Здравствуй, М-24.
Знаю, ты уже не в силах прочитать это письмо, но всё же я зачем-то пишу его, хоть и прекрасно понимаю, что адресата — то есть тебя, — уже давно нет в живых (большой пробел, словно многозначительная пауза). Какая, однако, странная штука жизнь… Я всё ещё помню, как мы с тобой работали на Организацию. Как отчаянно цеплялись за должность рядовых агентов, стиснув зубы снося все издевательства от людей (зачеркнуто) от продуктов более удачных экспериментов. Всё это было совсем недавно, но мне кажется, будто с тех пор уже сотня лет минула… да и в происходившее с нами, в то, что мы не могли дать отпор таким пешкам, как они, мне верится теперь с трудом — настолько я изменился за эти полгода (далее что-то написано, но старательно перечёркнуто). Хотя не думаю, что ты будешь сильно удивлён, увидев мою новую, пока ещё неполную трансформацию. Знаешь, а ведь я всё-таки могу превращаться в оборотня! (буквы последнего слова жирно, не без гордости обведены) Франкенштейн — тот человек, к которому ты так настойчиво просил меня обратиться за помощью, — сказал как-то, что в груди у меня бьётся чужое сердце, сердце вервольфа, которое и даёт моему телу невероятную мощь. Второй человек, обычный темноволосый школьник, как мы думали вначале, оказался истинным Ноблесс и помог моей силе пробудиться. Он сказал, что, если бы я не обладал большим потенциалом, у него ничего бы не вышло. Как-то так, если вкратце… Кстати, именно Рейзел-ним, этот самый Ноблесс, посоветовал мне написать письмо для тебя (предложение выведено очень старательно). Он объяснил, что тогда мне наверняка станет легче дышать (написано неуверенно, но с различимым оттенком надежды). Рейзел-ним вообще человек удивительный. Наверное, я до конца своей жизни останусь в бесконечном долгу перед ним и перед Франкенштейном, но я, знаешь ли, совершенно не против. То, что они подарили мне, не идет в сравнение ни с какими материальными подарками — для меня это оказалось много ценнее (последние слова сильно выделены). М-24, я говорю сейчас о доме и даже — не поверишь — о друзьях. Если (зачёркнуто) когда прочитаешь это, пожалуйста, не смейся. Я тут понял недавно, что дом — это не просто крыша над головой, которая была у нас с тобой когда-то, одна на двоих. Дом — это то место, где тебя ждут каждый день с работы, спрашивают, как прошёл твой день, интересуются твоим состоянием и всякой подобной чушью, о которой мы с тобой даже мечтать не могли. А теперь и я могу позволить себе все эти сантименты. У меня и работа появилась (представь себе, живу в доме у Франкенштейна и работаю охранником в его собственной школе, защищая детишек, которых ранее чуть не пришиб с тобой на пару), даже люди, которые зовут меня своими друзьями (слово «друзья» выведено на бумаге бережно, с явным старанием)... Угадай, о ком я сейчас говорю? Ха, спорим, ты бы и в жизнь не додумался, а, услышав мой ответ, не поверил бы. Я и сам до сих пор не верю. В общем, в хороших друзьях (и вдобавок в коллегах) у меня теперь двое ребят из DA-5, Такео и Тао. Славные ребята, хочу тебе сказать, только Тао уж больно шумный малый (очевидно, писалось с улыбкой). Спецотряд DA-5 перестал существовать как таковой, когда Кранц, Шарк и Хаммер пали от рук вынужденных вмешаться Рейзел-нима и Франкенштейна. Парни хоть и считались конечным результатом удачно провёрнутых опытов, крутыми независимыми модифицированными, в итоге оказались всего лишь материалом для нового, более мощного эксперимента, очередными пешками жаждущих силы людишек… Если бы не Рейзел-ним, не знаю, что тогда произошло бы со всеми нами (далее несколько бессвязных линий на бумаге — видимо, автор письма задумался о чём-то). А на днях Рейзел-ним поинтересовался у Франкенштейна, можно ли считать нас семьёй. Говоря об этом, он подразумевал двух ноблесс, живущих с нами, меня, Тао, Такео, Франкенштейн-нима и себя. Разумеется, такой вопрос смутил не только хозяина дома, но и всех остальных. Однако ответ оказался для нас неожиданно прост и очевиден. Мы, сами того не заметив, давно стали друг для друга семьёй (дважды подчёркнуто). М-24, я обрёл настоящую, пусть и не кровную, но семью, представляешь? Как же я желал, и до сих пор упрямо не перестаю желать тебе и нашим ребятам того же… Давно хотел спросить тебя, как вы там? Вспоминаете ли меня? Я о вас не забываю ни на минуту. Да и как могу, когда поклялся найти наши имена и отомстить тем людям, которые сотворили это с нами?.. М-24, я обязательно отыщу наши имена. Обещаю. (ровным, уверенным почерком) Я верю, что однажды похороню тебя и остальных ребят как самых обычных людей — так, как мы все этого жаждали, будучи приговорёнными к горькой участи подопытных крыс. Я верю, и я не теряю надежды, что мне это удастся. А доказательством того, что вы, как и миллионы других, существовали когда-то, будут ваши имена и даты на тёмных надгробиях. Я найду наши жизни (написано с сильным нажимом), вот увидите. И тогда всё наконец встанет на свои места, и мы, свободно вздохнув, обретём долгожданный покой. (небольшое прозрачное пятно, намочившее бумагу, так что последние