colors

Мир Кацуки давно потерял все краски, став безбожно серым, скорее даже, диахромным. Он просыпается в темноте и засыпать предпочитает в ней же. В темноте все одинаковое и нет никакого различия оттенков. И нет никаких странных получерных теней, есть одна необъятно огромная, нависшая над ним уже довольно долгое время и отдаленно напоминающая тучу, обволакивающую тебя со всех сторон. Кацуки предпочитает спать все свободное время от работы и первоочередных нужд жизни. Во снах все еще есть он, искрящийся всеми спектрами цветов, цветущий разноцветными красками. Слишком яркими, чтобы каждый раз возвращаться вместе с Бакуго в эту серую реальность. Таблетки снотворного белоснежно белые в его руках, ослепляющие, когда-то они казались тусклыми и совершенно ненужными, а сейчас он не может быть спокойным без их, будто рвущегося наружу цвета. Без них Кацуки мучают кошмары, напоминающие о том злосчастном дне, который лишил его всего мира. Его маленького всегда солнечно улыбающегося мира, заключавшего в себе не только все цвета, но и его самого. Сейчас ему кажется, что из него высосали душу и забыли вернуть обратно. Наверное, она ушла вместе с ним и превратилась в эфемерный образ, чтобы не было одиноко и было кому обнять маленький мир, когда солнце садится за горизонт. Бакуго не нравится слово смерть, оно отзывается тупой взрывающейся болью изнутри, разрывая и измельчая все там на мелкие кусочки, поэтому он предпочитает говорить, считать, думать, что тот ушел. Исчез. Растворился, как морская пена и дым, плавно поднимающийся от его отвратительных сигарет. Кацуки не курил, пока Изуку был рядом, но все давние привычки имели свойство возвращаться с новой силой. Бакуго тушит сигарету о практически переполненную пепельницу и присаживается на свою так и не убранную с самого утра постель, и смотри пустым взглядом в окно. Огромное панорамное окно, открывающее довольно красивый вид на море. Они специально искали такой домик, когда появилось достаточное количество средств для более роскошного существования, более роскошной жизни, потому что об этом всегда мечтал Изуку, а Кацуки не был в праве ему отказывать хоть в чем-либо. Он засыпает через пару часов, потому что ему до сих пор мерещится, что подушка, в которую он привычно зарывается носом, - так еще и не отучившись от того, что постоянно засыпал, зарываясь носом в копну зеленых волос, прижимающихся к груди, - все еще пахнет им. На деле же от нее может лишь вонять кондиционером для белья с каким-то приятным цветочным ароматом. Но Кацуки все еще, даже спустя столько времени, чудится не только его запах, но и сам образ. Ласково зарывающийся ладошкой в его колючие и жесткие волосы. Бакуго первое время морщился во сне, ощущая непонятные эфемерные прикосновения, но теперь лишь мягко улыбается. Возможно, он просто сходит с ума. Ему частенько снится прошлое, полное ярких всполохов красок, в отличие от его диахромной реальности. Это был ярко красный, плавно переходящий в другие оттенки, то ближе к розоватому, то к бордовому, когда Кацуки осознал, что влюбился. Это была ничем не сокрытая ярость снаружи, выплескивающаяся в виде маленьких капелек крови на костяшках, сбитых о случайно подвернувшуюся стену, и медленно расцветающая любовь внутри, крупными бутонами красных роз, впивающаяся своими шипами прямо в плоть, оплетающая сердце. Это произошло совершенно случайно, когда они возвращались с вечерних занятий домой. Кацуки просто шел сзади и смотрел на его макушку, закрывающую собой солнце, из-за чего имеющую вокруг себя ореол из ярких розовато-красных лучей уже практически севшего светила. Кацуки просто смотрел на него чуть дольше, ослепленный солнечным светом, и сердце предательски пропустило лишний удар. А потом еще один, когда Изуку с улыбкой повернулся к нему, потому что «Каччан, ты чего там застрял», а потом еще и еще. Без остановки. Бакуго начало казаться, что он задыхается, пока его сердце чересчур быстро отбивает непривычное для него люблю. Но он лишь еле-еле берет себя в руки и догоняет, отвешивая почему-то не такой сильный как обычно подзатыльник. Остается лишь надеяться, что пройдет. Но почему-то не проходит ни когда он возвращается домой, ни через месяц. Сердце каждый раз лишь сильнее начинает суетиться стоит ему только заприметить знакомую лохматую