Шаг в неизвестность

Ощущение беспомощности — одно из самых страшных чувств. Удушающе черное, словно затягивающая в никуда бездна, оно просачивается в сердце, заставляет разум цепенеть, заполняет душу безысходностью. Кто-то начинает заниматься мелочами, чтобы отвлечься от невозможности сделать нечто важное, кто-то впадает в прострацию, кто-то хаотично мечется, пытаясь отогнать затопляющую сердце пустоту, но она всегда побеждает — настигает неудержимой лавиной, сносит все остальные чувства и заставляет посмотреть правде в глаза — ты ничего не можешь. Впервые Такеши столкнулся с этим чувством, когда умерла мать. Гораздо позже, встретив друзей, затянувших его в мир мафии, испытал эти опустошающие эмоции снова, и не раз, вот только казалось, что он уже привык к ним — привык хоронить товарищей, понимая, что ничего уже не исправить, а потому не думал, что это чувство вновь попытается его растоптать, стереть с лица земли, шепча на ухо, словно в насмешку: «Ты бесполезен». Вот только, опоздав в очередной раз на свидание и обнаружив столик кафе пустым, он содрогнулся: чувство беспомощности показало свой настоящий оскал. Официантка сказала, что девушка со шрамом заснула, а друг увез ее на старом черном фургоне с заляпанными грязью номерами. У Лии не было друзей, кроме директора цирка и конферансье, а у них не было черных фургонов, и она совершенно точно не могла заснуть в кафе. Паззл сложился мгновенно, Такеши всегда опасался, что люди из Ниммено узнают местоположение беглянки, и вот это случилось. Но как найти скрывающуюся от мира деревушку, зная лишь ее название, которое, возможно, в официальных документах звучало иначе, даже не подозревая, в какой части страны она расположена? Безысходность, отчаяние, паника — чувства, одно темнее другого, сменяли друг друга словно в гротескном калейдоскопе, а царило над ними ощущение абсолютной беспомощности. Вот только сдаваться Такеши не привык — он всегда шел вперед, как бы тяжело и страшно ему ни было, а потому кинулся в штаб, попросил помощи Савады, и тот отправил запрос разведке — в кратчайшие сроки найти небольшую, затерянную в лесах деревушку по скудным описаниям, следом из крошек разбросанным по воспоминаниям Такеши о Лие. Но разведка Вонголы не зря считалась лучшей среди мафиозных кланов — за пару дней была поднята вся возможная документация, и искомый объект был найден, а запрос кланам, отвечавшим за ту территорию, подтвердил, что деревня и впрямь изолирована, и хотя название «Ниммено» в ходу лишь среди местных жителей, а земля является частным владением нескольких старинных семей, это и впрямь была она, та самая деревня, куда должны были увезти Лию. Савада предлагал помощь в вызволении пленницы, как дипломатическую, так и силовую, если возникнет необходимость, однако Такеши отказался: он и так чувствовал вину за то, что воспользовался ресурсами клана в собственных интересах. А еще его снедало беспокойство: а действительно ли она там? Что, если ее увезли в другую деревню? А если и вовсе?.. Слово «смерть» вертелось на кончике языка, но мозг не давал ему сорваться, старательно строя спасительные баррикады, защищавшие сознание от чего-то настолько пугающего, что руки начинали дрожать, стоило лишь в который раз подумать: «Но ведь предателей не прощают, а она деревенским может казаться именно им. Не просто девчонкой, не согласной со старостой деревни, а предателем, подвергающим опасности всех магов». Умение смотреть на вещи с разных позиций порой может привести к более печальным последствиям, нежели расширение мировоззрения — оно может смертельно напугать. «Только живи», — думал Такеши, ведя машину к далекой деревушке и стараясь отвлечься от этих мыслей размышлениями о будущем, вот только картинка будущего отчего-то тоже не хотела складываться в радужный узор — часть деталей не укладывалась на свои места, оставляя зияющие черные дыры. А машина неслась вперед, в то время как Савада Тсунаёши ждал звонка от своего Хранителя Дождя, звонка, который должен был либо сказать, что всё прошло успешно, либо вызвать подмогу, либо попросить координаты других изолированных деревень. Десятый босс Вонголы не спрашивал, почему обычную фокусницу похитили жители закрытой общины — видел, что друг мечется между желанием сказать правду и невозможностью этого сделать, а потому просто помогал, не задавая вопросов, как и всегда в подобных ситуациях, и за это Такеши был благодарен ему не меньше, чем за саму помощь. И именно благодаря этому он верил, что Лия смогла бы стать частью клана. Вот только она этого, как оказалось, не хотела… Опрос жителей близлежащих городов ради выяснения планировки деревни, разведка местности с воздуха и по земле, осуществляемая духами животных, призванными Пламенем, крепкий сон перед началом операции — необходимый элемент, без которого его давно уже научили не приступать к сложным заданиям… Время пролетело незаметно, Такеши и не задумывался о том, что прошло пять дней с исчезновения Лии: порой ему казалось, что они виделись только вчера, а порой — что он ищет ее долгие годы и всё никак не может найти, сражаясь с ветряными мельницами и раз за разом врезаясь в невидимые стены. Впрочем, как оказалось, подготовился он всё же плохо, потому что исходные данные были неверны. Она слишком мало рассказывала о своем прошлом — почему? Почему не хотела говорить о страшных подробностях, которые могли бы помочь в операции по спасению? Потому что изначально не думала, что он придет на помощь, потому что не хотела этого или потому что не считала нужным освещать такие детали?.. Прошлое всегда влияет на будущее, и даже взмах крыльев бабочки может что-то изменить, вопрос лишь в том, как в настоящем не допустить повторения ошибок прошлого ради лучшего будущего. Такеши потерялся в черных коридорах гигантского лабиринта и не мог найти выход, отчаянно ища его, но не зная, куда идти. Ему нужен был свет, и этот свет оказался рядом, вот только мгла настолько крепко держала его сердце в течении шести дней, что настоящий лабиринт из камня и магии стал последней каплей, переполнившей чашу. Они вновь шли по темным переплетениям каменной сети, всё чаще делая привалы и всё реже прикладываясь к флягам. Энергетические батончики были съедены, воды осталось совсем немного, часы показывали, что блуждание во мгле длится уже больше суток. Лие становилось всё хуже, озноб раз за разом возвращался, и ей приходилось раз за разом лечить себя магией, но той не хватало на заживление ран, и потому привалы для восстановления магической энергии