Impec et parfait

      Когда Джексон рассказал об этом Марку, Марку показалось, что он либо спит, либо сошёл с ума. Джексон смотрел на него открыто, явно пытался храбриться, ждал реакции. Марку было совсем нечего сказать. Он никогда не думал, что окажется в подобной ситуации.       Он открыл рот, и слова вышли сами собой:       – Если ты скажешь это Джинёну, он уйдёт.       Джексон моргнул. Видимо, теперь и ему было нечего сказать.       Они оба знали, что Джексон сделает так, как решил. Даже если Джинён уйдёт.       В двадцать три года Марк резко понял, что ужасно заебался в Корее. Переехать из Лос-Анджелеса в Сеул хотел вовсе не он, а его родители. Они посчитали, что ему будет лучше поступить в университет не в Америке, не даже в Тайване, а именно в Корее. В восемнадцать лет он совсем не умел выражать несогласие, поэтому просто собрал вещи и уехал.       Университетская жизнь быстро затянула, замельтешила. Марк вкалывал на факультете, надеясь, что позже вымученные потом и кровью знания дадут ему билет в лучшую жизнь. Пока что они давали ему только бессонные ночи, подкатывали его ближе к нервному срыву. Он обещал себе, что дальше будет лучше.       Он довольно легко и быстро освоил корейский. На пары по английскому ходил без нервов – единственный предмет, на котором он мог отдохнуть. Но помимо английского обязательным был ещё и французский. Тут у Марка возникли трудности с произношением. Преподаватель всё время жирно намекал, что тонкости французской фонетики у него не получаются из-за его калифорнийского акцента. Марк злился на самого себя и усердно тренировался перед зеркалом. Хотя бы с испанским, ещё одним обязательным языком, таких проблем не возникало.       Марк упустил момент, когда твёрдо решил, что после окончания университета уедет во Францию. Объяснить свой выбор он не мог ни себе, ни, тем более, друзьям.       Бэм, его первый парень в Корее, – хотя какой парень? они дружили, в общем-то, просто целовались и трахались по пьяни на каждой студенческой вечеринке, – говорил, что всё обойдётся. Ему тоже поначалу не нравилось в Корее, но он как-то прижился. Марк приживаться не собирался. Даже на каникулах он старался куда-то вырваться. Воздух Сеула казался спёртым и душным. Даже в Лос-Анджелесе дышалось легче, с их-то уровнем загазованности.       Оглядываясь назад, Марк стал понимать, что с Джексоном всё было понятно с самого начала. Когда они только познакомились, в первый учебный день, Марк принял его за натурала. Потом заметил, как Джексон, почти не скрываясь, пялится на всех красавчиков. Тогда он решил, что, наверное, в Гонконге все такие немного разгульные, очень открытые. Сам Марк не хотел выставлять напоказ свои предпочтения, считая, что правильные люди придут к нему в жизнь сами. С Бэмом он познакомился случайно, но сразу понял, что ему можно доверять.       На каждый Хэллоуин, праздновавшийся на их факультете иностранных языков, Джексон наряжался ведьмочкой. На каждую костюмированную вечеринку приходил очень ярко одетым, иногда переодевался в «posh lady», как он говорил сам (а Бэм шипел Марку на ухо, что Джексон-хён больше похож на проститутку, и Марк молча соглашался). Джинён, парень Джексона, находил эту экстравагантность забавной.       Теперь Марк не мог не думать о том, что Джинёну станет не до смеха. Он лишь надеялся, что Джексон не будет упрашивать его поговорить с Джинёном, если дела будут совсем плохи. Он не хотел встревать в их отношения. В конце концов, заёбов ему хватало и своих. Особенно после того, как они с Бэмом решили расстаться просто друзьями.       