и Анджелиной и клялся, что ему просто что-то попало в глаз, и он не плакал.
Он опустился на колени, чтобы посмотреть в глаза своей маленькой одиннадцатилетней племянницы, мягко положив руки ей на плечи.
— Подарок на удачу, — сказал он со своей фирменной улыбкой на лице и достал что-то, казалось, будто прямо из воздуха и вручил в крошечные ручки девочки. Она приняла подарок и увидела, что это была палочка из Всевозможных Волшебных Вредилок, вокруг которой сплелись маленькие виноградные лозы, и вопросительно посмотрела на дядю.
Еще до того как он успел что-то сделать, палочка словно ожила сама по себе, и из нее вырвалась маленькая мерцающая выдра, теперь плавающая вокруг девочки, по ее длинным вьющимся рыжим волосам, даже остановилась, чтобы дотронуться лбом до ее носа.
В этот момент весь мир, казалось, застыл, и Фред мог поклясться, что выдра повернула голову, чтобы посмотреть на него. Он забыл, как дышать.
В последний раз издав характерное стрекотание, она пропала, а его маленькая племянница все заливисто смеялась.
— Что это было?! — С восторгом спросила она, глядя на него своими большими яркими глазами.
— Память, — ответил Фред, сглатывая ком в горле. Он улыбнулся ей, заправил ей выбившуюся прядь и засмеялся, когда она слегка насупилась. — Память о самой яркой ведьме своего времени.