требовались почти через каждый час. Вот только ловушек в последнее время отчего-то не попадалось, и изматывающее монотонное блуждание давило на нервы куда сильнее, чем необходимость экономить воду и делать остановки. «Осталось немного», — повторяла Лия вот уже третий час, и это сводило с ума: немного — это сколько, и когда оно уже наконец закончится?! Сначала Такеши рассказывал интересные истории из жизни мафии и школьного прошлого, затем просто иногда бросал подбадривающие фразы, а под конец шел молча, лишь сжимая слишком горячую ладонь девушки, из последних сил державшей над ними три световых шара и уже почти не помогавшей в обследовании пространства: порой у нее мутнело или двоилось перед глазами, а потому доверять сейчас ее восприятию было опасно. Они просто молча шли вперед, надеясь на скорое избавление от монотонной серости стен, но та и не думала отступать — лишь раз за разом подбрасывала новые разветвления коридоров, которые давно уже не воспринимались как нечто необычное. И вдруг Лия напряглась: что-то было не так, неправильно, странно… «Ты такой наивный. Рискуешь жизнью ради будущего, которого не будет, веришь в чудо, хотя их не бывает, мечтаешь о несбыточном, пусть и знаешь, что обречен». Тихий вкрадчивый голос раздался из недр темного коридора, и Такеши резко дернул Лию себе за спину, но нападения не последовало. — Что такое? — всполошилась она, озираясь по сторонам. — Голос… Ты разве не слышишь? — Нет, я ничего не слышу, — напряжение стало куда сильнее, в ее душу закрадывались нехорошие предчувствия, а Такеши вдруг крикнул: — Кто здесь? «О, бедный маленький мальчик… Ты просто потерялся. Заблудился. Не знаешь, как найти выход из собственных заблуждений». — Может, вы всё-таки покажетесь? А то говорить с пустотой как-то неудобно. — Такеши, я ничего не слышу, — крепко сжав его руку, попыталась достучаться до него Лия, но тихий голос, проникавший в саму душу, продолжал шептать слишком страшные слова: «Спасешь ее? А что вообще значит „спасти”? Ты сможешь вернуть ее за пределы деревни, но что дальше? Маги не прекратят поиски, а если она вступит в твой клан, будет подвергаться опасности еще и от желающих отомстить Вонголе. Прямо как тогда… Помнишь, как ей пришлось разорвать на части человека, чтобы помочь тебе? А что, если бы вы не успели, и пуля попала не в тебя, а в ее череп?» — Прекрати сейчас же! — он сам не заметил, как сорвался на крик, а что-то черное, вязкое, заглушающее свет волшебных факелов клубилось вокруг них, протягивая бесплотные руки к самым глубинам потерянной души. — Такеши, этого нет, слышишь? Это не реально, лишь иллюзия! Борись с ними, это очередная ловушка! На разум мага так воздействовать невозможно, если не работать напрямую, полностью подавив его волю и сознание, но с обычным человеком это срабатывает, если энергии много. А ее много. Это точно воздействие на разум, они пытаются влезть к тебе в душу, вывернуть ее наизнанку! Копаются в самых черных мыслях! Только ты сам сможешь прогнать их, только ты, слышишь? Но он ее уже не слышал. Он видел узкую итальянскую улочку, залитую весенним солнцем и алой кровью, и закрывал уши от громовых раскатов, раз за разом пытавшихся взорвать барабанные перепонки, когда пистолет, озарив улочку вспышкой, посылал в черный глаз очередную пулю. Брызги крови, осколки черепа на стене, спутанные черные волосы на асфальте — а затем всё начиналось сначала, пуля вновь вылетала из дула пистолета, страшным грохотом сотрясая ближайшие дома. — Хватит! Хватит уже! Напряжение вырвалось наружу, снося остатки разума и чувств, оставляя лишь бескрайний ужас и тотальную безысходность. «Почему же? Ведь ты сам ведешь ее к такому будущему. Ведешь к алтарю, священник за которым — сама смерть. А впрочем, ты можешь отказаться от нее. Отпустить за границу, где ее не найдут жители Ниммено, и верить в лучшее». Картинка сменилась: Лия, связанная, стояла на коленях в центре небольшой деревенской площади, а со всех сторон в нее летели камни. И багрянец вновь затоплял всё вокруг, устилая сочную зеленую траву уродливым ковром. Такеши замер, с ужасом глядя на новое уродливое будущее, нарисованное неизвестным собеседником, и не понимая, что происходит. Но не понимая ли?.. «Если в Ниммено ее любили, а потому простили за побег, раз уж она не поставила существование магов под угрозу, как думаешь, что ждет предателя в других деревнях? Тем более в иностранных. Как думаешь, сколько она сможет проработать фокусником за границей? Когда о ней узнает кто-то из магов чужой страны? Когда он решит, что необходимо как можно скорее устранить угрозу, способную раскрыть людям тайну его рода? И как думаешь, они убьют ее сразу или сначала будут ломать сознание, чтобы узнать, кому она рассказала о магии? А, может, ее и не убьют вовсе, просто сотрут воспоминания, саму личность, и она станет безвольной куклой, которую придется заново учить даже ходить?» Последний камень врезался в висок, и Лия упала. Глаза закатились, слюна вязкой струйкой вытекла из приоткрытых губ, коснулась земли и растворилась в потоках крови. «Без тебя ей не защититься, если останется фокусником. А ведь она им останется, несомненно останется, потому что любит дарить улыбки другим людям больше всего на свете. Только вот… почему не тебе?» Глаза широко распахнулись, он уставился в пустоту, плотным черным коконом окутывавшую сознание, и не мог пошевелиться. «Она ведь всегда тебя понимала, так почему же не видит, что сейчас твои улыбки порой абсолютно фальшивы? Почему не видит, что ты прячешь все негативные чувства, касающиеся вас двоих, не желая волновать ее? Ведь раньше она замечала, когда ты грустил, даже если на губах сияла улыбка! Что изменилось? Почему слова „я люблю тебя” возвели между вами стену? И почему она не рассказывала тебе подробностей своего прошлого?» — Почему… — пробормотал Такеши, а сердце болезненно сжалось. Оказавшись в лабиринте, он и сам не раз спрашивал себя, почему не знал секретов подвала, почему Лия пыталась держать дистанцию, подбадривая его так же фальшиво, как и он ее, почему не полагалась на него, стараясь всё делать самостоятельно и не только не прося о помощи, но и опираясь лишь тогда, когда он сам навязывал ей свою поддержку? И почему она отказалась вступить в Вонголу?.. «Вот именно, почему? Почему она не хочет оказаться в твоем клане, рядом с тобой? Может, потому, что она вообще не хочет быть рядом? Что значит твое „люблю” и ее? Они равнозначны? А что, если твое люблю — это „aishiteru”, а ее — лишь „suki desu”? Может, она