Шведский мотылёк

Сяомин никогда не любила Швецию. Та казалась ей слишком холодной, ветреной и чужой. Снег, налипающий на модные сапожки, промозглый ветер, забирающийся под пальто и кардиган, и темнота, опускающаяся слишком рано. Даже прославленная на весь мир IKEA раздражала своей безыскусностью. Безликая обстановка и такие же безликие люди, плавающие на своей, совершенно непонятной волне. Только один человек выделялся среди этого моря однообразия. И к нему Сяомин тянуло как мотылька на свет лампы. Стоило только сойти с самолёта в Стокгольме, как Сяомин накрыла волна раздражения. Одна из самых прогрессивных стран, как свято были уверены многие, почему-то не могла за все годы своего существования придумать нормальное административное деление. Сяомин злилась и на несчастных шведов, вынужденных жить в своём ледяном болоте, и на себя за то, что не могла разобраться в их провинциях и городах. Теперь не казалось чем-то странным, что Гаспар, который отвечал в ресторане за закуски и уволился спустя полгода после ухода су-шефа, в открытую смеялся над ней: «Насколько я знаю, Ларссон живёт где-то под Эстерсундом, но в Швеции невозможно что-либо найти, а уж Ларссонов там едва ли не больше, чем Смитов в штатах». Оставалось лишь радоваться тому, что лучший су-шеф, которого Сяомин знала, не решил податься совсем на север. Куда-нибудь в Кируну, скажем. Ветер кусал за пальцы, несмотря на перчатки. Перед глазами всё ещё стояло перекошенное от злости лицо брата. Та ссора была не первой и, скорее всего, не последней. Только «Белая королева» была единственной вещью, за которую Сяомин готова была биться до конца. Вопреки громким воплям Джинхэя, мало вязавшимися с образом холодного и расчётливого наследника, и молчаливому попустительству отца, который должен был как никто другой понимать, почему им нужен этот ресторан. В очередной раз проклянув стремление шведов к здоровому образу жизни, Сяомин убрала в сумку вытянутую чисто по привычке пачку сигарет. Отца волновала прибыль от ресторана и имя, а вовсе не то, что творилось в нём за белыми дверьми. Брата же волновало лишь наследство, любое упоминание о ресторане пробуждало в нём брезгливость. И только Сяомин видела в этом нечто особое. Всё зависело от человека, который властвовал на кухне, как от монарха зависит благополучие королевства. В «Белой королеве» больше не было короля. Зато в «Звёздной ночи» во всём чувствовалась власть знакомых рук. Даже если в целом шведская кухня была отвратительной, вкус любимого крем-супа из устриц Сяомин узнала сразу. Он ничуть не изменился. Всё такой же восхитительно нежный. Последние детальки в головоломку вложили кофе с привкусом фундука и десерт из взбитых белков, джема, шоколада и ягод. Сяомин улыбалась самой себе: человек может спрятаться сам, но никогда не сумеет спрятать дело, в которое вкладывает душу. Воспоминание об обеде согревало. Как будто Сяомин вернулась в прошлое: после школы убегала от гувернантки и проводила всё время до вечера в ресторане, делая уроки в кабинете шефа, а потом наблюдая за жизнью на кухне. Поначалу отец кричал, требовал порядка и пересказывал жалобы водителей и гувернанток, которые менялись чаще, чем перчатки. Демин, тебе не кажется, что во всей Франции нет более безопасного места, чем «Белая королева»? Отец не сдался, нет, сдаваться было не в привычках Ли. Сяомин упрямством, подчас ослиным, пошла именно в него и тоже стояла на своём. Просто в один прекрасный день отец закрыл глаза на её выходки. Хочется девчонке жить в ресторане, наблюдая за суетой кухни? Пускай живёт. Если это будет сказываться на учёбе, то он просто выпорет её и закроет дома. Всего-то. Делай, что хочешь. Холодные слова отца до сих пор отдавались в ушах. Сяомин улыбалась. Она будет делать то, что хочет, до тех пор, пока готова принимать ответственность за свои поступки. Это было простым и понятным правилом, которому оказалось легко подчинить свою жизнь. Только сейчас, стоя на