***
Непривычный шум резал уши. Миссис Норрис зашипела и выпустила когти, её хвост был пушист, как никогда. Слишком. Много. Запахов. От их обилия болела голова и чесалось в носу. Миссис Норрис чихнула, спряталась в укромный уголок норы, настороженно разглядывая источник шума. Это были человеки, но маленькие человеки, такие, каких она никогда не видела. Детёныши? Миссис Норрис не знала, размножаются ли человеки, но, очевидно, они не появлялись из ниоткуда, а значит, сначала были такими же детёнышами, как когда-то была и она, прежде чем стала взрослой самкой. Детёныши человеков были шумные, но забавные. И пахло от них резко — и разнообразно. Миссис Норрис чуть привыкла к постоянному гулу, похожему на тот, который издавали взрослые человеки, когда собирались вместе, но куда более сильному, и осторожно подошла ближе. Её не заметили, ну и хорошо, а то детёныши бывали очень настырными. Это она знала, сама такой была. Один детёныш отличался от других. Не то чтобы миссис Норрис умела как-то разбираться в состояниях человеков, но она уже отличала, когда человеку хорошо, а когда, соответственно, не хорошо. Этот детёныш грустил, и глаза у него были больные — совсем как у хозяина, когда тот по вечерам сидел в своей маленькой норке и лакал что-то вонючее из своей высокой миски. Кажется, этот детёныш тоже что-то вспоминал, и это его печалило. Миссис Норрис была хорошей и внимательной. А ещё она знала, что должна дарить счастье. И хотя этот детёныш с тёмной шёрсткой на голове не был её хозяином, его глаза напомнили миссис Норрис о хозяине, и ей стало грустно. Подойдя к детёнышу, она тихо произнесла привычное приветствие (Человеки такие непредсказуемые, когда к ним подходишь тихо и незаметно!) и потёрлась об его ноги. Человеки любили, когда их помечали запахом, и хотя миссис Норрис не понимала, что в этом хорошего, метод работал. И если детёныш обрадуется, что его пометили, то это будет хорошо. В норку зашла высокая человеческая самка. У неё была длинная кличка, а ещё она умела становиться такой же, как миссис Норрис. Миссис Норрис звала её Минни, так как не могла запомнить ту вычурную кличку полностью, но, кажется, Минни не была против. Громко что-то промяукав, она вышла, и детёныши послушно направились за ней. Черный детёныш тоже направился за Минни, напоследок погладив миссис Норрис по голове. Кажется, ему стало немного легче. Миссис Норрис самодовольно облизала усы и отправилась на охоту — все человеки закрылись в норе-без-потолка, а значит, не будут мешать ей слышать писк очередной обречённой мыши.***
Пухлая мышь оказалась неожиданно проворной. Миссис Норрис выкладывалась по полной, но мышь успевала отпрянуть в самый последний момент, лишь когти со скрежетом скользили по каменной земле. Необычная это была мышь, слишком непредсказуемая и крупная. Очевидно, старая. Вон, даже хвост облез, совсем без шерсти! Сказать по правде, миссис Норрис никогда не видела мышей с голым хвостом, но это не значило, что из-за этого хвоста мышь должна остаться в живых. Резко извернувшись, миссис Норрис снова бросилась в атаку, когда мышь скрылась в одном из проходов. Вход в тоннель был незаметным и слишком маленьким для человеков, но определённо достаточным, чтобы миссис Норрис могла протиснуться. Вытянув усы вперёд, она упрямо последовала за мышью, не собираясь сдаваться. Тоннель вывел её в маленькую норку. Здесь было теплей, чем в каменных проходах для человеков, где миссис Норрис была только что. Тихое сопение пояснило, что она вторглась в личные норки — спальни. Взрослые человеки любили, когда их детёныши спали в таких норках. Наверное, их так защищать легче, хотя кто нападёт на таких больших зверей, как человеки? Миссис