i love u in this light
на высоте дышать легче, потому что высота отрезвляет, ветер пощечиной врезается в лицо, говоря, мол, чуя, блять, не бесись., а чуя бесится пиздец. потому что… ну, потому что дазай осаму. после этого можно, в принципе, ничего не добавлять, но накахара просто хочет объяснить весь масштаб катастрофы. потому что с осаму дазаем тяжело, если ты обычный человек, а если вы чуя накахара — невыносимо в конец. кто сказал, что худшее для противников дазая — быть его противником, просто не был его соратником. чуя может с уверенностью заявить, что быть с дазаем на одной стороне баррикад — все равно что автоматически привязать свою жизнь к нему. к его привычкам, к его повадками замашкам — он, паразит, своими грязными вездесущими руками к тебе в мозг залезет, будет тупо управлять — хорошо; но если попытается ужиться — спасаться поздно да и бесполезно. кому-то может быть это и нравится: кому-то, у кого напрочь отсутствует или инстинкт самосохранения, или хоть какой-то внутренний стержень., но накахара не из их числа. остальным же остается терпеть его выходки, упрямство, но что еще хуже — пытаться удерживать его тощую суицидальную задницу в стабильности. и в штанах — но это, по секрету, только у чуи так. и поэтому накахара оказался единственным, кто смог эти дазаевы щупальца из своего разума выковырять, смог оторваться, смог показать, что он — только сам будет все для себя решать будет, что с дазаем он иметь дело не хочет. именно поэтому он сейчас так, блять, зол. и он опять получает плевок ветра в лицо. солнце по-царски заваливается за горизонт, залезая своими пальцами-лучами в глаза — чуя на него ругается, прогоняет, потому что ему оно не на руку, оно сейчас не нужно. потому что накахара ждет сумерки — время действий вооруженного детективного агентства. чуя садится на грязную плоскую, еще горячую ото дня крышу: от покрытия воняет резиной, а над йокогамой стоит смог. ему скучно, он хрустит суставами пальцев, рассматривает небоскребы, заглядывая в окна — оттуда на него смотрят испуганно, пялятся, чуть ли не открещиваясь. накахара мается всякой ерундой, ходит по парапету и смотрит вниз. это не страшно — интересно — и себя одергивает. это нездоровое любопытство, просыпающееся иногда — от дазая, только чуя не хочет этого признавать. боги, как чуя заебался, правда. от чего? да от того, что разорвал ты все связи с осаму дазаем, забыл о нем навсегда, засунул его образ в пучины сознания — все бесполезно. начиная с этого момента, накахара уже не скажет — заебался он постоянно вспоминать дазая или, наоборот, постоянно его вспоминать., но чуе везет — эту не приведшую никуда цепочку прерывают, наконец, раздающийся неподалеку выстрелы. четыре — чтобы не как у мафии — чуя закатывает на это глаза, дазай в своем репертуаре. его жутко бесит и раздражает слух этот истошный предсмертный вопль какого-то бедолаги — чуе не жаль, чуя таких наслушался. внизу раздается довольный хмык — осаму находит, видимо, что искал. чуя принимает это как сигнал поймать того по горячим следам. накахара вздыхает, поправляет шляпу и проверяет пистолет — чуя не признает изящные или искусно выделанные револьверы — прячет тот поглубже в кобуру на поясе, со стороны спины. действительно легче просто пристрелить осаму, но приказ другой, а ослушаться чуя права не имеет. или не желает. в общем, он просто хочет уже поскорее закончить со всем этим делом, потому что миссия под кодовым названием «воссоединение соукоку» не могла быть вообще простой. задание с таким отвратным названием вообще не должно существовать, потому что представляет собой уродливый, сшитый белый нитками оксюморон. чуя бы назвал её просто «попытка выдернуть эту занозу из задницы номер 100500», ибо у него такая цель — никакого воссоединения, только бизнес. и в уме добавил бы, что на самом деле собирается вогнать её еще глубже, но не будем о плохом. дазай стоит, опустив руку с пистолетом, склонив голову смотрит на