По ночам Марк выписывал столбцы спряжения французских глаголов и прикреплял бесчисленные клочки бумаги с новыми словами повсюду. Он пытался запихать французский себе в голову, а тот всё никак не шёл. Сдаваться Марк не собирался. Хотя понимал, что силы на исходе. Иногда очень хотелось поддаться порыву и уйти если не на совсем, то хотя бы в академический отпуск. Корея его просто выматывала. Он задавался вопросом, не видят ли родители во время их видеозвонков, что он весь белый, с синевой под глазами и совсем тощий. Родители, кажется, ничего такого не замечали. Или делали вид, что не замечали.       Джинён ушёл от Джексона, но только на неделю. Марк был в шоке: переварить такую новость всего за семь дней? Джексон, захлёбываясь радостными слезами, трещал в трубку, что Джинён его любит, что примет любым, что поддержит и что они пройдут этот период вместе. Марк, вымотанный, едва-едва дышащий под бумажной пылью четырёх языков, с трудом соображал, что происходит. И что то, что происходит, реально.       – Я рад за вас, Джек, очень, – выдал он, почти отключаясь прямо за столом.       Джексон начал с малого: стал отращивать волосы, укладывать их по-новому, подкрашиваться в университет. Марк всё ждал, что Джинён в один прекрасный день передумает и начнёт его стыдиться – это было бы очень в духе вечного морального чистюли Пака Джинёна. Но Джинён этого не делал. Наоборот, ходил с Джексоном везде, гордо подняв подбородок. Казалось, он видел в перемене Джексона что-то величественное и прекрасное. Марк же думал, что ещё немного – и не только у него всё в жизни пойдёт ко всем чертям собачьим.       Марк было совсем отчаялся, но тут в его жизни случился Ёнджэ. Свои отношения с Ёнджэ он не мог описать рационально. Они вели себя как школьники: наверное, всему виной безграничная нежность и наивность Ёнджэ, который отказывался вырастать. Вместе им было хорошо и тепло. Марк не говорил друзьям о том, что они не спят вместе, только ходят на свидания и целуются. Ему хотелось огородить Ёнджэ от всего плохого в этой жизни. Ёнджэ в ответ помогал ему не сойти окончательно с ума. Он каким-то магическим образом умел сдвигать дела Марка на второй план, чтобы утащить погулять или посидеть дома и поболтать. Марк даже стал подумывать о том, чтобы рассказать о нём родителям.       Марк предложил Ёнджэ уехать вместе с ним во Францию, как только они оба закончат учёбу. Ёнджэ вроде как хотел, но почему-то колебался. Говорил, что не силён в языках и что повиснет у Марка на шее неподъёмным грузом. Марк был согласен и на такой вариант, лишь бы Ёнджэ был рядом. Ещё ни с кем и никогда ему не было так комфортно и уютно. Они даже не ссорились никогда. А когда у них случился первый секс (Ёнджэ тогда случайно перебрал и не стал сопротивляться, когда Марк взял инициативу в свои руки), Марку показалось, что счастливее он не был за всю свою жизнь.       Потом пошла чёрная полоса. Джексон стал психовать очень много. Ему казалось, что его тело меняется слишком медленно. Он давно носил унисекс, потому что считал, что грудь была недостаточно большой, а ему хотелось одеваться в женскую одежду. Джинён стал нахваливать его всегда и везде, показывая, что очень гордится им, что обожает и счастлив жить с ним под одной крышей. Джексону этого было недостаточно.       – Я хочу ещё, я хочу больше! – плакал Джексон; тушь текла по щекам, мешаясь с хайлайтером. В такие моменты Марку было нечего сказать. Он даже и близко не представлял, что мог чувствовать Джексон и каково им живётся с Джинёном. Джинён заверял, что всё нормально, просто они проходят «непростую фазу». Ёнджэ как студент-медик говорил, что Джексону нужно сходить к психотерапевту, пока всё не зашло слишком далеко.       Джексона удалось убедить. После первой же консультации Джексон пропал – вместо него появилась Дженель. Марк чувствовал, что ему самому будет трудно смириться с тем, что он потерял друга и обрёл подругу. А что должен был чувствовать Джинён?       Дженель улыбалась легко, будто сбросила с сердца тяжёлый груз. Вместе с Бэмом бегала по магазинам, заваливаясь косметикой и женской одеждой. Джинён лишь вздыхал чуть слышно, говорил «Всем нам сейчас непросто». Вместе с Дженель они сумели накопить денег на операцию по увеличению груди. Марку казалось, что он свихнётся, как только увидит новое тело Джексона вживую.       