В Начале была любовь

Жертвы искусства — Тот, кто сочиняет ваши сказки. Люди искусства — Демонов комические маски. В сердце поэт, служитель муз, Хранит много лет слов тяжкий груз. Вены пронзил острым пером Пишет стихи Он ни о ком. Otto Dix, «Жертвы искусства»

Тихий ветерок раздувал занавески на приоткрытом окне. В комнате горело несколько свечей, но куда светлее было знаменитому писателю Оскару Уайльду от вида фигуры, сидевшей на подоконнике. Завернутый в белое покрывало и слегка усталый ангел, который часто встречался с Уайльдом и неизменно поддерживал его. От каждой их встречи у Оскара оставалось странное чувство подъема и неги, которое затем переходило в бешеное вдохновение. — Как ты это делаешь? — спросил он вполголоса, откладывая перо и задумчиво глядя на ангела. Тот повернул голову и улыбнулся. На миг Уайльду показалось, что его собеседник слегка светится, но это, должно быть, был отблеск уличного фонаря — дело шло к вечеру. — Что именно, дорогой Оскар? — осведомился Фелл. Писатель покрутил рукой в воздухе: — Вот это все. Каждый раз после наших встреч мне хочется творить. Я всегда думал, что самовыражение — высшая степень стремления в жизни человека. И вот ты помогаешь мне достичь этой высшей цели. Азирафель поднялся, отпустив края покрывала, и, мягко ступая по ковру, приблизился к писателю. На лице его была нежная улыбка. Склонившись, он поцеловал Уайльда в лоб — так, как матери целуют своих детей. — Ты все делаешь сам, — прошептал он. — Твой роман прекрасен и уже почти закончен. Я могу только ждать каждой главы и приносить чуть-чуть вдохновения. И пока твоя жизнь украшена этим огнем, я буду рядом. Уайльд вздохнул, разминая слегка затекшие мышцы, и потянулся обнять своего друга. Прижался губами к его шее, погладил светлые завитки волос на затылке. — Ты заслуживаешь того, чтобы тебя увековечить, Эзра, — признал он. — Жаль, что я не скульптор. Я бы создал огромную статую, танцующего ангела, замершего во времени, обнаженного и укрытого только легким покрывалом и собственными крыльями. Азирафель тонко улыбнулся и отошел чуть в сторону, распахнув руки и давая собой полюбоваться. — Вот такого? — поддразнил он. — Лучше допиши свой роман поскорее, милый Оскар. Это позволит тебе снискать вечную славу. А я побуду тут еще немного, пока не стемнело. Принесу толику вдохновения. Поздним вечером они всегда расставались, чтобы разъехаться по домам. Уайльд спешил к себе в особняк, где его ждала усталая жена и сыновья. Азирафель же ехал в Сохо, чтобы тихонько войти в свой книжный магазин. То, что теперь на дверях его заведения чаще висела табличка «Закрыто», нисколько его не волновало. Он все равно крайне редко продавал что-либо, открыв магазин больше для отвода глаз, чтобы мирно копить ценные книги. Но домой он шел не ради этого, а чтобы подкрепиться и проверить состояние Кроули. Змей по-прежнему спал, и Азирафель не без труда приподнимал тяжелое длинное тело Кроули, чтобы временно переложить его на кресло, пока менял одеяла и перетряхивал его постель. — Сегодня я был на приеме у милого Оскара, — вполголоса рассказывал он, не имея понятия, слышит его супруг или нет. — Там подают такие дивные крохотные тарталетки, ты бы видел! Обожаю этот нежный крем. И сам Оскар — такой славный! Мне жаль его, Кроули, дорогой. Я чувствую, что он надломлен внутри, что мечется и ищет что-то для себя и никак не найдет. Так хочу ему помочь! Эти люди искусства такие недолговечные, бедняжки. Помнишь Моцарта? Вот уж на что был гений из гениев, я до сих пор с наслаждением слушаю его произведения! И как рано сгорел… Я не хочу, чтобы то же самое произошло с Оскаром. Кроули! Ты спишь… Жаль. Я очень нуждаюсь в твоем совете, дорогой. Змей молчал, такой же недвижный