макушку. Кацуки разбивает кулаки о стену, доходя до своего дома, и переводит дыхание. Это стоит слишком многого – никак не выдать себя. Бакуго старается не думать о том, что был влюблен давным-давно, просто не осознавал этого, потому что иначе он просто взорвется. Его просто разорвет от гнева на самого себя за то, что допустил такую оплошность и влюбился в своего, никому не говорите, лучшего друга. Его просто разорвет от злости на Изуку за то, что тот такой. Волшебный, изумительный, слишком добрый и слишком наивный. Такой, которого хочется постоянно оберегать и купать в нежности, которой у Кацуки никогда в помине и не было. Он злится на себя за то, что он такой непутевый, слишком агрессивный и будто утыканный иголками, как еж, так, что даже близко подойти сложно. А Изуку прорвался, скорее всего, поранившись не один раз. Прорвался и обнял этот комок ярости на весь мир, в попытке утихомирить. А его лишь оттолкнули, заставив проходить всю эту дорогу заново, с самого начала. Кацуки не понимает, зачем ему нужен такой друг, который скорее побьет, чем похвалит за какие-то достижения. Но сейчас он здесь и у него совершенно другие проблемы, которые никак не хотят уходить из головы, хотя также касаются маленького улыбчивого солнышка. Бакуго Кацуки пятнадцать, когда он осознает, что влюблен в своего лучшего друга. Он недовольно ворочается во сне, когда что-то мокрое и холодное утыкается в его, выглядывающую из-под пухового одеяла, пятку. А после огромный пушистый комок ложится ему в ноги, оставляя на холодной кровати место, ровно под еще одного человека. Это был красивый оранжевый, напоминающий не то морковь, не то только что вымытого и вычесанного рыжего кота, когда они впервые встретились. Кацуки уже слишком взрослый, чтобы копошиться вместе со всеми, хмуро сидел на выкрашенном в приятный оттенок оранжевого, напоминающий свежие персики, бортике детской песочницы, когда к нему подошел мальчик. Но вместо знакомства, Бакуго лишь отобрал у него рожок мороженого, размазывая его по чужой светлой футболке и наблюдая за замешкавшимся лицом, в глазах которого отражался интерес вперемешку с ярко выраженным непониманием, а после аккуратно выступила влага, когда Кацуки победно ухмыльнулся. Но это было лишь на пару секунд, после которых мальчик уже снова заразительно улыбался, открывая солнечным лучам свои веснушчатые яблочки щек. Бакуго уходит, вызывая разочарование в чужих глазах, и возвращается уже через минуту с выпрошенной у болтающей с подружками мамы салфеткой. Салфетка умело втюхивается в руки ничего не понимающего малыша. Но видя, что тот все также стоит перепачканный в сладости со спасительной тряпочкой в руках и ничего не делает, Кацуки приходится украсть ее обратно. И уже самостоятельно стирать с чужой футболки свою недавнюю пакость. Он совершенно точно не собирался заводить знакомств, но молча пожимает протянутую ладошку, наблюдая за вновь расцветающей улыбкой, которую почему-то хочется видеть чаще. Но он лишь сбивает мальчишку с ног, чтобы она не маячила перед глазами. Кацуки заинтересован, но настороженность берет верх, когда тот поднимается и все также улыбается, стряхивая песок с забавных рыжих штанишек. Бакуго очарован, но никогда себя в этом не признается. Малыш явно настроен на продолжение не совсем удавшегося знакомства и если не в песочнице, то хотя бы в общем походе домой. Бакуго Кацуки пять, когда он впервые так близко сталкивается с веснушчатым солнцем, впоследствии ставшем его всем. Он нехотя просыпается, чтобы попить воды. Сонно бредет по коридору, думая, что, видимо, новое снотворное работает как-то не так, потому что заснуть то оно кое-как помогло, а вот просыпаться он уже не должен был. Кацуки задумчиво почесывает щеку, пока набирает в стакан ледяной воды. Горло неприятно холодит и зубы немеют, он выплескивает воду обратно в раковину, надеясь, что не согнал сон одним глотком. Добравшись до постели, Бакуго успевает зарыться пальцами в мягкую шерсть собаки, чувствуя живое тепло кончиками пальцев. Кацуки засыпает, ощущая там легкое покалывание. Это был ярко желтый, напоминающий только-только раскрывшиеся подсолнухи, залитые светом утреннего солнца, когда они, наконец, решились купить этот домик у моря. Глаза Изуку искрились восторгом, когда он впервые увидел панорамное окно в