Save me

      «Я выгляжу одиноким, потому что я остался один? Поэтому это заставляет меня плакать?»       Я так и заснул за написанием новой песни, прямо на листе бумаги, отчего некоторые фразы отпечатались татуировкой на щеке. Но моя взяла, я сделал это. Излив все чувства, сокрытые в душе, в буквы. Мне останется лишь написать под текст мелодию. Сейчас я хочу сделать всё сам, чтобы всё вышло так, как видится мне в голове. Да и даже если бы предпочёл помощь, брать её неоткуда. Но пусть меня и оставили из-за моих же косяков, если подвернётся момент, чтобы извиниться, то я так и сделаю. Пусть всё идёт своим чередом. Я вернул уже одного значимого для меня человека и бесконечно рад этому.       Мия — человек со своими тараканами в голове, но мне хочется помочь ей, ведь такие люди не должны погибать, тем более из-за какого-то парня. Все проблемы в жизни решаемы, со временем, конечно. Теперь её проблемы отчасти стали моими, я должен понести за них ответственность. Ведь в глубине души я и сам понимаю, что она сейчас может и не справиться, мы ведь не в книге с непременно счастливым концом, а тут ещё и я появился, доставляя новую боль.       Ощутив разрывную боль в голове, появившуюся в результате жёсткого недосыпа, я поднялся с дивана и направился под прохладный душ, чтобы прийти в себя и набраться новых идей под умиротворяющий шум воды, стекающей ручейками по коже прямиком в водосток. Вымывая пышную пену из волос, глядя, как она смешивается с прозрачной водой, превращая её цвет в белый, я задумался о смене цвета волос вместе с привычным всем стилем в музыке. Если меняться, то сразу и до конца, не оставляя шанса на трусость и побег. Сменить цвет волос на другой неестественный для человеческой природы цвет или вернуть настоящий?       Повернув кран и выключив воду, я вышел из душа, накинул полотенце на голову, решив не пользоваться феном, и вернулся в комнату, насвистывая по дороге пришедшую на ум незамысловатую мелодию. Усевшись в кресло, проверив ещё раз написанный текст, я взялся за гитару и принялся подбирать ноты, лиричные и спокойные.       Бросив затею, связав воедино лишь пару звуков, я поднялся на ноги и начал плутать по квартире из стороны в сторону, от стены к стене. Развалившись в форме звезды на диване, я вытряс из себя всё живое, вывернул наизнанку душу, чтобы подобрать мелодию к тексту.       Из головы всё никак не уходил образ той лучезарной девушки с фотографии, за чьей улыбкой скрывалось множество безумной боли, что разрывает изнутри, но я поражён её стойкостью. Всё же ей хватило сил не покончить с собой и двигаться дальше, хоть тут есть и моя заслуга, как второстепенная, так и главная.       Решив остановиться на достигнутом и не выдавливать из себя то, чего пока нет, боясь сделать хуже, я взял со стола телефон, накинул на плечи ветровку с капюшоном, маску на лицо и очки с жёлтыми стёклами и вышел на прогулку из дома.       Улица встретила меня неспокойным ветром в лицо. Погода всё больше напоминала осеннюю, разнося в воздухе сырость и промозглость. Небо, как металлический пласт, нависало над городом. Облака не давали солнечным лучам протолкнуться сквозь плотную завесу, наверное, потратив всю силу в борьбе за светлое утро. Но по взгляду за окно с этажа многоэтажки я бы не смог сказать, сколько сейчас времени, не пользуясь часами. Погода стала одинаковой для любого часа в сутках, будь то день или вечер. Одинаковая серость лишала внутреннего ощущения хода времени.       Воткнув наушники в уши и включив слезливые, но подходящие моему размеренному настроению баллады, я направился вдоль улицы, в мыслях радуясь, что даже собачникам захотелось сегодня остаться дома в тёплых пледах перед телевизором, выпуская собак не дальше двора, или же просто все на работе в офисах, сидят в одиночных узких кабинках и перебирают пальцами, как пианист по клавишам, по клавиатуре. Я уже сбился, будничный день или выходной, да и есть ли особая разница для знаменитости, когда каждый день стараешься выжать из себя все соки, трудясь до седьмого пота над песней.       