Ревность

      

***

      Проснулся Мураки ещё до будильника, разбуженный льющимся в окно солнечным светом и оголтелым ором птиц в саду. Цузуки Асато – любимый шинигами, бывший враг, его бывшая несостоявшаяся жертва и его бывший несостоявшийся убийца – самозабвенно дрых рядом, раскинувшись на полкровати и скатившись с подушки, за которой теперь и прятался от очевидных проявлений наступления нового дня.       До того как им обоим нужно будет отправляться на работу, было ещё время, и тратить его впустую Кадзутака не желал. Придвинувшись ближе, доктор легко поцеловал Асато в приоткрытые губы. Веки Цузуки дрогнули, но глаз он не открыл, пытаясь удержать ускользающий сон. А Мураки тем временем продолжал дразнить его, осыпая невесомыми поцелуями лицо любовника.       – М-м, – промычал наконец Асато, – отвали, Кадзу. Дай поспать!       Это была каждодневная утренняя дилемма Цузуки. Он очень любил поспать подольше, но спать рядом с доктором, возбуждающе ласкающим его, у Цузуки получалось редко. Не получалось, даже если тот и не делал ничего пошлого. Одно присутствие доктора рядом заставляло Асато подкатываться ближе, касаться его, провоцируя на ответные действия, спать после которых уже немыслимо.       Вот и сегодня Мураки, ухмыльнувшись, улёгся рядом, прекрасно понимая, что надолго Асато не хватит. И правда, сначала Цузуки всего лишь поцеловал плечо любовника, затем перебрался дальше, целуя ключицу, а потом и вовсе умастил голову на груди у Мураки, вознамерившись использовать доктора вместо подушки. Кадзутака же бессовестно воспользовался открывшейся перспективой и запустил ладонь в каштановые волосы. Цузуки промямлил что-то невразумительное, поцеловал грудь доктора, плотнее прижимаясь к нему всем телом, и по-свойски закинул ногу на любовника.       – И кто тут у нас хочет спать?! – рассмеялся Кадзутака, явственно ощущая стояк Асато, который прижался к его бедру. – Ты не обнаглел: соблазняешь, а сам не даёшь? Ты с ума меня когда-нибудь сведёшь!       – Кто бы говорил, – пробормотал полусонный шинигами. Откатившись назад, он растянулся на спине и сладко потянулся всем телом, чем не преминул воспользоваться доктор, тут же прижимая любовника к постели и накрывая своим телом. – У тебя всегда одно на уме!       – Кто бы говорил! – передразнил его Кадзутака, целуя уже окончательно проснувшегося Цузуки.       Асато ворчал и отнекивался больше для вида, охотно поддаваясь доктору. К тому же вчера у вернувшегося далеко за полночь Мураки сил хватило только на то, чтобы добраться до постели и завалиться в неё.       – Ты сегодня поздно, – сказал Асато. – Много операций?       – Угу, – послышалось в ответ.       Цузуки ждал продолжения, но Кадзутака уже спал. Асато оставалось лишь укрыть любимого одеялом и устроиться у того под боком, мысленно посетовав, что кое-кто не бережёт кадры, а другой кое-кто, берущийся за любой мало-мальски интересный случай, того и гляди доведёт себя до физического истощения.       Радовало, что с утра у Мураки, как у классического жаворонка, сил было хоть отбавляй, что он и доказывал любовнику, заставляя того стонать от одних лишь умопомрачительных ласк.       От процесса их отвлёк требовательный стук в дверь, и это никак не мог быть Сакаки – дворецкий семьи Мураки, – никогда не беспокоивший хозяина в такое время.       – Я убью его, – произнёс Мураки на ухо Асато. – Клянусь, когда-нибудь я убью твоего друга! И суд меня оправдает!       Оставив любовника и завернувшись в халат, Мураки зло распахнул дверь, мысленно желая секретарю в следующий раз ошибиться с телепортацией и материализоваться не у него дома, а, например, у Повелителя Ада на рогах. Или что там у него?       Тацуми, принципиально являющийся в дом Мураки каждое утро, кроме выходных, дабы Асато не опоздал на работу, никогда ещё не вламывался так рано.       – У вас ещё рабочий день не начался. Чего вам понадобилось? – вместо приветствия выдал Мураки, глядя в бесстрастное лицо секретаря.       – Срочная командировка, – невозмутимо ответствовал тот. – Цузуки надо ещё вещи собрать. Об этом стало известно вчера поздно вечером, и я уже не стал беспокоить его.       «Чтобы побеспокоить сегодня не его одного», – скептически отметил доктор про себя. Собраться Асато мог и вечером, но кое-кому надо было испортить любовникам утро.       – Я понял, – сказал Мураки вслух. – Он скоро будет готов. – И с чувством захлопнул дверь. – Пойдём, – произнёс он, вытаскивая Цузуки из постели, – нас ждёт холодный душ и очень недоброе утро!              Провожая Цузуки, доктор всё же не удержался, чтобы не поцеловать того, хотя бы целомудренно в висок, раз уж рядом маячит шинигами, абсолютно не понимающий, когда его присутствие совершенно необязательно.       – Позвони мне, – шепнул доктор любимому на ухо.       Да, он помнил, что звонки своего коллеги его любовнику другие шинигами тоже не сильно жаловали, предпочитая не помнить о существовании такового. Однако, кто бы что бы там ни думал, Мураки волновался за своего бога смерти. И, честно говоря, плевал на мнение всех остальных.              

***

      Они были вместе уже полгода. Никто, включая самого Мураки, не предполагал такого исхода.       Очнувшись в больнице после пожара, Кадзутака испытывал к аметистовоглазому шинигами лишь бессильную ненависть: дело всей его жизни погибло безвозвратно; всё, что осталось от сводного братца, сгорело в чёрном огне и уже никакому, даже самому фантастическому воскрешению, не подлежало.       Планомерно пройдя все стадии отрицания, Мураки пришлось с этим смириться. Однако жизнь потеряла для него всякий смысл, и даже рыдающий от счастья у его кровати Сакаки не прибавлял оптимизма и стимула. Бывший там же, тщательно пытавшийся сохранить маску невозмутимости, Мибу Ория всё же не выдержал, изменил своей хвалёной выдержке и обозвал Мураки придурком, добавив, что «была бы жизнь, а на что её потратить – найдётся!»       – Всё хочешь изменить меня? – равнодушно поинтересовался Кадзутака.       – Да кто я такой, чтобы пытаться?! – немного оскорблённо воскликнул Ория, заставляя Мураки с удивлением ощутить укор совести, едва ли не впервые в жизни – ведь Ории он действительно многим был обязан. Впрочем, как и Сакаки.       И всё же что-то изменило доктора: то ли это было чёрное пламя Тоды, от ожогов которого Мураки долго и болезненно лечился; то ли внезапное освобождение от навязчивой идеи мщения, полжизни тяготившей его; то ли шок от проигрыша, когда всегда был уверен в своей непобедимости.       Восстановив здоровье, Мураки ударился в работу – больше у него всё равно ничего не осталось, – забирая себе чуть ли не все операции, приходя домой только чтобы поспать и медленно, но верно вгоняя себя в гроб чрезмерным даже для японцев трудоголизмом.       – Жениться вам надо, – сказал как-то Сакаки, переживавший за здоровье своего хозяина, чем немало повеселил доктора.       Жениться Мураки даже не думал, но другие, сопутствующие, потребности у него были, хотя для их удовлетворения не было ни времени, ни энергии. Не вдохновляла даже мысль об убийствах, дававших раньше такое острое и сильное чувство своей власти над миром, над жизнью и смертью. Может, едва заметные белёсые шрамы на теле, оставшиеся от ожогов, или память о собственной уязвимости его останавливали. А может, просто стало неинтересно.       Однако слова дворецкого всколыхнули что-то забытое в душе Кадзутаки. Его гнев и злость на Асато давно прошли, а желание осталось, превращаясь понемногу в очередную навязчивую идею, которую следовало реализовать тем или иным способом. И Мураки начал составлять план.       Памятуя, что в ответственности у Цузуки остров Кюсю, Мураки внимательно следил за новостями оттуда в ожидании, что попадётся какая-нибудь необычная смерть или серия загадочных убийств. Сам устроить нечто подобное Кадзутака не стремился: этот номер он уже пробовал и теперь собирался действовать совсем иным способом.       Найдя наконец то, что могло бы заинтересовать шинигами, Мураки взял отпуск впервые за долгое время и отправился на Кюсю.       Нагасаки слишком большой город, особенно когда там надо найти одного-единственного человека, который, ко всему прочему, ещё и не человек, а существо, способное летать и проходить сквозь стены. А значит, чтобы встретиться с Цузуки Асато, следовало вычислить преступника самому, надеясь, что боги смерти будут идти по тому же следу, и их пути неизбежно пересекутся.       А случай этот был, по мнению доктора, вопиющим безобразием!       Местные газеты пестрели заголовками, больше подходящими для названий дешёвых фильмов ужасов: «Возвращение Нагасакского графа Дракулы», «Дракула снова вышел на охоту» или даже «Берегитесь вампиров!», а полиция лишь недоумённо качала головой и разводила руками. И лишь один Мураки знал, что ни вампиры, ни виновник предыдущих аналогичных убийств тут ни при чём. В глубине души он, правда, надеялся, что и боги смерти будут того же мнения. Отличия всё же были. Увидеть их, правда, могли лишь шинигами.       В течение двух недель были убиты пять женщин: студентка, журналистка, освещавшая, к слову, историю предыдущего «графа Дракулы» несколько лет назад, работница кафе, госслужащая и сотрудница автосалона. Между всеми смертями был интервал в два-три дня, кроме одного. Между первым и вторым убийствами прошла почти неделя, после чего последовали ещё три похожих случая, а потом убийства внезапно прекратились.       У доктора, конечно, не было доступа к данным полицейского расследования, но он провёл своё собственное, поспрашивал родственников, используя обаяние и немного гипноза вместо удостоверения детектива, и пришёл к выводу, что жертв ничего не связывало. Они жили в разных районах, имели разные профессии и статус, выходили из совершенно разных семей, имели несхожие увлечения и внешность. Общее у них было только то, что их всех убил очевидный подражатель. Очевидный для Кадзутаки. Потому что, несмотря на ранки на шее и смерть от кровопотери, кровь не была удалена вся, равно как никто не поглощал жизненную силу жертв. Последнее, разумеется, мог заметить только тот, кто был способен замечать.       Кадзутака же мог не только видеть и ощущать недоступное простым людям, но и проникнуть в местный морг, никем не замеченный, чтобы лично осмотреть тела. Сами же раны, как полагал Мураки, были нанесены каким-то острым предметом, а вовсе не клыками неизвестного монстра.       Полиция и пресса сколько угодно могли думать, что это продолжение тех преступлений, что произошли четыре года назад, но Кадзутака знал, что это не так. Это мог быть какой-то действительный подражатель: восхищённый когда-то совершёнными убийствами, он решил их повторить. Но что если нет? Мураки задался вопросом, а что если убить хотели лишь одну из них? И тут же взял в оборот друзей, коллег и родственников погибшей журналистки.       Несчастной студенткой, бывшей первой жертвой, он даже не интересовался. Если хотели убить кого-то конкретного, то первая жертва была нужна как репетиция. Кроме того, столь длительный интервал между первым и вторым убийствами мог говорить о том, что в данном случае было необходимо всё тщательно спланировать и подготовить.       Изучив все детали и собранные им данные, Кадзутака пришёл к выводу, что убийцей мог быть бывший любовник журналистки, с которым та порвала незадолго до смерти. Ему, конечно, не хватало улик, которые были бы приняты в суде, но Мураки и не был полицейским. И становиться им не желал. Однако с его точки зрения всё было до отвращения просто, и даже обидно, что остальные до этого не догадались, занятые поимкой мнимого маньяка.       Боги смерти, к разочарованию доктора, тоже шли неверным путём. Однако и это можно было использовать с пользой для себя: если знаешь, что ищут тебя, надо сделать так, чтобы нашли. Мураки, невесело усмехнувшись, подумал, что с этого можно было и начинать, не утруждая себя подробностями. Боги смерти изначально были пристрастны и готовы всё повесить на него.       В итоге доктору пришлось исходить пол Нагасаки, неоднократно посетив все те места, где они виделись с Цузуки четыре года назад, и те, которые были связанны с местами последних преступлений, а так же взять за привычку каждый день посещать кафе в парке Гловер Гарден, полагая, что Цузуки вряд ли устоит от подаваемых там пирожных.       