и сама не понимала разницы, когда говорила тебе заветные слова? Приняла иллюзию за реальность, а потом пожалела?» — Всё не так! «А как? Скажи мне, как? Ты так хотел быть ближе к ней, приезжал так часто, как мог, но она отказалась поехать в штаб Вонголы, сказав: „Не хочу мешать тебе и твоим друзьям на работе, да и вообще… неудобно как-то. Это ведь штаб мафии, а не обычный офис”. Ей не нравится твоя работа, она думает, ты убиваешь людей — и она права. Ты убивал, убиваешь и будешь убивать. Твои руки по локоть в крови». Он судорожно дернулся и поднял ладони к лицу, но желудок тут же скрутило рвотным позывом. Багряная жидкость стекала по пальцам, окуная их в мертвенное тепло, густое, вязкое, скользкое… Он закричал. Не слыша собственного крика, он кричал, кричал, кричал, а перед ним лежала Лия, изрубленная на куски катаной. Его собственной катаной, той самой, что подарил отец, узнав, что ему предстоит бой с мечником… «Ты можешь убить ее тело, втянув в мир мафии или оставив одну. А она может убить твою душу, бросив тебя или продолжая эту игру в любовь. Она будет рвать твою душу на части раз за разом, говоря, что хотела как лучше, но неизменно вырывая из сердца кусок за куском. Как долго ты протянешь? Как долго сможешь улыбаться, зная, что она в очередной раз что-то скрыла? Чувствуя, что она не полагается на тебя. Зная, что она не хочет быть слишком близко… Эй, а ведь ты ее даже ни разу не поцеловал. Почему она отстранилась?» Ноги подкосились, сердце пропустило удар и сорвалось в галоп. «Почему она отстранилась?» Он старался не думать об этом, говоря себе, что просто еще не время, что он в тот раз слишком поторопился, но… почему? Ведь он хотел лишь на краткий миг коснуться губами ее губ, не больше — так почему же она, говоря, что любит, постаралась этого избежать? И почему ни разу не обняла его первой, лишь отвечала на объятия или делала это в попытке подбодрить, не более? — Она меня любит. Любит. «Конечно. Вот только вопрос в том, насколько сильно. Ты ради нее готов на всё, потому что она — весь твой мир, а что значишь для нее ты?» И он не нашел ответ, хотя отчаянно хотел верить в лучшее. Только сердце нестерпимо болело, разрывая сознание на клочки. «Так что же случится раньше, ты убьешь ее или она тебя?» Убьет. Она убьет его. Она — девушка, которая ради спасения его жизни уничтожила стрелка, поставив под угрозу существование всего своего рода. Какая чушь. Он резко вскинулся и вновь пристально вгляделся в темноту, а затем буквально прошипел: — Она меня не убьет. Причиняет боль, но не специально. А ты ничего не знаешь. Ничего. Потому что она для меня — всё. И даже если для нее я лишь мгновение, она для меня — вечность. Это главное. Слышишь? Боль — резкая, внезапная, нарастающая всё сильнее, словно прорываясь сквозь множество незримых стен. Он схватился за левый бок и зажмурился. Темнота стала отступать, гулкая тишина накрыла с головой, а затем где-то вдалеке послышалось приглушенное бормотание, будто проникавшее из иного измерения. — Прости, Такеши, прости меня, прости… «Лия?» — подумал он, и в памяти встали последние мгновения, проведенные с ней: он пытался защитить ее от этого голоса, загородил собой, а дальше… что случилось? Как он мог видеть всё это и не видеть Лии? Почему не слышал ее голоса, почему погрузился во тьму? Что происходит?! Он резко распахнул глаза и увидел прямо перед собой серый безликий каменный пол. Тело, словно очнувшееся от долгого сна, прокололи сотни игл, а сильная боль в левом боку заставила шумно выдохнуть. — Прости меня, Такеши, прости… Ее голос был не таким как обычно, совсем не таким. Он дрожал, срывался, судорожно бился о воздух истерическими всхлипами, затопляя мир вокруг паникой и безграничным чувством вины. Такеши поднял голову и посмотрел на Лию. Она не плакала, глаза были совершенно сухими, но будто безумными, а зубы раз за разом вонзались в искусанные в кровь губы. Его словно окатили ледяной водой. Он резко сел, схватил ее за плечи и сильно встряхнул. — Не смей, слышишь, не смей! Их глаза встретились, он поймал ее лицо в ладони и зашептал: — Не смей причинять себе боль, слышишь? Она не ответила. Лишь опустила голову, закрыла глаза, и ее тело охватила мелкая дрожь. — Вернулся. Ты вернулся, — сдавленное бормотание было едва различимо, но он понимал каждое слово. — Прости, мне пришлось, ты не приходил в себя, как я ни пыталась, а магии не хватило, чтобы бороться с заклинанием… Прости. Он начал понимать. Опустив взгляд, посмотрел на собственный бок, и только тут уловил жуткий аромат гари. Жженой плоти. Обуглившегося мяса. Пуговицы на нижней части рубашки были оторваны, откинутая ткань обнажала кожу, а на левом боку виднелось черное пятно — крошечное, размером с мелкую монету, оно нещадно болело, источая отвратительный, удушающий запах. Такеши невольно поморщился, коснулся пальцами черной корки и тихо спросил: — Я не приходил в себя, потому ты решила отрезвить меня болью? — Да. Прости, прости меня… — Нет, это помогло, так что не извиняйся. Всё… — он хотел было сказать, что всё хорошо, но в памяти всплыли слова незримого собеседника. «Она ведь всегда тебя понимала, так почему же не видит, что сейчас твои улыбки порой абсолютно фальшивы?» Фальшивы. И правда, его улыбки фальшивы, прямо как ее, но он упорно старался этого не замечать, считая, что раз она не хочет показывать своих чувств, значит, не стоит заставлять открываться. Только вот почему они оба перестали быть честны друг с другом, когда сказали заветные слова? Почему то особое доверие, что притянуло его к ней, та возможность быть самим собой, ничего не скрывая, внезапно исчезли, растворившись в нежелании волновать?.. Но так ли это на самом деле? Или это был всего лишь безотчетный страх, страх сказать нечто, что расстроит ее и заставит отдалиться? Ты ведь просто боялся потерять ее, и потому стал фальшивкой, не так ли? — Прости меня… — Прощаю. Болит жутко, но ты же меня и вылечишь, когда выберемся отсюда, разве нет? Она вскинула голову, буквально впившись в него взглядом, и взгляд этот становился с каждой секундой всё осмысленнее. Такеши улыбнулся, но совсем не весело, напротив, очень печально и почти обреченно. — Это всё магия, — пробормотала Лия, а затем схватила его за плечи и зачастила: — Это не что-то осознанное, просто ловушка: она считывает память и эмоции, выбирает наиболее темные и начинает подливать масла в огонь, ударяя по самому больному. Разжигает самые темные чувства, заставляет их поглотить человека, а потом он уже не может остановиться. Эта