очищенной от снега тропинке у деревянной веранды двухэтажного симпатичного в своей простоте дома, Сяомин вдруг засомневалась: хватит ли ей сил пройти до конца в своём решении? Сигарета привычным движением скользнула в руку. Будь Сяомин в своём кабинете, она бы рассмеялась в голос. Нервничала, как маленькая девочка, хваталась за сигарету, будто та могла придать ей уверенности. Прежде, чем Сяомин достала из сумочки зажигалку, дверь открылась и на веранду выбежала растрёпанная девочка, на бегу натянув шапку с разноцветным помпоном. Вслед за ней из дома показалась женщина в вязаной накидке. Она заливисто хохотала и что-то говорила на шведском. Смысл Сяомин понимала весьма условно, отчётливо различая только слово «шоколад» — choklad. — God kväll! — бросила женщина, проплывая мимо всё с той же широкой улыбкой. Она пытаясь поймать за руку дочку; девочка же стремилась зарыться в снег, как маленький утёнок лезет плавать в воду. Только вот у утят не было таких надутых от усердия губ и разноцветного помпона, служившего шведке прекрасным ориентиром. Так они и шли вдвоём: одна напоминала нахохлившегося утёнка, мечтающего всеми силами вырваться из-под материнской опеки хотя бы ненадолго, а вторая напоминала утку, не то возмущённо, не то покровительственно что-то покрякивающую. Мысленно возведя глаза к небу, Сяомин быстро поднялась по ступенькам на веранду. Габриэль Ларссон стоял в прихожей, полностью погружённый в разглядывание сделанных всё тем же — тонким, наклонным — почерком записей в ежедневнике. Сяомин помнила, как повара украдкой посмеивались над «трансами», в которые погружался су-шеф, не замечая ничего вокруг. Мгновение спустя он поднял голову и их взгляды встретились. — Здравствуй… папа. Сяомин не отводила взгляд, отчётливо чувствуя, как дрогнул её голос, и надеясь, что со стороны это не было столь заметно. Ли никогда не дрожали и не сомневались в своих поступках. Ли сворачивали горы и переходили океаны, если то было необходимо для достижения цели. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем губы Ларссона дрогнули в улыбке и он произнёс: — Не стой на ветру. Все заранее заготовленные слова куда-то разбежались. Сяомин почти физически почувствовала, как щёки окрашиваются румянцем стыда. Сколько бы времени ни прошло, рядом с этим человеком она всегда ощущала себя маленькой девочкой, прибежавшей после школы на кухню. А маленьким девочкам совершенно не положено сминать в руке забытую пачку сигарет. Габриэль ничего не сказал, хоть Сяомин и заметила мелькнувшее всего на мгновение неодобрение в его глазах. Она никогда не претендовала на роль шефа, хоть и училась готовить и даже могла помогать в «Белой королеве». Сколько Сяомин себя помнила, су-шеф всегда курил. Во время смены — в редкий перерыв — на улице, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Хотя Габриэль всегда говорил, что курение для повара дурная привычка. Чуть менее дурная, чем держать в грязи своё рабочее место или не ухаживать за рабочими инструментами; но это считалось совсем уж смертным грехом. Ларссон, как никто другой, знал о том, что кухня в разгар смены превращается в чёртов ад, а потому позволял себе курить. Одну или две сигареты. Всего пару раз Сяомин приходилось видеть в кабинете шефа полную пепельницу. Один раз это было связано с пропажей главного шефа, а другой… другой был незадолго до ухода су-шефа из «Белой королевы». В тот день кухня была в дыму: какие-то неполадки с вытяжкой и одной из плит. Но запомнился Сяомин не дым, скрывающий потолок. Не мечущиеся повара, обкладывающие друг друга такими словесными конструкциями, каких постеснялись бы и грузчики в порту. Больше всего в тот день Сяомин поразил кабинет шеф-повара, где за закрытыми дверями, скрывавшими всё от глаз кухонных жителей, творился хаос. Пол и стол были усеяны бумагами, посреди стола стояла пепельница с дымящимися окурками, а у стола, облокотившись на него спиной, сидел су-шеф. Покрасневшие, скорее всего