Норрис в спальни не пускали, но она не могла оставить мышь здесь. А вдруг та залезет в подстилку к какому-нибудь детёнышу и укусит его? Кусались мыши больно, а человеки вообще нежные звери, с мягкой кожей и куда менее привычные к укусам. Поэтому миссис Норрис вновь направила все свои чувства на поиск мыши. Убьёт её и сразу уйдёт из спальни. Мышь обнаружилась в подстилке одного из детёнышей, с рыжей шёрсткой. Миссис Норрис не стала медлить — молниеносно запрыгнув на подстилку, она вцепилась в горло мыши и стащила её на каменную землю. Тонкий пронзительный писк разрезал воздух и почти сразу растаял — и мышь, обмякнув, обвисла в её пасти. Миссис Норрис перехватила добычу поудобней и направилась было к маленькому тоннелю, когда почуяла знакомый запах. Так пах тот детёныш, с чёрной шёрсткой, грустный. Миссис Норрис опустила мышь на землю и пошла на источник запаха. Она не знала, почему, но этот детёныш волновал её. От него не пахло мамой и едой, как от других детёнышей, и миссис Норрис, увы, понимала, что это значило — он был выкидышем. Она тоже была выкидышем — мама бросила её, когда миссис Норрис ещё ничего не видела. А потом был холод, вода, много воды — и тёплые руки хозяина, согревающие её продрогшее тельце. Миссис Норрис помнила, как одиноко ей было быть выкидышем, и сочувствовала детёнышу, который сейчас спал, свернувшись в комочек на своей подстилке. Она прыгнула на подстилку, чтобы посмотреть на него, как вдруг услышала предупреждающий клёкот. Подняв голову, миссис Норрис увидела большую белую птицу, которая глядела на неё и угрожающе щёлкала клювом. Тот был изогнутым, как серп луны на небе, когда то становилось тёмным. Жёлтые глаза, тихий знакомый «ух-ух» — это была сова. Миссис Норрис знала, кто такие совы, но не знала, что они тоже живут в этой норе — те из них, кого она видела, прилетали лишь в нору-без-потолка и сразу улетали, из чего она заключила, что совы живут где-то в другом месте. Что же эта сова здесь делала? Миссис Норрис села на край подстилки, приподняла лапу с втянутыми когтями и провела ею по воздуху. Сова прекратила клекотать и напряжённо посмотрела на неё. От неё исходил запах чёрного детёныша — значит, он был её хозяином, таким же, каким был для миссис Норрис её хозяин. И, очевидно, сове не нравилось, что миссис Норрис приближается к нему. Миссис Норрис не привыкла сдаваться, но и драться с совой ей не хотелось. Поэтому в последний раз обнюхав детёныша (сова при этом взмахнула крыльями, обдав хозяина и её воздухом), миссис Норрис спрыгнула на землю и направилась к себе — нужно было показать мышь Минни и получить за это немного вкусного хрустящего печенья, которое почему-то было только у неё.***
Чёрный детёныш сильно заинтересовал её. Он был маленьким (по меркам человеков, конечно), худым и грустным. И даже когда он казался весёлым, в душе он был грустным. Очевидно, ему не хватало любви и заботы, как когда-то не хватало и маленькой миссис Норрис. И миссис Норрис чувствовала, что должна подарить эти любовь и заботу этому детёнышу. Она прятала самые вкусные кусочки еды, которую давал ей хозяин, и тащила к детёнышу. Тот их не ел, хотя радовался всякий раз, когда видел её. Наверное, еда его не интересовала. Миссис Норрис даже прошла как-то за другими детёнышами в нору-без-потолка и убедилась, что там вкусно кормят. Когда хозяин был занят, миссис Норрис бегала к детёнышу. Она сидела рядом, грея его своим боком, и вслушивалась в разговоры. Спустя несколько заходов и восходов солнца она узнала, что детёныша зовут Гарри. Его кличка была маленькой и забавной, но такой милой. Миссис Норрис мурлыкала, повторяя её про себя, и ластилась к Гарри, когда тот с довольным