и прохладный, как всегда. Азирафель вздохнул. Он действительно тосковал, чувствуя себя одиноким и брошенным. Что ж, оставалось только налить себе крепкого чая и до утра просидеть с хорошей книгой у лампы, уходя с головой в иные миры и чужие судьбы. *** Уайльд был зачарован, погублен, безнадежно влюблен. Его судьба оказалась предрешена: год спустя после выхода романа «Портрет Дориана Грея», на который его вдохновил личный ангел, писателю представили молодого лорда Альфреда Дугласа. Юноша был намного моложе, весьма хорош собой и сладострастен. Он умело кокетничал, красиво говорил — и так быстро свел с ума талантливого писателя, как никому и никогда этого не удавалось. — Он погубит тебя, мой Оскар, — печально сказал Азирафель при очередной короткой встрече. Они с Уайльдом сидели на диванчике в доме писателя, и на другой день Уайльд должен был уехать к морю вместе с новым возлюбленным. — Ты пишешь оды его золотым волосам и нежной улыбке, но что получаешь взамен? Лишь просьбы ссудить его деньгами! — У меня достаточно средств от продажи романа и пьес, — отмахнулся Уайльд. — Мне приятно, что ты так беспокоишься, мой друг, но Бози… Милый Бози, мой несчастный мальчик! Не думаю, что от этого будет вред, Эзра. Мальчик несчастен из-за своего властного отца, я хочу защитить и научить его. Он изменится, поверь мне! И он меня любит — так, как умеет. Азирафель печально покачал головой. Порой он чувствовал настоящую боль, и это было совершенно новым для него. Одно дело — сочувствовать в общем и целом, когда целая нация ввязывается в кровопролитную и бессмысленную войну. Другое — когда близкий тебе человек, дорогой до боли в груди, сам губит себя и с радостью бросается на штыки саморазрушения ради цели, которая этого даже не достойна. — Будь проклята эта свобода выбора, — тихо сказал он. — Что ж. Ты волен поступать так, как желаешь, дорогой Оскар. Позволь мне только еще раз поцеловать тебя — на прощание. — Мы не прощаемся, во всяком случае, надолго, — удивился писатель, удерживая его руки в своих. — Я уезжаю ненадолго и вскоре вернусь. мы сможем видеться, гулять в парке, участвовать в приемах. — Когда милый Бози это позволит, — закончил за него Азирафель, усмехнувшись. — Нет, Оскар. Я твой друг и всегда им останусь. Но не проси меня смотреть, как ты движешься в пропасть. Он обнял писателя и в последний раз долго и нежно его поцеловал. В воздухе еще витало неслышное шелковое «прощай», когда мистер Фелл покинул особняк Уайльда. А писатель еще долго после этого испытывал прилив вдохновения и творческого огонька — будто и впрямь его поцеловал ангел. *** В узкое оконце темницы едва пробивался бледный утренний свет. Тюремная баланда была съедена, предстоял еще один долгий и неприятный день. Два года! Два года каторжной тюрьмы ждали несчастного писателя Уайльда за его любовь и искреннюю нежность к избалованному, эгоистичному мальчишке, чей отец был так разгневан, что подал на него в суд. — Всегда считал людские законы несправедливыми, — вдруг услышал писатель тихий голос. Он вздрогнул и обернулся — и точно, в углу его темной и грязной камеры стоял мистер Фелл, в своем неизменном сюртуке и туфлях с позолоченными пряжками. Он смотрел на тонкий луч света, льющийся из окна, и поигрывал большими пальцами, сложив руки на животе. — Мой друг! — изумленно вскричал Уайльд. — Но как?.. Откуда? Как вам удалось миновать стражу и пробраться сюда? — О, я лишь подумал, что вам не помешает визит хоть кого-то близкого, Оскар, — Азирафель мягко улыбался. Он подошел ближе, бережно отряхнул скамью ладонью и присел рядом с писателем. — Если не ошибаюсь, никто из ваших знакомых не навещал вас уже долгое время. Хотя я видел ваших жену и сыновей, пока что они в порядке, хоть