от дыма, глаза, в которых не было привычного блеска. Габриэль Ларссон сидел, склонив голову. Левая рука, на которой поблёскивало длинное, во весь палец, кольцо, зарылась в волосы. Правая — безвольно свисала, едва-едва находя опору в колене. Только то и дело вспыхивающий красным кончик зажатой в зубах сигареты говорил, что всё это не картинка. Сяомин была маленькой. Сколько ей тогда было лет? Девять? Десять? Одиннадцать? Может, даже ещё младше, она точно не могла вспомнить тот день в целом, хотя прекрасно помнила отдельные его детали. Особенно ярким было чувство, возникшее у неё, стоило Сяомин приоткрыть двери и увидеть су-шефа: что-то сломалось. Острое ощущение чего-то непоправимого. Чего-то, что нельзя исправить, просто закрыв глаза и улыбнувшись. «Не забивай себе голову, малышка… Собирайся, сегодня мы пойдём к маме Тараджи…» Те слова до сих пор отдавались в голове Сяомин во время приступов мигрени. Тогда она, тихонько закрыв дверь, вышла в зал. Сидела за столом, а рядом валялась школьная сумка и яркий плюшевый дракон. Ребёнком время ощущается совершенно иначе: в детстве Сяомин казалось, что прошла целая вечность, прежде чем Габриэль вышел в зал, поправляя галстук, и сказал те самые слова, будучи взрослой же она бы поставила на пятнадцать минут. Закрывая глаза, Сяомин в красках видела ту картину. Белые листы на полу и на столе. Валяющиеся по всему кабинету вещи. Полная окурков пепельница. Смятая рубашка и криво болтающийся галстук. Растрёпанные волосы. Пустота в глазах. Ритмично вспыхивающий и гаснущий огонёк сигареты. Тогда наступила кульминация, хоть Сяомин ещё и не знала об этом. Габриэль на ходу приглаживал непослушные волосы. Сяомин важно шагала рядом. Возможно, что всё увиденное просто приснилось ей, когда она задремала за столом?.. Ведь не бывает же так, чтобы Габриэль Ларссон потерял самообладание, верно? Всегда спокойный, всегда собранный, всегда правильный. В тот день они сидели в ресторанчике мамы Тараджи, ели джамбалайю, Сяомин смеялась, изображая школьную учительницу, а Габриэль помогал ей решать унылые задачки по математике. На следующий день отец — Дэмин, поправляла сама себя Сяомин впоследствии, — отвёз их в Авиньон, где они провели целые каникулы. Как и все дети, они дурачились, ругались за право первым выбрать подарки, посещали достопримечательности под руководством строгой гувернантки, ели мороженое и спорили, кого же отец любит больше. Неделю спустя Сяомин вновь бежала из школы к дверям «Белой королевы». Кивнув поварам, она стрелой пролетела сквозь кухню к кабинету шефа. В кабинете царил идеальный порядок. Толстый усатый шеф сидел за столом, перед которым на стульях сидели совершенно незнакомые парень и девушка. Пьер и Шарлотта, утренний и вечерний су-шефы, как узнала Сяомин потом. Не извинившись, она хлопнула дверью и вернулась на кухню. Никто из поваров, казалось, не замечал её. Даже официантки и посудомойщики делали вид будто её не существует. Волоча по асфальту сумку, Сяомин шла не разбирая дороги. Очнулась она, только сидя в уютном ресторанчике всё той же мамы Тараджи. Не старая и не молодая негритянка сидела рядом с ней и пальцами, украшенными тучей колец, вытирала слёзы, ручьями бежавшие по детским щекам. После третьей чашки терпкого чая, в котором плавали какие-то странные листья, Сяомин пришла в себя настолько, чтобы понять, что ей пытается сказать хозяйка ресторана. — Он просил передать тебе, малышка, — произнесла мама Тараджи, положив на стол перед Сяомин зелёный конверт. Упаковку таких конвертов девочка дарила Габриэлю на какой-то из праздников. «Вечно вы все используете скучные белые конверты…» На нескольких листах тонким наклонным почерком он, — папа, не он, папа, всегда поправляла себя Сяомин с того самого момента, — писал, что в жизни произошли кое-какие изменения и что больше он не может жить вместе с ними, за что просит у Сяомин прощения. Извинения — простые, чёткие, понятные и вместе с тем ужасно жестокие