Клаустрофобия

Тяжёлый и нервный вздох разрушает мирную и такую иногда нужную тишину уже пятый раз за десять минут, если не больше. Фёдор искоса наблюдает за детективом, пытаясь понять причину его неожиданного нервоза. Он то губу прикусывает, прикрывая глаза лишь на пару мгновений, то жмется ближе, дрожащими тонкими пальцами теребя край своей рубашки и опуская взгляд на пол лифта и, главное, совсем ни о чём не говоря. Вроде бы и так понятно, что заставляет Эдогаву пробывать в таком состоянии, но вдруг это ошибочные мысли и догадки? Ведь Ранпо может выкинуть всё, что угодно, и это бесконечно изумляет русского. Сомнения о неправильности догадок развеялись, когда лифт неожиданно и резко тряхнуло, тусклый и раздражающе-мигающий свет потух на пару секунд, а какое-либо ощущение движения притупились. Похоже, они застряли. Это и не удивительно, ведь здание достаточно старое и нельзя было ручаться за исправность электричества или того же самого лифта. — Мы застряли, — одними лишь губами тихо произнёс Ранпо, моментально бледнея и чувствуя, как сердце начинает бешено биться. Страшно. Очень-очень страшно. Это холодное и омерзительное чувство медленно, но верно начинает заполнять всё естество японца, заставляя чувствовать страх и отчаяние, которые немедленно отразились в узких глазах. Фёдор молча нажимает на кнопку экстренного вызова, буквально ощущая на коже чужой страх и нарастающую панику. Ничего не происходит, что нервирует ещё больше детектива, но никаких чувств не вызывает у русского. Ему совсем не страшно; он спокоен и сдержан, как всегда. Правда, это холодное и безразличное спокойствие не заразно. Эдогава молча и нервно цепляется за чужой рукав, чтобы дать мозгу понять, что он не один, утыкаясь носом куда-то в хрупкое плечо и падавляя в себе истерику, которая встала комом в горле. Дышать становится трудно, ноги едва держат, а мозг отказывается воспринимать не такую уж и кошмарную и суровую реальность. Всё ещё безумно страшно. Страшно остаться здесь ещё на час или больше; страшно отсюда вообще не выбраться. Сама мысль о том, что их не вытащат приводит в леденящий кровь ужас. Ранпо чувствует, как чужие руки осторожно, но требовательно надавливают на его плечи, заставляя плавно опуститься вниз, ведь тот держится на ногах лишь потому что облакачивается об плечо Достоевского. — Дыши медленно и попытайся расслабиться, — спокойным голосом советует русский, находясь напротив японца, который моментально утыкается носом в свои ладони и пытается вдохнуть немного воздуха, которого кажется так мало. Лишь бы не видеть этих стен, которые так и давят. Фёдор что-то набирает на телефоне, мысленно отметив, что здесь ловит связь, хоть и паршиво. — Нас выпустят отсюда минимум через минут двадцать, так что постарайся продержаться. Эдогава ничего не отвечает. Он и не может. Мнимый недостаток кислорода его душит, заставляя дышать реже и меньше, узкие стены лифта давят. Ранпо не переходит на истерику, лишь потому что зациклился мысленно на одном, что явно не помогает ситуации. — Детектив, дыши, — Достоевский одним резким движением отстраняет чужую голову от рук, заставляя зашипеть Величайшего детектива от несильной боли, которая немного отрезвляет, и втянуть носом необходимый воздух. Пускай лидер «Крыс» и не волнуется, но дать Эдогаве сойти с ума от страха замкнутого пространства не даст. — Отпусти… Больно же… — шипит и кривится Ранпо, дрожащей рукой пытаясь схватить чужое запястье. Фёдор немедленно отпускает, ведь эффект подействовал, но вряд ли надолго. — Нас скоро вытащат отсюда, так что постарайся держаться в сознании, — терпеливо повторяет русский, вздыхая тихо. Он не пытается успокоить и утешить. Не умеет. Но Ранпо достаточно того, что тот рядом и своеобразно пытается помочь, а не оставить всё, как есть. — Почему ты не сказал, что у тебя клаустрофобия? — Я не смог отказаться от твоего предложения пообедать на крыше высотки, — тихо и медленно говорит Эдогава, снова чувствуя, как не хватает воздуха. Он облизывает пересохшие губы, ощущая сильную дрожь, — Но теперь ни за что в жизни не соглашусь на такое. — Хорошо, только сейчас дыши. Ранпо с трудом делает вдох и выдох, но в глазах резко темнеет, а тело чувствуется ватным и невыносимым, а после плавно, но с грохотом опускается на пол… …Лёгкий ветер и неудобное положение заставляют лениво открыть детектива глаза и уставиться в голубое и чистое небо. Неужели этот весь кошмар только сон? Но тогда бы он не спал на улице, точнее на лавочке и на чьих-то коленях. — О, ты очнулся, — слышится хрипловатый голос откуда сверху, и Эдогава незамедлительно переводит свой взгляд на Достоевского, который аккуратным и коротким движением убирает прядь волос с лица детектива. Эдогава ерзает на лавочке, пытаясь принять более удобную позу, но никак не собираясь встать, и слышит тихий смешок над его тщетными попытками. Слишком тяжело и лениво, поэтому он даже игнорирует смех. — Нас давно вытащили? — С полчаса назад. Ранпо молчит, а после улыбается каким-то своим мыслям, прикрывая глаза. Чувство страха и паники его больше не тревожат, что не может не радовать. — Ты действительно больше не согласишься на обед на крыше высотки? — с задумчивость интересуется Достоевский, всё ещё позволяя японцу бессовестно-нагло лежать на своих коленях. — Действительно. На сегодня хватило.