и переехали за границу. — Вы волшебник, Эзра, — покачал головой арестант. — Впрочем, уже не имеет значения, где останутся мои родные. Они отреклись от меня, вряд ли я еще увижу моих бедных мальчиков. Скажите мне, вы видели… видели Бози? Он здоров? — Намного больше, чем вы, мой бедный друг, — Азирафель моргнул, чтобы не дать пролиться слезам, и принужденно растянул губы в улыбке. — Хотя я понятия не имею, интересует ли его еще хоть сколько-то ваша судьба. Я не могу освободить вас, Оскар, хотя мое сердце ничего в мире так не желает, как свободы для вас. — Я свободен, дорогой Эзра, — Уайльд протянул дрожащую руку и погладил его по щеке. — Моя мысль не может быть заперта в клетку земную, и ничто не мешает мне сочинять. Вот, смотрите, я по-прежнему пишу! Подал прошение начальнику тюрьмы, описал весь этот ужас, в котором содержатся заключенные. Быть может, тому, кто после меня станет сидеть в этой камере, будет уже легче. Кроме того, я думаю написать хронику. Что-то вроде «баллады Редингской тюрьмы». Как вам название? — О, Оскар, — прошептал Азирафель и обнял его, прижавшись головой к плечу. — Мой бедный добрый Оскар! Как можно было наказать за такую малость, как искренняя привязанность? — Отнюдь не малость, — живо возразил Уайльд. Ангел по-прежнему обнимал его, и писатель не возражал, потому что в тюрьме было чертовски холодно, а мистер Фелл был горячим, как печка. От его касаний немного ослаб гадкий узел, который поселился в груди писателя уже довольно давно. Даже если мистер Фелл действительно был не совсем человеком — во что трудно было поверить, — Уайльда это уже не волновало. Он только добавил: — Поверьте, Эзра, я ни о чем не жалею. Представься мне шанс прожить жизнь заново, я бы все повторил. Альфред… мой Бози… стоил того. Каждый миг его любви для меня — драгоценное воспоминание. Азирафель понимал. Он улыбался сквозь слезы, целуя писателя в лоб — совсем как несколько лет назад, когда благословлял его. Писатель пожал его пальцы — бережно, будто мог их сломать, — и в этом пожатии была и бесконечная благодарность, и радость, и последнее тепло, какое еще оставалось в груди гения. — В конечном счете, — резюмировал он, — самые глубокие раны наносит нам любовь. Но без этих ран мы были бы подобны безжизненной статуе, как бедный Счастливый Принц. Вы будете еще когда-нибудь читать мои сказки, милый Эзра? — Всегда, — ответил Азирафель — и ничуть не покривил душой. *** Кроули просыпался. Ему казалось — прошло совсем немного времени с тех пор, как он закрыл глаза, и потому демон попытался удержать себя в этом приятном полумраке плывущего сознания. Но что-то мешало. Он тревожно пошевелился, крупное тело пошло кольцами и волнами. Впавшие в дремоту органы пробуждались, снова забилось сердце, активно разгоняя кровь по телу. Кроули убрал с глаз защитную пленку и осмотрелся. Он, без сомнения, находился в книжном магазине Азирафеля, вокруг лежали пахнувшие лавандой и мятой одеяла. С трудом расплетя хвост, Кроули сполз на пол и высунул язык, принюхиваясь и прислушиваясь. Кто-то плакал там, за стеной подсобки. В шорохе старых книг, в угасающем зимнем дне кто-то плакал так горько, будто его сердце разрывалось на куски. Кроули превратился, вспоминая, как принимать свой привычный облик. Пришлось некоторое время постоять, распрямляя спину, которая была категорически не согласна быстро прийти в норму после многих лет сна. Наконец, потянувшись и слегка взъерошив волосы, он выбрался из подсобки. Перешагнул через лежавшие на полу книги. Странно, Азирафель никогда не позволял себе так неаккуратно обращаться со своими драгоценными томами. Может, что-то случилось? — Ангел! — хрипловато позвал он, прокашлялся и еще раз повторил: — Ангел! Где ты? Азирафель