магия сеет хаос в душе, она навязывает то, чего нет… — Не так. Совсем не так, — перебил ее он и, тяжелым взглядом посмотрев прямо в глаза, закончил: — Оно говорило правду. Ни слова лжи. Лия растерялась. Она смотрела на него с непониманием, чувствуя, что стены между ними, как старые, так и новые, дрожат, колышутся, как снег на ветру, и именно от нее будет зависеть, превратится этот снег в лавину или растает. — Что оно тебе сказало? — тихо спросила она, понимая, что сейчас единственная капля неискренних чувств может всё уничтожить. — Правду. То, что я и сам чувствовал. Только отгораживался от этого. — Я… слышала твои ответы. Оно сказало, что я убью тебя? — И это единственное, в чем оно ошиблось. Не убьешь. Даже если ты меня искалечишь, убить не сможешь, потому что рядом с тобой я по-настоящему живу, несмотря на боль. — Я причиняю тебе боль? — еще тише спросила Лия, и губы задрожали, но она заставила их замереть, плотно сжав, и постаралась взять себя в руки, хотя душа рвалась на части. — Как и я тебе, наверное, — ответил Такеши и посмотрел на потолок, освещенный лишь одним огненным шаром. Отчего-то вдруг стало смешно… — Думал, они холодные, как тогда, когда ты дала мне их потрогать, и они действительно были совсем не обжигающими, даже не теплыми, скорее, как порывы ветра. А оказывается, они могут жечь, да? — Могут, если я попрошу, — сдавленный шепот, а затем осторожное: — Скажи, чем я тебя ранила? Прошу. Знаешь, мне кажется, мы упустили что-то очень важное, что-то бесконечно ценное. Если бы мы говорили чаще, по-настоящему говорили, искренне, может, сейчас бы ничего… — Ты меня любишь? — вопрос был задан так спокойно и так обреченно, что Лия чуть не разрыдалась, но всё же сумела закрыть глаза, сделать глубокий вдох, открыть их вновь и четко ответить: — Люблю. По-настоящему люблю. Это не влюбленность, не влечение и не мимолетная первая любовь, исчезающая, когда взрослеешь. Но я не знаю, как доказать тебе это. — Тогда почему не говорила о подвале? И о многом другом. Почему не полагалась на меня, хотя я всегда был рядом? — Не хотела обременять и причинять боль. Рассказы о том, как меня хлестали кнутом, точно ранили бы тебя, а я хотела, чтобы ты улыбался. Видимо, ошибалась… Больнее не знать, да? — Намного. Но почему ты на меня не полагалась? — всё такой же бесцветный голос, пустой, безжизненный, словно доносившийся из глубин старого замшелого колодца, и монотонная ноющая боль в душе. — Потому что не хотела быть в тягость. Думала, что если слишком сильно буду тебя обременять, тебе станет тяжело. — Боялась, я уйду из-за этого? — Вовсе нет. Просто на самом деле не хотела быть в тягость. Даже если бы ты этого не осознавал. — Это на самом деле обидно. — Знаю, но я действительно не хотела тебе мешать, даже в чем-то незначительном… — Это невозможно в принципе. Ты никогда не помешаешь и не будешь в тягость. Мне это не кажется, так и есть: ты не будешь в тягость, что бы ни случилось. Она растерялась. Глаза забегали по полу, губы задрожали, а спустя пару десятков секунд послышался едва различимый шепот: «Ошибалась, да? Ты ведь мне тоже никогда бы не помешал… Вот дура». А затем она, подняв взгляд, полный досады, злости на себя и обреченности, прошептала: — Прости. Я правда дура. Но он не ответил. В душе царила пустыня, выжженная собственными черными мыслями, словами той странной магии, сумевшей заглянуть в самые потаенные уголки, от которых он всеми силами старался отгородиться, и ужасными видениями, до сих пор прижигавшими нервы раскаленными щипцами. Эмоции словно умерли, но на этом бескрайнем мертвом просторе вдруг начали появляться робкие проблески яркой зелени: она просто не понимала, что на самом деле значит для него, тогда, возможно, если он сумеет объяснить?.. Но действительно ли шанс есть? Кто был прав, та магия или его сердце, отчаянно жаждущее верить, что Лия не ошибается, называя свои чувства любовью? — Почему не хотела познакомиться с моими друзьями, побывать в штабе, войти в мою жизнь глубже? — всё так же тихо и почти безэмоционально задал он новый вопрос — один из целого списка, который необходимо было озвучить здесь и сейчас, пока сомнения вновь не взяли верх. Ведь какими бы ни были ответы, он чувствовал, что наконец-то узнает правду, а значит, даже если она будет страшной, это куда лучше, чем слепо надеяться на лучшее, подспудно сомневаясь в самом дорогом человеке. Но как вообще можно сомневаться в том, кого любишь?! Как это возможно? Почему так получилось? Он знал ответ. Знал, но не хотел принимать. Страх — монотонный навязчивый страх, от которого не скрыться, страх потери, возводящий одну стену за другой, благодаря которым было бы не так больно, если бы сказка вдруг сменилась кошмаром… Так что случится сейчас? Кошмар затопит Страну Чудес, превратив ее в логово безысходности, или истина окажется сияющей, ослепительной, заставляющей верить в лучшее? Что ответит Лия на этот уродливый список вопросов, доказывающий, что он и сам сомневался в ней не меньше, чем она в нем, сам не понимал ее до конца, равно как и она его?.. — Я боялась, что кто-то из твоего клана узнает о моем даре и начнет охоту на магов. Не обязательно босс, просто кто-то мог заинтересоваться, кого привел в штаб один из лидеров, начать копаться в моем прошлом, а потом… Я слишком боюсь за свою деревню. Несмотря ни на что, я люблю ее, ее жителей, эти поля и леса. И всегда буду любить. Не могу поставить их под угрозу, понимаешь? Потому всегда ставила фокусы, которые может выполнить и обычный человек, если найдет подходящее оборудование. Только ты смог различить, что я не использую приспособлений, потому что, благодаря Пламени, у тебя слишком развиты физические данные, в том числе зрение. Никто другой не сумел бы точно сказать, использовались механизмы или нет. — Ты не доверяешь моим друзьям, боишься их? — Я не доверяю твоим коллегам. А друзья… возможно, они и впрямь такие, как ты говоришь, но я смогу в это поверить, лишь когда сама увижу их, потому что это не вопрос веры в твою интуицию, а вопрос того, кому я доверю жизни целого народа. — Думаешь, я не разбираюсь в людях? — Вовсе нет. Просто мне надо видеть глаза того, в чьих руках будет судьба моего рода. А ты бы смог отдать жизнь отца в руки человека, которого никогда не видел? Он вздрогнул, и в глазах промелькнуло удивление — почему-то так об этом он никогда прежде не думал, не пытался поставить себя на ее место, а ведь и правда… — Не смог бы. — И я не могу. — Но тогда почему отказываешься познакомиться хотя бы с