слова, казалось, звучали непосредственно в голове Сяомин. — Куда уехал… папа? — спросила Сяомин, глотая слёзы. Мама Тараджи лишь покачала головой и выдохнула в сторону белый дым. «Каким же дерьмом должен быть твой родной отец, девочка, что ты предпочла называть папой совершенно чужого тебе человека, почти что мальчишку»? На каждый праздник Габриэль неизменно присылал подарок. Но ни писем, ни звонков не было. Никто не знал, куда он уехал, а если бы и знал, то кто бы стал говорить об этом маленькой девочке?.. Молчал Дэмин, которого Сяомин называла отцом, лишь когда то было необходимо по правилам, молчали повара в «Белой королеве», с исчезновением Ларссона вдруг ставшие совсем чужими, молчала даже мама Тараджи, но лишь по той причине, что ничего не знала. Именно тогда Сяомин в первый раз подумала о том, что не обошлось без женщины. Книги, сериалы, журналы — всё ведь пестрит подобными историями. Сяомин помнила, как однажды Габриэль взял её с собой в поездку в другую страну. Солнечную, яркую, необычную. Они жили в доме у знакомых Габриэля, и Сяомин точно помнила женщину с тёмными волосами, серыми глазами и странной улыбкой. Ещё там был мальчишка, который выбежал им навстречу из дома с криком «дядя Эль приехал». Все эти воспоминания перемешивались в голове Сяомин, и к шестнадцати годам она была уверена, что именно та женщина разрушила их маленький рай. Кто, кроме неё, мог бы так поступить? На её выпускной Габриэль всё-таки приехал, чтобы в безликой толпе взрослых, пришедших порадоваться за своих детей, у Сяомин тоже был хоть кто-то. Дэмин не считал её выпускной чем-то важным — она была всего лишь дочерью, пусть и старшей, а не сыном-наследником. Перед глазами то и дело вспыхивал образ того темноволосого мальчишки, который выбежал им навстречу в смешной кофте с волчьей мордой. Мог ли Габриэль бросить её ради этого мальчишки, точно так же, как Дэмин бросил её ради Джинхэя?.. Поговорить об этом после выпускного не получилось: Сяомин выдернули для общения с мэром города, решившим поздравить особо отличившихся выпускников лично, когда же всё закончилось, Габриэля уже не было. Два года прошло, но воспоминания всё ещё жгли. Габриэль стоял в коридоре, на руках у него примостился выбравшийся из сумки хорь: зверёк недовольно ворчал, но продолжал уминать кусочек груши. Ещё одна причина для сомнений в глазах су-шефа. Он много раз говорил, что животное, особенно такое необычное, как хорёк, не игрушка. И что не следует тащить его за собой бездумно в любую часть света. Оставив верхнюю одежду в прихожей, Сяомин прошла вслед за Габриэлем в гостиную. Она сидела на диване и пыталась вспомнить хоть одно слово из заготовленной речи. Глупо ведь лететь в другую страну, чтобы потом вот так просто сидеть и молчать? На кофейный столик перед ней опустилась тарелка с ароматным супом и плошка с гренками. Сяомин сглотнула подступившие слёзы. Подняв голову, она увидела, что Габриэль, как ни в чём не бывало, стоит у окна, держа на руках притихшего хорька. Обжигаясь, Сяомин ела. Как будто не было прошедших лет, как будто всё как раньше: она, маленькая, прибежала после школы и, наплевав на правила поведения за столом, торопится есть, хотя и знает, что они не пойдут гулять, а сначала сядут делать уроки и Габриэль вновь и вновь будет объяснять ей, как решать задачи. Как будто часы взяли и отмотали всё прошедшее время к тому моменту, когда всё было хорошо. Хлопнула входная дверь, но ни Сяомин, ни Габриэль не обратили на это внимания. Отставив тарелки в сторону, Сяомин грела руки о кружку с кофе. Габриэль Ларссон, су-шеф «Белой королевы», человек, которого Сяомин привыкла называть папой, потому что он единственный, кто относился к ней с теплом и тратил на неё своё время, продолжал стоять у окна, разглядывая пейзаж. — Папа, — голос опять дрогнул и Сяомин очень хотелось, чтобы это всё ей лишь казалось. — Вернись, пожалуйста. Мне не справиться одной. Они отправят «Белую королеву» на