И вот как-то утром, когда Мураки пил чай в этом кафе, ему улыбнулась удача: туда действительно заявились боги смерти. Однако, заметив невозмутимого доктора, делающего вид, что он их не видит, напарники поспешили ретироваться. Впрочем, далеко не ушли.       Мураки закрыл глаза. Сконцентрировавшись на потоке энергии, он уловил тонкую ниточку проклятия, ведущую к мальчику.       Вот они, стоят рядом с выходом из парка и спорят.       – Я же говорил, что Мураки здесь замешан! – настаивал юный шинигами.       Ну, кто бы сомневался, что при виде своего давнего врага, они захотят всё свалить на него?       – Ты знаешь, – возразил его старший коллега, – мне так не кажется.       Голос Цузуки дрожал от волнения, а услышанные интонации вновь навели Кадзутаку на одну навязчивую мысль. Она пришла ему на ум некоторое время назад после долгих размышлений об Асато, которыми только и оставалось доктору скрашивать досуг: судя по всему, спектр чувств аметистовоглазого шинигами по отношению к Мураки не ограничивался только неприязнью и страхом, а был гораздо более многогранен.       – Эти убийства… – продолжал тем времени Цузуки. – Мураки убивал иначе, более изощрённо что ли, но при этом утончённо. В общем, не похоже, что это он.       – Что значит «не похоже»?! – возмутился Куросаки. – Он – маньяк. Ему всё равно, как убивать. Всё равно, кого мучить!       Кадзутака улыбнулся уголками губ.       «Ну раз всё равно, вот с тебя и начнём», – мысленно прокомментировал он.       Ощупав мальчика через проклятие, ухватился за концы заклинания, потянул, воспроизводя в памяти своей давнишней жертвы пережитые однажды ужас, беспомощность, боль; заставляя отчётливо вспомнить всё произошедшее когда-то, принуждая почувствовать дурноту и слабость.       Куросаки побледнел и покачнулся. Мураки видел это всё каким-то внутренним зрением, в тот момент соединявшим его с мальчиком.       – Хисока!       Старший шинигами бросился на помощь, заботливо усадил напарника на скамейку.       – Мне плохо от одного его присутствия, – посетовал Хисока.       Кадзутака улыбнулся и дёрнул за другую ниточку, соединяющую с другой его, временной, марионеткой.       Из глубины парка раздался крик о помощи.       – Это Мураки! – уверенно произнёс мальчик и попытался подняться, но Кадзутака не позволил, сжал звенья заклятия сильнее, парализуя волю, способность к сопротивлению.       – Я разберусь! – заверил Цузуки и бросился туда, откуда раздался крик, оставляя мальчика на скамейке в полной уверенности, что здесь он будет в безопасности, раз злоумышленник сейчас в другой части парка.       Мураки открыл глаза, поднялся из-за стола, расплатился и неторопливо покинул кафе. Он понимал, что неким образом повторяет сценарий их первой встречи: Гловер Гарден, потерявшая сознание девочка, необходимая, чтобы привлечь внимание шинигами. Но цели его в этот раз были другие. Вернее, цель-то та же – Цузуки. Но вот собственные планы на него несколько изменились.       Кадзутака остановился у скамейки за спиной у юного шинигами, которому надлежало в очередной раз стать приманкой для своего коллеги.       «Ничего не поделаешь, такая, видимо, у него судьба», – философски отметил про себя доктор и мягко притронулся к волосам мальчика.       Куросаки обернулся, и в его зелёных глазах отразился неподдельный ужас при виде стоящего рядом мужчины. Но сделать Хисока ничего не успел: ни закричать, ни даже дёрнуться, уходя от прикосновения.       – Спи, – властно повелел доктор, и веки мальчика сами собой налились тяжестью, а сознание спуталось. И даже видение Мураки начало казаться ему очередным кошмарным сном…       Подхватив мальчика на руки, Мураки, использовав заранее приготовленный телепорт, перенёсся обратно в особняк, оставив на скамейке лишь записку.              Когда злой, мечущий молнии из фиолетовых глаз, излучающий поистине демоническую ауру, Асато появился по указанному в записке адресу, одержимый лишь одним желанием – вырвать напарника из лап злодея-доктора, вновь одурачившего, вновь манипулировавшего ими обоими, – он был сбит с толку и сперва подумал, что под действием эмоций что-то намудрил с телепортацией.       Во-первых, было очевидно, что он не в Токио, а в его пригороде. Во-вторых, перед ним раскинулся обнесённый высоким узорчатым забором особняк в европейском стиле с газонами и фигурно подстриженными кустами.       Потом Асато вспомнил, что Мураки вообще-то очень богат, его отец и дед были врачами, а последний, помимо прочего, работал на правительство.       Собравшись с духом, Цузуки толкнул чугунные ворота, оказавшиеся незапертыми. К дому вела мощённая плиткой дорожка, а перед самим домом росли ирисы и азалии. Всё очень мило и безобидно, и не скажешь, что здесь живёт маньяк.       Когда немного присмиревший и озадаченный шинигами позвонил в дверь, ему отворил дворецкий, что ещё больше усилило смятение Асато.       – Добрый вечер, Цузуки-сан, – поприветствовал гостя Сакаки. Прифигевший Асато был готов поклясться, что ошибся адресом, если бы здесь его не знали по имени. – Хозяин ждёт вас. Следуйте за мной.       Сакаки всегда понимал, что его любимец, бывший воспитанник и нынешний господин не самый обычный человек, и уже привык ничему и никому не удивляться. Разумеется, доктор не посвящал его во все свои тайны и безумные идеи, но тот знал достаточно, чтобы ориентироваться в ситуации. Сопроводив гостя до библиотеки, дворецкий удалился.       – Цузуки-сан, – бархатисто пропел Мураки, поднимаясь из-за стола, за которым нетерпеливо ожидал гостя, в тайне радуясь, что честный донельзя Асато, явился один, как и требовалось в послании.       – Где Хисока? – спросил тут же Асато.       Он пылал гневом. Совсем недавно он пытался доказать, что Мураки здесь не при чём, и вот вам нате!       – Спит, – просто ответил доктор. – Можешь не волноваться, я ничего ему не сделал… пока, – многозначительно обронил Кадзутака в конце.       – Что ты хочешь этим сказать? – Асато, вновь чувствуя ростки зарождающегося в нём бешенства, сродни тому, что овладело им на корабле, шагнул к доктору.       – Я хочу предложить тебе сделку, – поспешил остудить его Мураки, всё-таки сейчас между ними нет пуленепробиваемого стекла. – Если ты откажешься, то просто заберёшь мальчика, я не смогу тебе помешать. Телепортация на такое расстояние отняла почти все мои магические силы, – признался доктор. – Но я буду похищать его снова и снова, – предупредил он, теперь уже сам приближаясь к объекту своего вожделения. – Пока на нём моё проклятие, мальчик всегда будет моей марионеткой. Но я могу снять его… – Мураки широко улыбнулся, глазами пожирая стоящего напротив шинигами.       – А что взамен? – спросил Цузуки, внутренне замирая. Он знал, что Мураки ничего не будет делать просто так и продешевить себе не позволит.       – А взамен ты спишь со мной, – как само собой разумеющееся ответил доктор, подходя ещё ближе и заставляя шинигами отступить на пару шагов. Мураки усмехнулся. Стоило Цузуки узнать, что мальчишке ничего не угрожает, как его боевой настрой тут же исчез. – Мог бы и сам догадаться!       – Я догадался… – прошептал Асато, хмуро взирая на доктора.       Цузуки не должен был отказываться. Понимал, что не имеет права разбрасываться такой возможностью, но и соглашаться, казалось, невозможным, немыслимым.       – Ты можешь уйти, но я не отстану, – честно предупредил доктор, смотря шинигами прямо в глаза. – Всего одна ночь, Цузуки. – Во взгляде Мураки, в каком-то безысходном выражении его лица не было притворства или фальши. – Всего одна ночь, и я сниму проклятие с мальчишки, а ты… ты сможешь наконец решить: стоило оно того или нет.       – Э?.. – непонятливо протянул шинигами, но Мураки не спешил что-либо объяснять. – Я… я… я должен увидеть Хисоку.       – Справедливо, – понимающе кивнул Мураки, отстраняясь и позволяя Асато хоть ненадолго, но вздохнуть от облегчения – теперь доктор, по крайней мере, не был в паре сантиметров от него, волнуя и смущая. – Пойдём.       Они вышли на галерею, вдоль которой размещались только что покинутая ими библиотека, бильярдная (Цузуки мельком увидел в приоткрытую дверь бильярдный стол) и ещё несколько комнат, и доктор провёл своего гостя вглубь дома, а Асато с интересом вертел головой по сторонам – всё-таки ему не часто доводилось бывать в подобных особняках.       – Как видишь, – сказал Мураки, когда они вошли в комнату, где безмятежно спал Хисока, заботливо укрытый пледом, – ничего страшного с твоим напарником не произошло.       – Ага, – уныло буркнул Цузуки себе под нос, – всё, что могло с ним произойти, уже произошло.       – Не спорю, – согласился Мураки, он был даже рад, что Асато заговорил об этом, – зато теперь у тебя есть шанс, так сказать, навсегда избавить его от меня.       Цузуки молчал, сцепив руки перед собой и по-прежнему глядя на мальчика. Да, он не должен был упускать такой случай, но спать с доктором…       У Асато в груди всё переворачивалось от страха.       А если Мураки причинит ему боль?       А если он причинит её Хисоке, в случае отказа?       – У тебя есть ещё один вариант, Цузуки, – негромко произнёс Мураки из-за спины шинигами, – убить меня! – Кадзутака, внимательно наблюдавший за богом смерти, видел, как тот вздрогнул, как поникли его плечи, подтверждая догадку доктора. – Но ты этого не сделаешь, – тихим, почти интимным шёпотом, констатировал Мураки, – и не потому, что не любишь убивать, а потому, что любишь меня…       Глаза Цузуки округлились, он резко обернулся и тут же в ужасе отпрянул, так как доктор стоял слишком близко и слишком проницательным, понимающим было выражение его глаз. Спотыкнувшись об ковёр, Асато едва не упал, но лишь потому, что Мураки вовремя ухватил его за локоть, помогая восстановить равновесие. Но только физическое, а никак не душевное.       – Или я не прав, Цузуки?       Асато промолчал, но то смятение, что царило на лице шинигами, было достаточно очевидным ответом.       Эта простая мысль не сразу, но пришла к доктору: Цузуки не смог бы убить лишь одного Мураки, даже не смотря на всё, что тот совершил. Ему нужно было погибнуть вместе с ним – он был не способен ни выкинуть Мураки из головы, ни простить доктору того, что разочаровался в нём. Как и простить самому себе его убийство. Для Асато было проще покончить раз и навсегда с ними обоими, чтобы избавить мир от злого гения, а себя от страданий.       – Я помню, как ты вёл себя на корабле, и переосмыслил все твои поступки. Ты до последнего хотел верить, что я не причастен к убийствам, хотя все факты, по сути, были налицо. А что ты почувствовал, увидев меня мёртвым? А когда я прижимал тебя к полу в грузовом отсеке? Хотел ли ты, чтобы я поцеловал тебя тогда? Или чтобы сотворил с твоим телом много больше, выиграв тебя в карты? – Кадзутака распалялся с каждой фразой, под конец потянув Асато на себя так, что лицо шинигами оказалось прямо напротив лица доктора. Свободной рукой Мураки обнял Асато за талию, плотнее прижимая к себе, не позволяя ему отстраниться. Но Цузуки и не пытался.       – Я не мог поверить, что ты мёртв, – прошептал он, сам не до конца осознавая, что озвучивает подобное, признаёт свои чувства, что всё время пытался отрицать. – Не желал верить. Но это убедило меня в твоей невиновности, – мрачно добавил шинигами. – Ты этого ведь и добивался?       Лёгкая, чуть виноватая, улыбка была ему ответом. Ладонь доктора скользнула выше, зарылась в волосах. Теперь они смотрели друг другу в глаза. Асато это немного пугало и смущало, но отвести взор он не мог, словно околдованный.       – Как же я не заметил этого сразу, – пробормотал Кадзутака, в очередной раз удивляясь собственной непонятливости, – ты, как Цубаки-химе: ненавидишь насилие, но не можешь не любить меня, с той лишь разницей, что, в отличие от неё, тебя я хочу! Скажи, если бы я не убивал, ты был бы со мной?       – Однако убийства были, и этого не отменить, – глухо произнёс Асато.       Доктор был так близко, что Цузуки ощущал и его дыхание, и аромат его парфюма, и его нетерпение: рука, что по-прежнему держала бога смерти за локоть, стискивала пальцы слишком сильно; и его возбуждение: пах доктора слишком плотно прижимался к бедру шинигами, и не заметить очевидное было невозможно.       Сердце бога смерти забилось чаще. Сколько там раз Мураки его лапал и обнимал на корабле и в Киото? Был ли он хоть раз так возбуждён, как сейчас?       – А как на счёт того, чтобы дать мне второй шанс?       