их спальне, а Бакуго лишь с теплой радостью наблюдал за тем, как тот носится по периметру, приговаривая, где что они поставят. Он неожиданно замолкает, когда Кацуки говорит, что теперь им для полного счастья не хватает только собаки. Мидория тут же расплывается в несущей в себе свет аж нескольких солнц улыбке, он тараторит, что да, как бы было замечательно, какую собаку можно завести и Каччан, ты правда хочешь собаку. Кацуки хочет, чтобы улыбка с его лица никогда не стиралась, а в глазах всегда плескался восторг, нежность и любовь, которой он может и поделиться. Но только немножко. Они забирают из приюта щенка золотистого ретривера, которого какой-то дурак умудрился выкинуть на улицу, в тот же день. Бакуго смотрит, как Изуку осторожничает с собакой, которая боится, но все равно радостно виляет хвостиком. И ревнует. Но только совсем немножко. Делиться, как оказывается, не хочется совершенно, но не остается ничего, кроме как смириться, что теперь у Изуку будет два любимых мальчика. Он вздыхает и протягивает к собаке руку, осторожно зарываясь в еще толком не отросшую золотистую шерсть пальцами. Кацуки чувствует тепло подушечками пальцев и спиной, к которой крепко прижимается его мир. Он слышит тихое спасибо и чувствует мягкий поцелуй через ткань футболки, а сердце уже бешено бьется, вырываясь из плена грудной клетки. Бакуго Кацуки двадцать, когда он впервые в жизни заводит собаку, ощущая, что теперь должен нести ответственность за троих. Он спит в обнимку с мягким одеялом, пытаясь компенсировать этим отсутствие того, кого до этого постоянно обнимал во сне. Кацуки имел привычку складывать на него все свои конечности и мягко ухмыляться, когда груди касался пышущий недовольством носик. Одеяло совершенно не дарит тех же эмоций, да и носа у него нет. Поэтому он, недовольный таким раскладом, откидывает одеяло и обиженно отворачивается. Только для того, чтобы вернуться обратно к нему через пару минут. Это был невероятно красивый зеленый, больше даже салатовый, иногда плавно переходящий в неуверенный более темный, когда Бакуго учился быть другим. Можно даже сказать, лепил себя заново, учась быть покорным и податливым, как согревшийся пластилин. Кацуки учился принимать и доверять. Кацуки учился улыбаться нормально, чтобы на лице не сквозило ехидство, чтобы улыбка была красивой и приятной, а не кривой ухмылкой, проводя возле огромного зеркала прихожей по несколько часов в день. Кацуки учился любить себя, чтобы его могли любить другие. И, если честно, у него совершенно ничего не получалось, когда он растягивал пальцами щеки, создавая некое подобие улыбки. У него ничего не получалось, но он забывал обо всех промахах и ошибках стоило лишь Изуку появиться на горизонте. Ради него можно и потерпеть. Когда-нибудь ведь все равно получится. Не сегодня, так завтра. Мидория видел непонятную решимость в глазах друга и был готов помочь, чтобы там ни было, но Бакуго вместо привычных подзатыльников лишь мягко качал головой. Он должен сделать это сам, даже если и не замечает, что уже сдвинулся с мертвой точки. Он старается перекроить весь свой характер с точностью самой умелой швеи, оставив гнев и злобу где-то позади и вытянув откуда-то из глубины неизвестные ему чувства. Друзья смотрят на него с опаской, потому что что-то не так, потому что Кацуки смотрит на Изуку, когда думает, что никто не видит, и в его глазах плещется любовь. Она разливается капающей с краев нежностью, которой у того никогда в помине и не было. Бакуго не видит в себе перемен, пока кто-то все же не решается спросить все ли у него в порядке. Он бубнит, что в полном, а внутри готов взорваться, потому что все еще трудно сдерживаться, когда Мидория с кем-то так любезно разговаривает. Еще месяц назад, он бы просто избил этого человека, так и не поняв причин своей рвущейся ненависти, когда это лицо снова мелькает в поле зрения. Но Изуку после сразу же с улыбкой идет к нему, будто понимая, мягко ерошит его колючки вместо волос, успокаивая. Бакуго тянется за прикосновением, ластится, словно полностью доверившийся кот, и улыбается одними уголками губ. Чуть позже все будут перешептываться, говоря, что Изуку его приручил. Но тот ничего не делал, Кацуки сам, своими силами, бросился в этот омут с головой, потому что боялся, что его просто напросто не