дно, как Титаник, если ты не поможешь мне. Сяомин выпалила это на едином дыхании, сминая в руках салфетку. Не поставь она кружку за мгновение до этого — наверняка бы обожглась горячим напитком. Сяомин прекрасно знала, как Габриэль ненавидел любые попытки тянуть время и мяться. Если уж собрался что-то говорить, то говори или же проваливай ко всем чертям. — Снег усиливается, — произнёс Габриэль, продолжая смотреть в окно. — Оставайся. Наверху есть свободная комната. Прямая спина, которой позавидовали бы и военные с танцорами. Всего на мгновение Сяомин показалось, что она вновь вернулась в тот день. Она будто наяву видела лежавшие везде бумаги и раскиданные вещи. Полную пепельницу окурков… — Если ты не против, я покажу гостье её комнату? Едва не смахнув чашку со стола, Сяомин обернулась. В дверях, прислонившись к косяку, стоял парень. Скрещённые на груди руки, сжатые губы и взгляд, который по теплоте мог соперничать с вьюгой за окном. Было немного жутко от его взгляда; Сяомин ещё раз посмотрела на Габриэля, но тот будто не слышал и не видел ничего вокруг. С острой горечью Сяомин ощутила то же самое, что и в тот день: что-то сломалось. Ли никогда ничего не боялись, но, проходя под немигающим взглядом парня, Сяомин постаралась скрыть дрожь. Ей не нравилось ощущать себя кроликом, загнанным на поляну, откуда нет выхода. Это было странно и неправильно, непривычно — людям надлежало отводить глаза при встрече с ней и испытывать желание спрятаться. Ничего не говоря, хотя ей и хотелось уже кричать, Сяомин поднималась по лестнице на второй этаж. Парень шёл за ней, неся сумку с вещами. Он же показал на простую дверь. Уютная небольшая комната с кроватью, тумбочкой, письменным столом и шкафом. Простенько и со вкусом. — Ваша чёртова семейка не успокоится, пока в могилу его не сведёт?.. Сяомин хотела было уже поблагодарить парня за помощь, но эти слова будто удавку затянули на шее. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Раз-два. Вдох-выдох. Развернувшись, Сяомин была готова высказать этому нахалу всё, что думает о нём, но слова застряли в горле. В этот момент она ощутила себя кроликом в лапах волка. Этот жестокий оценивающий взгляд Сяомин помнила. Он как будто отпечатался глубоко в душе и до этого момента просто был прикрыт опавшей листвой ежедневных мыслей и дел. Лицо парня могло бы быть симпатичным, если бы только Сяомин не ассоциировала его с оскалившейся волчьей мордой. Чем больше она вглядывалась, тем сильнее представляла себе вместо человека зверя, источавшего опасность. — Ты… ты — тот мальчик. Чуть наклонённая голова и изогнутые в усмешке губы. Сяомин скосила глаза на плечо, где из-под футболки виднелась часть рисунка. Когда-то давно Габриэль взял её в поездку к старым друзьям. Солнечная Италия радушно встретила их, хоть Сяомин и было непривычно… почти всё? Поместье, утопавшее в зелени сада. Женщина, вышедшая встретить их: босоногая, с растрёпанными тёмными локонами и забавно торчащими в разные стороны прядями, хотя самой запомнившейся маленькой Сяомин чертой были серые глаза. Плечо той женщины украшала татуировка с мордой волка. Художнику хорошо удалось передать холодный и внимательный взгляд животного. Точно такими же были и глаза женщины: холодными, внимательными к деталям и, пожалуй, жестокими. Хвостиком, точно самый настоящий щенок, за женщиной ходил мальчик в смешной кофте с капюшоном в виде головы волка. «Волчонок. Я у мамы самый воспитанный волчонок. Когда я вырасту, то у меня будет такой же рисунок на плече…» — Волчонок вырос?.. Голос вернулся вместе со злостью. Сяомин так и не смогла вспомнить имени мальчишки, хотя он явно её помнил хорошо. Иначе почему позволял себе так фамильярно с ней обращаться? Пока Сяомин пыталась отойти от ядовитости брошенного ей в лицо обвинения и боролась с нахлынувшими воспоминаниями, парень довольно грубо взял её за подбородок, заставляя поднять на него взгляд, и с интересом рассматривал, словно она была