С этими словами Кадзутака оттолкнул Асато к стене, придвинулся ещё ближе так, чтобы не вывернулся, и требовательно завладел его губами. Цузуки вцепился в плечи доктора, но потом его руки сами обняли того, кого ещё недавно клялся убить. Потому что доктор был прав. Прав во всём, что касалось Цузуки. Что тогда, что сейчас…       А тем временем язык Мураки уже хозяйничал у шинигами во рту, исследуя то жёстко и властно, то одуряюще нежно.       «Маньяк, – думал Цузуки, – самый настоящий маньяк».       Стоит доктору чего-то захотеть, будет добиваться этого любыми способами. Будет самозабвенно идти к своей цели, ничего не жалея для её достижения. Что тогда, что сейчас…       Хуже всего было то, что и сам шинигами заводился от того, как в него вжимался Мураки, от того, как его целовал, сводя с ума, от того, как кусал его губы в приступе страсти, от того, как порывисто, грубо, развязно и как-то отчаянно руки доктора исследовали его тело.       Неужели это то, что Цузуки всегда и ждал от доктора? На что надеялся? Но как можно любить того, кто причинил столько страданий и боли? Голова Асато шла кругом, мысли сбились в кучу.       Оторвавшись от губ шинигами, Мураки двинулся вдоль линии подбородка.       – Мура… ки, – выдохнул Асато, заставляя себя собрать остатки здравого смысла, – не здесь… не при Хисоке…       – Уверяю тебя, он до утра не проснётся, – усмехнулся доктор, немного отстраняясь, но не выпуская вожделенную добычу из рук. – Впрочем, эксгибиционизмом я не страдаю. Чем угодно, но только не этим! Ты только мой, Цузуки! – Мураки с чувством прикусил кожу на шее, и у шинигами по спине пробежала сладкая истома.       Спальня доктора находилась чуть дальше по коридору, но дошли они туда не так и скоро. До этого Асато пришлось ощупать спиной все стены, ощутить углы всей мебели, что попалась им по дороге, и налететь на столик, на котором стояла дорогущая ваза, покачнувшаяся от такого обращения. Доктор одной рукой придержал её от падения, не отрываясь при этом от своего шинигами. Пиджак Цузуки давно был расстёгнут, рубашка выдернута из брюк, пальцы доктора давно пробрались под неё, лаская обнажённую кожу, а сам Цузуки, окончательно потеряв голову, охотно отвечал на поцелуи и ласки.       И только узрев огромную антикварную кровать с пологом, Асато понял, на что он подписался, и попытался позорно улизнуть, но доктор предусмотрительно заслонил собой дверь, а телепортироваться от страха, смятения и, что уж тут скрывать, возбуждения Цузуки не смог, даже не вспомнил, что умеет, запутавшись в собственных чувствах и ощущениях.       – Раздевайся! – приказал Мураки, маниакально сверкая глазами. – Иначе, я клянусь, я изнасилую тебя прямо тут, разорвав твою одежду в клочья. Будешь возвращаться в Мэйфу в чём мать родила! – Он был крайне возбуждён, но больше не касался шинигами, боясь действительно не сдержаться.        Цузуки попятился, но далеко не ушёл, уткнувшись в двери гардеробной, и не сводя глаз с прожигающего его полубезумным взглядом доктора. Мураки тем временем избавился от пиджака и теперь развязывал галстук. О степени его желания можно было догадаться хотя бы по тому, как он швырял одежду на пол вместо того, чтобы повесить её, как и подобает столь педантично аккуратной личности. Хотя нет, это он, Цузуки, швыряет одежду, Мураки даже скидывая пиджак на пол, делает это с каким-то высокохудожественным эстетизмом. Следом туда же отправляется галстук, отброшенный с королевской небрежностью и элегантностью.       Уставившись в пол, чтобы не видеть это совершенное олицетворение порока, Цузуки непослушными пальцами принялся расстёгивать пуговицы. Поэтому он не сразу заметил, что Мураки сократил разделявшие их метры и оказался на расстоянии вытянутой руки. Цузуки испуганно дёрнулся. Сердце его бешено билось где-то в районе горла.       Торс Мураки был обнажён, и это будило самые противоречивые чувства – от стремления убежать подальше, до желания прижаться, чтобы ощутить обнажённой кожей тепло чужого тела.       Доктор нетерпеливо подался вперёд, стащил с шинигами ослабленный галстук, и Асато заворожено пронаблюдал, как и тот отправляется на пол, изящно сворачиваясь там подобно разноцветной змее. Ладони доктора прошлись снизу вверх, оглаживая тело Асато, поднялись к плечам, поднырнули под рубашку с пиджаком, стягивая их, позволяя им упасть к ногам. Взгляд Мураки, разглядывающего полуобнажённого бога смерти, буквально обжигал. Его пальцы теперь неспешно двигались вниз, слегка царапая кожу короткими идеально ухоженными ногтями. И у Асато на миг перехватило дыхание, а потом на ум пришло совершенно ненужное воспоминание про лабораторию.       «Я же был у него три дня, – думал шинигами, – он мог всё рассмотреть, всем… насладиться».       Но тогда Мураки пленила другая страсть, он должен был удовлетворить другое желание.       Цузуки не мог с точностью сказать, что он чувствует: касания Мураки и его близость будили в Асато новые, доселе неизведанные переживания и, да, конечно, он хотел доктора, но и боялся его, ощущая себя не столько любовником, сколько бабочкой, распятой под стеклом под пристальным взглядом учёного-энтомолога.       Мураки расстегнул пояс на брюках Асато, спустил его штаны вместе с бельём и, не отрывая взгляда от паха Асато, чему-то довольно улыбнулся.       – Ты уверен, что не хочешь меня, Цузуки? У тебя стоит. – Сказал и поднял глаза, чтобы с наслаждением понаблюдать, как шинигами краснеет до корней волос.       Отстранившись, Мураки откинул покрывало и недвусмысленно поглядел на Цузуки. Тот, выпутавшись из остатков одежды, залез на постель, прикрывая наготу одеялом, которое он натянул до самого подбородка.       «Как же не будет тут стоять, – думал он с обречённой безысходностью, – когда лапают так, что мозги плавятся?!»       Мураки спешно разделся сам. Видение обнажённого доктора с большим эрегированным членом по логике вещей должно было бы вселить в Асато ещё больше ужаса, но тот лишь заворожённо скользнул взглядом по совершенном телу Мураки, краснея ещё сильнее.       Отобрав у Цузуки одеяло, доктор прижал его своим телом к постели, чтобы не пытался сбежать, а рот занял своими губами и языком, чтобы не возражал. Однако Асато и не пытался что-либо сделать, лишь обнял доктора за плечи двумя руками. И это немое проявление взаимности сводило Мураки с ума.       Завладев губами любовника, Кадзутака быстро завладел и всем остальным. Асато не возражал, хотя и вскрикнул от боли в момент, когда доктор овладел им, но не просил остановиться, не разжал рук, что обвивались вокруг Мураки, лишь слегка сильнее вцепился в него. Непривычные и где-то неприятные ощущения мешались с желанием и нежностью, и в целом всё было отлично, хотя в первый раз ему и было больно, да и доктор кончил слишком быстро, как подросток. Зато дальше дело пошло лучше. Цузуки, определённо, получал удовольствие, и его стоны теперь были исключительно от наслаждения, они сливались со стонами доктора, а уж то, что Мураки шептал в порыве страсти, он не говорил никому и никогда, и даже не знал, что умеет так.       Кадзутака долго не мог оторваться от любовника, и под конец они совершенно выбились из сил и в какой-то момент просто отрубились.              Проснувшись поутру, доктор всё же должен был признать, что, пожалуй, немного погорячился для первого раза. Шинигами спал на другой половине кровати в той же позе, в какой доктор брал его последний раз, распластавшись на животе в обнимку с подушкой, которую кусал ночью, чтобы приглушить стоны, хотя никто их услышать не мог: мальчик был под действием заклинания, а комната Сакаки находилась далеко.       Мураки не стал будить вымотанного страстной ночью любовника, лишь натянул повыше сползшее с плеч одеяло, и отправился в душ.       Приведя себя порядок, доктор наведался к юному шинигами. Тот по-прежнему мирно спал. Мураки легко коснулся лба мальчика, и спустя несколько минут Куросаки открыл глаза.       Хисока с трудом помнил, что случилось и чем закончилось их расследование. Последнее его воспоминание касалось Гловер Гардена. Вроде как ему стало плохо, а потом он увидел…       – Мураки! – слабым голосом воскликнул мальчик и, повернув голову, столкнулся взглядом со своим худшим ночным кошмаром.       Хисока затравленно дёрнулся, будучи не уверенным, что следует делать, и не зная, что собирается делать или уже сделал с ним доктор.       – Не суетись, я всего лишь хочу снять проклятие.       – И ты думаешь, я тебе поверю? – возмутился Хисока.       – А у тебя нет выбора, – просто ответил Мураки. Он пожал плечами и добавил: – И вообще, пока ты тут валялся в отключке, я мог что угодно с тобой сотворить. Так что будь хорошим мальчиком и слушайся меня. Раздевайся и повернись спиной.       – Где Цузуки? – сразу догадался Куросаки, в чём подвох, правда, требование Мураки не без смущения, но выполнил. Пока он подчиняется, можно всё выведать о происходящем, а дальше действовать по ситуации.       – Он в порядке. Спит.       Холод прошёл по спине у мальчика, когда он понял, что за этим кроется. Мураки почувствовал, как напряглись плечи юного шинигами.       – Ты! – прошипел Куросаки, пытаясь развернуться к ненавистному доктору, но сильные руки ему не позволили, крепко сжав плечи.       – Успокойся, – миролюбиво произнёс Мураки. – Будешь дёргаться – не известно, что выйдет. Я ещё никогда этого не делал. Так что, если ты не хочешь нежелательных осложнений, веди себя тихо. Скорее всего, будет немного больно, – предупредил доктор заранее, чтобы его не обвинили ещё в чём-нибудь. Он пребывал в слишком хорошем расположении духа, ссориться с кем-либо не хотелось. – Цузуки здесь по своему желанию. Он сам заплатил установленную цену, я его не принуждал. – Кадзутака и сам очень хотел в это верить, верить, что не взял Асато против его воли. Впрочем, ночью Цузуки не жаловался и был доволен. – Он мог и отказаться, и я бы вернул ему тебя. Вместе с проклятием, разумеется. Но он выбрал возможность избавить тебя от него.       «Всего лишь благовидный предлог для запуганного моими прошлыми действиями, запутавшегося в своих чувствах и чересчур честного шинигами наконец сделать то, что давно бы следовало сделать, вопреки морали, вопреки вполне оправданному страху передо мной, и при этом не чувствовать себя предателем!»       Мураки заслуженно гордился собой, тем, что грамотно использовал эту ситуацию. Ему надо было с самого начала соблазнить Асато, глядишь и не наделал бы всех тех безумств.       «А может, и нет, может, наделал бы ещё больше, – мрачно подумал Кадзутака. Как говорил один из его преподавателей в медицинском институте: «люди не меняются». – Не меняются, – согласился с ним Мураки. – Но иногда они вылечиваются от умопомешательства или проклятия».       Он тряхнул головой, отгоняя отголоски прежнего безумия, и попытался сконцентрироваться. Благо Куросаки, вняв предупреждению, затих и больше не вырывался.       Стоило Кадзутаке отбросить посторонние мысли, как поймать концы заклятия стало проще. Однако снимать проклятие оказалось значительно тяжелее, чем его накладывать и потребовало гораздо больше сил. Последнее, впрочем, не было проблемой, так как благодаря ночи с Асато, доктор в полной мере восполнил свою магию, удовлетворив не только свою страсть, но и насытившись энергией. Но дело осложнялось тем, что накладывалось проклятие на человека, а снимать его приходилось уже с шинигами. Потоки энергии изменились, текли иначе. Пришлось заново их изучать, распознавать рисунок заклятия, чтобы распутать тонкую паутину энергетических нитей, невидимых простому глазу.       Мураки, признаться, и сам был удивлён тому эффекту, что проклятие держалось даже после смерти мальчишки и обретения им новой жизни, а так же тому, что оно приобрело новые свойства: такой связи между доктором и мальчиком при жизни последнего, не существовало.       В другое время Кадзутака, возможно, и заинтересовался бы подобным феноменом и наверняка бы изучил его, но каким бы негодяем его не считали, Мураки умел держать слово. Да и такая ситуация вряд ли повторится в будущем, так что подобная информация будет излишней. Кроме того, и самое главное, доктора Мураки сейчас гораздо больше интересовал совсем другой бог смерти.       – Всё, – произнёс доктор с облегчением, когда последний росчерк инородной магии покинул тело мальчика. – Теперь можешь проваливать отсюда.       – А Цузуки? – с вызовом уточнил мальчик, потянувшись за одеждой.       – А Цузуки останется! – безапелляционно проронил Мураки, выходя из комнаты.       Краем сознания он уловил телепортационное заклинание, что означало – в его доме стало на одного шинигами меньше. И это не могло не радовать. Всё это действо и так отняло у доктора много энергии, и спорить с мальчишкой совсем не было ни сил, ни желания. Вместо того следовало проверить другого своего подопечного.       Уже подходя к спальне, Мураки услышал донёсшийся оттуда шум, и подумал, что он вовремя разобрался с Куросаки.       Цузуки обнаружился на полу, облачённый в халат, предусмотрительно оставленный для него хозяином. Куда он намеревался отправиться, было не ясно, но очевидно, что стоило ему встать, как его ноги подкосились, и теперь он сидел посреди комнаты, держась за поясницу и болезненно скривившись. А Мураки ощутил укор совести. Кажется, он всё-таки перестарался ночью.       – Ты как? – спросил он, помогая Асато подняться.       – Ты – маньяк! – ответил шинигами. Кадзутака ждал чего угодно в продолжение: и слёз, и скандала. Но вопреки ожиданиям, Цузуки ухватился за Мураки, ища в нём точку опоры, а потом буквально повис на докторе, одной рукой обнимая его за шею и пряча лицо у него на груди. – Ты совсем меня замучил.       – Прости. – Мураки прижал к себе своего – теперь уже точно своего – шинигами и легонько погладил его по спине. – Я хотел, чтобы тебе понравилось…       – Мне понравилось… первые три раза. Хотя нет, в первый мне было больно. Но потом… – Асато изнеможённо вздохнул. – У меня все мышцы болят!       – Я надеялся, что твоя регенерация… м-м… сделает процесс потери девственности менее болезненным.       – Она-то, может, и сделала бы, – сварливо проворчал Асато, не показывая доктору своего смущённого лица, – но кто-то проснулся под утро и снова набросился на меня, словно собака на кость!       – Прости, – повторил Мураки, крепче прижимая Асато. – Я увлёкся. Твоя близость меня опьянила.       Было в этом что-то нереальное – стоять, обнявшись, и вот так запросто обсуждать проведённую вместе ночь.       Какое-то время они ничего больше не говорили, просто наслаждались моментом. И напряжённое тело Цузуки понемногу расслаблялось, хотя его по-прежнему и ломило от боли. Несмотря ни на что, отпускать доктора Асато совсем не хотелось. Вторая рука шинигами обвилась вокруг талии любовника, и Цузуки облегчённо выдохнул.       Проснувшись один в постели, он почувствовал себя использованным и брошенным. Ему необходимо было увидеть Мураки, понять, что между ними теперь действительно всё иначе, и это не игра его воображения, что он и в самом деле нужен доктору, нужен целиком, он весь, а не только его тело для экспериментов или удовлетворения либидо. Да, доктор был настойчив и нетерпелив, но при этом нежен и шептал ему такие слова, какие Асато не думал от кого-либо услышать, но ведь он мог и придумать это себе. Но то, как Мураки касался его сейчас, давало однозначный ответ, что всё было взаправду. В противном случае вместо нежности были бы только ехидства и унижения.       Кадзутака ощущал на своей груди дыхание любовника, который впервые в жизни не вырывается, не убегает, не боится, вдыхал запах его волос и чувствовал себя совершенно счастливым. Наверное, даже воскрешение Саки с последующим его умерщвлением не дало бы доктору и толику такого чувства завершённости.       Однако насладиться этим новоприобретённым единением душ им не дали. В комнате материализовались двое – мальчишка в качестве подкрепления привёл повелителя теней.       На мгновенье раньше доктора почувствовав колебания энергии, Асато отстранился от Мураки и заслонил его. Он-то хорошо знал, что представляет собой секретарь в гневе, особенно когда думает, что Цузуки в опасности.       Тацуми действительно выглядел так, словно готов был растерзать доктора и, возможно, так бы и поступил, не мешай ему Асато.       – Мураки, немедленно отпусти Цузуки!       – Как я уже сказал вашему юному коллеге, я никого здесь насильно не удерживаю, – слегка улыбнулся доктор и, выйдя из-за спины Асато, приобнял его за талию.       – Не надо, Тацуми, – произнёс Цузуки, видя, что секретарь готов пустить тени, чтобы оплести их обоих, а дальше разбираться по ситуации. – Мураки прав, я здесь по своему желанию. Пожалуйста, уходите!       Секретарю удалось выдержать невозмутимое выражение лица, в отличие от Хисоки, в чьём облике недоумение мешалось с какой-то детской обидой.       – О, это прекрасно, что ты здесь по своей воле, – с ледяной иронией произнёс Тацуми, – но тебя ждёт работа.       Асато мученически вздохнул и рассеянно оглядел комнату в поисках своей одежды, но доктор не дал ему и шагу сделать, притягивая Цузуки обратно.       – Цузуки сегодня не в состоянии работать. – Мураки вызывающе посмотрел на незваных гостей, всем своим видом давая понять, что под причиной «недомогания» Асато, он имеет в виду то самое, о чём присутствующие стесняются даже помыслить. – Приходите за ним завтра, – заявил доктор, о чём впоследствии он успел не раз пожалеть. – А что касается вашего текущего дела, то присмотритесь к бывшему бойфренду второй жертвы. Как видите, я компенсирую вам временную недееспособность вашего сотрудника тем, что сделал за вас вашу работу.       Секретарь, с лица которого спали все краски, смерил Мураки потемневшим, крайне нелюбезным взглядом, выражавшим холодное презрение, и исчез вместе с юным шинигами.       – Спасибо, – прошептал Асато, снова прижимаясь к груди доктора. – Я… пока не знаю, как мне теперь себя вести с ними. Ведь, честно говоря, я виноват перед ними.       – Лишь в том, что не принадлежишь им, – еле слышно ответил Мураки.       Кадзутака и сам мысленно благодарил себя за свою во время проявленную наглость. Он мог представить, как начали бы другие боги смерти промывать мозги своему коллеге, если бы Мураки сейчас отпустил Цузуки с ними. Начали бы внушать, что он делает это только из-за неуместного чувства благодарности; объяснять, что он должен, чего хочет, кого любит и о чём думает. Зато теперь у них есть немного времени, чтобы всё обсудить и привыкнуть к этому внезапно переменившемуся для них обоих миру.       – Я провожу тебя в ванную, – произнёс Кадзутака, нежно целуя шинигами в висок.              За завтраком Асато был непривычно задумчив. Со своими чувствами к доктору Цузуки примирился, но продолжал тревожиться из-за того, что их отношения с бывшим врагом вдруг изменились, и из-за того, как к этому отнесутся другие.       – Цузуки, ты даже не притронулся к пирожным, – упрекнул Мураки, напряжённо вглядываясь в лицо шинигами, на котором отражались все его сомнения и терзания.       – И что дальше, Мураки? – невпопад спросил Асато, видимо, даже не услышав реплику доктора.       – Проведём день вместе. И эту ночь – тоже, – Кадзутака мягко улыбнулся, тепло глядя на Асато. – И на этот раз я постараюсь сдерживаться от излишних проявлений своей страсти.       Взгляд, которым ему ответил Цузуки, сводил с ума. Хотелось прямо здесь прижать Асато к любой поверхности и повторить все ночные упражнения, и, судя по всему, Цузуки был бы и не прочь, хотя и жаловался недавно на боль во всём теле.       Но вот его взгляд меняется, и на смену обожанию и нежности приходит какая-то бесконечная обречённость.       – А дальше что?       – Оставайся, – просто предложил доктор.       – Да, но как же?.. – Цузуки растерянно хлопал глазами.       – Я не запираю тебя и не прячу от мира, – пояснил Кадзутака. – Но мы могли бы попробовать жить вместе. Редкие встречи в перерывах между работой или возвращаться каждый день друг к другу – что бы ты выбрал?       Цузуки с благодарностью уставился на Мураки. Шинигами и не ожидал подобного предложения. Одна его половина вопила, чтобы согласиться немедля, другая всё же предлагала немного подумать. Понимая его сомнения, Кадзутака сказал:       – Я тебя не тороплю. Пойдём, – он поднялся из-за стола, – хочу тебе кое-что показать. Тебе понравится!       Мураки провёл своего гостя по широким коридорам огромного особняка. Вместе они вышли в стеклянные двери, но не через главный вход, а задний, ведущий в сад, раскинувшийся за домом. Аллея, идущая от особняка, с обеих сторон была усажена кустами роз: ярко-красными, ослепительно белыми или нежно чайными. Дурманящий запах доносился даже до мраморной лестницы, на которой они стояли.       – Я когда-то обещал подарить тебе миллион роз, но как-то не сложилось. Не знаю, сколько их тут, но можешь считать, что все они твои.       – О! – только и смог протянуть Цузуки, во все глаза глядя на открывшееся ему великолепие.       – Ты ведь любишь ухаживать за цветами? Сакаки умеет множество всего, готовит самый превосходный кофе, но вот в чём он совершенно не разбирается, так это цветы. Зачем платить садовнику, если есть ты? – лукаво произнёс Мураки и тут же добавил с чувством, понимая, что если получит отказ, не сможет найти себе места: – Оставайся! – Он обнял Цузуки со спины, зарываясь лицом в каштановых волосах. Он не знал, как сможет жить без него.       – Я останусь, – негромко произнёс Цузуки, подаваясь назад и плотнее прижимаясь к любовнику.       Асато повернул голову, и их губы встретились в поцелуе, полном любви и признательности.       – Если бы я знал, что тебя так легко соблазнить, – рассмеялся Мураки минутой позже, – давно бы привёл тебя сюда! Пойдём, покажу тебе дом, а то ещё заблудишься. Тут есть много интересных мест, – хитро улыбаясь, сказал Кадзутака, думая про себя, что некоторые из этих укромных местечек можно было бы опробовать прямо сейчас, не дожидаясь ночи.              Сакаки на удивление легко принял их отношения, несмотря на традиционные взгляды. Кадзутака полагал, что здесь могут быть проблемы, однако дворецкий семьи Мураки больше жизни ценил своего господина и видел своё счастье в его благополучии. Он говорил, что редко можно встретить двух людей, что так сильно любили бы друг друга.       Что же касается других шинигами, то тут всё было не так гладко. Хисока, по словам Цузуки, делал вид, что ничего не знает о том, где и с кем живёт его напарник, но старался лишний раз его не касаться и не замечать, чьим одеколоном пахнет его одежда. Другие пытались избегать щекотливой темы, посоветовав лишь быть поосторожнее, мало ли что взбредёт в голову бывшему маньяку. И лишь секретарь с настойчивостью, достойной другого применения, каждый рабочий день материализовался в особняке Мураки под дверью их спальни, буквально силком вытаскивая Асато из объятий доктора.       На вопрос «какого хрена?» от потерявшего всякое терпение и такт доктора, Тацуми бесстрастно отвечал, что Цузуки и прежде не страдал пунктуальностью, а теперь и вовсе не ясно, ждать его на работе или он будет занят более важными делами. При этом секретарь одарил Мураки уничижительным взглядом, получив в ответ не менее неприязненный.       «Он просто ревнует, – сразу понял Кадзутака. – Это просто ревность».       Потому что упрекнуть в отсутствии пунктуальности Асато, после того как тот стал жить с доктором, вряд ли бы кто смог. Мураки всегда просыпался раньше будильника и называл этот агрегат, притащенный Цузуки из своей квартиры, «изобретением инквизиции, которое слышно даже в Токио»; достаточно рано, чтобы они успели с утра насладиться друг другом до того, как неделикатный стук в дверь испортил бы им всё настроение. Поэтому к моменту явления Тацуми доктор неизменно предъявлял секретарю уже полностью одетого, умытого, готового к труду и обороне Асато с неискренними пожеланиями доброго утра и мысленными пожеланиями, чтобы навязчивый секретарь провалился бы куда подальше. После этого заверял, что ровно через двадцать минут, необходимые на завтрак, Цузуки будет на рабочем месте за пять минут до начала рабочего дня. Только тогда Тацуми исчезал, как полагал доктор, с сознанием выполненного долга за испорченное другим утро.       – Похоже, твоя семья никогда не примет меня, – пошутил как-то Мураки и решил не обращать на секретаря внимания. Если тот на что-то провоцировал Кадзутаку или пытался доказать его неискренность, что ж, пусть старается лучше, у него всё равно ничего не выйдет!       Однако никогда ещё Тацуми не заявлялся так рано, чтобы, пардон, отвлекать их посреди процесса. Впрочем, командировок у Асато за эти полгода было немало, и в том, что об одной из них сообщили так поздно, можно было подозревать только гадостный характер одного секретаря и его нежелание смириться с текущим положением вещей.              

