Сигареты и лавандовый чай

— Чай вкусный, — голос разрезает недолгую паузу буквально сразу же. Кажется, что человек напротив прав. Причём, абсолютно во всём и, вероятнее всего, буквально всегда. Химура пожимает плечами, точно скупое из «Поля Чудес» и ставшее знаменитым: «Да ладно?», чётко чеканится в пределах кухни. По окнам беспощадно барабанит дождь. Уши, казалось бы, в очередной раз заложило из-за подобной погоды. Просто отвратительное начало последнего месяца лета. Не могли ещё немного солнышком перед лицом потрясти, хотя бы до ноября? По-крайне мере, многие жаловались на беспощадную жару, почти что под тридцать с лишним, а сейчас и вовсе, молятся всевозможным Богам на то, чтобы та тёплая погода вернулась. Во всяком случае, большинство. — Выглядишь паршиво, — продолжает Нурсанур, окидывая взглядом Химуру. Тот выглядит крайне задумчивым, смотрит куда-то в белую стену уставшими на самом деле, заёбанными глазами и игнорирует первые двадцать секунд чёткое утверждение со стороны брюнета. — Когда ты в последний раз спал? —… Вчера? — Пиздишь также плохо, как и я укладываю парики. Химура давится своим чаем с лавандой. Он, конечно, предполагал какой-нибудь выпад со стороны друга, но чтобы настолько откровенный. Нет, это всё пасмурная погода так влияет на восприятие окружающего мира. Конечно же, отталкиваться от всевозможных бед — лучшее решение проблем. Реалисты. Складывалось ощущение, словно они на каком-то моральном уровне способны ощущать эмоциональное состояние друг друга. Даже если находятся в разных городах, как-то бывало значительно чаще в последнее время. Едва ли стоит впасть одному в состояние, приближённое к апатийному, второй мгновенно залетал в сообщения с, внимание, совсем нешуточным: «пуська пусится должен чаще, чем заглатывать свою депрессуху чаем», а затем — несколько часовые разговоры. Реалисты-юмористы, так сказать, раз уж для них крепко заваренный чай — приравнивается к алкоголю, и несмотря на то, что за всё время Химура успеет выкурить не меньше двух сигарет, получая новую дозу скептичного взгляда через экран смартфона, они во всяком случае продолжат поддерживать атмосферу непоколебимого спокойствия и моря шуток. В особенности, когда на их общее беспамятство свалится что-то наподобие воспоминаний двухгодовалой давности. — Укладываешь ты их намного хуже, чем я вру, смирись, — откашлявшись, огрызается шатен, а затем не особо долго задерживается на месте, выпуская из рук кружку с чаем. Химура поправляет рубашку в клетку, а затем бодрым таким же заёбанным, как и взгляд шагом направляется к балкону. Нурсанур смотрит вслед шатену, но не особо дёргается. Лишь юрко берёт свой телефон, открывает записи диктофона и включает динамик на полную громкость. В помещении раздаётся голос Химуры, оповещающий о том, что курить он — бросает. Всё, завязывает. Конец. А затем едкая усмешка касается губ брюнета, когда опешивший друг, останавливается в проёме дверей балкона. И он, казалось бы, должен разозлиться. Однако, отвечает с такой же усмешкой, хитрым прищуром глаз, а также в более «задумчивой» манере: — Пуся пусится? — прищуривает глаза Химура, видя то, как быстро меняется в лице Нурсанур. — Я сказал, что бросаю, а когда именно, не уточнил. Ты ведь должен догадаться. Чеканит последнее слово так, словно ставит жирную точку в этом разговоре и вальяжно растворяется в пределах балкона. Кажется, что в этот момент, даже дождь перестаёт тревожной мелодией давить на слух. Нурсанур также оставляет кружку с крепким чаем, выключает запись на телефоне и подпирает щёку кулаком. Смотрит в сторону, где недавно находился Химура, а затем поспешно отводит взгляд, ругая себя за подобное. Нельзя так. Они ведь друзья. Хорошие приятели, способные помочь друг другу, а также те, кто извечно подкалывают самих себя. Да, чёрт возьми, они даже шансон один и тот же слушают, когда хреново. К тому же, всем известно, что симпатия к человеку — отнюдь не любовь. Это иное чувство, которое нельзя приравнивать всецело к тому самому, считающееся за ярое проявление искренней, яркой, крайне эмоциональной вспышки. Вовсе нет! Нурсанур, скорее всего, убьётся головой об стену. Он ведь не гей? Не гей… «Не гей, а полнейший, блять, пидор». Пиздец. Кажется, что всё внутри