Ёнджэ перебирал его волосы и говорил, что им всем просто нужно время, чтобы привыкнуть. Ведь Дженель тоже осваивалась в своём теле, пыталась найти истинную себя, строила себя с нуля. Марк заваливался с головой текстами по французскому и больше не желал ничего слышать ни про гормонотерапию, ни про пластические операции, ни про смену гениталий.       «Mais vous êtes complètement malades!!!»       Но, конечно, его голос никто не слышал.       Дженель быстро полюбила выставлять свою новую грудь напоказ. Носила открытые блузки и обтягивающие топы. Иногда Марку казалось, что ради одной груди и затевалась вся эта дребедень. Как-то на вечеринке, когда все уже неплохо так подвыпили, Марк, проходя мимо, заметил краем глаза, как Джинён уединился с Дженель где-то в саду. Джинён, совершенно непохожий на самого себя, с ошалелым дьявольским взглядом, мял грудь Дженель обеими руками, а она искусывала себе все губы. От этой сцены Марку стало не по себе. Не по себе настолько, что он быстро разыскал Ёнджэ и поспешил запереться с ним в одном туалете.       Однажды Марк задумался, как скоро Джексон захочет избавиться от члена и стать полноценной женщиной. Или же застрянет на полпути и останется серединкой наполовинку?       Чуть позже в разговоре Дженель сказала мимоходом, что «пока что» побаивается делать «ту самую операцию». Марку даже не хотелось думать о том, что творится у них с Джинёном в спальне.       Хвала небесам, у него был его Ёнджэ, милый и тёплый Ёнджэ, без единого заёба. Он, и их общая собака, почти что их общий ребёнок, Коко.       Ёнджэ умел гадать на картах таро. Он любил перемешивать карты, рассматривать рисунки, когда у него не было времени погрузиться в занятие с головой. Марк же просто смотрел картинки, так и не поняв, как у Ёнджэ это всё получается. Однажды, разложив карты на стол, Ёнджэ сказал, что мужчина, с которым Марк останется на всю жизнь, появится в его жизни в неожиданный момент и в неожиданном месте и будет «с двумя языками». «Двуязычие» Ёнджэ объяснить не смог. Марку стало не по себе. Он прижался к плечу Ёнджэ, и тот только рассмеялся, гладя его по колену. Марк удивился и испугался, поняв, что его «идеальным мужчиной» будет не Ёнджэ, а кто-то другой. Свою жизнь без Ёнджэ Марк даже представлять не хотел.       Через два месяца Ёнджэ сказал, что эти отношения ему больше ничего не дают. Из-под Марка будто выбили землю. Он посмотрел на Ёнджэ в последний раз в своей жизни и сказал: «Окей».       Ему казалось, что жизнь резко закончилась. Он пытался ехать по накатанной: ходить на пары, долбить французский, встречаться с друзьями хотя бы иногда. Но всё было пресным, серым, холодным. Марк обнимал самого себя, пытаясь вспомнить объятия Ёнджэ, и просил себя больше не думать ни о нём, ни о Коко.       – Хён, ты уверен, что не хочешь поехать с нами? – спросил Джинён. Они сидели на кухне в их с Дженель квартире. Марк согласился поужинать с ними, хотя догадывался, что кто-нибудь из них заведёт речь про то, что ему «нужно развеяться». Дженель отвлеклась от разделочной доски. Она была одета в нежно-розовый домашний костюм, толстовку и шорты. Шорты обнажали мускулистые бёдра Джексона, теперь дополненные женственными округлостями. Ногти на ногах были покрашены кроваво-красным лаком, на мужских ступнях смотрелось это как минимум странно. На руках она давно носила длинные квадратные искусственные ногти, самых разных цветов. Иногда Марк смотрел на Джексона и не верил, что когда-то он выглядел привычно, нормально.       – Поехали с нами, Марк-оппа, – сказал Джексон, но голос у него уже был другой, более высокий и нежный. Марк до сих пор не привык слышать интонации, предложения и мысли Джексона чужим голосом. – Мы пробудем на островах всего десять дней. Тебе нужно отдохнуть.       – У меня не за горами сессия. Я так не могу, мне нужно готовиться, – ответил Марк и не соврал отчасти: помимо прочего ему не хотелось оставаться наедине с Джинёном и Дженель. Их отношения всё равно казались какими-то неземными, в плохом смысле. Однажды он видел, как они целовались – ему стало жутко не по себе, почти тошно, хотя обычно на гетеросексуальные пары он не реагировал никак.       – Если что, хён, если передумаешь, то ты всегда можешь на нас рассчитывать. Мы всегда тебе поможем, только дай знать. Правда, милая? – Джинён обратил взгляд к Дженель. Дженель быстро покивала, рассыпая по плечам чёрные блестящие волосы.       Марк хотел было поставить крест на себе и на своём французском, как вдруг его жизнь прояснилась. Он курил со второй половины первого курса, но ему каким-то чудом ещё не доводилось одалживать кому-либо даже зажигалку. А тут вдруг:       – Сигаретки не найдётся?       Марк, закутанный в дурацкий дождевик с капюшоном, сползавшим прямо на глаза, не сразу понял, что обращались к нему. Убрав капюшон с глаз, он увидел рядом с собой, несколькими ступеньками ниже, парня с переводческого факультета. Один из самых классных парней во всём их грёбанном университете стоял под дождём, в мокрой косухе и просил у него, замученного жизнью заучки Марка Туана, сигарету! Марку показалось, что он спит.       Но сигарету он всё-таки протянул, хоть и молча.       – Классный дождевик, – улыбнулся парень, закурив и выдохнув дым почти Марку в лицо. – Меня, кстати, зовут Джебом. А тебя?       – Я Марк, – промямлил Марк.       – Ты с какого факультета? Не с лингвистического?       – Да, оттуда. А ты?       – С переводческого. Основной язык – немецкий.       Где-то в груди сильно ёкнуло. Марк ещё никогда не видел корейца, говорившего по-немецки.       Бэм хмыкал и закатывал глаза: «Марк, просто признайся, что Им Джебом сексуален как чёрт и никакой немецкий язык тут не при чём». Марк уже больше ничего ему на это не отвечал, потому что переубедить Бэма у него никак не получалось. Он сам был твёрдо уверен, что шарм Джебома строится именно на немецком, который он очень ловко и лаконично вворачивал в разговор. Язык звучал жёстко, грубо, шероховато – и невероятно сексуально. Когда Джебом перечитывал вслух свои переводы с корейского на немецкий, Марк был готов отдаться ему тотчас же, хоть даже в публичном месте. Джебом, всегда одетый в чёрное, с кучей тяжёлых серёг и широких колец, с сигаретой между пальцев, виделся Марку олицетворением мужественности и сексуальности. Одна только его ухмылка пробуждала в Марке какую-то необузданную, животную страсть. Даже после тяжёлых утомительных пар в университете, стоило Джебому только намекнуть на то, что он не против чего-то эдакого, как Марк, без лишних вопросов, сразу же опускался перед ним на колени.       Джебом, вроде как, планировал поступить на магистратуру в каком-то вузе в Лейпциге или Франкфурте. Марк не говорил ему ничего, но про себя знал твёрдо: если Джебом скажет ему переехать с ним в Германию, Марк соберёт чемодан не задумываясь.       Марк знал ещё кое-что: Джебом и есть тот мужчина с двумя языками, которого ему предрекли карты таро.       На выходных они стали гулять парами – практика, которой у Марка никогда не было. Джебом научил его организовывать своё расписание так, чтобы оставалось время и на отдых тоже. Джебом с лёгкостью принял тот факт, что Дженель ещё совсем недавно была мужчиной (хотя для Марка ничего не поменялось, ведь Джексон так и не отважился на «ту самую операцию»). Марк по началу боялся, что прямолинейный и иногда даже грубоватый Джебом будет отпускать некрасивые комментарии по поводу Дженель, но для Джебома, казалось, пол его друзей не имел никакого значения.       