без рассвета

всё — всегда — предопределено. проплачено небесами — ночи в звёздном свете, терпкий коньяк — губы, скулы, лоб, — поцелуи сладки медовым — отрава, — и угетсу не может ничего изменить. он стряхивает пепел в жестяную банку, и его пробирает дрожь. кашемировый свитер не греет. ноябрь рьяным ветром в кости. словно оголодавшая дворовая собака — на растерзание. я любил его до смерти. один из знакомых — ещё со школы, оставшийся и не затерявшийся в веренице дней, — сказал ему: — это не похоже на любовь, знаешь. вот поставлю я вопрос ребром: музыка или акихико? мы оба знаем, каков будет ответ. но я любил его до смерти. угетсу выдыхает дым — мрачной серебристой дорожкой — кочки и серпантин — к моменту, где смех янтарём застывает в воздухе, а пальцы акихико на его плече, и их головы — высокая святость, — соприкасаются. если бы он сломал свою скрипку, если бы сказал: я оставлю всё, я сгорю от тоски из-за этой точки невозврата, я перестану играть, я забуду, как скрипичная мелодия становится моим чистейшим голосом, я закрою глаза на плач струн, я ненавижу играть, акихико, я— если бы — то было бы всё иначе? акихико бы сейчас лежал на диване, подвернув под себя уголок пледа? помнишь, когда нам было шестнадцать? когда ты случайно столкнулся со мной в музыкальном классе? давай вернёмся туда — и переиграем всё. ты не встретишь меня. а я — тебя. от первого надрывного фа диеза и до последнего — всё переиграем. лишь бы никогда не встречаться. угетсу озябше трёт запястье. на нём крошечный шрам. в детстве упал с велосипеда — и прямо на осколки рукой. кто бы мог подумать, что годы спустя на такие же осколки он рухнет всем телом добровольно. заведомо зная: это не история со счастливым концом. — я всегда выберу музыку, — сказал тогда угетсу, обхватывая чашку с отвратительным эспрессо. — но это не значит, что я не люблю его. ханыль хмыкнул. повел плечом. в августовских душных тенях его лицо приобрело странный оттенок сочувствия. может, угетсу просто так показалось. — сам подумай, — сказал ханыль спокойно, — если ты откажешься от скрипки, это станет твоей смертью. я любил его до смерти. угетсу тушит сигарету о жестяной бок банки. волосы лезут в глаза. наверное, нужно постричься. (как принять неизбежное? осознай, что другого варианта никогда и не могло быть) угетсу не закрывает дверь на балкон, падая на диван и подтягивая к себе подушку, на которой раньше спал акихико. от неё не пахнет ничем, кроме кондиционера для белья. почему-то этого становится достаточно, чтобы захотелось вновь заплакать — откопать крупицы солнечного в выцветающих воспоминаниях, — и угетсу рассматривает спинку дивана, упрямо не моргая. любовь уби — ва — ла его так же, как и если бы он бросил музыку. так в чём же в чем, боже блять в конечном итоге вообще разница?