лежащего перед ним убитого. лужа крови растекается в разные стороны, и он отскакивает от трупа, оглядывает его с головы до ног — в поисках, наверно, чего-то ещё полезного. склоняется, сгибаясь почти что пополам, отворачивает полы затасканного серо-бурого пальто мужчины — тонкими пальцами ловко выуживает оттуда какую-то микроскопических размеров флешку. осаму на самом деле не бросил привычку убивать — мозги на стене того парня подтвердят. все слухи о том, что сторона якобы «света» его поменяла — вранье. такого горбатого даже могила не исправит, не то что сомнительное иллюзорное понятие добра. осаму дазай верен привычкам, верен себе. он всегда убивает только ради информации — если ту нельзя выпытать, просто подстраивает все так, чтобы можно было отнять её в материальном виде. чуя знает все эти уловки. накахара соскакивает с парапета, спускается вниз, в переулок — прямо по стене. пешком. внизу дазай стоит уже со скучающим выражением лица смотрит незаинтересованно в пол. прячет добытую флешку во внутренний карман, но вдруг его рука вздрагивает. осаму пригвоздило к месту — значит, кое-кто управляющий гравитацией неподалеку — дазай искренне удивлен. накахара идет, как кот — шаги его неслышные, аккуратные, мягкие — только вот клыки острые, да усмешка хищная. у дазая под пальто напрягается спина.your head in the sand and you are crying inside tonight
— привет, чертов дазай, — скалится чуя. нужно видеть во всем хорошее — так когда-то сказал мори, чуть не спалив пол-йокогамы, поэтому накахара решает на задании хорошенько оторваться. осаму импульсивно сжимает пистолет. с дазаем нельзя строить планы, поэтому накахара плывет по течению, хитро скалясь, руководствуясь лишь тем, что проблемы нужно решать по мере их поступления. его главная проблема не спешит поворачиваться к нему лицом. осаму вдыхает глубоко, чуя отмечает, что он сегодня какой-то очень нервный и слишком дерганный, но накахара решает не заострять на этом внимания. осаму, наконец, поворачивается к нему лицом — на подбородке зеленеет старый по виду синяк. — чуя, не ждал тебя так рано! — наигранно веселится дазай. слишком театрально, — а разве время мафии уже пришло? — и, не давая ответить, продолжает, — а впрочем, я уже закончил. он перехватывает пистолет поудобнее в руке, но не поднимает выше — смотрит прищуренно, неприкрыто изучает. вот тот самый взгляд, что бесит чую больше всего. осаму это знает, улыбается с перекосившегося лица накахары и качается с пятки на носок, пытаясь изобразить беспечность. кого ты хочешь обмануть, дазай. — а ты разве не знаешь, что разговаривать, стоя к другу перпендикулярно — неприлично? — чуя все ещё стоит на стене, скрестив руки на груди. накахара давится словом друг — откуда осаму вообще такое знает? — но делает вид, что ничего не заметил. наверно, тот хотел сказать «друг к другу», да, так и есть, точно. дазай незаметно поджимает тонкие губы. чуя качает головой — спрыгивает, наконец, на землю, и подходит ближе. — убери пистолет, — отрезает он, — я не за этим пришел. дазай оглядывает чую и, не обнаружив при нем привычного кортика, бросает пистолет рядом с телом. накахара как-то непривычно близко, хотя плевать на личное пространство — прерогатива дазая. — тем более, для мафии еще рано, — легкомысленно добавляет чуя, и рыжая прядь падает ему на глаза, а те бесстыже сверкают, — но раз ты уже закончил — не сходишь со мной выпить? осаму думает недолго, но все же не может скрыть удивления: — с чего ты вдруг вспомнил обо мне? — и тут же ехидно добавляет, — соскучился? а чуя соскучился, только этого никогда не признает. нет, все проще, все намного проще. — все мои компаньоны сейчас либо за границей, либо умерли, — пожимает он плечами, — а ты слишком живучий гаденыш. осаму кривиться, услышав слово «компаньоны», и даже хмурится. — любовники твои, чуя, долго не живут. — это всего лишь совпадения, — отмахивается чуя. он знает, что дазай в совпадения не верит, — а ты