Тсуной? — эмоции вернулись в голос, и впервые в разговоре с ней он позволил себе возмущенный тон, не вязавшийся с обычным умиротворенным спокойствием. — Потому что не хочу мешать твоей работе. Я правда не хочу отвлекать вас от дел, приезжая в штаб, ты ведь сам говорил, что у вас мало времени на отдых, особенно у босса, и он всё свободное время старается проводить с женой и друзьями, так какое право я имею отвлекать его? А ты и так постоянно приезжаешь ко мне, но ведь… Вспомни, когда ты предлагал мне познакомиться с синьором Савадой, сказал, что привезешь меня в штаб и отвезешь обратно, а это долгая дорога. Ты и так сильно устаешь, постоянно весь в работе, так еще и на визиты ко мне находишь время, но если придется ехать за мной, везти меня в штаб, потом знакомить с друзьями и переживать, как всё пройдет, а затем везти обратно… Ты убьешь на это целый день, хотя мог бы просто отдохнуть, расслабиться, полежать и почитать, или, если бы приехал в город, мы могли бы в тишине и покое, без нервотрепок посидеть в парке, устроить пикник… Такеши почувствовал, как привычная картина мира крошится и рассыпается на части: он никогда не думал, что Лия волнуется о настолько несущественных мелочах, ведь, несмотря на частые задания и постоянную усталость, такая вещь, как лишняя поездка в город попросту не могла выбить его из колеи, а нервы… Что ж, встреча с Тсуной и впрямь стала бы довольно серьезным испытанием, потому что пришлось бы обходить острые темы, скрывая правду о способностях Лии, а Тсуна наверняка бы спросил о фокусах, ведь он любит подобное, и его невероятная интуиция точно бы подсказала, что Лия лжет, говоря о чудесах как об обычных трюках. Вот только ради того, чтобы познакомить любимую девушку с лучшим другом, он без сомнений прошел бы через это! А еще можно было просто заранее попросить Тсуну не говорить на определенные темы, он бы точно согласился и не стал выяснять причины! Но откуда ей было знать? — Значит, ты за меня… переживала? — Естественно! — Но ведь это такие мелочи! Какая-то поездка — меня это нисколько не вымотает. А нервы — это ерунда. Уверен, узнай ты Тсуну получше, сама решишь рассказать ему правду, а до тех пор можно просто попросить его не задавать вопросов о твоей работе, вот и всё. — Но такая просьба лишь породит еще больше подозрений. — Да, но Тсуна ни за что не станет говорить о том, о чем его попросили молчать, и уж конечно, он не стал бы выяснять ничего о твоем прошлом, потому что он мне верит, знает, что я не привел бы в штаб шпиона. — Но разве он не волнуется за клан? — опешила Лия. Такеши печально рассмеялся, на сердце начало светлеть. — Тсуна действительно нечто. Он готов без вопросов принять любого, кто просит о помощи или просто хочет, чтобы в него поверили, правда, только если интуиция говорит, что этому человеку можно верить. А интуиция у него невероятная, я тебе уже рассказывал: она сродни дару провидца, никогда не ошибается. — И он готов поверить в любого?! — Лишь в тех, кому интуиция дала зеленый свет. Правда, его не раз подставляли те, кто по какой-либо причине изменился после вступления в клан или заключения договора, люди ведь порой меняются под влиянием обстоятельств. И тогда он становился беспощаден, потому что предателей наш клан не прощает, таков закон. А Тсуна… если честно, мне кажется, каждый раз, карая предателя, он вырывает клок собственной души. — Но всё равно верит людям? — Да. Поэтому я и говорю, что наш босс особенный. Он не боится ранить себя ради других. — Действительно удивительный человек, — пробормотала Лия и уставилась в пол, а Такеши вдруг осознал нечто очень важное: он ведь точно так же не рассказывал ей о многих вещах, считая их само собой разумеющимися или слишком мрачными, например, о деталях боёв, как не говорил о чем-то, если не была поднята подходящая тема, например, о способностях сильнейших Хранителей Солнца. А еще он не опирался на ее руку, если она пыталась помочь ему подняться, лишь нежно сжимал ее. И совесть больно укусила своего владельца, шепнув: «Ты сам вел себя так же, а ее винил. Но в чем же разница между вашими поступками?» — Кажется, я полный идиот, — пробормотал он и закрыл лицо руками. — Такеши? — Лия озадаченно посмотрела на него и осторожно коснулась кончиками пальцев смуглой ладони. Он вздрогнул. А в следующую секунду спросил то, о чем не хотел говорить, даже начав засыпать ее этим шквалом вопросов: — Почему ты не хочешь быть ближе? Она озадаченно посмотрела на него, но он уже не мог отступить, а потому, резко опустив руки и впившись в черные глаза немигающим взглядом, тихо, но четко спросил: — Ты никогда не обнимала меня сама, почему? Огонек под потолком мигнул и задрожал, Лия опустила взгляд и покраснела. — Не хочешь слишком сильно впускать меня в свою жизнь, да? — едва слышно прошептал он, озвучивая один из самых главных своих страхов, и Лия, почувствовав боль в его голосе, резко подняла голову. — Вовсе нет! — Тогда почему? — Просто я… — Ты? Она закусила губу, глаза забегали по полу, но он снова задал вопрос, который ни за что бы не озвучил, если бы не ее попытка уклониться от ответа: — Почему ты не позволила себя поцеловать? Тебе неприятно, когда я слишком близко? Ее глаза шокированно распахнулись, щеки побледнели, повисла тишина, гулкая, звенящая, давящая. А затем тихо-тихо: — Ты это так воспринял?.. — Что еще я мог подумать? — пробормотал Такеши, но червячок сомнения начал подтачивать опоры, прочно державшие давно укоренившееся убеждение в том, что Лия избегает слишком явных проявлений чувств, боясь чересчур сильно впустить его в свою жизнь. — Я просто… испугалась. Тогда… — она вновь закусила губу, уставилась в пол, нервно теребя край пиджака, но наконец всё же выдавила: — Я ведь никогда не встречалась с мужчинами. Нас растят в строгости, и подобные отношения… они под запретом до двадцати лет. И это правильно. И вообще… ну… Постепенно он осознавал смысл сказанного, и огромная глыба льда, сковывавшая сердце, начала таять. На душе вдруг стало удивительно легко, тепло и свободно, а в голове зазвенело: «Всё не так. Не так, как ты себе напридумывал. Если бы ты просто поговорил с ней раньше, избежал бы всех этих мучений. Так почему ты молчал? Почему ни о чем не спрашивал, теряясь в сомнениях?!» — Ты просто стеснялась? — осторожно спросил он, и Лия спрятала лицо в ладонях, согнувшись над полом. Сейчас она показалась ему хрупким цветком, нежным и ранимым, способным рассыпаться на миллион осколков от первого дуновения ветра — захотелось воздвигнуть вокруг