***

      О том, что на этот раз что-то пошло не так, Мураки понял через пару дней, когда Сакаки сообщил, что Тацуми-сан ожидает его в вестибюле. Доктору пришлось собрать всё своё самообладание, чтобы сохранить невозмутимый вид, спускаясь вниз.       Само по себе то обстоятельство, что вместо Асато заявился Тацуми, да ещё в такой внезапно вежливой форме, ничего не значило. Секретарь просто мог желать поговорить с соперником с глазу на глаз. Вот только интуиция навязчиво подсказывала, что могло произойти что-то страшное. Усиленно постаравшись не думать о самом плохом, Кадзутака сдержанно поприветствовал секретаря.       – Что-то случилось?       – Случилось, – всегда бесстрастный, выдержанный шинигами сегодня старался не смотреть на доктора, когда говорил это, и Мураки почувствовал, как у него обрывается сердце.       – Цузуки? Он?..       – Жив, – поспешил заверить Тацуми, – но… пострадал от… некого заклятия и теперь находится в госпитале Мэйфу.       Это было не так страшно, как успел напридумывать себе доктор. В конце концов, его любовник был не просто богом смерти, но ещё и наполовину демоном, и регенерация у него была просто невероятная.       – Он сильно ранен? – спросил Мураки, мысленно задаваясь вопросом, способны ли друзья Асато оказать ему квалифицированную медицинскую помощь или понадеются на собственные способности к восстановлению полудемона, и не надо ли ему самому заняться здоровьем Цузуки?       – Нет, – покачал головой секретарь, – физически он в порядке. Заклятие коснулось, скажем так, его ориентации в пространстве и времени. Он не очень понимает, где находится и что происходит.       Доктор нахмурился.       – Какие-то органические поражения мозга?       – Видимо, что-то в этом роде, – секретарь пожал плечами, по-прежнему глядя в пол.       – Как долго он пробудет в госпитале?       – Неизвестно, – только теперь Тацуми поднял глаза и посмотрел на доктора с чем-то напоминающим сдержанное любопытство во взгляде. – От месяца до полугода.       – Полгода? – выдохнул Мураки, меняясь в лице и даже не пытаясь это скрыть. – Но… почему?       – Эмоциональное состояние Цузуки нестабильно, – принялся объяснять секретарь. – Он подвержен перепадам настроения. Кроме того, это распоряжение отдано вышестоящим, я ничего не могу сделать.       – И повидаться с ним я, конечно, не смогу? – упавшим голосом поинтересовался Кадзутака. Увидев Цузуки и выяснив обстоятельства, предшествующие этому состоянию, он мог бы попытаться понять причину. Да, профиль не совсем его, но это лучше, чем ничего.       – Официально, нет, – подтвердил Тацуми. – Я не могу вас перенести туда, не имею права на это, если вы об этом. По-хорошему, я и сообщать вам этого не должен был. Но, – он помедлил, словно справляясь с нерешительностью и волнением, – вы ведь можете сами телепортироваться в Мэйфу. Если вы его увидите, вы поймёте, в чём причина.       Затем секретарь объяснил, как найти Цузуки, находящегося в больничном отделении.       – Я понял, – произнёс доктор благодарно. – Спасибо, Тацуми-сан. – Шинигами коротко кивнул и исчез.       Оставшись один, Кадзутака с облегчением выдохнул. Асато жив – это главное. Осталось привести его в норму. Подобные отклонения не являлись специализацией Мураки, но он был достаточно квалифицирован, чтобы разобраться и с этим, чего явно не стоило ожидать от шинигами в Мэйфу, среди которых врачей не было вовсе.       Предупредив Сакаки, что у него срочные дела, и дав ему указания на непредвиденный случай, Мураки спустился в подвал, который использовал для исследований и магических практик.       Кадзутака не опускался до уровня дилетантов, упоительно с пеной у рта чертящих мелом на полу магические схемы и знаки – криво, косо и хрен отмоешь потом с первого раза. Плитка, покрывающая пол его подвала, была сделана на заказ. Изображённые на ней фигуры, размещённые в разных частях помещения, были точной копией набросков доктора, выверенных до последней чёрточки. Пентаграмма, гексограмма, октограмма, – все на своих местах, каждая для своих целей. Все остальные необходимые элементы можно было аккуратно дорисовать кистью и краской, которая хорошо смывается, а в исключительных случаях и кровью. Но Мураки надеялся, что до этого не дойдёт.       Телепортация на близкие расстояния не была проблемой для доктора, на большие – тоже, при правильной подготовке и наличии необходимого количества магических сил. Однако он всё-таки не шинигами, чтобы так запросто перемещаться в Мэйфу и обратно, тут требовался соответствующий ритуал.       Встав в центре нужной фигуры и сделав вокруг неё несколько дополнительных символов, Кадзутака закрыл глаза и сконцентрировался. Мир мёртвых был своеобразным отражением мира живых, и главное административное здание Дзю-О-Тё находилось там же, где расположено токийское здание парламента, только в ином измерении.       «Главное – не очутиться посреди парламента, – мысленно усмехнулся Мураки, – вот будет переполох!»       Отогнав ненужные мысли, он вспомнил, что ему говорил Тацуми о расположении самого здания, возможных погрешностях при переносе. Но конечной точкой своего перемещения Мураки всё же выбрал вестибюль здания, решив, что это будет удобнее, чем появляться снаружи, как предлагал секретарь. Если это копия парламента, то и внутри здание должно выглядеть так же, а вестибюль парламента доктор хорошо помнил, его показывали как-то в новостях. К тому же, чем с меньшим количеством народа он столкнётся, тем лучше – объяснять всем тем, кто немало удивится такому внезапному появлению живого человека в мире мёртвых, что да как, не хотелось.       Выполнив последние необходимые действия, Мураки почувствовал, как его магия смешивается с магией символов, как открывается портал в иной мир, и его затягивает туда. Слегка тряхануло, и немного закружилась голова, но это были нормальные эффекты при подобном перемещении.       Очутившись ровно там, где и планировал, Кадзутака осмотрелся. Его встретила тишина и пустынные коридоры, чему вполне способствовали поздний вечер и конец рабочей недели, поэтому объясняться с местными сотрудниками нужды не было.       А сигнал тревоги, ревущий где-то в кабинетах начальства, он не слышал…              Найти лазарет не составило труда. И Асато был там. Вот только очень странно отреагировал на появление доктора: окинул его полным непритворного ужаса взглядом и забился в дальний угол кровати.       – Мураки? Что ты здесь делаешь? – Страх был и в голосе шинигами.       – Цузуки? – доктор успел сделать несколько шагов к нему, но замер в нерешительности посреди палаты при виде смертельно бледного Асато, вжавшегося в металлическую спинку.       – Я же вонзил в тебя нож! Ты должен сейчас быть… где угодно, только не здесь! – истерично воскликнул Асато, пытаясь то ли отгородиться от доктора одеялом, то ли спрятаться за ним, как от ночного кошмара.       Как и предсказывал секретарь, Мураки сразу понял, что произошло: кто-то, несколько более могущественный, нежели Тацуми, стёр память Цузуки, и тот, вернувшись на полгода назад, думал, что только что пережил пожар в лаборатории, где он едва не убил Мураки. Полгода, которых не было…       – Ч-что тебе опять надо от меня? – со слезами вопросил Асато.       – Ничего, – выдавил Кадзутака, не в силах поверить в очевидный факт. – Просто пришёл удостовериться, что с тобой всё в порядке.       Шинигами не помнил эти полгода с доктором, будто бы и не просыпался рядом с ним, разбуженный ласковыми поцелуями, и не требовал дать ещё поспать; не называл маньяком, у которого только одно на уме; не целовал в ответ так, что вопрос о степени маниакальности оставался открытым.       Странный взгляд доктора, в котором боль мешалась с неясной тоской, озадачивал Асато, как и то, что он только что сказал. Цузуки помнил, как вонзил нож в тело этого человека со словами «давай умрём вместе». Двойное самоубийство, как будто они любовники. Когда-то в Японии это считалось романтичным. Только они никогда ими не были. Кем угодно, только не любовниками!       Кадзутака понимал, не мог не понимать, что это ловушка. Он мог телепортироваться обратно, мог успеть. Но он не сделал ничего, просто глядел на Асато, словно хотел наглядеться впрок. Доктором овладело отрешённое состояние.       А потом палату накрыл кэккай. Барьер отрезал все возможные пути к отступлению. Ни сбежать, ни переместиться Мураки больше не был способен, даже если бы и хотел.       Затем в палате появились и те, собственно, кто это всё организовали: секретарь в компании с невидимым существом, чьё присутствие обрисовывалось лишь полумаской и парой белых перчаток.       Существо, в котором Мураки сразу признал Графа, на домогательства которого Цузуки не раз жаловался, вскинул руку, и Кадзутака отлетел в дальний конец комнаты.       – Я не буду с вами драться, – произнёс Мураки, поднимаясь на ноги. Он не хотел задеть Цузуки, не желал на его глазах сражаться с его друзьями, да и понимал, что это бесполезно. И, честно говоря, ему было всё равно, что будет с ним дальше: понимание того, что у него отобрали, отобрали целенаправленно и подло, самое ценное, лишало его желания к сопротивлению. Не будут же они его, в самом деле, убивать за вторжение в Мэйфу?       «А может, и будут», – безразлично подумал доктор, когда его окутали тени, снова отправляя на пол и обвиваясь вокруг шеи.       Последнее, что он видел – это как Граф заносит руку, чтобы добить влюблённого доктора, оказавшегося слишком наивным. Вот только последним он желал бы видеть другое лицо, но Цузуки был слишком далеко от него.       – Асато… – прохрипел Мураки, теряя сознание.              Очнулся он в своей постели, в своей комнате, будто бы после кошмарного сна. Только произошедшее не было сном. Верный Сакаки был рядом и теперь сбивчиво объяснял, что услышал непонятный звук у парадной двери и, спустившись вниз, обнаружил там доктора без чувств.       Мураки даже не был способен подивиться тому, что его оставили в живых. Им владели апатия и странная пустота. Он и не сразу сообразил, что его магия заблокирована…       Когда же он осознал это…       «Уроды! Сволочи! Трусы!» – Мураки в бессильной злобе уткнулся в подушку.       Магия никогда не была смыслом его жизни, но она делала её разнообразнее и интереснее. Охочий до всего нового и неизведанного доктор с удовольствием исследовал все заинтересовавшие древние ритуалы. Но дело было не только в этом. Умелое и незаметное всем остальным применение магии, там, где надо, и так, как надо, заметно облегчало Мураки работу, а его пациентам существенно продлевало жизнь.       – Кадзутака-сама, что с вами произошло? – взволновано спрашивал Сакаки, но доктору было невмоготу рассказывать о своём проигрыше или о том, что Асато больше не вернётся в этот дом. Доктор лишь, обернувшись к дворецкому, покачал головой. Он чувствовал себя разбитым и больным.       – Я бы выпил кофе, – наконец выговорил Мураки, безжизненным взором изучая потолок.       – Я сделаю, – произнёс Сакаки, радуясь, что его воспитанник и господин хоть к чему-то проявил интерес. Видеть его в таком состоянии для дворецкого, знавшего Кадзутаку всю жизнь, было невыносимо.       Мураки тем временем размышлял, пытаясь понять, каким образом могут работать наложенные на него чары и как бы их снять. Решив кое-что проверить, он поднялся с постели и встал в центре комнаты так, чтобы вокруг было достаточно свободного места. Он решил для начала попробовать вызвать шики. Мураки по-прежнему помнил, как это делать и даже чувствовал связь с шикигами. Оставалось понять, в чём может заключаться проблема. Очевидно, что его не лишили магических способностей, как таковых, только запечатали, отняли возможность прибегнуть к ним.       Однако стоило Кадзутаке попытаться воззвать к заключённой глубоко в нём магии, как он ощутил головную боль такую, словно его лоб стискивал обруч.       «Это не страшно», – подумал Мураки. Он понимал, что если постарается, сможет обойти и это препятствие, а там, глядишь, появятся и другие идеи, как вернуть то, что у него украли.       Боль стала совсем невыносимой, но Кадзутака терпел. Оставалось совсем чуть-чуть, и шики услышит его призыв.       «Ещё немного и, возможно, печать сломается», – успел подумать доктор, а потом были темнота и обжигающий провал.       Когда Мураки пришёл в себя на следующий раз, было уже утро. Едва не плачущий Сакаки рассказал, что нашёл хозяина на полу, и что у того кровь пошла носом, и что он всю ночь провалялся с жаром.       «А ведь мог получить и кровоизлияние в мозг», – равнодушно подумал Мураки.       В тот момент он почти жалел, что так легко отделался. В тот момент у него не было сил даже чтобы пошевелиться, как и желания что-то говорить или делать.       Сакаки пришлось позвонить Мураки на работу, чтобы сообщить о болезни доктора. Объяснить толком он ничего не мог, но обеспокоенный и расстроенный голос дворецкого звучал достаточно убедительно, чтобы Мураки какое-то время не трогали. В конце концов, он заслужил длительный отпуск или оплачиваемый больничный хотя бы потому, что пахал, как проклятый все эти полгода, подменяя всех, кого надо и не надо. Впрочем, Кадзутаке в любом случае было всё равно, что будет дальше и с ним, и с его работой. Он чувствовал себя так же, как и когда очнулся после пожара. Он опять потерял смысл жизни, но только теперь начинать всё заново казалось невозможной, совершенно неподъёмной ношей, будто бы вместе с магией Кадзутаку покинули и вся жизненная энергия, и заинтересованность к этому миру.       После нескольких дней полной апатии и депрессии со стороны Мураки, и отчаянных попыток вновь привить ему вкус к жизни со стороны Сакаки, доктору пришла на ум единственная идея, которая могла либо сработать, либо оказаться для него полным концом всего.       На следующее утро Мураки ещё раз спустился в подвал. Сакаки не стал ему мешать, раз уж господин проявил хоть к чему-то интерес. Идея была проста: даже дилетантам, не особо наделённым какими-то способностями, иногда удаётся вызвать какого-нибудь демона. Кадзутака метил выше. Ему нужен был не просто какой-нибудь демон, а сам Повелитель Ада!       Основание для такого шага было вполне обоснованным: лишённый памяти Асато и на пушечный выстрел больше не подойдёт к Мураки, а сам доктор, оставшийся без магии, не сможет попасть в Мэйфу. Он мог бы отправиться в Нагасаки и там ждать, подгадывать момент, надеяться, что снова удастся встретиться с Цузуки. К сожалению, этот план требовал слишком много времени и содержал в себе огромное число неизвестных.       Повелитель же Ада был не только самым могущественным демоном, но и высшим начальством для Асато. Конечно, эта идея была столь же здравой, сколь и безрассудной. Но, по крайней мере, была лишена томительных месяцев ожиданий и неопределённости. Здесь сразу станет ясно: получит ли Кадзутака ещё один шанс, или Сакаки всё же придётся хоронить своего господина.       «И в этот раз не обойтись без кровавой дани», – подумал доктор, мрачно разглядывая ладонь левой руки, перед тем как резануть её ритуальным кинжалом. Магия ему сейчас была недоступна, а просто так подобное существо не откликнется на его призыв.       Когда начертанные кровью символы заняли свои места вокруг пентаграммы, Кадзутака выпрямился и, совершив последние действия ритуала, принялся ждать. То, что заклинание работает, он чувствовал по тому, как вибрировал воздух, как неестественно колыхалось пламя свечей, как символы вспыхнули багровым светом. А потом они внезапно погасли – жертва была принята, призыв был услышан.       Вскоре после этого всё помещение заполонила густая чёрная мгла, словно бы сочившаяся из стен, с потолка, разливавшаяся вокруг начертанной на полу фигуры, глушившая любой свет и скрадывавшая звуки. Свет остался лишь внутри круга, в который была вписана пентаграмма, а единственным звуком был звук дыхания доктора, сейчас ощущавшийся особенно громко на фоне абсолютно мёртвой тишины. Кадзутаке казалось, что он даже слышит стук собственного сердца.       Вместе с темнотой пришёл и холод, сковывавший и тело, и мысли, и дух. Он обнял, окутал доктора. И теперь, даже если бы тот попытался сбежать, не смог бы. Впрочем, бежать было некуда и невозможно – мир за границей круга пропал, стал недоступен. В тот миг не существовало ничего, кроме непроницаемой чёрной патоки и заключённого в её толщу человека.       Когда тьма затопила всё вокруг, та её часть, что скопилась прямо напротив доктора, начала уплотняться, её очертания стали превращаться в человеческую фигуру. И вскоре из мрака проступил силуэт мужчины. Кадзутака, ожидавший увидеть что угодно, даже немного опешил, когда вместо чудовища перед ним предстал высокий красивый мужчина с длинными, до пола, волосами, сливавшимися с окружавшей тьмой. Только вот глаза существа совершенно очевидно не принадлежали человеку: тёмные, с вертикальными зрачками, почти терявшимися на фоне плескавшейся в них тьмы, но при этом слегка мерцающие в темноте, с нечеловеческим, проницательным взглядом.       – Я мог бы предстать перед тобой и в другом обличие, смертный, – произнесло существо глубоким голосом, – но тогда бы ты лишился рассудка, а мне стало любопытно, что тебе понадобилось от меня, человек, причинивший столько бед моим подчинённым? И в твоих интересах, чтобы твой ответ увлёк меня.       Тьма легко переступила границу круга и теперь плескалась у самых ног доктора, подобно волнам, набегающим на небольшой островок суши, которые могут и поглотить этот клочок земли, но пока не спешат. Повелителю Ада ничего не стоило растерзать простого смертного, столь бесцеремонно пригласившего его сюда.       «Что мне нужно?» – мысли доктора испуганно ворочались в голове.       Поборов ужас, овладевший им при виде Эммы Дай-О, Мураки ненадолго прикрыл глаза и попытался собраться. Ведь стоящему перед ним чудовищу не обязательно было слышать слова, и Мураки хотел, чтобы оно прочло все его мысли и чувства, чтобы поняло всю их глубину.       Что он должен попросить?       Чтобы Цузуки снова полюбил его? Но на это не способна никакая магия. Мураки нужно настоящее чувство, а не его эрзац.       Чтобы Асато вернул себе память? И вспомнил, как Мураки шантажом затащил его в постель, вызвав к себе отчасти справедливый гнев его коллег?       Он должен увидеть Асато ещё раз, увидеть и исправить всё, что уже натворил. Исправить так, чтобы больше ни у кого не было бы никаких сомнений в искренности его чувств.       Кадзутака открыл глаза, с трепетом вглядываясь в силуэт существа перед собой, которое может с равной лёгкостью как убить его, так и сделать счастливейшим из смертных.       – Ты должен сам озвучить свои желания, – произнёс Повелитель Ада. Голос его теперь звучал мягче, а тьма отступила за границы круга, больше не угрожая схватить за ноги зарвавшегося человека.       – Я хочу, – выдавил Мураки, заставляя непокорные, онемевшие от холода губы шевелиться, – я хочу увидеть Цузуки. – Нет, не то! Увидеть можно по-разному. Можно увидеть промелькнувшую в толпе фигуру, и никто не скажет, что желание не выполнено. – Хочу поговорить с ним, – быстро поправился Кадзутака. Но всё равно это было не то. Асато может и не захотеть его слушать или кто-то захочет им помешать. Ладони доктора вспотели, несмотря на ледяной холод вокруг. – Я хочу иметь возможность провести с ним какое-то время, чтобы он выслушал меня, не убегая, и чтобы никто не вмешивался в наш разговор. За это… я готов заплатить любую цену! – порывисто воскликнул Мураки.       – Никогда в будущем не говори подобного ни одному демону, смертный, – Кадзутаке показалось, что чудовище вздохнуло, – если не хочешь до конца дней остаться его игрушкой! Я сделаю вид, что не слышал последнего, но только потому, что я высоко ценю Цузуки, а не симпатизирую тебе, человек. Но если ты снова заставишь его страдать, я, так и быть, растерзаю тебя! – предупредил Повелитель Ада.       – Если я не верну его, – ответил Кадзутака, глядя прямо в лицо объятому тьмой существу, – мне будет всё равно, что вы сделаете со мной!       Возможно, Мураки всего лишь показалось, но уголки губ Повелителя Ада как будто дрогнули в слабой улыбке.       – Я понял, – произнёс он. Чудовище смягчилось к человеку. Даже в нечеловеческом взгляде что-то изменилось, промелькнуло. Что? Понимание? Уважение? Несмотря на сказанное им, Повелителя Ада не могла не восхищать смелость, пусть и такая самоубийственная. – Он придёт к тебе этим вечером и пробудет с тобой до утра. Потрать это время с умом, человек!       – Я благодарю! – с искренней признательностью проговорил Мураки. Это было даже больше чем то, на что он надеялся.       – Надо же, – произнёс Повелитель Ада, с интересом разглядывая доктора, – до сих пор ещё встречаются люди, способные меня удивить. Я дарю тебе этот шанс, смертный, – объявил Эмма Дай-О на прощание. – И ничего не потребую взамен, кроме просьбы не упустить его!       С этим Повелитель Ада исчез, и вместе с ним исчезли мрак и холод, а Мураки обессиленно опустился на пол.       Кажется, он вытянул-таки счастливый билет. Плевать, что это билет в один конец – Повелитель Ада не простит ему ошибки. Но Мураки и не собирается больше допускать ошибок по отношению к Асато!              