скручивается в один тугой узел, сводящий с ума, а тикающие где-то в голове часики сводят время на скупое «нет». Ожидая разнообразие мата в своей голове, Нурсанур лениво поднимается с места, шагает к балкону и устраивается в дверном проёме. Брюнет видит то, с каким упоением приятель выдыхает табачный дым, а также, отвращение в глазах, когда взгляд косится в сторону окон. Всё также безжалостно их оскорбляют холодные капли дождя, а деревья, невольно гнутся под тяжестью ветра. По-крайне мере, их движения, максимально неосторожны и уродливы. А ведь даже в подобном присутствует изящность. Химура привык тушить сигареты об свою ладонь, делая это так, словно он — самая дорогая и превосходная картина в анимированном виде. Это, блять, произведение искусства, не иначе. Взгляд брюнета с необычайной жадностью следит за тем, как изящные пальцы лучшего друга совершают то, на что у Нурсанур — грёбанный, бесповоротный фетиш, и его сердце замирает. Всё, конец. Здесь даже всякие комментарии излишни будут, хочется на колени падать перед подобным образом и игнорировать стекающую по подбородку слюну. Так, не те мысли в подобной ситуации. Никто ведь не забыл, что они… … — просто друзья. Хорошие, лучшие, да и просто превосходные друзья. Нурсанур где-то в душе не выдерживает, как-то раз он уже отшутился, что припал к ногам Химуры и не жалеет об этом. И ведь, чёрт возьми, это треклятая правда. Не жалеет он и о том, что сердечко неспокойно доки-доки делает, оповещая о том, что симпатия, как к другу переросла не в то вожделение, когда пубертатный период в мозг бьёт, а бурный адреналин требует только потрахаться, нет, это что-то другое и более глубокое, вне его понимания. По-крайне мере, до тех самых пор, пока Нур не признал. Он даже не влюблён. Он любит и частично зависит от Химуры. Кажется, что даже сейчас, осознание и принятие этого факта — сплошное безумство. Само происходящее приравнивается к бреду сумасшедшего, сбежавшего из палаты шестьдесят девять. Нурсанур выдыхает, а затем и вовсе, словно заново начинает жить. Сердце норовит вырваться из грудной клетки, табачный ненавистный ему дым дурманит голову, оказывая воздействие своеобразного наркотика. — Эй, ты в порядке? Красный какой-то, — оповещает о своём существовании Химура, обеспокоенный странным поведением друга. Приподнимается с кресла, находящегося в углу, намеревается приблизиться к брюнету, но оказывается, буквально, вжат обратно. — Что за ху… — — Пошёл нахуй со своей френдзоной. Нурсанур смотрит пристально, затуманенным взглядом, ехидно выглядывающим из-под опущенных ресниц и сжимает, такими же тонкими, как и у Химуры, пальцами подбородок шатена, не позволяя отстраниться. Губы сами собой накрывают чужие, пропитанные табачным, столь раздражающим привкусом и сладким чаем с лавандой, а от такого микса — окончательно крышу срывает. Брюнет по своеобразному грубо целует, словно кусается и одновременно с тем, старается не морщиться от неприязни. Подобная смесь двух противоположных чувств сводит с ума, дурманит ещё пуще прежнего, а к тому же и не позволяет как-либо соображать. Очередной мат проносится какой-то отдалённой галочкой в голове, опуская тот момент, когда Химура сам тянет на себя Нурсанур за вырез чёрной рубашки, отвечает на поцелуй и буквально сразу же углубляет его. «Похуй», — откровенно насмехается над тем, что отталкивал себя от подобного удовольствия и не позволял даже вообразить что-то подобное. Нет, то есть, украдкой мыслишки данного плана проносились в голове, отдалённо напоминая о том, что Нурсанур ничуть не меньше, чем прекрасен, восхитителен, и тем не менее — Химура отнекивался, убегал от собственного желания испробовать чёртовы губы друга, ведь они же, напоминаю, друзья, а друзьям — целоваться так по-взрослому раскрепощённо и по-любовному чувственно, не-ль-зя. Неприязнь от запаха табака смешивается с приятным привкусом чая с лавандой и бергамотом, отдалённо ощущается пряная сладость сахара, и ещё больше это выносит в край, когда кислород в лёгких заканчивается, а разгорячённое дыхание, безжалостно обжигает губы. — Я должен это комментировать? — Ты должен пойти нахуй, в прямом смысле. — У-у, неужели пуся пусится? Опять доминируешь? — Нарушаю твою тиранию, больной ублюдок.