что, боишься? ревнуешь? лицо у накахары становится каким-то особенно наглым и самовлюбленным. дазай вкидывается, тряхнув головой — ещё чего. — а с чего мне соглашаться? — переводит он тему — выяснять отношения в прямом смысле он желанием не горит. впервые — потому что не знает, что говорить., но вот вопрос звучит вполне резонно: только вот дазай выдает себя и свои шутовские замашки, по-детски заломив брови. боже, когда он перестанет кривляться. чуя думает с секунду, смотрит на торчащие из-под рубашки бинты, встрепанные черные волосы, наверняка пахнущие порохом, и ровным голосом отвечает: — потому что кроме меня тебе тоже не с кем. и это правда, и чуя это знает и этим пользуется. каким бы говнюком ни был дазай, быть постоянно в одиночестве ему тоже не прельщает., а тут собутыльник сам предлагает расслабиться. и не абы кто — а накахара, мать его, чуя. и это, скорее всего, является решающим фактором. — куда пойдем?you have to let it go
чуя умеет выбирать бары — не потому что у него хороший вкус, а потому что накахара, зачастую к всеобщему удивлению очень практичный — ведь пить он не умеет от слова совсем. осаму помнит парочку моментов, когда приходилось тащить его — пьяного, с расстегнутым пальто, палящим в воздух из снайперки — и выслушивать серенады и о любви и ненависти. повторять этого не хотелось бы — это про пьянства — а вот серенады можно. осаму одергивает себя и безжалостно стирает эти воспоминания из головы — жить прошлым в его стиль жизни не входит. дазай озирается по сторонам, но взгляд все равно запинается о черную нелепую шляпу и падает на узкую спину в белой рубашке и портупее. ужасно. «чуя, у тебя нет чувства стиля, снимай портупею. пока я с тебя её не снял.» — у дазая перебивает дыхание, а накахара спокойно садится на высокий барный стул. рукава рубашки закатаны, и осаму косится на вены на запястьях. дазай, честно, не знает, что это вообще за хуйня, но только вот сколько лет они с чуей знакомы — столько лет он пытается каждый раз сдержать себя, чтобы эти запястья не трогать, сжимать до хруста или наоборот держать аккуратно, будто они сделаны из тончайшего фарфора. держаться получается не всегда, но именно сейчас это почему-то становится совсем невыносимо. запретный плод сладок. и повода развести накахару на использование порчи, чтобы потом героически его спасти, схватив в свои руки, тоже нет. да, забыть былое несложно, только если не получается так, что настоящее в миллион раз сочнее. горячее. абстрагироваться от накахары чуи в принципе тяжело — к такому выводу приходит дазай, но все еще не сдается. осаму дазай он или кто вообще, чтобы так просто прогнуться под чую? накахара тем временем преспокойно заказывает вино и безбожно разбавляет его минералкой — это все-таки задание, нужно, чтобы ум был чист и трезв., а вот дазаю он заказывает виски и смотрит на него выжидающе. слишком бесстыдно для человека, с которым не виделся несколько лет. осаму смотрит в ответ, но долго не выдерживает и отпивает виски. горло жжет, но не так сильно, конечно, как буравящий в нем дыру кипящий взгляд чуи. чего ты ждешь, накахара, сказать нечего? дазаю, на самом деле, тоже. вдруг того озаряет. — неужели ты опять за этим? конечно, блять, за этим, а ты думал, он развлекать тебя пришел? чуя самодовольно усмехается, элегантно болтает вино в бокале и пожимает острыми плечами. накахара чувствует себя, к слову, абсолютно комфортно — в том, что дазай от него никуда не денется, он уверен. тяжело было не учуять, как барахлило у него дыхание, когда чуя, будучи в узких брюках, садился на барный стул. дазай ершится на такую дерзость моментально, в глазах блестит сталь — он уже поднимается, чтобы уйти, ибо если не он руководить парадом — его тут вовсе быть не должно, но… — неужели тебе неинтересен мой план, дазай? — накахара кладет ладонь на руку осаму — тот незаметно сглатывает. попался. легко и естественно, что дазай с непривычки на секунду теряется. чуя понимает, что план