купол, укутать теплом и оберегать ото всего на свете, включая собственные глупые домыслы. Оберегать вечно… Он шумно выдохнул, уголки губ задрожали, одновременно желая улыбнуться и не желая этого, пока в душе боролись две противоположных эмоции — радость и чувство вины. Вот только ни одно из них не могло победить. — Прости, я такой идиот. Кончики пальцев нежно коснулись ее волос, мягко опустились вниз по черной пряди, а затем осторожно, бережно, словно боясь причинить боль даже малейшим прикосновением, легли на висок. Лия опустила руки. Лицо заливал яркий румянец, глаза бегали по полу, губы то и дело закусывали, но они снова вырывались на свободу, однако Такеши, осознав наконец, что во всем ошибался, просто не смог не развеять последние сомнения еще одним вопросом, ведь ему нужно было это именно услышать: догадки, как оказалось, могли сильно подвести… — Я идиот, правда. Только… прошу, скажи мне, ты хочешь, чтобы я тебя обнимал? Она опустила голову еще ниже, замерла, а затем, набрав в легкие побольше воздуха, шумно выдохнула, и в следующую секунду крепко обняла его. Карие глаза удивленно распахнулись, а затем на его губах засияла широкая, абсолютно счастливая улыбка. Положив ладони ей на плечи, он аккуратно прижимал ее к себе, не обращая внимания на резкую боль в боку, а она, прижавшись лбом к его плечу, вдруг забормотала: — Дурак, дурак, дурак! Как ты мог подумать, что я тебя не люблю? Ну почему, ну как же так?.. Я всегда буду с тобой честной, обещаю! И буду полагаться на тебя, и с синьором Савадой познакомлюсь, и в штаб съезжу… Если бы я знала, что для тебя это так важно, никогда бы так не сглупила. Ни за что! Говори мне, говори, если тебя что-то беспокоит, потому что я же вижу, что тебе плохо, что всё не так, как должно быть, что ты переживаешь, но не знаю, из-за чего. Не понимаю. Пытаюсь разобраться, но только еще больше запутываюсь и прячу собственный страх никогда не понять, что же происходит… А получается, что мы просто понастроили стен вокруг себя, отгородились друг от друга, молчали о страхах, не желая волновать друг друга, делали вид, что все хорошо, пытаясь понять всё самостоятельно, но только больше терялись и… так глупо, так глупо… окончательно запутались в собственных чувствах, настроив каких-то непонятных теорий! Я думала, ты расстраиваешься из-за моего неверия в синьора Саваду и хочешь, чтобы я всегда во всем полагалась на тебя, перегружая собственными проблемами, но просто не могла заставить себя сделать это. Не могла слишком сильно заваливать своими неурядицами, это ведь такие мелочи! Как тогда, когда я приболела, а ты сказал, что надо было позвонить и попросить купить лекарства, хотя ты был в штабе — я просто не могла так поступить, пошла сама, потому что никого не хотела беспокоить. А ты расстроился, но как можно было заставлять тебя ехать в такую даль, когда мне всего-то надо было пройти пару кварталов? — Но у тебя был жар! — А ты был далеко! — Но твое здоровье важнее! — А для меня важнее твое! Повисла тишина. Такеши лихорадочно пытался осознать всё услышанное, и кусочки головоломки, до этого никак не желавшие складываться в узор, наконец-то начали соединяться. Они оба ставили здоровье, покой и счастье друг друга превыше всего, не понимая, почему любимый человек не хочет ставить собственный комфорт в приоритет. Так глупо… Он зарылся носом в ее волосы, пряча от беспощадного серого коридора счастливую улыбку. — Оба идиоты, — тихий смех, затерявшийся в волосах. — И правда, — выдохнула она и тоже рассмеялась, а с души рухнул огромный камень. Мгла, затоплявшая мир, наконец отступила, безжизненную пустыню заполнили яркие, искрящиеся на солнце оазисы, с каждой секундой отвоевывающие у песка всё больше пространства. В душу наконец вернулся покой, а вместе с ним и сама жизнь, настоящая, удивительно теплая, дарующая умиротворение, уничтожающая все тревоги — не маскирующая их, а обращающая в ничто. Его руки скользнули чуть ниже, переместившись на лопатки, но тут же вернулись обратно, и Такеши обеспокоенно спросил: — Прости, забылся. Очень больно? — Вовсе нет, у меня спина онемела, если честно, — пробормотала Лия, чуть отстранившись и положив руки ему на грудь, а Такеши поджал губы, но она тут же поспешила его успокоить: — Но это даже лучше, потому что боль больше не отвлекает. Нам правда осталось совсем немного до выхода, лишь три развилки, так что я смогу продержаться. — Уверена? — Да, надо только восстановить магию. Я слишком много потратила на… — голос задрожал, пальцы судорожно вцепились в его рубашку, но Такеши мягко накрыл их ладонью и прошептал: — Всё в порядке. Я привык к боли, на тренировках меня к ней приучили, а в боях порой получал куда более болезненные раны. — Но я ведь тебя… — Ты мне помогла. Если бы не та боль, не знаю, смог бы я выбраться или нет. Так что это действительно меня спасло. Она помолчала, всё так же сжимая его рубашку и прислушиваясь к мерному сердцебиению, а затем тихо сказала: — Ты даже подбородок рассек. Когда упал. Я испугалась, но подумала, что, может, боль тебя вернет, только ты не возвращался. Я звала, звала, пыталась пробиться сквозь их магию, но она слишком сильна, с подавленной энергией ее не обойти. И тогда… пока смотрела на кровь, бегущую из раны, вспомнились старые уроки. Нам говорили, боль — единственное, что может отрезвить человека, попавшего в ловушку для разума, и чем сильнее магия, тем сильнее должна быть боль, потому я и… — Спасла меня, — закончил он за нее и погладил по спутанным волосам. — Не вини себя. Это хоть и больно, но точно не смертельно. Бывало хуже, правда. — Плохо, — прошептала Лия. — Знаю, но я теперь тоже всегда буду говорить тебе правду, даже если она может ранить. Кажется, я понял, в чем была наша главная ошибка. В молчании. — Если не говорить о том, что на сердце, чаша переполнится. Я совсем забыла об этом, потому что слишком боялась тебя потерять… — пробормотала она, вновь прижимаясь лбом к его плечу. — А я впервые понял, что эти слова значат, — ответил он, передернувшись от ужасных воспоминаний. — Кажется, из-за этой ловушки моя чаша на самом деле переполнилась. Было жутко. Не хотел бы я повторения. — Значит, будешь говорить со мной? — тихо спросила Лия. — Буду, — улыбнулся Такеши и почувствовал, как его осторожно, очень бережно обняли. Лия выпрямилась, прижимая его голову к своей груди, и зарылась пальцами в короткие растрепанные волосы, а следом он, прислушиваясь к бешеному сердцебиению, услышал вдруг такую родную, такую печальную, но полную надежд