слова разобрать можно с трудом) М-24, добрый мой приятель… Видел бы ты моих новых друзей (зачёркнуто после некоторых раздумий) мою семью. Я так хотел бы тебя с ней познакомить. Но, видно, пока не сдержу нашу клятву и не присоединюсь к вам, не смогу рассказать тебе ничего о ней. Кроме как, пожалуй, в строках этого письма, что вскоре очутится в конверте и отправится на почту «до востребования». Мне многим ещё хочется поделиться с тобой, но, честно говоря, я не знаю, что ещё мне стоит упомянуть… Слишком много всего произошло за каких-то полгода. Тао и Такео, как я говорил, оказались хорошими честными ребятами, они постоянно что-то выдумывают (в основном это касается Тао — чёрт бы побрал его светлую хакерскую головушку с вечно крутящимися в ней идеями) и очень любят детей (у Такео была младшая сестра, о которой он привык заботиться, но она в итоге оказалась ему не младшая и совсем не сестра… кхм, м-да, со взаимоотношениями у модифицированных людей всегда всё обстояло не лучшим образом). Оба сейчас работают охранниками вместе со мной, и это, вынужден признать, довольно весело. Заскучаешь тут, когда директор в лице Франкенштейна заставляет тебя отстраивать школу… (предложение старательно зачёркнуто) Знаешь, М-24, со стороны мою новую жизнь сложно назвать интересной, ведь я теперь — обычный человек, работающий в школьной службе безопасности… Но есть кое-что, без чего мои будни и правда текли бы уныло и однообразно — это общение (слово «общение» написано довольно крупно). Я общаюсь с самыми обыкновенными людьми, школьниками, даже играю с ними в разные игры и частенько хожу по магазинам, и в этом повседневном взаимодействии заключается моя новая жизнь. Я чувствую, как из-за этих детей внутри меня что-то меняется (строки нанесены на бумагу с видимым волнением). Уж прости за эти сантименты, но всё написанное выше — чистая правда. Я познаю себя через общение с друзьями, с семьёй. Кто знает, может, таким образом я сам однажды смогу вспомнить своё прошлое? Маловероятно, но я всё же надеюсь. А пока что встаю по утрам, надеваю привычную маску деланного равнодушия и иду на работу, чтобы вечером вновь встретиться лицом к лицу с домашними обязанностями (длинный пробел-пауза). М-24, ты вообще в курсе, что меня заставляют каждый день мыть тонны посуды? Ну, теперь и ты об этом знаешь. Это — моя расплата за проживание в одном доме вместе с медийными личностями (наверняка писалось с улыбкой). Вообще обстоятельства послали мне весьма необычных «родственничков»… Нет, ну ты только представь себе семью из четырёх взрослых мужчин, один из которых до ужаса помешан на абсолютной чистоте, и трёх ноблесс, помешанных на чае, рамене и элегантности (последнее слово выведено коряво — видимо, писалось под приступы смеха). Такая вот странная семейка вырисовывается. Но знаешь, я этому даже рад и совсем ни на кого не в обиде. Перечисляя хорошее, совершенно позабыл упомянуть плохое. Не хотел я про это говорить, М-24, но, видимо, всё же придется… Союз во главе со Старейшинами теперь охотится на нас. Не в открытую, конечно, ибо они ещё не знают своего противника в лицо, но оттого нам угрожает не меньшая опасность… М-24, мне никогда не было так страшно. Боюсь я не за себя, ты это, верно, смекнул уже после строк о семье. Мне страшно за тех, кого я хочу, но не могу пока защитить. Союз невероятно силен, ты и сам в курсе. А я, с моей ещё далеко не окончательной трансформацией, очень слаб. Мне пока не под силу сражаться с ноблесс и настоящими оборотнями… И всё же я уверен, что обязательно справлюсь, ведь во мне — сила духа наших с тобой товарищей и моя собственная, что крепнет всё больше день ото дня. Ведь я так же, как и Рейзел-ним, древнейший ноблесс, хочу жить тихой мирной жизнью в окружении людей, близких моему сердцу. Защищать то, что мне дорого, и просто жить, отдавая себя другим, сгорая сам. Я хочу до самого конца быть обыкновенным человеком, жаждущим жить. Просто жить. (намеренный повтор слова «жить»; последняя фраза обведена дважды и жирно подчёркнута) Ну, не прощаюсь. Прощание ещё дождется своего часа у наших могил. Передавай привет ребятам. Скажи им, что у меня... всё хорошо. Да, пожалуй, так оно и есть. Жизнь человека, пусть даже такого модифицированного, как я, коротка. Так что до скорой встречи на том свете, М-24. Твой старый приятель М-21.сентябрь 20ХХ года
Двадцать первый шмыгает носом и, отложив ручку, складывает исписанные листы в чистый белоснежный конверт. Запечатав письмо и сделав необходимые надписи, он решительно покидает комнату. Проходя через гостиную, привычно подкалывает Региса и, вновь оставив последнее слово за собой, выходит на улицу с улыбкой победителя на лице. Подойдя к почтовому ящику, стоящему рядом с домом Франкенштейна, замирает на секунду и бросает письмо внутрь. Шумно выдохнув, засовывает руки в карманы чёрных брюк и направляется обратно к дому — леди Сейра уже наверняка накрыла на стол. На шершавой поверхности конверта — фальшивое имя напарника, написанное аккуратным почерком, индекс почтового отделения и коротенькая приписка: «До востребования».