без плана работает — смотрит заигрывающе, бессовестно вызывающе, потому что знает -дазаю интересен любой замысел, он должен распутать любое хитросплетение., а особенно, если тот связан с ним. и еще интереснее — если этот план придуман накахарой чуей. потому что осаму может предугадать чьи угодно действия, кроме того, что делает он. чуя не отпускает его ладонь, и дазай покорно садится обратно. якобы невзначай переворачивает руку — ладонь к ладони, центром к центру, и все равно что разом открыть все чакры, перестрелять, опустошив все магазины. — выкладывай, чуя. накахара допивает вино, кладет на барную стойку денег — чаевые сегодня официантов ждут нехилые — и переплетает свои пальцы с пальцами дазая., а ты не так прост, как кажешься, накахара чуя. и где ты только все эти таланты прятал? просто он давно все понял — и знаниями слабостей осаму нагло пользуется. дазай в эти свои мысли проваливается, пытаясь осознать, что он сейчас в чужих руках, а чуя тащит его куда-то на второй этаж.there is nothing in the world that would stop me from taking u whole
у дазая кожа под бинтами горячая, прелая, вся в отпечатках пластырей, помятая, пахнет перекисью и духотой. чуя это помнит, этим упивается, понимая, что все это сейчас реально станет. только по его воле. пальто осаму спадает безвольно на пол, за ним — белая помятая рубашка, расстегнутая наспех и выброшенная в сторону. дазай под это всё подставляется незаметно, придвигается, будто смиренно и покорно. на самом деле — сдерживаясь из последних сил. у чуи в кобуре пистолет, и, снимая пальто, он его без зазрения совести достает и направляет дазаю прямо в лоб. легче убить его, чем договариваться, но вдруг получится? — будешь выебываться и лезть туда, куда не просят — убью. звучит грозно, будто взрыв, ударной волной осаму достается прямо в грудь, и сердце ухает. такого накахару чую он не знает, но такой накахара чуя интересный, сильный — мафия его и правда изменила — поэтому дазай принимает правила. он задирает голову и целует дуло пистолета. кадык дергается, а чуя облизывает пересохшие губы и щелкает языком. накахара засовывает пистолет обратно в кобуру, берет осаму за шею, пальцами оттягивает бинты — дазай вздыхает и закусывает губу. чуя разматывает их почти бережно, гладит кипящую жаром кожу, вдыхает запах и прикрывает глаза. чуе кажется, что его собственные пальцы от прикосновений покрываются волдырями. осаму весь в шрамах, швах, рубцах — чуя всегда знал, что его кожа слишком тонкая для такого бездумного человека. осаму без бинтов кажется все равно что голым, и тот это осознает прекрасно, но прикрыться не пытается — это же чуя перед ним, что он может сделать., а у накахары уже столько идей по этому поводу, что губы невольно изображают хищный оскал. он тянет носом воздух и вдыхает глубоко. снимает шляпу и расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке. накахара хочет искусать кожу этого засранца, выпить всю кровь, а потом изойтись пеной изо рта, потому что кровь такого гада — яд. на шее у чуи осаму видит слезы зубов. и в этом он видит сейчас единственную причину сказать нет.your body is the answer your mind is in chains
осаму мотает головой, но на его лбу уже выступила испарина, а щеки — едва-едва, никто, кроме чуи, не распознал бы — покраснели. — нет? — накахара вздергивает бровь. осаму мотает головой отчаяннее. обидно как-то становится, хочется стащить у накахары пистолет и расстрелять всех его выживших ёбырей., а потом застрелить его самого, чтобы, сука, неповадно было. то, что когда-то было у осаму дазая, навсегда уже остается у него. — нет. чуя понимает, что игра между ними сейчас похожа на гладиаторский бой, человеческую корриду и самый грязный покер вместе взятые. сам дазай уже тоже вошел в раж — по пояс голый он смотрит на чую хоть и затуманенным, но полным достоинства взглядом. чуя любит такого дазая — красиво. горячо. даже немного опасно, но от этого вкуснее, как крепленый портвейн с