песню. «Даже если и страшно. — Можешь пройти…» Она пела долго, раз за разом вкладывая в последние слова всю свою надежду на лучшее и всю решимость двигаться вперед, как бы сложно ни было, а он впервые не вспоминал при звуках этой мелодии мать — его поглотили эти слова, стремление не сдаваться и мерный гулкий звук, отбивавший ритм времени в такт со словами — успокаивающийся пульс девушки, решившей, что его счастье важнее всего на свете… «Даже если и страшно. — Можешь пройти». — Aishiteru wa, — прошептал Такеши, не надеясь на ответ, но внезапно получил его: — Aishiteru wa, Такеши. Я всегда буду тебя любить, что бы ни случилось. На сердце расцветали белые лилии — нежные, чистые цветы, символ света и надежд. Бутоны похоронного цвета. «Она любит меня. Любит. По-настоящему. Как я мог сомневаться?! Почему не верил, почему боялся?.. Да, точно. Боялся. Я ведь просто трус. Больше всего на свете боялся потерять ее, потому искал раз за разом признаки приближающейся беды, чтобы хоть немного быть к ней готовым. Наконец-то я это понял… Это не Лия отгораживалась от меня, а я от нее, потому что слишком боялся потерять это чудо. И всегда буду бояться, только вот теперь я не буду ни прятаться, ни убегать. Я буду защищать его. Всегда. Что бы ни случилось, какая бы опасность ни появилась на пути, я буду оберегать это чудо. Если, конечно, еще не поздно… Если она простит меня. Если захочет быть рядом, несмотря ни на что, даже на опасность, которую я принесу в ее жизнь. Это эгоизм, но я… Да, я должен. Должен спросить… Нет, не так. Я не могу не спросить». Сердце затопляла решимость, душа цеплялась за лоскуты надежды, а вера в возможность лучшего будущего заставляла набрать в грудь побольше воздуха. Глубокий вдох, и наконец прозвучал главный вопрос: — Скажи, ты хочешь быть со мной? Она опешила. Пальцы замерли, так и не выбравшись из плена волос, в душе зароились сотни вопросов, но недавнее решение заставило дать ответ и задать свой вопрос вместо того, чтобы теряться в догадках: — Да. Я хочу быть с тобой всегда. Но почему ты до сих пор сомневаешься? — Я не сомневаюсь, я боюсь. Если ты уедешь за границу, тебя вычислят маги той страны, и они могут захотеть убить тебя или сломать. Если вступишь в Вонголу, могут убить враги клана, пробравшись в штаб или подкараулив тебя за его пределами. Если просто будешь со мной, но не в клане, на тебя могут напасть мои враги, как тогда, в переулке, и некому будет тебя защитить. Я не знаю, как быть. Как поступить, чтобы спасти тебя. Она шумно выдохнула и прижалась губами к его волосам. Такеши растерянно прислушивался к новым ощущениям, а Лия вдруг, не отстраняясь, тихо спросила: — Ты правда хочешь, чтобы я была в Вонголе? Почему? — Потому что так у тебя будет лучшая защита, потому что там тебя не найдут маги и потому, — он запнулся, но всё же закончил: — что я просто хочу быть ближе к тебе. Она растерянно замерла, на пару мгновений словно потеряв дар речи, а затем широко улыбнулась, и, крепко обняв его, четко произнесла: — Если ты хочешь этого не только ради моей безопасности, я согласна. Думала, буду тебе там обузой, особенно если придется лгать синьору Саваде… Но если ты правда этого хочешь, пусть будет так. Он резко поднялся, схватил ее лицо в ладони и, заглянув в глубокие черные глаза, неверяще переспросил: — Правда? Ты согласна вступить в клан? Но как же… Ты ведь боялась… И мы убиваем людей. — Вы убиваете ради спасения, ты сам так сказал, и если твой босс действительно окажется тем, в кого я смогу поверить, я вступлю в клан. Если, конечно, меня вообще примут. — Примут, конечно же примут! Любой Хранитель может ввести в клан новых членов, если доверяет им, так что это точно не проблема. И я уверен, Тсуна тебе понравится, он отличный друг! Помог найти эту деревню, даже ничего не спросив. Просто как услышал, что ты пропала, сразу же предложил помощь и настаивал на ее принятии, но ни разу не спросил, почему тебя похитили: чувствовал, наверное, что я не хочу об этом говорить. Он тебе точно понравится, он хороший человек! Но ты… правда согласна? Лия грустно улыбнулась и накрыла его ладони своими. — Я хочу быть ближе к тебе, но не хочу обременять, вот и всё. Я люблю цирк, но прекрасно понимаю, что больше не смогу там оставаться, да и фокусником мне теперь не быть, даже если уеду. А другие профессии… У меня нет диплома, так что хорошую работу не найти, но я бы пошла на любую, меня не особенно волнуют зарплата или карьера, вот только я хочу дарить людям улыбки, а будучи официанткой или уборщицей это становится недостижимой мечтой. Ты предложил вариант, о котором я и мечтать не могла, но я боялась трех вещей. Того, что стану тебе обузой, что тебе будет плохо из-за моих ошибок и больно из-за необходимости хранить мою тайну от друзей; того, что не смогу доверять синьору Саваде; и того, что когда-нибудь мой секрет раскроют другие члены клана, а ведь это мафия, вряд ли там все такие же порядочные, как ты — наверняка некоторые решат покопаться в моем прошлом. — Возможно, но со стороны Ниммено похоже на деревню сектантов, а ты — на сбежавшую из секты жертву, вот и всё. Лия удивленно посмотрела на него и неразборчиво что-то пробормотала, в ее глазах застыла растерянность. Такеши вскинул брови, не понимая, что ее так озадачило, а она вдруг шокированно переспросила: — Секта? Мы? Он улыбнулся, осознав наконец, что она попросту не представляет, как вся эта ситуация выглядит для обычных людей, не допускающих мысли о чем-то потустороннем. И совесть вновь укусила душу, спрашивая, почему же раньше он не пытался проникнуть в ее мысли, понять, как на самом деле она воспринимает всё происходящее, ведь человек, бо́льшую часть жизни проведший в закрытом сообществе, отгороженном от мира, попросту не мог быть таким, как все! Она не понимала, как выглядит Ниммено со стороны, не понимала, что магия для простых людей — лишь ничего незначащая сказка, в которую никто не поверит, пока не увидит собственными глазами, она даже одевалась совсем не как современные девушки, не позволяя себе открыть ни пяди кожи! Как же он мог не понять, что она попросту стеснялась его прикосновений, а не пряталась от них? Как вообще мог мерить ее общими стандартами, считая, что она видит мир так же, как он сам?.. Разговоры — вот что им необходимо. Искренние, открытые разговоры без капли фальши, как прежде. Тогда он сумеет понять ее, а она его, а если недопонимания и возникнут, их получится разрешить без срывов, и ей больше не придется вытаскивать его из ловушек, сжигая плоть… А ведь