***

      Цузуки мялся на пороге роскошного особняка. Он не мог не выполнить приказ Эммы Дай-О, а он звучал так: «отправиться к Мураки и провести в его доме ночь».       Можно было, конечно, попытаться обмануть себя, предположив, что под «провести ночь», подразумевается дружеское чаепитие до утра, но Асато остро ощущал, что этот приказ означает однозначное «переспать с ним», и не знал, что такое взбрело в голову Повелителю Ада, и чем же Асато перед ним провинился.       – П-почему? – жалобно выдавил Цузуки, дрожа всем телом перед Повелителем Ада.       «Почему вы так поступаете со мной?» – мысли трепетались запутавшейся в силках птицей, но не превращались в слова – Цузуки и так был еле живой от страха.       Его только-только выписали из госпиталя и тут – приказ явиться к Дай-О-сама. Мало ему что ли было того ужаса в Киото? Теперь ещё и это!       Запоздало сообразив, что Повелитель Ада способен видеть мысли и чувства, Цузуки решил, что пора болезненно закатить глаза и грохнуться в обморок, но услышав спокойный, ровный голос Повелителя Ада, в котором не было ни капли негодования, но неожиданная забота, передумал:       – Он не причинит тебе вреда. К тому же он лишён магии, а ты – нет, и тебе не возбраняется её применять. Вот только на твоём месте, я бы сперва выслушал его, прежде чем всё крушить, – чуть заметно улыбаясь, добавил Эмма Дай-О.       Выслушать это не проблема, но в планах доктора относительно одного шинигами задушевные разговоры обычно стоят на последнем месте. Цузуки вздохнул с видом обречённого на казнь.       – Я не думаю, что у тебя есть повод тревожиться, – произнёс Повелитель Ада, давая понять, что отменять свой приказ не собирается, как бы скорбно Асато тут не вздыхал. – Он знает, что если причинит тебе вред – горько об этом пожалеет. – Глаза Повелителя Ада сверкнули неземным огнём, и Цузуки ему как-то сразу поверил.       Однако переступать порог злополучного дома всё равно было жутковато, но не ночевать же, в самом деле, на улице? Да и осмелиться нарушить прямой приказ Эммы Дай-О – это надо быть совсем сумасшедшим! Даже представить страшно, каков будет его гнев!       Набрав побольше воздуха в рот, Цузуки всё-таки нажал кнопку звонка. Открыл дверь не сам доктор, а немолодой мужчина с приятным лицом и обходительными манерами.       – Цузуки-сан! – воскликнул он. – Рад снова вас видеть! – И пока Асато судорожно соображал, где они до этого встречались, добавил: – Я забрал ваш плащ из химчистки.       – Эм… – пробормотал Цузуки, смутно понимая, что здесь происходит. – Спасибо. – Обижать этого приятного человека почему-то не хотелось, даже если он что-то и путает.       К слову, у Асато действительно пропал его любимый плащ, и он всё силился сообразить, куда же тот мог подеваться. Но это ведь ничего не значит, правда?       – Кадзутака-сама ждёт вас в библиотеке, – объявил дворецкий, взглядом указывая на лестницу и явно намереваясь оставить Цузуки наедине, а тот и понятия не имел, куда идти дальше. А как же проводить? Разве не так полагается?       Асато успел лишь рассеянно обвести глазами просторный вестибюль и витую мраморную лестницу, когда на этой лестнице появился и сам доктор Мураки.       – Цузуки, – негромко произнёс он со странными мягкими интонациями в голосе, озадачившими Асато ещё больше. – Я ждал тебя. Поднимайся.       Цузуки пожал плечами и принял приглашение. Если уже сунулся в пещеру к чудовищу, наивно надеяться, что удастся избежать встречи с ним. К тому же присутствие в доме ещё одного человека, в понимании Асато, делало фигуру доктора более безопасной.       Цузуки оказался в светлой уютной комнате с красивой со вкусом подобранной мебелью, большинство из которой, очевидно, было антикварной. Особенно впечатлили его ряды огромных, до самого потолка, книжных шкафов и светильник в виде фигуры обнажённой девушки – ну, кто бы сомневался! – поддерживающей абажур.       Взор Цузуки зацепился за письменный стол – большой, массивный с причудливым декором и изящными изогнутыми ручками ящиков, с ровными стопочками документов и книг на отполированной поверхности.       Мураки, проследивший за направлением взгляда шинигами, улыбнулся. Это сейчас на столе царил идеальный порядок. А он помнил ворох раскиданных по полу бумаг, когда им с Цузуки довелось утолять вдруг вспыхнувшее желание прямо на этом столе. Был ещё ранний вечер, Сакаки ходил поблизости, и это заставляло любовников всё делать быстро, даже толком не раздевшись, а Асато – прикусывать ладонь, заглушая стоны, чтобы не попасться.       И всё равно попались. Хотя и успели привести себя в порядок и даже разместиться на диване с невинным видом. Но дворецкий, зашедший сообщить, что ужин готов, судя по его снисходительному виду, мол, молодость, всё понятно, с которым он покидал комнату, явно обо всём догадался. Да и как не догадаться, когда в спешке сложенные на столе документы лежат в таком беспорядке, книга в руках у Асато перевёрнута вверх ногами, а у самого Мураки – по ошибке прихваченная брошюра по садоводству, в котором он понимает ровно столько же, сколько заяц в математике?       Стоило двери за Сакаки закрыться, как Кадзутаку разобрал безудержный смех. Попался, как школьник, честное слово!       – Блин, как стыдно-то! – ему в плечо ткнулся красный как рак Асато. – И хватит ржать! – прокомментировал он реакцию обнимающего его любовника.       – Ты помнишь этот стол? – спросил Мураки, оборачиваясь к Цузуки, который испуганно жался поближе к выходу. Это в первый свой визит он готов был рвать и метать, а теперь – затравленно глядел на доктора, напоминая своим видом боязливо забившегося в угол и от страха прижавшего уши пса.       Асато покачал головой. Откуда бы?       Ностальгическое созерцание, которым одаривал его Мураки, немного смущало. Доктор сейчас не был похож сам на себя. Обычно его взгляд более дерзкий, высокомерный, слова – резкие, движения – уверенные. И это заставило Асато немного расслабиться в присутствие этого человека.       – И ничего не узнаёшь здесь?       – Нет. – Категоричный ответ Цузуки почему-то вызвал появление какой-то болезненной грусти в облике Мураки.       Окинув ещё раз глазами ряды книжных шкафов, Асато вдруг уставился на полку открытого стеллажа. А точнее – на книги по садоводству, стоявшие там и удивительно похожие на его собственные.       Сам не заметив как, подойдя ближе, Цузуки повертел в руках одну из брошюр. Да нет, его и есть! Вот здесь царапина на обложке, а вот страница заложена.       – Цузуки, – неожиданно донёсшийся из-за спины голос доктора, заставил Асато резко развернуться и, встретившись с Мураки нос к носу, дёрнуться в сторону, роняя книгу и опрокидывая с полки ещё пару себе на голову.       Пока Цузуки растерянно потирал ушибленное, доктор невозмутимо собирал и ставил книги обратно. Но спокойствие это было показное, дабы не пугать гостя ещё больше, и тяжело давалось Кадзутаке. Ему хотелось касаться Асато, прижимать к себе, целовать, но он боялся его тронуть, чтобы не напугать или не ранить чувства. Следовало держать себя в руках и не бросаться как собака на кость, как верно заметил Асато после их первой ночи.       – Ты знаешь, сколько времени прошло с пожара в Киото? – спросил Мураки, не касаясь шинигами, но и не отстраняясь – это было выше его сил.       – Около года.       – А что ты делал всё это время?       – М-м… лежал в коме? – неуверенно предположил Цузуки. А, может, ему так сказали, только, пожалуй, он сам в этом не очень-то уверен.       – Ты не лежал в коме, – горько выдохнул Мураки, чувствуя, как боль разливается в груди. И эти ощущения необъяснимым образом передавались и Цузуки, испытывающему какой-то странный мучительный дискомфорт, словно чего-то не хватало, чего очень важного и ценного.       Разглядывающий его со смущающей нежностью Мураки вдруг опомнился и произнёс таким тоном, будто это было чем-то обыденным и привычным:       – Пойдём ужинать.              Асато владело чувство нереальности. Просторный обеденный зал был ему незнаком – определённо Цузуки здесь раньше не бывал, – но в то же время рождал необычную ностальгию. Дворецкий, которого Асато никогда раньше не встречал, как будто был с ним знаком, улыбался с приветливой симпатией, точно знал, что Цузуки любит, а что ему можно не предлагать, сколько сахара в чай и тому подобные мелочи.       Мураки видел, как тревога бога смерти сменяется недоумением, а затем любопытством. Расслабившись, Цузуки даже принялся задавать доктору вопросы. Настоящий ли это камин? Как давно построен этот дом? И так же ли в нём холодно зимой, как в традиционных японских домах, где температура в холодное время года внутри немногим отличается от температуры снаружи?       И доктор вёл себя совсем не так, как будто то был другой человек: был обходителен и очень напоминал себя на корабле, конечно, до того момента, как вскрылась его истинная роль в тех событиях. Да и даже тогда, ухаживая за Асато, поведение доктора было более вызывающее, приправленное откровенными домогательствами. Цузуки помнил, как тот угрожал раскрыть, что они с Хисокой выдают себя за других людей, и добавил, мол, лучше не зли меня и «проводи до моей каюты, а лучше сразу до постели».       Цузуки тогда вернулся к напарнику лишь поздним вечером, измученный, и заявил, что им с Гусёсином придётся, видимо, вдвоём заниматься этим делом. Хисока тогда ещё сразу обо всём догадался и поинтересовался, не домогался ли его Мураки. Да и, в общем, нетрудно было догадаться: Цузуки пришёл с жилеткой в руках – её стянул доктор в приступе страсти, когда бесстыдно целовал Асато прямо в коридоре у дверей своей каюты, – с засосом у ключицы, отлично видимом в расстёгнутом вороте рубашки. Цузуки в тот раз еле сумел вывернуться из рук Мураки и сбежать. Доктор лишь высокомерно и самодовольно посмеивался ему вслед. Тогда мысль о том, чтобы отдаться во власть этого человека, пугала до дрожи. А уж когда стали известны его истинные мотивы и личина…       Но сейчас всё было совсем иначе, и Мураки, не смотря на благодушную улыбку и охотные ответы на все расспросы, выглядел печальным.       «Может, у него что-то случилось? – подумал тут Цузуки. – И Дай-О-сама хочет, чтобы я ему помог?»       Не ясно, впрочем, было, почему Повелителю Ада потребовалось помогать доктору после всего, что тот сделал. Но приказы начальства ведь не обсуждают.       – Пойдём, – сказал доктор после ужина, – я покажу тебе дом.       «Прямо заклинание какое-то», – невесело усмехнулся про себя Кадзутака.       Первым делом он, конечно, показал Цузуки кусты роз. Было, правда, уже темно, чтобы ими любоваться, но луна, заливавшая окружавший ландшафт приглушённым светом, и тонкий дурманящий аромат, чувствующийся даже сейчас, создавали приятную атмосферу уединённости и очарования.       Цузуки был восхищён садом, за которым сам же когда-то и ухаживал. Он ходил вдоль аллеи, прикасался к закрывшимся на ночь цветам, которых не помнил, но которые ещё помнили его заботливые руки.       А Мураки наблюдал за ним с лестницы. Просто наблюдал, вспоминая, как когда-то Цузуки касался и его в моменты их близости, дразня и вызывая возбуждение.       – У тебя чудесный сад! – воскликнул Асато, подходя к доктору. Глаза шинигами словно светились и были полны неподдельного восторга, с которым он теперь смотрел на Мураки.       «Действительно, – подумал Кадзутака, – как мало надо, чтобы его соблазнить!»       – Я рад, что тебе понравилось, – негромко обронил он, боясь спугнуть момент. Но всё же не выдержал, протянул руку, убирая со лба Цузуки непослушную прядь. Асато не дёрнулся, не попытался отстраниться, даже когда рука задержалась чуть дольше, чем надо, очертила линию подбородка, скользнула на шею. Хотелось обнять, прижать к своей груди, но доктор, не позволяя себе этого, отдёрнул руку.       Мураки, озарённый лившимся из дома светом, был прекрасен и улыбался так же очаровательно, как и когда ухаживал за Цузуки на корабле, только не так дерзко и с какой-то неимоверной грустью. И всё это казалось Цузуки невероятным сном, одним из тех, что, бывало, снились ему; в которых доктор предлагал выйти за него, а потом соблазнял. Мураки просто не мог быть таким внимательным и приветливым. Он должен говорить колкости и обидные слова, провоцировать. А когда бросишься на него, доведённый до белого каленья, должен выворачивать руки, тыкать носом в пол и говорить ещё более ужасные вещи. Он не должен быть похож на принца из сказки или ангела, каким его всегда видела бедная Цубаки-химе. Тогда, на «Королеве Камелии», Мураки и перед шинигами сперва предстал заботливым доктором, вся правда открылась лишь потом.       Это было словно наваждение. У Цузуки, опьянённого томным вечером, опьянённого доктором, шла кругом голова, а все чувства обострились, остро ощущая и касания доктора, и его близость, но не отторгая. Да и зачем, если это всего лишь видение, чарующий сон? Человек, стоящий напротив Асато, имел внешность доктора Мураки, но при этом был каким-то совсем другим человеком. Словно бы это вторая встреча с тем прекрасным незнакомцем из Нагасаки, который ещё не успел натворить гадостей, а всё то, что было – неправда, альтернативная реальность, произошедшая с кем-то ещё, но не с ними.       