горчинкой. — значит, нет? — переспрашивает накахара, засовывая руки в карманы. задирая ногу, он сминает тяжелым черным ботинком идеально белую простынь, нарочно зажимая край брюк дазая. тот выдыхает шумно и злобно и с вызывом смотрит снизу вверх. — мне нужны аргументы, — отрезает осаму, взглядом блуждая по кожаной портупее на груди. накахаре весело, что тот прикоснуться хочет — но не может — из-за того, что он же осаму дазай, и он так просто не сдастся. это правда забавно. чуя нахально вздергивает подбородок и наклоняется ближе. он замечает пробежавшую по шоколадной радужке желтым разрядом злость, но не понимает, в чем дело. немного оттягивает ворот рубашки, чтобы вдохнуть глубже — воздуха мало — задевает рукой кожу на своей шее — отдает болью — и все понимает. вот оно что. чуя изначально был прав — дазай помнит. ревнующий осаму — еще горячее, и ощущения уже схожи с животными, воздух вокруг похож на кипящую отраву, крысиный яд — но раз это задание (они оба это понимают), а у осаму и самомнение, и достоинство, и гордость, то так тому и быть. пусть держит себя в руках и ждет свои доказательства. «отсоси потом проси» кхм «то есть, да, конечно, все объясню». предоставить аргументы в данной ситуации для накахары легче легкого — будто он уже не прокручивал этот момент в мозгу тысячу раз.the union, the divine
— во-первых, — чуя наклоняется близко — а дыхание у него ледяное — прямо к уху, дышит будто ветер — холодно и сквозно, — в мафии интереснее. неужели у вас в агентстве можно плести такие интриги? осаму усмехается: да, с куникидой особо не повеселишься. да и последнее время из-за затишья возможности побуянить на миссиях нет, а осаму в безопасности скучно жить, и не особо хочется. накахара прикусывает мочку уха, и дазай порывисто вскидывает голову. один-ноль. — во-вторых, — продолжает чуя. кожаные грубые перчатки по ощущениям контрастируют с аккуратными мягкими ледяными подушечками пальцев. ладони скользят по голой груди, перебирая ребра. по ощущениям — их выворачивая наизнанку. дазай не любит боль, но эти ощущения — исключение, подтверждающее правило, — во-вторых, ты будешь одним из самых. ты же любишь быть в центре событий, да, чертов дазай? осаму дазай любит быть в центре внимания. больше того, он всегда стремится им являться. один только факт, что чуя сейчас своими руками буквально занимается его…. вербовкой. это льстит., а чуя хорошо справляется. все идет как надо. накахара оставляет на груди синие-синие пятна, целует шрамы — у дазая нет сил держать голову прямо. чуя ухмыляется, губами проводит по израненной коже, задевает соски, прикусывая их острыми зубами, широко зализывает шершавым языком. как пёс. два-ноль. — в-третьих, — чуя запинается. отстраняется резко, снимает перчатки — кровь начинает бурлить в жилах, а гравитация комнаты сминается, рвется в клочья, сшиваясь обратно — обхватывает руками красивое утонченное лицо дазая. тот становится отвратительно сосредоточенным. чуя касается лбом его лба и смотрит прямо в глаза. меж голой кожей шипят искры. дазай думает, что чуя похож на огонь: взрывным характером, темпераментом, пожарищем рыжих волос, да в конце концов разрушениями и руинами, что тот оставляет за своей спиной., но на самом деле накахара не такое пламя, не горящий костер; он — убийственный, смертоносный раскаленный добела ураган, воздух, что вдохнешь — сгоришь изнутри и даже не почувствуешь. у накахары чуи огонь синего цвета, где градусы цельсия переваливают за две тысячи, что невидимым убийцей ждет на кончике свечи. у накахары чуи огонь синего цвета — как глаза. — в-третьих…when i touch you i taste you i only want to be inside