ей было куда больнее, чем ему, это он отлично понимал, потому что даже представить себе не мог, что испытал бы, окажись сам на ее месте… Такеши тряхнул головой, отгоняя мысли о произошедшем и сосредотачиваясь на теме разговора — на «секте». — Никто ведь не знает о магии, более того, в нее не верят, так что, даже увидев чудо прямо перед собственным носом, человек придумает логическое объяснение, которое развеет все предположения о его мистическом происхождении. И если о Ниммено узнают в Вонголе, на тебя будут смотреть как на бывшую сектантку, не более того, ведь ваш секрет отлично охраняется, и догадаться ни о чем невозможно, даже приехав в деревню. — Как же так? — пробормотала Лия, и в голосе ее прозвучало настолько сильное удивление, что стало ясно — подобного она и представить не могла. Такеши рассмеялся, облегченно вздохнув, и погладил ее по щекам большими пальцами. — Вот так. Люди вообще не верят в чудеса. И даже те немногие, кто верит, начнут искать волшебству логическое объяснение — просто по привычке. Так что осторожность, конечно, важна, но если не рассказывать правду всем подряд и не использовать магию на каждом углу, оправдав ее возможности особенностями Пламени, никому и в голову не придет заподозрить тебя в чем-то мистическом. — А я думала… я подозрительная. — Вовсе нет. Просто не такая, как все. Но это не значит, что кто-то догадается о правде. Она внезапно фыркнула, а затем рассмеялась, и Такеши рассмеялся вместе с ней. Он и сам не знал, над чем смеется, почему, чувствовал лишь, что так хорошо ему давно уже не было — с того самого дня, как он признался ей в своих чувствах и осознал, что они взаимны. Наконец-то черные эмоции смогли отступить, кануть в небытие, исчезнуть, раствориться в нахлынувшей радости, тепле и свете, настоящем счастье, искреннем, без минорных оттенков. Такеши заглянул ей в глаза и утонул в них. Лия смеялась так искренне, так заразительно, так счастливо, что невозможно было не поддаться затопившему ее веселью. — Я правда глупая, — пробормотала она и смахнула выступившую слезинку. — Скорее, просто не понимаешь мировоззрения обычных людей, что логично, — отсмеявшись, ответил Такеши и коснулся лбом ее лба. Лия тут же перестала смеяться и посмотрела ему в глаза. Вот только вместо обычного желания спрятаться, отвернуться, на этот раз он прочел в них смущение и нежность. Широкая смуглая ладонь заскользила по тонкой белой коже, поднимаясь по щеке, касаясь виска, зарываясь в волосы… — Можно? — едва слышно спросил он, и ее веки дрогнули, а губы чуть приоткрылись. И он уже не смог бы остановиться. Ее губы были солеными от крови и шершавыми, но в этот миг они показались ему слаще меда и нежнее шелка. Он забыл обо всем, растворяясь в невероятном, головокружительном, бесконечном счастье — эйфории, сметающей все прочие чувства. Его пальцы терялись в длинных спутанных волосах, а ее руки скользили по его спине, разжигая в душе пожар, веки сомкнулись сами собой, но никто этого не заметил, два дыхания сливались в одно, как сливались два сердцебиения, губы скользили по губам, нежно и бережно, ласково, мягко, словно касались величайшей драгоценности в мире. Лия ответила на поцелуй — робко, неумело она пыталась подарить ему всю себя, всё свое тепло, и он забыл как дышать, забыл, что дыхание вообще существует. Осталось лишь бесконечное счастье и окутывающая теплым коконом нежность. Его губы стали настойчивее, подчиняя себе, но не подавляя, и он вдруг почувствовал, что она улыбается сквозь поцелуй. Секунда — и вот он уже прижимает ее к груди, шумно дыша и зарываясь носом в мягкие волосы. — Люблю тебя, — пробормотала Лия, и Такеши вдруг подумал, что счастливее него нет никого на свете. — Ты мое чудо, — ответил он. — Настоящее. Совсем не минорное. В этот раз минор я выдумал сам, решив, что настоящих чудес нет. Ошибался. Как же я ошибался… — Я тоже, — шепнула Лия, прижимаясь к нему всем телом. И Такеши подумал, что ни за что не отдаст это счастье. Никому. И никогда. Потому что его мир наконец-то стал правильным, таким, каким должен был быть. — Я всегда буду с тобой. Всегда. — А я с тобой, Такеши. Они улыбнулись — искренне, без тени сомнений или печали. Одной улыбкой на двоих. И пустыня из души окончательно исчезла, превратившись в сад, полный удивительно белых, кристально чистых цветов, совсем не минорных — празднично умиротворенных. А даже если налетит буря, угрожающая сравнять этот сад с землей, он сумеет справиться с ней, сумеет уберечь то, что ни в коем случае нельзя упустить: он поверил в себя, наконец-то поверил, и эта решимость ни за что не исчезнет, ведь его свет всегда будет рядом, а значит, он больше не потеряется во тьме… — Никогда не залечивай рану на моем подбородке. Хочу, чтобы там остался шрам, — вдруг сказал Такеши, и Лия удивленно на него посмотрела. Он покачал головой и пояснил: — Как напоминание о том, что надо смотреть на суть, а не на форму. Это шрам, полученный в самый счастливый день моей жизни, который был наполнен ужасом и болью. Он будет напоминать мне, что как бы ни было страшно, надо посмотреть опасности в лицо, только тогда сможешь ее преодолеть, а если отворачиваться, ища оправдания, упадешь лицом в грязь, разобьешься и, если рядом не будет того, кто протянет руку, уже никогда не поднимешься. Я хочу, чтобы этот шрам всегда был со мной и каждый день напоминал о том, каким идиотом я был и что прозреть можно даже в ситуации, когда кажется, что окончательно ослеп. Она печально посмотрела на него, подняла руку и осторожно коснулась краев глубокой раны, разорвавшей кожу, окрасившей ее в багрянец. — Я не буду его лечить, — тихий шепот и понимающая теплая улыбка. — Есть шрамы, которые всегда должны быть с нами. Не для того, чтобы мы не забыли — мы и так не забудем. Для того, чтобы слишком важный урок не прошел бесследно. Нельзя стирать шрамы, которые научили нас чему-то важному. — Их надо ценить, — кивнул Такеши и нежно коснулся губами шрама, рассекавшего ее бровь. Лия шумно выдохнула и зарылась пальцами в его волосы. Где-то глубоко в душе тянули к своему солнцу лепестки ярко-белые, но совсем не печальные цветы — цветы счастья и новых надежд. Надежд, выстроенных на осколках собственной боли, могилах собственных ошибок. — Память — это то, что причиняет боль, но делает нас теми, кто мы есть. — И это правильно. Потому что каким бы ни было прошлое, оно помогает нам не потеряться в будущем. Они наконец-то искренне поверили в настоящее чудо. Чудо, которое надо выстраивать собственными руками всю свою жизнь.