Джинён улыбался, обнимая Дженель за талию. Они оба шли друг другу на уступки. Она отказалась от высоких каблуков, – которые, по авторитетному мнению Бэма, ей бы очень пошли, – чтобы не быть выше Джинёна. Она заняла у родителей приличную сумму денег, чтобы они смогли купить себе пусть и не самую шикарную, но всё-таки свою собственную квартиру. Он перестал видеться со своей семьёй, потому что его родители относились и к Джексону, и к Дженель не очень хорошо. Он совмещал учёбу и работу, чтобы они могли позволить себе чуть больше и чуть лучше.       Джексон не стал делать операции. Адамово яблоко осталось нетронутым, как и его лицо и, что самое главное, гениталии. Марк подозревал, что под действием гормонов его мужские органы пришли в негодность, потеряли форму или ещё что-нибудь. Но Джинён выглядел крайне довольным, во всех отношениях, как и сама Дженель. По намёкам Бэма Марк понял, что своей интимной жизнью они были удовлетворены. Хотя Марк не понимал, почему его так волнует чужая спальня.       Дженель и Джинён ехали на заднем сиденье автомобиля Джебома. Марк видел их отражение через зеркало, краем глаза. Дженель прижалась к нему, прикрыв глаза, а Джинён положил руку ей на бедро – точности как и Джебом, хотя они друг друга не копировали. Марк положил ладонь на руку Джебома, переплетая с ним пальцы. Прикрыл глаза. В груди, поверх усталости и бардака в голове, растекалось заполняющее чувство безопасности и спокойствия.       До окончания университета оставалось совсем немного времени. Ещё чуть-чуть, а потом…       На следующий день после выпускного началось оцепенение. Марк не знал, куда деться, чем заняться. Он ходил по квартире Джебома в одних трусах и бестолково переставлял вещи, пока сам Джебом спал. Когда он проснулся, они занялись сексом. Потом ещё. И ещё, и ещё. Джебом шептал ему на ухо что-то по-немецки, и Марку становилось легче. Легче дышать, легче думать, легче…       Легче жить.       – Что ты сказал? Последнее? – прошептал Марк, заглядывая Джебому в глаза и проваливаясь, утопая, забываясь.       – Сказал, что я люблю тебя, – сказал Джебом так же тихо и поцеловал его снова.       Марк решил, что нашёл направление в жизни, которое ни за что не даст ему потеряться, снова задохнуться.       Кажется, даже с французским всё получилось не так уж и плохо, после стольких лет мучений.       «Moi aussi, je t’aime.»       Через два месяца после выпуска Марку пришлось ехать в Тайвань на свадьбу Джинёна и Дженель. Джебом поехал с ним. Марк больше не делился с ним своими соображениями по поводу перехода Джексона и их с Джинёном круто изменившихся отношений. Похоже, неправ был именно Марк, с самого начала. Марк так и не научился видеть их пару иначе. Пара Джинёна и Джексона ему нравилась, очень. А вот пара Джинён и Дженель всё ещё казалась искусственной. Они будто играли в игру, где Джексон переодевался в женщину, а Джинён делал вид, будто любит его по-прежнему сильно. Иногда Марку казалось, что он моргнёт ещё раз, и всё встанет на круги своя. Но нет.       Он увидел пышное свадебное платье: море тюля, россыпь страз и бисера, длинная фата. Затем Джексон улыбнулся ему и сказал шёпотом, будто немного задыхаясь: «Я так счастлива, Марк. Я никогда в жизни ещё не была так счастлива». Марк искал слова, достойные слова, соответствующие ситуации. Но найти не смог ничего, ни в одном языке, который знал. Тогда он просто обнял Дженель, чувствуя, как увлажнился рукав его футболки.       Затем была очередь Джинёна. Серьёзный и важный Джинён-и, рядом с ним на вешалке – идеально отглаженный костюм. Джинён выглядел слишком разумным и спокойным для человека, пережившего то сальто, которое случилось с ним. Марк подошёл к нему, улыбаясь. Джинён всегда оставался Джинёном, что бы ни случилось. «Марк-хён, я не думал, что мы всё-таки придём к этому дню. Боялся, что потеряемся по пути. Но нет, хён, мы все здесь. И я люблю её больше всего на свете, хён,» – сказал Джинён. Его веки дрогнули, а глаза чуть покраснели. Марк обнял и его, снова оставшись без единого слова в голове.       