— я буду только с тобой. обманчивый холод, что спалит тебя моментально, не разогревая испепелит кости — вот что чувствует дазай. чуя целуется колко, остро — штыками, воспоминаниями вонзаясь в плоть, и осаму это нравится. это эпично, красиво, с локальным размахом — как он любит. содрать губы о чужие клыки по-мазохистски приятно. да, этот аргумент решает все. с чуи хочется содрать кожу, чтобы назойливые засосы не мозолили глаза, но накахара отвлекает внимание на свои другие части тела очень умело. осаму не знает, куда девать руки, поэтому с надеждой остаться после такой вольности в живых запускает из в густые рыжие волосы. от чуи пахнет сигаретами и оружейной смазкой. дазай улыбается в поцелуй, но чуя его безжалостно разрывает — далеко не отодвигается, правда. между ними воздух густеет, а способности меж собой сплетаются. осаму вдруг смеется и смотрит на чуи с прищуром: — ну что ж, посмотрим? — и тянет руки к чужим плечам, — все сейчас зависит от тебя. чертов дазай, сколько раз тебе говорить, что нарываться — не лучшее хобби. чуя тянется за пистолетом. играть с огнем — какое-то самоубийственное времяпрепровождение, как раз в стиле осаму. он долго и будто маслянно проводит по узким, но сильным плечам, спускаясь к сгибу локтя, проводит уже по голой коже надавливая на вены. чуя за этим всем наблюдает — мозги туманит не хуже порчи, и он что-то неразборчиво мычит себе под нос. — тогда, совершим двойное самоубийство? накахара приставляет дуло к чужой груди и смотрит с вопросом, приглашает на танец со смертью, где она неловко под последний аккорд уронит тебя прямо на пол. у дазая руки лезут везде где можно и где нельзя. он хватает чую за портупею, чуть оттягивая пытается уронить того на себя. осаму удивлен — еще как, боже, чуя предлагает такое! — но он чует фальш., а сам накахара не обманет, нет — оружие в руке самое настоящее, магазин полон, а осаму еще не согласился на его условия. чуя сам не хочет умирать — но дазая в могилу свести ему ничего не стоит. просто нажать курок не составит труда. накахара перехватывает запястья осаму, отодвигает от себя его руки, заводит их ему же за спину. роняет голову дазаю на плечо, дует в шею, проводя по ней горячим языком. — да или нет? разве может быть у дазая другой ответ на этот вопрос? холодное дыхание чуи и холодным металл, упирающийся в грудь — лучшее сочетание. — конечно да.reaction and release
лучше чем двойное самоубийство с прекрасной дамой может быть лишь двойное самоубийтсво с накахарой чуей. затрахать друг друга досмерти. лицо у чуи зловеще темнеет. от ухмыляется, вскидывается — волосы закрывают хитрющее лицо — роняет осаму на кровать, заводя руки над головой. капкан захлопывается со звуком резко клацающих зубов осаму. — попался! кто ж знал, что одурачить осаму дазая будет так легко. — я же говорил, что сегодня мы играем по моим правилам, чертов дазай. острые коленки упираются в матрас по обе стороны от дазая — чуя склоняется над ним низко-низко, рыжими волосами щекочет чужую шею и грудь. чуя напоминает кота: ловкого и изворотливого, готового тебе от любого резкого слова выцарапать глаза. у него мягкие лапы., но острые когти — дазай понимает это только сейчас. двойное самоубийство отменяется — сегодня погибнет только один. — чуя! — дазай вскрикивает, когда тот коленом надавливает на выпирающий сквозь ткань штанов член. осаму признает, что уже порядком измучился. сейчас он в руках накахары — смотрит на него из-под приоткрытых век, пытается настойчиво требовать внимания — но получается только просить — и в чертах лица даже отражается испуг. — ты сказал да.there's something that's stirring deep in me
накахара чуя всегда добивается своего. на свой страх и риск он перестает прижимать изрезанные шрамами запястья к кровати, ведет руками ниже и звякает пряжкой ремня. осаму покорно и даже порывисто приподнимается, способствуя чуе, пока тот стаскивает с него штаны. накахара полностью одет — даже в ботинках — а дазай перед ним абсолютно голый, обнаженный так, что видно нервы и кости у осаму волосы ко лбу прилипают и дыхание учащается, мысли путаются, а в голове бьет «да-да-да» что да? все потом. у чуи брюки из грубой ткани, о нежные бёдра он ею трется, бесстыдно шарит руками по плоскому животу и бокам. дазай