Во имя любви

Эдвард не знал, как оказался втянут во все это. Мгновение назад он провалился в дрему, разморенно-теплую и ленивую, а теперь пытался осознать — разум его, подернутый дымкой недавно пережитого блаженства, отказывался проясняться, — что его просили помочь в организации убийства собственного дяди. — Я имею в виду, — продолжал Ричард, ничуть не смущенный обстоятельствами заведенного им разговора, — несчастные случаи имеют место. Да Бога ради, дядюшка Лайонел отравился пирогом: угорь попался, хм, несвежий. Никто из них не был знаком с Лайонелом лично: того не стало, когда Ричарду не исполнилось года, а Омерль и подавно еще не родился. Ходили слухи, что вовсе не болезнь подкосила герцога Кларенса — тесть отравил его: дурная примета — или негласная злая традиция, — соблюдения которой следовало ожидать при венчании с Висконти. Итальянцы любили подобные вещи. — Говорят, это не было случайно, — заметил Омерль. — Да, так по-прежнему считается, — кивнул Ричард. — Суть в том, что люди все время умирают — и умирают зачастую неожиданно. Это может выглядеть удобно, однако… — он повел плечами — по матово-белой коже разлился бронзовый шелк волос, — очевидно, находясь в поиске завершения мысли. — Может, нам снова повезет, — полувопросительно изрек Эдвард, и в голосе его неуверенность смешалась с плохо скрытой надеждой. Их дядя Лайонел, по всем сведениям, был довольно безобиден; эта смерть не принесла пользы никому, кроме, пожалуй, Джона Гонта, который получил возможность продвинуться немного вверх по линии наследования. Своим ответом Омерль дал понять Ричарду, что находится на его стороне, пусть и не предполагает, что примет непосредственное участие в организации убийства. Хотя он не очень-то и скучал по дяде Томасу. Сколько Эдвард помнил, тот всегда был бельмом на глазу короля, и даже его собственный отец, необычайно терпеливый и щедрый на дачу вторых шансов, недавно удалился в Кингс Лэнгли, не желая больше заступаться за хлопотного младшего брата. Ричард, безусловно, его понял — и засмеялся, умиленный не то отяжелившей слова сонливостью, не то серьезной складочкой меж бровей, которую любовно разгладил ногтем; подпиленные до идеальной формы, они золотились благодаря какому-то заморскому средству, тайком — по старой привычке — одолженному у королевы. Теплая узкая ладонь опустилась на ключицы; он провел кончиками пальцев, щекоча и бесстыдно путаясь ими в редкой темнеющей поросли, вниз по мерно вздымающейся груди. Не то чтобы Эдвард, отвлеченный столь приятным способом, собирался попросить его остановиться. Это отвлекло, конечно, и Ричарда; когда он оседлал чужие бедра, сосредоточиться на разговоре стало еще более трудно. — Готовы продолжить? — проворковал он, растягивая губы в выражении коварном и сладком. — Что ж, полагаю, я могу разобраться с этим. Эдвард вернул ему усмешку, пусть неловкую и потому не столь искреннюю: — Дайте мне еще пару минут. Он бы все сделал ради Ричарда, но справиться с желаниями собственного тела, увы, не мог. Впрочем, у короля не было возражений — только заливистый смех да руки на его груди. — Это противоречит Вашим моральным принципам? — изогнул он бровь. — Вы так очаровательны в старании вести себя этично. Он склонился над ним — пряди зазмеились, лощеные, по лицу и дыханием овеяло скулу; ладони Эдварда провели по стройным ногам вверх, к бедрам, чтобы ухватиться, оставляя вмятины на розовеющем нежно мраморе. Ричард был невозможно красив, когда смеялся. — Правда? — улыбнулся Омерль; они закончили, и король, утомленный, ткнулся лицом ему в грудь, распластался теплой тяжестью сверху. Обняв его, притихшего и довольного, Эдвард запустил пятерню в растрепанно-мягкие волосы; весь он сосредоточился на осторожном, ласковом их поглаживании: это было много приятней, чем думать об убийстве. — Вы пропустили самое худшее, кузен, — вздохнул вдруг Ричард. Его голос, охрипший и слабый, заставил Омерля вздрогнуть: он подумал уже, что король благополучно отошел ко сну. — Знаю, — откликнулся Эдвард. Ладонь его провела вдоль чужой спины, очерчивая изгиб позвоночника; губы коснулись макушки. Омерль всегда смотрел на Роберта де Вера с завороженной завистью: тот был слишком молод, чтобы получить нечто больше королевского снисхождения, и слишком красив, чтобы остаться без внимания Ричарда; в конце концов, юный властитель так увлекся своими отношениями с Анной и Робертом, что не замечал кого-либо еще. Эдвард знал о де Вере достаточно, и суть их с королем связи не была для него секретом: однажды — это случилось незадолго до изгнания графа — он застал их целующимися, и ему пришлось повернуть назад, неловко спрятавшись в тени капюшона. И он, конечно, помнил, насколько опустошенным выглядел Ричард, когда лорды-апеллянты буквально выдворили де Вера из страны. Король жаждал отмщения — Эдвард не мог его осуждать. Ходили слухи, что апеллянты и вовсе вознамерились свергнуть Ричарда, только, по одной версии, не знали, что делать дальше, по другой же, — боялись, что учинит с ними Джон Гонт, вернувшись с войны в Испании. В то время Омерль еще ничего не знал, но когда он задумывался, что́ чувствовал, ка́к чувствовал бы себя теперь, случись что-нибудь с Ричардом, он готов был отбросить любые сомнения и сделать все, чтобы обезопасить его и даровать ему душевное спокойствие. — Они пришли за всеми, кого я люблю, — опять заговорил король. Эдвард возобновил движение пальцев, наматывая на них искрящие янтарем локоны, слегка оттягивая и поглаживая; он не чувствовал в себе ни сил, ни желания подавить щемящую нежность. — Знаю. Ричард приподнялся на локте, всматриваясь в лицо напротив, как в зеркало, и под его взглядом, под его ласковой рукой, что очертила мягкий овальный контур, щеки Эдварда безбожно разалелись. — Если они доберутся еще и до Вас, я этого не переживу, Вы ведь знаете. На мгновенье Омерль забыл, как дышать, но будто бы вновь уверился: он сделает все, решительно все, чего только Ричард ни пожелает. Он накрыл чужую ладонь своею, и король улегся, притягивая его к груди, поближе к отмеряющему глухие удары сердцу. — Вам нет необходимости быть настолько вовлеченным, — пробормотал Ричард ему в стык меж плечом и шеей. — Мне нужно лишь, чтобы Вы оказали поддержку, — положим, в пару-тройку человек. Основное я поручил герцогу Норфолку, осталось уточнить детали. Эдвард кивнул; в голове его звенело от попытки поспевать за настроениями короля. — Я… Я найду кого-нибудь, — выговорил он спустя некоторое время. — Все будет хорошо, дорогой кузен, — Ричард прильнул губами к его лбу. — В конце концов, я король. Это только его преступление. — Конечно, — согласился Эдвард, уверенный в справедливости довода. Томас Моубрей был без пяти минут предателем, а Ричард оставался королем, его королем — и Омерль сделает, как он скажет. Но почему его не покидало ощущение, что он будет жалеть об этом?