не человеком, а забавной статуэткой. — Мне плевать, что там произошло такого, раз ты примчалась вся в мыле в обход своей родни, но запомни одну вещь, — раздражение, так отчётливо звучавшее в голосе парня до этого, куда-то исчезло и сменилось спокойствием. — Габриэль — часть моей семьи. Вряд ли бы Сяомин можно было ударить больнее. Произнесённые слова выжигали всё внутри. То, как этот парень легко и просто называл Габриэля — её Габриэля — своей семьёй, злило Сяомин. «Папа… он мой папа!» — Да пошёл ты, — Сяомин от души вонзила в руку, державшую её за подбородок, ногти. Никогда ещё она не радовалась так тому, что перед отлётом провела в салоне несколько часов в ожидании, пока мастерица сотворит с её ногтями что-нибудь достаточно интересное. — Я сделаю всё, чтобы вы не смогли снова разрушить его жизнь, — парень улыбался и от этой улыбки внутри всё леденело. Мерзкий липкий страх пытался затушить разгоравшийся внутри Сяомин гнев. Прежде, чем Сяомин успела что-либо понять, парень вывернулся, освободившись от её ногтей, и всё с той же ленцой в движениях обхватил своей ладонью — тёплой и мягкой — её запястье и завернул руку девушке за спину. Сяомин попыталась освободить руку, но парень держал её крепко, будто за мгновение, потребовавшееся ему на всё, сумел превратиться к непробиваемый камень. — Вашей семейке здесь никто не рад, — в глазах склонившегося к её лицу парня Сяомин увидела всё то же спокойствие, прикрывавшее недовольство. — Ты не станешь исключением даже из-за симпатичной мордашки. «Да пошёл ты к чёрту…» В эту минуту Сяомин впервые пожалела, что после отъезда Габриэля забросила ушу. Дэмин как-то не сильно парился с подобным: зачем детям навыки рукопашного боя, если их везде должен сопровождать охранник или водитель?.. Видимо, эта мысль отразилась и в её глазах, потому что парень только улыбнулся, отпустил её руку и, едва-едва Сяомин успела сгрести ближайшую к ней увесистую книгу, скрылся за дверью. Сяомин опустилась на кровать. Разгоравшийся гнев оказался полностью затоплен горечью. Всё складывалось совсем не так, как она планировала: как представляла себе, сидя за столиком в любимом кафе в Париже. Рано утром, до того, как проснутся подружки и продолжат шопинг, она сидела за чашечкой латте и представляла, как приедет в Швецию, как найдёт Габриэля, как предложит ему вернуться и помочь с «Белой королевой»… Откинувшись на подушки, Сяомин окинула взглядом гостевую комнату. Светлые стены, украшенные фотографиями местных пейзажей в аккуратных рамках, узкая кровать, укрытая зелёным пледом, самый простой шкаф, навевавший мысли об уютном домике Прованса, прикроватная тумбочка с лампой. Остервенело смахнув подступившие слёзы, Сяомин пригляделась к игрушке, сидевшей рядом с лампой. Белое с полосками брюшко, три пары лапок с маленькими коготками обхватывали лампу, светлые сверху и тёмные снизу крылышки аккуратно лежали на тумбочке, коричневые усики заинтересованно изогнуты, а светлую мордаху украшали большие чёрные глаза, придавая игрушке забавный и слегка глуповатый или, скорее, наивный вид. Как будто маленький ребёнок, который получил в подарок именно то, что мечтал. «IKEA продаёт самые разные светильники, чтобы каждый мотылёк смог найти себе что-то по вкусу…» Сяомин вспомнила слова, которыми Габриэль ответил ей маленькой на вопрос, возникший когда она рассматривала каталог. Куча простых вещей с непонятными названиями, звучавшими как какое-то причудливое заклинание. Особенно поразили Сяомин именно лампы. Только тогда Сяомин не особо поняла слова про мотылька. Причём тут какая-то бабочка, к тому же совершенно невыразительная и тусклая?.. Только потом, спустя годы, поняла, что в тот момент Габриэль говорил не столько о тех несчастных лампах, сколько о том, что любому, даже самому маленькому и неприметному мотыльку, нужен свет, который был бы для него символом дома, куда всегда можно вернуться. — Это ведь его дом, да?.. Плюшевый мотылёк ничего не ответил.