думает, насколько это больно — умереть, будучи выпотрошенным этими руками., но сейчас о таком мыслить страшно: чуя выглядит на все готовым, а пистолет все еще валяется у головы осаму. накахара потом запускает пальцы в чёрные волосы, целует глубоко, кусается и языком чужой вот исследует. вспоминает. дазай стонет в поцелуй, и чуя знает, что его цель достигнута. стон осаму дазая — все равно что самый заверенный документ со всеми росписями и печатями., а может, даже больше. чуя отстраняется, ловко закидывает ноги дазая себе на плечи — целует под коленкой, гладит бёдра, сжимает тощие ягодицы — но все равно не раздевается сам. на его лице играет азарт, блики желтой лампы бросают длинные тени от ресниц на скулы. дазай хочет расстегнуть на нем рубашку, тянет руки, но накахара его грубо прерывает, хлопая по рукам. — ты уже согласился вернуться в мафию, — о том, что дазай может отказать чуе, речи и не шло — сейчас осаму это четко осознает. — поэтому я могу просто встать и уйти. дазай не может этого допустить, не сейчас, когда он умрет самой мучительной смертью — потому что не кончил. он убирает руки послушно, смотрит чуе в лицо, пока тот спускает его трусы к коленям. накахара тянет руку к возбужденному члену, но останавливается на полпути, смотрит на дазая исподлобья. — скажи это вслух. осаму понимает, что мафия никогда не проиграет, пока там есть накахара чуя., но так же он осознает, что, чтобы тот раскрывал свой… потенциал полность, им нужен он — дазай. заманить в ловушку, вытрясти нужный ответ, так и не произнеся сам вопрос вслух — настоящее искусство, перед которым преклоняется осаму. дазай преклоняется перед чуей. — я возвращаюсь в портовую мафию.your body is the answer your mind is in chains
у чуи ладони настолько горячие, что пробирает абсурдный холод. дазай выгибается дугой, когда накахара накрывает его член пальцами, двигает рукой резко, дерганно, порывисто — и все вокруг нестабильно, гравитация скачет, то сжимаясь то разжимаясь. с осаму течет градом пот, и он в бессилии цепляется за худые узкие плечи чуи. тот не против. у дазая кожа от трения о грубую ткань уже красная, хоть искры высекай — но с этим накахара своими руками справляется ничуть не хуже. свободной рукой чуя приподнимает осаму, держа рукой затылок, придвигается так, что между ними даже воздуха не остается. дазай проводит языком по чужим губам и смотрит взглядом безумца. накахара наращивает темп, двигая рукой еще резче и беспорядочнее: — я с самого начала знал, что ты согласишься, — хрипло заявляет он, и дазая от этого властного не терпящего возражений тона ведет окончательно. он уже балансирует буквально на грани, и мозг напрочь отказывается формулировать ответ на эту фразу. тогда впервые последнее слово осталось не за осаму. чуя целует глубоко и медленно, высасывая из дазая последние силы. на контрасте с быстрыми и рваными движениями руки осаму готов разорваться напополам. прижимаясь ближе, он кончает с громким скуляжем, так, что барабанные перепонки лопаются, а рубашка на спине накахары от сжимающих её пальцев чуть ли не рвется. дазай пытается отдышаться. — я в тебе не сомневался, — с кривой усмешкой выдавливает он и устало валится на кровать. чуя усмехается в ответ, коротко целует опухшие губы и забирает пистолет. дазай кусает его шею, пока тот наклоняется близко, невинно моргает, пока в глазах его пляшут бесята. на коже чуи появляется самый яркий и темный засос. осаму дазая точно придумал дьявол, только чуя не помнит, чтобы когда-то что-то настолько зловещее создавал. накахара выстрелом в замок раскрывает дверь и накидывает на плечи пальто. дазай бесстыдно потягивается, демонстрируя всего обкусанного и разомлевшего себя. чуя закатывает глаза в напускном раздражении, чтобы не засмотреться. — завтра жду тебя у мори в одиннадцать, — бросает он, поправляя шляпу, — только попробуй опоздать. на следующий день осаму дазай все равно опаздывает, но вот накахара чуя с ним — задерживается.