Остановившись в излюбленном парке, я пришёл в любимое место на возвышении, скрытое от чужих любопытных глаз, и присел на траву. Ткань джинс впитала в себя влагу из почвы, но я не придал значения неприятному коже холоду. Обхватив руками колени, я устремил взгляд в небо, с удивлением отмечая, что успело уже потемнеть, ища в бесконечном полотне первые звёзды, но находя лишь пушистые следы от самолётов. Музыка ритмом проникала в разум и отдавалась бассами в груди, позволяя расслабиться и отдаться ощущениям. Сейчас одиночество для меня — уже привычное состояние. Поразмыслив на разные темы и проанализировав совершённые поступки без спешки, я могу выстроить план для дальнейших действий.       Я уверен, что когда-нибудь да увижу вживую Мию, буду наблюдать за каждым её движением: за тихим дыханием, как вздымаются и опускаются назад хрупкие плечи; как поджимаются искусанные губы и их уголки ползут вверх, превращаясь в улыбку; и как в волнении от встречи со мной подёргиваются длинные ресницы, а щёки приобретают пунцовый окрас, стоит пересечься со мной взглядами; и как тонкие пальцы мелодично постукивают по столу, а затем сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони, оставляя затемнённые полумесяцы на нежной коже; а ножка в длинных сапогах, потому что зима, часто топает по деревянному полу, помогая придумать следующую тему для разговора, пока текущая себя не исчерпала. Мне представляется, что мы сидим в кафе друг напротив друга. В руках у меня коктейль — она же решила обойтись одним кофе со взбитыми сливками. Нам не обязательно разговаривать, чтобы понимать чувства другу друга, читая мысли по одному только выражению на лице, когда брови сведены вместе, отчего на переносице залегли две морщины.       Я восхищаюсь Мией, хоть и знаком с ней только по перепискам. Будет интересно посмотреть, какая она в жизни, использует ли в речи те же слова или выражается проще, долго ли думает перед ответом и заглядывает ли в глаза или же отворачивается в сторону, избегая зрительного контакта. Хоть я и не привык оставаться один, сейчас мне спокойно, а главное — комфортно, что как пугало, с той же силой и успокаивало.       Я достал телефон, решив зайти в переписку с ней. Опять же, сообщение о депрессии, что удручало. Тут же голову посетила мысль отругать её, ведь только недавно она пребывала в хорошем настроении без намёка на грусть с привкусом соли на щеках. С другой стороны, я же ведь не рассчитывал, что в её то ситуации подобные мысли скоро её покинут. Пообещав друг другу делиться всем, что гложет, чтобы не было так тяжело, я набрал побольше воздуха в лёгкие. Откровения для меня — штука сложная. И я поспешил завернуть разговор в хорошее русло, чтобы хоть как-то огородить её от тревожности. И не заметил, как эта веселая тема сменилась на тему моих личных отношений. Настрой мой менялся с каждой минутой от радости к недоумению, а от недоумения к сожалению. Задумавшись, я понял, что рискнуть стоило бы, и начал говорить с ней открыто, не утаивая ничего. Подняв голову, я снова обратился к небу, сменившему серость на ночную темноту.       «Чёрный… Почему он такой красивый? Таинственный, бесконечный, как небо. Оно ведь чёрное или тёмно-синее? Для меня оно чёрное. Моя душа ведь тоже чёрная. Хотя она, как и небо, имеет свои проблески или звёзды? В каждой чёрной душе должны быть яркие вспышки света, которые когда-нибудь смогут поглотить эту черноту и заполнить всё пространство своим сиянием».       Пожелав Мие спокойной ночи, я убрал телефон в карман.       Мысли о смене внешнего образа я решил оставить на следующий раз, задумавшись над словами новой песни, мелодию для которой ещё не знал. Теперь у меня в запасе лишь множество стихов, не каждый из которых имел не то что свою мелодию, а даже намёк на ритм, первые ноты которых оставались загадкой даже для меня.       Идя по пустым улицам города, я быстро понял, что время перевалило далеко за полночь, и поспешил закончить прогулку, пока не стало опасно, направившись в сторону дома.       