примут, оттолкнут, после того как он понял настоящую природу своих эмоций. Бакуго Кацуки шестнадцать, когда он впервые улыбается без тени притворства, разглаживая и навсегда стирая хмурые складки со своего лица. Он любил сквозь пелену снов чувствовать, как его обнимают в ответ, мягко сжимая в маленьких кулачках ткань его футболки, когда в чужом сне что-то явно шло не по плану. Кацуки любил дарить ему спокойствие одним небольшим поцелуем в макушку и чувствовать как тот расслабляется, понимая, что он в самых надежных руках, что смогут защитить даже от сонных монстров. Это был волшебный, переливающийся на солнечном свете и аккуратно поблескивающий от небольших капелек воды, голубой, когда Кацуки получил мягкий кивок на свое предложение прогуляться после занятий. Он обрушил его на ничего не подозревающего Изуку с утра пораньше и словно вылил на того ушат холодной воды, так как тот аж вздрогнул. Кацуки чувствует себя виноватым из-за этого, но это в любом случае и в любое время было бы такой же неожиданностью, как и сейчас. Он с трепетом ожидает приближающегося вечера и не может унять легкую дрожь во время обеда. Слишком волнительно. У него не было ни малейшего представления о том, что они будут делать, как и где, и, наверное, это было даже к лучшему, потому что, на самом деле, он хотел лишь прощупать почву, узнать, насколько шаткий фундамент будет под его ногами, если он захочет открыться полностью. Признаться, обнажив пред Изуку свою некрасивую душу с кучей сокрытых мотивов. Несмотря на ежедневные совместные походы домой, на этот раз они очень неловко выходят за территорию школы. Бакуго чувствует, как у него все сильнее начинают дрожать руки, а Изуку просто до сих пор растерян, изумлен сложившейся ситуацией. Они доходят до торгового центра и с загадочными улыбками ходят по различным магазинам, прекрасно зная, что ни у того, ни у другого не найдется в карманах ни одной копейки. Мидория ввязывается в какой-то бесплатный конкурс и Бакуго умудряется выиграть там небольшое плюшевое облачко с причудливыми глазами. Кацуки мучается тревожностью, но все равно впихивает его в руки восторженно хлопающего ресницами друга. Кацуки практически незаметно краснеет, а Изуку вновь заразительно улыбается, являя миру ровный ряд зубов и приподнимая веснушчатые яблочки щек. Сердце в груди предательски сжимается. Они возвращаются домой, когда солнце медленно садится, окрашивая голубое небо разноцветными красками, и Бакуго даже позволяет себе, развернувшись так, чтобы не было видно его лица, мягко коснуться чужой руки. Изуку вздрагивает, но быстро расслабляется, чувствуя, как его пальцы осторожно, словно боясь разбить, перебирают, поглаживая. Кацуки никогда не забудет тот стыд, сковавший все тело, а также тот трепет, расплескивающийся внутри, когда чувствует ответное прикосновение к его грубой ладони. Бакуго Кацуки шестнадцать с половиной, когда он впервые идет на свидание и чувствует себя чересчур счастливым. Кацуки ворочается, чувствуя, как за закрытыми глазами, собирается влага. Он распахивает глаза и часто-часто моргает, пытаясь избавиться от этого ощущения. Часы на прикроватной тумбочке показывают три утра. В квартире стоит полная тишина, сплетающаяся, кажется, из его объемных мыслей, и нарушаемая лишь тихим биение двух сердец, вместо трех. Бакуго мерзнет и дико хочет спать, несмотря на жалобный скулеж, вырывающийся изнутри и просящий не окунаться в воспоминания. Чтобы хоть немного по утру чувствовать себя живым, а не прошедшим трижды как по кругу через мясорубку. Это был непонятный синий, отзывающийся плещущейся в стаканы горечью и колышущейся кухонной занавеской по утру, когда Изуку сказал, что ему нужно ехать в командировку по работе. Кацуки собирался вызваться ехать вместе, наплевав на свою работу, пока его не начали заверять, что все будет в порядке, да и им тогда не с кем будет оставить собаку, что подросшим вихрем носилась меж ног. Он не был готов к такому, что явно читается смятением на лице. Мидория уезжает уже вечером, а Бакуго тушит горе в маленькой бутылке пива, потому что покрепче не даст ему нормально заснуть после. Первый вечер Кацуки проводит, валяясь на паркете в обнимку с псом, от которого неприятно пахнет, если зарыться носом в шерсть. Он не жалеет шампуня, когда отчаянно пытается вымыть