Слова Мураки разбили эти сказочные грёзы, возвращая в суровую реальность:       – Цузуки, почему меня не убили тогда, в Мэйфу? – спросил доктор, инстинктивно касаясь своего горла.       – Я не позволил, – признался Асато и, внезапно смутившись того, как расширились глаза доктора, добавил: – Ведь это как-то неправильно, нечестно нападать на того, кто не оказывает сопротивления, на безоружного?       От этого по-детски наивного объяснения на сердце у доктора становилось тепло. Оно вселяло надежду на то, что в душе Асато по-прежнему его любит. И это стоило того, чтобы бороться дальше, пусть даже в этот раз Цузуки уйдёт из его дома, он больше не будет бояться встреч с доктором, и, возможно, когда-нибудь Мураки сможет снова завоевать его доверие.       – Спасибо, Цузуки! – Пусть тот и не понимает, за что на самом деле его благодарит доктор. – Становится прохладно. Пойдём в дом.              – А вот это была любимая гостиная моей матери, где она, бывало, проводила вечера, – рассказывал Мураки, когда они вошли в небольшую светлую комнату с огромным мягким диваном и тяжёлыми гардинами того же цвета, что и обивка. А ещё там были антикварные куклы искусной работы. Каждая со своей причёской, в своём неповторимом платьице.       Цузуки заворожено глядел на них, понимая, что у каждой из них есть своё имя и свой, выдуманный, исходя из внешности, характер. Вот только откуда он это знает?       А Мураки с улыбкой вспоминал, как Цузуки заявил, что не будет заниматься этим здесь, так как на них смотрят двадцать пар глаз. Причём смотрят явно с осуждением, а кто-то, того и гляди, начнёт давать советы, чем неподдельно развеселил доктора, и тот даже предложил Цузуки попросить их отвернуться.       В итоге они ограничились лежанием в обнимку, и Мураки рассказывал какие-то детали из своего детства, не столь печальные, как те, что собирался Кадзутака говорить сейчас.       – Ты знаешь, я сам убил свою мать, – произнёс Мураки, заставив Асато обернуться на него со смесью ужаса и непонимания. Наверное. Мураки не смотрел на него сейчас, он прислонился спиной к стене, и глядел в тёмное окно, но помнил этот взгляд, когда впервые сообщал об этом. – А потом мой брат попытался убить меня, и если бы не Сакаки, ему бы это удалось. – Он неровно выдохнул. Вспоминать об этом было тяжело даже по прошествии стольких лет. Асато слушал внимательно, не сводя с доктора глаз, и его немая поддержка придавала Мураки сил продолжать. – Я всё делал, чтобы быть хорошим братом. Я пытался быть хорошим сыном. Я всё делал, чтобы угодить ей. Слушался её во всём. Но в какой-то момент просто не смог терпеть ни её безумие, ни издевательства. Я мог понять, почему она сошла с ума, но не отца, который скрывал её безумие, а сам в это время развлекался с одной из своих пациенток. И не Саки, который пытался от меня избавиться. Я думал об этом снова и снова. Это было словно проклятие, наваждение. Я желал ему смерти и не мог смириться с тем, что он уже мёртв! Я благодарен тебе за то, что ты окончательно убил его. Ты спас мне больше чем жизнь!       – Вообще-то, я пытался убить тебя и себя заодно, – серьёзно напомнил Асато, он смотрел с состраданием и облегчением. – Но рад, что мне это не удалось.       У Мураки не было желания вызвать жалость, поэтому он пояснил быстро:       – Я просто хочу, чтобы ты понимал: я был готов на всё ради этой идеи, жил ради неё, и был неспособен мыслить критично или хотя бы мало-мальски здраво, поэтому и говорю, что это было сродни проклятию. А потом наваждение спало, и я был признателен тебе. Не сразу, правда, – вымученно улыбнулся доктор, – сперва я, конечно, был жутко зол на тебя, за то, что погубил дело всей моей жизни. Но потом я понял, что только это избавило меня от наваждения.       – Я не знаю, что сказать, – признался Асато. Теперь он был совсем рядом с доктором. – Я не знал ничего об этом.       – А что у вас в Мэйфу нет досье на меня? – почти весело вопросил Мураки.       – Может, у кого-то и есть, но нам не показывали. Ты знаешь, я ведь тоже… много всего совершил когда-то… – Цузуки болезненно поморщился, и Мураки поспешил прервать его безрадостные воспоминания.       – Я знаю. – И, поймав удивлённый взгляд фиолетовых глаз, не удержался, чтобы всё-таки не притянуть к себе Асато, порывисто обнимая его и так же быстро отпуская. – Я всё знаю и понимаю, почему ты не спешишь судить меня за моё прошлое, хотя ты и ненавидишь всё то, что я сделал; и как тебе тяжело примириться с чувствами ко мне, помня те мои прошлые поступки.       – Откуда?.. – изумлённо произнёс Цузуки, но доктор лишь покачал головой.       – Не важно.              Последняя комната, куда Мураки пригласил Асато, предсказуемо оказалась спальней. Цузуки догадывался, что рано или поздно этим закончится, но после откровений доктора, потерял бдительность и не успел вовремя отреагировать. Правда, даже если бы и успел, он так и не придумал, что следовало бы сделать.       Цузуки обернулся, надеясь улизнуть обратно в коридор, но доктор плотно закрыл дверь и остался рядом с ней, отрезая пути к отступлению, однако ничего не делал, лишь стоял, рассматривая Асато, его замешательство, его метания.       «Ну да, – подумал Цузуки, – он же сказал, что понимает мои сомнения».       – Ты боишься меня, – объявил доктор, словно бы читая мысли. А потом спокойно принялся говорить: – Моя магия заблокирована, а ты – бог смерти. Если я причиню тебе боль, просто дай мне в лоб каким-нибудь заклинанием.       – Ага, а если я убью тебя? – жалобно вопросил Асато.       – Ты уже пытался, – хмыкнул Мураки и протянул руку. – Иди сюда.       Цузуки подчинился – это всяко было дальше от огромной кровати. Правда, в объятиях доктора, которыми он одаривал сбитого с толку шинигами, было больше отчаянья, чем страсти.       – Ты можешь уйти, – сказал Мураки. – Мне будет невыносимо больно тебя отпускать, но ты можешь уйти. Только пообещай, что навестишь меня снова. Я должен видеть тебя, говорить с тобой. Цузуки, я…       «…не смогу жить без тебя», – но этого Кадзутака не произнёс вслух. Это был бы очередной шантаж.       Однако Цузуки каким-то образом понял невысказанное. И ему стало страшно. В первую очередь от того, что он как раз таки хотел бы остаться.       – Мне всё происходящее кажется нереальным, – признался он, – каким-то сном. И мне страшно, что завтра я проснусь, и всё будет, как прежде. Ты будешь маньяком, а я – твоим врагом.       – Твои опасения беспочвенны, – заверил его Мураки. Он говорил полушёпотом, упиваясь теплом чужого тела, чужими руками, которые чуть боязливо, чуть смущённо Асато разместил на плечах доктора. – И прежде чем решить что-либо, оглядись, – Мураки развернул шинигами лицом к комнате, обнимая теперь со спины, – ты ничего здесь не узнаёшь?       – Почему я дол…? – Асато оборвал себя, не закончив фразу. На тумбочке у кровати стоял его будильник, который доктор называл… – «…изобретение инквизиции, которое слышно даже в Токио»… – шокировано пробормотал Цузуки, отказываясь верить не только своим глазам, но и…       Откуда он это знал? Откуда он знает, что за теми дверями гардеробная, в которой…?       Высвободившись из объятий Мураки, Асато решительно прошёл через комнату и распахнул гардеробную, чтобы увидеть там свои собственные вещи. Захлопнув дверцы, объятый иррациональной паникой, он прижался к ним спиной, боясь как бы не съехать по стеночке в обморок. Всё происходящее выглядело, как сон, в котором нет места логики, как наваждение.       – Я… я жил тут, – прошептал Цузуки, осматривая комнату уже совсем другими глазами. Вон у того вычурного деревянного прикроватного столбика скол на одном из декоративных элементов, а вот тот торшер в виде русалки тут только ради антуража, Мураки говорит, что «света он не даёт, но, зараза, красивый». – Но почему я ничего не помню?       Мураки подошёл почти вплотную.       – Воспоминания можно создать и новые, – произнёс он, изменившимся голосом. В груди сдавливало от понимая того, что Асато узнаёт предметы, от восторга, этим вызванного, от того, что безумно хочет этого шинигами, от всепоглощающей нежности к этому существу, которого он боится тронуть без его на то согласия, боится обидеть, причинить боль, боится недопонимания. – Всего одна ночь, Цузуки, – доктор мягко погладил Асато по щеке. – Всего одна ночь, и ты решишь, стоило оно того или нет. – Он уже говорил подобное, и тогда это помогло. – Ты же хочешь… выяснить правду, – помедлил немного и лукаво добавил: – И меня – тоже хочешь. А я так просто сейчас с ума сойду от желания! Все места, которые я тебе показал, в каждом из них, ну кроме столовой и комнаты с куклами, везде мы с тобой занимались любовью, Цузуки.       – Потому что куклы смотрят, – невпопад выпалил Асато и тут же с огромными глазами вопросил: – Что и в кладовке тоже?!       – Ага, – хихикнул Мураки, прижимаясь к любимому, – не помню уже, что мы там искали, но, кажется, так и не нашли.       – Но это же мои воспоминания! – возмущённо простонал Асато. – Как они могли?!       «Как быстро он догадался!» – восхитился Мураки, вглядываясь в глаза своему шинигами.       – Ревность, – просто ответил Кадзутака. – Если секретарь или Граф не смогли добиться взаимности, они просто решили отобрать тебя у меня. Не исключаю, впрочем, что сами они уверены, будто действовали во благо тебе.       Цузуки закрыл глаза и сам в некоем отчаянном жесте, будто человек, бросающийся в омут, потянулся к губам доктора.       О да, он, определённо, помнил эти губы, и эти поцелуи, и эти руки, что уже расстёгивали и стаскивали с него одежду, гладили бережно, но чувствовалась в этих прикосновениях с трудом сдерживаемая страсть. Помнил и в то же время не помнил, словно воспоминания из другой жизни, словно не с ним это было, а с персонажем какой-то книги.       Одежда очень скоро стала мешать, стала давить. Пришлось от неё избавиться. А потом они в какой-то момент оказались на кровати, и доктор ласкал Цузуки так, что шинигами совсем потерял голову.       – Асато, ты ведь помнишь, где смазка?       – В верхнем ящике тумбочки, – не глядя и даже не задумываясь, ответил Цузуки. – С твоей стороны. – Оставаться пусть даже на полминуты, необходимой доктору, чтобы достать заветный тюбик, без чужих касаний, было болезненно неуютно. – Мураки, быстрее! – потребовал Асато, а потом сам же поддался навстречу желанным рукам, что снова гладили его, и губам, что целовали.       – Ты иначе звал меня, когда мы в постели, – напомнил доктор, отнимая ненадолго губы от груди, разморённого ласками шинигами, заглядывая в глаза.       – Кадзу, – прошептал Цузуки, наслаждаясь каждым звуком. Они называли друг друга по именам только в такие вот моменты – было в этом что-то особо восхитительное, запретное. – Быстрее!       – Ты такой нетерпеливый? – даже лишённый памяти Цузуки не забывал правила их бесконечной любовной игры.       В этот раз всё было чувственнее, глубже. Мураки растягивал удовольствие, подолгу мучая любовника, подолгу не желая выпускать его из своих объятий, но не жадничая, не увлекаясь, постоянно прислушиваясь к ответному отклику Асато, к его реакции, позволяя и даже поощряя и тому проявлять инициативу, позволяя шинигами изучать своё тело. Мураки всё готов был позволить Цузуки, лишь бы тот перестал его бояться или страшиться того, что всё это может в одночасье прекратиться, а он вернётся снова в больничную палату в Мэйфу с негативными воспоминаниями и травмой психики. Доктор хотел доказать, что больше не причинит вреда своему шинигами и будет бороться за него и за его любовь, даже если все и всё будет против него.       Когда они оба были уже на пике, переполненные страстью, не помнящие себя в охватившем их удовольствии, Кадзутаке казалось, что сейчас должно что-то произойти, в груди его разливалось неясное ощущение, щекочущее адреналином ожидание чего-то. А стоило им обоим сорваться в оглушающем оргазме, доктор вдруг понял, что к нему неожиданно вернулась его магия. Печать сломалась.       Уже позже, когда Мураки прижимал к себе утомлённого пылким действом, но довольного Асато, тот спросил со смесью тревоги и неуверенности:       – А что, если они снова сотрут мне память?       – Надеюсь, до этого не дойдёт, – успокаивающе произнёс Кадзутака, целуя Асато, – а то мне придётся снова устраивать эротическую экскурсию по дому, – попытался пошутить он, – либо жаловаться вышестоящим инстанциям. Кстати, тебе следует поблагодарить Дай-О-сама. Без него ничего бы не вышло.       Мураки подумал, что, увидев счастливого Цузуки, Повелитель Ада и сам как-нибудь урегулирует эту проблему. Например, запретит определённым шинигами и некоторым сущностям приближаться к Асато ближе, чем на полметра, и только по рабочим вопросам. В противном случае, Мураки готов был и сам разобраться с завистниками, вот только это вряд ли понравится Повелителю Ада, как, впрочем, и то, если смертный будет дёргать его каждый раз. Скорее всего, Эмма Дай-О всё же предпочтёт сам взять под контроль ситуацию в своём департаменте, раз уж он действительно так сильно ценит Цузуки.       – Поблагодарю, – сонно произнёс Асато, прижимаясь к любовнику, – обязательно поблагодарю! – И уже засыпая, добавил вдруг то, чем немало и позабавил, и порадовал доктора: – А в библиотеке я больше не буду, неловко вышло!