Чуть позже, когда стрелки часов сдвинулись уже на пару делений, когда недавняя полночь показалась детским временем, я сидел, всё так же загруженный мыслями об альбоме, глупом споре с Виктором о новой песне каждый день, и кто меня за язык только тянул. Что же мне добавить такого, чего я ощущаю сильную нехватку, как до конца выразить в песне скопившиеся на сердце чувства и эмоции? Погружённый с головой в собственный мир творчества, я не заметил, как нахожусь в помещении не один.       Макс окликнул меня и грубо спросил про вещь, оставленную здесь Тришей.       Увидев друга, я помотал головой и часто поморгал, но иллюзия не развеялась — Макс оказался вполне настоящим. На глаза навернулись слёзы, и первые несколько секунд я сидел в оцепенении, а в памяти начали всплывать моменты былых дней. В груди разверзлась пустая дыра, полная печали и боли, какую я пытался заделать алкоголем, но безуспешно. На смену эмоциям пришёл голос логики.       — Как ты тут оказался? — удивился я.       — Уже забыл, как ключи мне отдал? Не волнуйся, я тебе их верну, как только ты вернёшь то, за чем я пришёл.       — А за чем?..       Я свёл брови вместе, припоминая. После бурной ночи моего зверства в напоминание мне осталось лишь нижнее бельё. Удивительно, как она умудрилась его забыть, будто имеет целый запас дома и потому не дорожит им ни капли.       — Сейчас принесу.       Я поднялся со стула и метнулся в спальню, в какой не ночевал уже пару ночей. Остановился посреди коридора, трясущимися от волнения пальцами достал телефон и зашёл в переписку с Мией, набрав ей наивное сообщение с просьбой о помощи, особо не надеясь, что она проснётся в ночи от моего уведомления и побежит мне звонить, но не рискующие не пьют шампанского. Не думая о последствиях, я засунул гордость куда подальше. Мия сейчас — единственный человек, способный помочь мне в подобной ситуации. Она — та самая первая ниточка для моих внутренних изменений с целью стать лучше. Мия напоминала мне, что помириться с человеком реально, если научиться держать язвительность со всеми прилагающимися под контролем.       Я вздрогнул, когда пришло ответное уведомление. Перечитал её сообщение. Чего и стоило ожидать, вначале она возмущалась моей затее, но, поняв ситуацию, дала согласие. Не думая долго, чтобы не передумать, я нажал на кнопку вызова. И когда гудки прекратились, заговорил:       — Спасибо, что ответила. Я сейчас у себя, если что, и мне очень нужен совет.       Вкратце и на эмоциях описав ситуацию, я послушал себя со стороны.       «Глупо. Барт, ты ведёшь себя как маленький слабенький ребёнок, жалуешься, как будто тебе нужна забота, как будто они обязаны хотеть тебе её дать».       — Как же жалко я сейчас звучу, наверное…       — Вовсе не жалко!       Сердце, кажется, пропустило несколько ударов после того, как я услышал её голос. Мягкий, нежный, взволнованный, по-настоящему женский. Но я пытался не показать ей своей растерянности и продолжил говорить, продолжая разбираться в ситуации и искать ответы на волнующие темы, когда вновь услышал её голос:       — Это… Думаю, тебе стоит сказать всё это, что ты чувствуешь. Или просто показать, насколько тебе жаль за случившееся.       — Может, мне встать перед ним на колени? — возмутился я и, опомнившись, произнёс: — Извини, я сейчас нервничаю. Из меня так и льются всякие грубости, не хочу ещё кого-то задеть.       Свободной рукой я ударил себя по лбу. Никогда бы не подумал, что настолько сложно будет перед кем-то извиниться. Какой же я дурак.       — Вот. Ты же сейчас извинился.       «И вправду, Барт, это же просто, ты уже сделал это».       Но сомнения не отпускали.       — А если он откажется прощать? Что мне делать тогда?       Мой голос дрогнул. Я совсем не хочу, чтобы Макс отверг меня. Несмотря на то, сколько мы прошли вместе, я столько раз, сам того не замечая, был неправ по отношению к нему. Совсем не хочу остаться без него.       Мия продолжила меня успокаивать, вкладывая в меня уверенность в действиях. И я, сам того не замечая, начал улыбаться как ребёнок, закусив губу, начал подшучивать вместе с ней, отвлекаясь от главной проблемы, ожидающей меня уже в холле.       — Мия. Мия, Мия, — позвал я, сам не зная зачем. Красивое имя, а произносить ещё красивее.       — Что?       — Ничего. Мне просто нравится произносить твоё имя вслух.       