Твои баллады

Баллада о трех сыновьях — Татьяна Шилова

      Высокими были, те горы. Но зато каким чистым хрустальным потоком лился с них детский и юношеский смех, стоило только существам, от мала до велика, услышать его песни и баллады, его прозу и поэзию. Безусловно, идти в те трущобы было очень трудно, однако местный народ в виде самого преданного слушателя заставлял забыться и забыть трудные и ветвистые стези, по которым Гено сюда и дошел. Ему почти не платили за его роль в обществе бродячего музыканта, ведь тихие овации, спокойные звуки флейты и ритмичные напевы были ему куда важнее материальной платы. И равносильно важным было распространение истины простому народу.       Слухи об одном весьма талантливом бродячем барде расползались по Миру Смертных с бешеной скоростью, обгоняя всех самых быстрых кобыл разом, и потому, сокрытая от лишних глаз деревенька в глуши леса, меж гор и небом, встретила поэта неподдельным восторгом.       — Смотрите, это Гено! — звонко кричал хор из нескольких голосов, пока короткие ножки деток монстров и людей торопились подбежать к воротам деревушки. А день неумолимо близился к закату.       Вероятно, после долгого и, казалось, бесконечного, дня странствий, Развалинке стоило бы дать предстоящую ночь на отдых, но разве мог он, простой странник, отказать десятку пар «щенячьих» глазок в парочке сказок перед сном? Конечно, не мог. И разве могли внимательные слушатели лишить себя сладких и чарующих историй на сон грядущий? Конечно, не могли.       — Хорошо, но только пару историй, — дети хватались за рукава юкаты странствующего гостя, хватались за его ладони и ткань летней вещицы и тянули того на площадь. Негоже ведь таланту петь и играть только лишь для них, для детей. Ведь, как все знали, его сказки могут заинтересовать и самого придирчивого взрослого, подростка и, что уж греха таить, ребенка. А солнце уже укатилось за горизонт. — Я сильно устал за день.       Где-то на фоне размеренно лилась речушка — были слышны слабо уловимые постукивания капель; где-то, чуть поодаль, громкой трелью звучали сверчки, не останавливаясь ни на секунду; где-то плеядой шепчущих и рокочущих звуков шумели цикады. Красивая картина, что уж тут еще сказать: горы, ручей, потемки и звуки самых разных тембров и тональностей, видов и разновидностей. Начиная от низкого, почти монотонного, фона живой природы, заканчивая высоким соло флейты. И голос...       Что-что, а говорить, временами даже петь, Гено до одури любил. Любил почти настолько же сильно, насколько и свои истории. Некоторые из них монстр придумал сам, некоторые — услышал и переписал на свой лад, ведь не видел в них самого главного — истины, которую всегда нес за собой, которую всегда восхвалял и воспевал во время своих странствий. Пускай это будет миниатюрный рассказик длиной во всего несколько строк, но если каждый услышавший сие творение из первых уст вынесет для себя какой бы то ни было урок, то труд определенно точно не окажется пустым и никому ненужным. Впрочем, тот восторг, с которым Развалинку встречали в каждой деревеньке и каждом городе, тому доказательство.              Какую такую «истину» нес народу Гено? Самую простую и действительно правдивую, но так завуалировано и скрытно, так красиво и честно, как никто другой. И лишь за это его любили все: за умение рассказать о настоящей силе внутри каждого монстра и человека простой сказкой, простыми и понятными абсолютно всем словами. Сам же странник никогда не видел в своих речах что-то действительно чудесное и чарующее, как то все говорят. Он свято верил, а потому думал, что в нем часто и густо разочаровываются, что оваций тех он вовсе не достоин, и что все вокруг — простая удача. Но он никогда и никому не говорил об этих мыслях и доводах, боясь того, что окончательно падет в чьих-то глазах. Ну, почти никому.              — Деткам, вроде вас, уже пора идти отдыхать, — Гено всегда так искренне и светло улыбался, что от него так и веяло добром и доверием. А ведь ему всегда доверяли как себе родному. — И я тоже уже очень устал.       Дети в унисон взмолились, неразборчиво сказав что-то о еще одной, самой-самой последней, сказке на ночь. Но Развалинка сегодня был непреклонен.       — Нет-нет, уже очень поздно, — казалось, могла ли быть улыбка, светлее той? А нет, могла, например эта. — Пора спать.       А ведь и правда, время близилось к полуночи, когда яркий месяц находится максимально высоко, чтобы потом начать медленно опускаться, не менее медленно потухая и освобождая место солнцу. И все же, Гено не перестанет отмечать, какие в этой деревушке, все-таки, красивые пейзажи. А небо-то, чего одно небо стоило! Все звездами серебряными покрыто, словно одеяло в горошек! И разлитым молоком на нем виднелись светлые туманности, максимально привлекая внимание к своей красоте. К своей красоте, в которой хотелось тонуть всю бренную вечность.              — Я уже было подумал, что ты не придешь, — этот всеми известный бард хотя бы иногда снимает со своего лица улыбку? Вероятнее всего, нет. Впрочем, это ли разве не прекрасно? Если ты улыбаешься, значит, ты счастлив. Выходит, Гено всегда счастлив. Есть и будет. Возможно, когда-то не был, но отныне есть и будет. — Обычно, после полуночи ты не приходишь. Случилось что?       В ответ лишь удовлетворительное «фыр» и высунутый змеино-драконий язык, которым Дракон тотчас лизнул скулу уставшего скелета. А после этого действия — уставшего и покрасневшего скелета.       — Прекрати делать это! Ты же знаешь, как мне не нравится! — ан нет, все же, иногда Гено не улыбается. Но кто сказал, что он в эти моменты не счастлив? Даже напротив.       Спустя секунду в ящерку-переростка полетела излюбленная и облюбленная Развалинкой его флейта, в самый центр лба. Животному только и осталось, что тихо выть от негодования, а в мыслях повторять, что игра стоит свеч.              — Меня и в этой деревне тепло встретили, представляешь? — часто так бывает: Гено говорит, а Рипер его внимательно слушает, без конца кивая и соглашаясь с каждым его словом. Но ведь нужно же было скелету кому-нибудь выговориться о насущном? — А я-то думал, что так далеко в горы слухи не забираются.       Еще как забираются. Гено же забрался, значит, и слухи не заставят себя долго ждать.       — Надо же, и кому-то нравятся мои сказочки даже здесь... ну или баллады. Как там их еще называют? — он никогда не ценил себя и свои поступки, Рипер знал это. И лишь поэтому тихо, даже про себя, молвил: «Твои баллады — лучшие из тех, которые я слышал, во всех мирах».       И так думал не только Смерть. Не зря же звезды и месяц неслышимым и непонятным для монстров и людей языком подпевали ему. И все же, какими высокими были, те горы. Но зато каким чистым хрустальным потоком лился с них детский и юношеский смех...