пыхтением чесал её за ухом. Кажется, ему было хорошо. Сова, которая принадлежала Гарри, сердито клекотала. Она тоже заботилась о Гарри, приносила ему с охоты мышей, которых детёныш не ел, и позволяла себя гладить. И она подозрительно относилась к миссис Норрис. Это были инстинкты — кошки и птицы никогда не являлись друзьями и не любили общество друг друга. Но тут ещё, наверное, было и другое — сова не доверяла миссис Норрис своего хозяина. Её материнский инстинкт был так же силён, как и у миссис Норрис. И это делало ситуации напряжёнными. Гарри нервировали предупреждающие крики совы, миссис Норрис раздражённо шипела на глупую птицу, чтобы та не пугала детёныша, а в глазах Гарри мелькали опаска и непонимание. Впрочем, это было недолгим напряжением, всё решил случай. Гарри бегал возле большой лужи, которую человеки называли красивым словом «озеро», а сова и миссис Норрис наблюдали за ним. Солнышко прогревало камень, на котором разлеглась миссис Норрис, и её стало клонить в сон. Однако когда рядом раздался громкий болезненный мявк, миссис Норрис вскочила, словно и вовсе не дремала. Гарри запнулся о какой-то незаметный камешек и упал, больно ранив нежную кожу. Подбежав, миссис Норрис почуяла боль, грусть и ни с чем не сравнимый запах крови. Гарри дрожал, и из глаз его лилась влага. Он явно был напуган. Властным мяуканьем миссис Норрис приказала детёнышу успокоиться и принялась зализывать кровоточащую на ноге ранку. Гарри вздрогнул, хотел было дёрнуться, но миссис Норрис положила лапу ему на ногу, прося не двигаться, и умный детёныш послушался, лишь тяжело задышал и тихо запищал что-то. Сова приземлилась рядом и одобрительно заклекотала, после чего начала перебирать клювом головную шерсть хозяина, пытаясь успокоить его. Кажется, ей это удалось — Гарри замолчал и расслабился. Боль и страх постепенно выветривались из его запаха, тот снова стал чистым и вкусным. Миссис Норрис убедилась, что кровь больше не текла, и прекратила своё дело. Опёршись о ногу детёныша передними лапами, она вытянулась и лизнула влагу, которая до сих пор была на мордочке Гарри. Вода эта была солёная и какая-то горькая, наверное, вовсю пропитанная болью. Миссис Норрис никогда не видела, чтобы человеки извергали такую воду, будучи счастливыми, поэтому она тщательно вылизала мордашку Гарри, избавляя его от последних упоминаний боли. Гарри весело замяукал и погладил её — значит, полностью пришёл в себя. Сова прекратила перебирать его шерсть. Миссис Норрис посмотрела на неё и увидела необычную теплоту в круглых жёлтых глазах. С этого момента сова больше не кричала на неё. Соперничество закончилось — Гарри любил их обеих, а они любили Гарри. Любили, как мамы, дарили ему любовь, которую дарят взрослые кошки или птицы своим детёнышам.***
Кот был большим и наглым. Громко мяукая, он загнал миссис Норрис в угол и преградил дорогу, подёргивая кончиком хвоста. Миссис Норрис знала, чего он хочет — феромоны готового к спариванию самца витали в воздухе и оседали на языке, вызывая горечь. Миссис Норрис не хотела спариваться. Она рычала и била кота, когда тот подходил ближе и наваливался на неё, больно кусая за загривок. Но силы были неравные — кот повалил её, набросившись стремительно и неожиданно, и сжал клыки на болящем загривке. Миссис Норрис громко закричала, задёргалась, пытаясь обернуться и ударить его когтями по брюху, когда услышала знакомое уханье. Большая белая тень налетела откуда-то сверху, и кот с диким мявком отлетел в сторону. Запахло кровью. Миссис Норрис встала на подрагивающие от напряжения лапы, изогнула спину и грозно зашипела. Кот ответил пронзительным криком, и тут же сова вновь налетела на него, гоня прочь от миссис