Я улыбнулся ещё шире. Жаль, что она не увидела мою улыбку — точно сдала бы в ближайшую лечебницу для душевнобольных.       — А мне кажется, тебе просто нравится тянуть время перед извинениями, — отметила она, рубя правду. — Ты крутой парень или кто? Иди и сделай это.       Верно, настало время. Хватит робеть.       «Барт, соберись», — приказал я себе, пару раз хлопнув ладонями по щекам.       Попрощавшись с Мией, я хотел идти в холл, но вовремя вспомнил об оставленном Тришей, что случайно нашёл в один из затянутых пеленой отчаянья и одиночества дней.       Найдя бельё, я вернулся к Максу и протянул на пальце, еле сдержавшись, чтобы не пошутить так, что точно отхватил бы в челюсть, не успей увернуться от удара.       Он лишь грубо схватил мою находку и, развернувшись, собирался уже уходить. Я не находил слов, чтобы хоть как-то остановить его, и лишь слабо попросил:       — Макс, подожди…       Он остановился, но не развернулся ко мне лицом. Я молчал, и ему пришлось спросить:       — Что, Бенни?       — Ты забыл отдать ключи.       Достав из кармана, он бросил их через плечо ровно на диван и пошёл дальше, когда я в отчаянии выкрикнул:       — Пожалуйста, не оставляй меня!       — А что, боишься, тебя бабайка ночью съест? Не бойся, она приходит только к непослушным детям, а ты уже не ребёнок.       Не обратив внимания на его подколку, я продолжил:       — Выслушай. Ты можешь ничего не отвечать, просто послушай.       Выдохнул, сжал кулаки до побеления костяшек.       — Я знаю, что я не подарок и со мной сложно, но вы с Виктором всегда были со мной, зная это и терпя меня, такого засранца. Я не ценил этого, признаю, да я даже не замечал, что делаю вам больно. Я такой дурак. Я сам себя уже достаточно наказал за это. Я понял, что без вас двоих я ничто. Вы мне нужны, нужны как кислород! Чёрт, я готов сожрать всю свою гордость, я готов измениться, только, пожалуйста, не оставляйте меня. Не уходите из моей жизни. Макс, прошу… Ты нужен мне. Дай мне второй шанс. Пожалуйста, не бросай меня одного. Ты — всё, что у меня есть. Я один не выживу, Макс! Макс…       Я всхлипнул, до боли закусил губу и опустил голову, сдавшись. Он действительно так и уйдёт, оставив меня? Я больше никогда его не увижу? Из-за того, каким придурком был, а теперь осознал и готов исправиться, но поздно?       — Макс, — позвал я, — пожалуйста, не бросай меня. Я правда не выживу. Я не хочу без тебя…       Слёзы крупными каплями скатывались по щекам и с подбородка срывались на пол. Отчаяние тяжёлым камнем навалилось на меня сверху и придавило, лишая полёта навсегда. Я всхлипывал, стоя посреди комнаты, пока на плечо не опустилась крепкая ладонь и не притянула к груди. Не веря, я схватился за него руками, крепко обхватил за талию и не отпускал, уткнувшись носом в плечо и ловя его такой до бесконечного уютный аромат, старался прижаться сильнее, продолжая плакать.       Он похлопал меня по спине.       — Смотрю, ты совсем раскис, — заметил он. — Эй, ну чего ты, хватит, успокойся. Успокойся, а то я передумаю.       Я резко отстранился, поднимая заплаканное лицо, заглянул ему в глаза и вновь прослезился.       — Я правда такой дурак…       Слёзы душили меня изнутри всё это время.       — Ну всё, прекращай. Барт, ты тряпка, что ли? Заканчивай драму.       Осмелев, я снова обнял его, утыкаясь носом теперь в грудь, отказываясь отпускать.       — Бенни, — позвал он.       Я помотал головой, ещё раз всхлипнул.       — Тебе правда было так больно?       Я сглотнул встрявший ком в горле, закивал.       — Ты же не думал… об этом?       — О чём? — не понял я.       — Забудь. Это неважно. Сейчас я с тобой, я тебя больше не оставлю.       Он обнял меня в ответ, потрепал по волосам, как младшего брата.       — И ты прости меня, я тоже дел натворил. Бросил друга из-за девушки, которую впервые увидел в баре. Выходит, я ещё хуже тебя.       Я поднял голову и улыбнулся ему самой невинной и искренней улыбкой, кажется, по-настоящему счастливый.       — Что радуешься? — смутился Макс. — Теперь тебе осталось самое сложное: извиниться перед Виктором.       — Сделаю, — ответил я.       Двое из трёх есть, осталось последнее извинение.