Спустя день Джинён поцеловал Дженель перед небольшой компанией гостей и родственников. Семьи жениха и невесты в том числе. Марк случайно напился на застолье, и Джебом подкалывал его оставшееся в Тайване время и немного по дороге домой.       Это была их последняя поездка вместе.       Джебом не брал назад своё признание.       – Марк, пойми, люди расходятся разными дорогами! Такова жизнь! – говорил он, держа лицо Марка обеими ладонями. Марк и слышать ничего не хотел, только плакал, и то безмолвно. – Я по-прежнему люблю тебя, ничего не поменялось. Но я должен уехать во Франкфурт, я должен пройти магистратуру там! Понимаешь или нет?       Марк понимал лишь одно: по жизни у него один сплошной заёб.       Тема совместного переезда не обсуждалась. Джебом твёрдо стоял на том, что они должны придерживаться своих изначальных планов, ничего не меняя. При этом он не предлагал отношения на расстоянии. И вот тут-то Марк просто взорвался. Послал Джебома куда подальше, не давая ему возможности объяснить ещё что-то. Марк достаточно наслушался его умных разглагольствований. Тогда наступил момент ясности: именно сейчас и нужно ехать во Францию, и как можно скорее. Бэм не понимал его спешки, но, видя целеустремлённость Марка, не вмешивался. Джинён и Дженель, оба сверкая кольцами прямо в глаза, говорили, что обязательно приедут навестить его, как только он устроится хорошенько (по голосам было слышно отчётливо: они просто смирились).       Марк больше не желал слушать никого, даже родителей. Хватит уже, заебался. Хочется пожить другой, нормальной жизнью, пусть и за тридевять земель.       Он поступил в университет в Тулузе. Хотелось, конечно, в Париж, но у Тулузы был свой особый шарм. По сути, будет одно и то же: круассаны, кофе, сигареты. Всё как в кино. И кругом один только французский, французский, французский. Первую неделю было очень трудно, а потом Марк почувствовал, что начинает привыкать. Очень хотелось надеяться, что жизнь пойдёт на лад.       По выходным Марк быстро полюбил прогуливаться по центру города. Особенно ему нравилась площадь Капитолия. Он приходил туда и смотрел вокруг себя; казалось, время замирало. А ещё, совсем рядом на узкой улочке находился Старбакс. Тоже плюс своего рода, и добавляет шарма.       Как-то Марк шёл знакомым маршрутом, с площади до кофейни. По дороге отвечал на голосовые сообщения Джинёна и Дженель. Они всё ещё беспокоились о нём. Зато Бэм верил в него даже больше, чем нужно: «Хён не пропал в Корее, не пропадёт и в Европе, он выносливый».       – Добрый день! Что для вас? – из-за прилавка ему улыбнулся молодой парень. Марка словно пронзило молнией: каким-то шестым чувством он понял, что тот – кореец, хотя говорил по-французски безупречно, без намёка на акцент. Марк завис, соображая.       – Капучино с шоколадным сиропом, пожалуйста, – ответил он наконец и тайком глянул на бейджик – «Гём». У Марка пересохло во рту.       – Отличный выбор! – Гём улыбнулся шире. – Ваше имя?       – Марк.       – С «с» или с «k»?       – С «k».       Гём кивнул и записал его имя.       – А ваше?.. – просипел Марк, мигом потея. Гём посмотрел на него удивлённо, но сразу же заулыбался снова.       – Оно сложное, корейское – Югём.       – Я как раз только что из Кореи, – сказал Марк, молясь, чтобы позади него никто не сопел раздражённо. Гём, быстро заваривая кофе, приоткрыл рот, но сразу же его закрыл.       – Я никогда там не был, потому что родился во Франции. Но очень хочу съездить, – заговорил он по-корейски и протянул Марку его именной стакан с кофе. – Может, оставите свой номер и расскажете мне о Корее как-нибудь на этой неделе, пожалуйста?       Марк, сам не зная почему, радостно рассмеялся и закивал, быстро записывая свой номер на телефон Югёма.       Корейский француз Ким Югём был билингвом.