Норрис. Она узнала сову. Это была птица Гарри, и она защитила её. Миссис Норрис никто никогда не спасал, разве что хозяин, когда залечивал укусы мышей, которые она получала, когда ещё была неопытной охотницей, и поэтому миссис Норрис не знала, как реагировать на это. Она благодарно замурчала, когда сова вернулась, и, кажется, этого хватило — из клюва птицы раздался необычно нежный клёкот. Она опустилась рядом на землю и — о, неужели! — принялась перебирать клювом её шерсть, так, как когда-то делала Гарри, когда тот был ранен. Миссис Норрис прикрыла глаза, наслаждаясь заботой, и замурлыкала громче. Осторожные, даже нежные прикосновения заставляли боль в теле утихать. Спустя какое-то время нападения того отвратительного кота стали казаться далёкими, будто они происходили давным-давно. Сова и миссис Норрис долго сидели, прижавшись друг к другу. Лишь когда солнце убежало с неба, заставив его стать тёмным, а луна неспешно выплыла из-за норы, они в последний раз ободряюще клекотнули-мяукнули и разбежались к хозяевам.***
Гарри с радостным писком возился возле дерева, которое зачем-то находилось внутри норы и было обвешано шелестящими неживыми змеями. Миссис Норрис лежала на маленькой красной подстилке, на которой любили обычно сидеть человеки, и наблюдала за детёнышем, чуть прищурив глаза. Сова — миссис Норрис так и не могла произнести её кличку, как бы ни старалась, — заняла место рядом, и миссис Норрис чувствовала тепло, когда белый бок касался её пятнистого бока. Гарри радовался, он был счастлив. Вместе с другим детёнышем, рыжим, тем самым, которого чуть не покусала мышь, они разглядывали какие-то красивые коробки. Непонятно, что их так радовало, но миссис Норрис нравилось, что её детёнышу хорошо. Чем бы это «хорошо» ни было вызвано. Сова склонила голову, её жёлтые глаза загадочно подмигивали. Миссис Норрис вопросительно мурлыкнула. Эта белая птица всё сильнее входила в её жизнь, но миссис Норрис так и не научилась разбираться в её подмигиваниях. Сова моргнула и негромко курлыкнула. Этот звук миссис Норрис знала — она звала её куда-то. Посмотрев на Гарри, миссис Норрис решила, что тому пока ничего не грозило, и направилась за птицей в спальню. Сова подлетела к одной из подстилок и приземлилась возле, приглашающе курлыкая. Миссис Норрис подошла ближе и остановилась, увидев мышку. Зверёк был мёртв, и судя по запаху, убила его именно сова. Это было необычно, так как они охотились, лишь когда были голодны. Однако сова не стала есть свою добычу, а значит, не была голодна. Поэтому… Миссис Норрис всё поняла и замурлыкала. Когда человеки украсили нору и занесли внутрь деревья, словно что-то изменилось. Будто в воздух вкачали много радости и счастья, и эти чувства передавались не только человекам, но и животным. Сова поймала мышь не для еды, а для неё — чтобы порадовать. Человеческие детёныши дарили друг другу красивые коробки, а её подарком стала мышка с нежной шёрсткой и вкусно пахнущим мясом. Миссис Норрис склонилась над подарком и в пару кусков прикончила его. После чего облизнулась и, подойдя к сове, благодарно лизнула жёсткий клюв. Сова негромко ухнула и прикрыла глаза, в её запахе появился незнакомый аромат. Миссис Норрис мазнула носом воздух, но не нашла ничего тревожащего и продолжила вылизывать бело-чёрные пёрышки, мягко тыкаясь носом в глянцевое оперение.***
Им было хорошо вместе. Они любили Гарри, как мамы, но к друг другу испытывали несколько иную любовь. Миссис Норрис назвала бы её дружбой, но это была не дружба. Минни выслушала её и сказала, что это любовь. Не материнская, а дружеская, но чуть больше, чем дружба. Нежная, как молодая травка, и тёплая, как прогретый солнцем камешек.