маленький неугомонный вихрь, надеясь, что на работе одиночество не будет так сильно сдавливать черепную коробку. Надежда умирает сразу же вместе с первым шагом за порог офиса. Кацуки ходит целую неделю как в воду опущенный, которого вдобавок еще и забыли высушить. Он учиться варить кофе, а после отмывать плиту от черных пятен из убежавшей турки. Сдается уже со второй попытки, покупая в круглосуточном отвратительный растворимый. Бакуго учится готовить самые простые блюда, смотря обучающие ролики в интернете, и практически забывает один раз покормить собаку, пока его не тащат, схватив зубами за штанину, к миске. Он долго извиняется, ероша в различные стороны золотистую шерсть. Доверие было практически упущено ускользающей ниткой прикрепленное к синей мисочке для корма, а они оба до сих пор растеряны, отпустив стержень, что крепко связывал своих мальчиков. Он прибирается в любое свободное от работы время, только чтобы Изуку вдруг не подумал, что они тут без него зачахли. Завяли прямо как цветы, которые Кацуки забывает поливать уже пару недель. Бакуго Кацуки двадцать два, когда он впервые на такое длительное время остается один, и ему это совершенно не нравится. Часы на прикроватной тумбочке показывают пол пятого и Бакуго больше не просыпается, будто зная, что до будильника осталось не так уж и много, а за ночные похождения по головке его никто точно не погладит. Это был яркий фиолетовый, будто непутевый художник случайно перепутал цвета и сделал не тот мазок, когда Кацуки презирал себя. Ему постоянно казалось, что он силой принудил Изуку к их отношениям, что он совершенно не изменился и все еще остался периодически яростно взрывающимся комком нервов. Бакуго огромной толстой полосой старался перечеркнуть все прошлое, когда был эгоистичным и колючим, когда доставлял окружающим боль, и ненавидел себя за это же. Он не может избавить себя от прошлого себя и того, что сделал, не потому что от этого нельзя убежать, а потому что он должен помнить о том, как глаза напротив наполняются слезами, и никогда больше этого не повторять. Изуку всегда был сильнее его и сильнее всех, кого Кацуки когда-либо знал. Он всегда имел необъятное самообладание и никогда не позволял себе плакать на людях, с улыбкой встречая все препятствия. Но он был все таким же человеком, а Бакуго, даже не замечая, раз за разом наносил своими словами, действиями маленькие, но точные удары, из-за которых он однажды не выдержал. Тогда Изуку рыдал прямо посреди улицы, громко и некрасиво, размазывая это все по своему лицу, надеясь, что сделает лучше, но делал только хуже. А Кацуки растерянно стоял, не с силах даже пошевелиться. Эта картинка яркими всполохами всплывает каждый раз, когда он ошибается. Бакуго ненавидит ее всей душой, но потеряв ее, думается, может лишиться и частички себя, помогающей сдерживать своего неугомонного агрессивного зверя. Он презирает все, что было до появления его красной влюбленности, но в то же время, все это его тонкие нити ведущие как к саморазвитию, так и ко всему его миру. Бакуго Кацуки двадцать пять и он все также ярко ненавидит. С того момента, когда посреди рабочего дня раздался неожиданный звонок, оповестивший о том, что Мидория Изуку разбился насмерть в аварии, и им очень жаль. Именно с того момента, когда раздались остаточные гудки, а Кацуки закрыл глаза, пытаясь переварить доставленную до нужных точек информацию, его мир стал безбожно серым, скорее даже диахромным. Бакуго в тот день потерял не просто цвета этой реальности, Бакуго в тот день потерял целый мир. И, возможно, стоило бы уже давно отпустить все, перевернуть страницу, соединить все спектры цветов его воспоминаний, сделав их идеально белыми, достать новый белоснежно чистый лист, но Кацуки каждый раз на этом листе чертит черную полосу. Возможно, Изуку бы хотел, чтобы тот нашел себя заново, самостоятельно раскрасил этот серый мир, но Кацуки не успел попрощаться, не успел рассказать напоследок, как же безумно любит. И это съедает его изнутри с каждым днем все сильнее и сильнее. Раздается несчастная трель будильника, а сна уже ни в одном глазу. Кацуки выгуливает собаку, стряхивает пыль с небольшого плюшевого облачка, и, наконец-то научившись, варит себе кофе. Новый день, а все по-старому. Бакуго Кацуки двадцать шесть и он живет прошлым.