сидел прямо на полу, поджав ноги к груди и склонив голову на колени. Плечи его содрогались от рыданий. Кроули не видел прежде, чтобы он так горевал. Сердце демона сжалось, и он бросился к супругу, ухватив его за плечи. — Эй, ангел, ну что ты? Что случилось? Азирафель поднял глаза, судорожно вздохнул — и прижался к его груди, обхватив руками за шею и дрожа. — О, Кроули, — только и вымолвил он — и долго еще Змий не мог добиться от него ни слова. Только понял, что случилось нечто очень плохое, но раз на их пороге не топтались ангелы с огненными мечами, а пол не ломали пробивающиеся из Ада демоны, все остальное можно было исправить. Азирафель успокоился не сразу, но как только иссякли его слезы, он тут же принялся хлопотать над свежей выпечкой и кофе, чтобы угостить долго спавшего супруга. — Я счастлив видеть тебя, — растроганно улыбнулся он, когда Кроули устроился в кресле и принялся за завтрак. — Ты так долго спал, милый мой! На дворе уже 1900 год, начался новый век. Думаю, теперь тебе можно будет вернуться к своим, не опасаясь, что тебя накажут. — Угу, — Кроули проницательно глянул на все еще красные глаза ангела. — Уж не сомневайся, я что-то придумаю, чтобы оправдаться, если что-то пойдет не так. В крайнем случае, останусь тут подольше, стану посылать отчеты по почте. Учитывая, что письма часто теряются, меня вообще никто никогда не найдет. Азирафель слабо улыбнулся — уже прогресс после того горя, в котором его застал Кроули. Демон отставил в сторону опустевшую кружку и потребовал: — Выкладывай, ангел. Я знаю тебя лучше, чем кто бы то ни было. Нужен очень серьезный повод, чтобы ты так переживал. И Азирафель рассказал ему — все без утайки. — Я не собирался привязываться к смертному, — виновато пробормотал он под конец своего рассказа. — Но это было сильнее меня. И теперь бедный, дорогой Оскар мертв — в таком молодом еще возрасте! Он умер вдали от родины, забытый почти всеми своими друзьями, без семьи и детей. Я не могу, я просто не могу поверить! Он обхватил голову руками и бессильно выдохнул. Некоторое время Змий молчал, губы его чуть подрагивали, будто он собирался выдать какую-то ядовитую фразу, но потом смотрел на горюющего Азирафеля — и не решался. Наконец он побарабанил пальцами по столешнице и вымолвил: — Где его похоронили, этого твоего Уайльда? — В Париже, — уныло откликнулся ангел. — Я не присутствовал при его смерти, только читал о ней в газетах. Ах, если бы только знать! Глупец, я думал, если он вышел из тюрьмы, то теперь будет в безопасности! — Смертным свойственно гибнуть от болезней и хандры, на то они и смертные, — проскрипел Кроули, и ангел вскинул голову, уловив в его голосе странные нотки. У Кроули горели глаза — желтоватым недобрым огоньком. Но когда он заговорил, то Азирафель пораженно приоткрыл рот. — Собирайся, господин букинист. Мы едем во Францию. *** На кладбище было тихо и спокойно. Кроули предпочитал менее святые места. Здесь в основном собирались безутешные родственники или поклонники творчества знаменитостей, которых тут хоронили. Многочисленные склепы, могилы, надгробные плиты — но все это выглядело не зловещим, а печальным и очень, очень светлым. Они с ангелом шли между могилами, зябко кутаясь в пальто. Стоял январь, недавно на порог вступил новый, 1901 год, и двадцатый век вступил в свои права. — Хорошее место, — заметил Азирафель, держа Кроули под руку. Под ногами его хрустел свежий снежок, который за ночь намело на дорожку. Демон поправил цилиндр и пожал плечами. — Мы тут ненадолго, — напомнил он. — Навести своего дружка и пойдем, найдем гостиницу, чтобы погреться. Я не откажусь от горячего грога с каплей меда, если честно. Они нашли могилу — среди прочих, таких же немного помпезных и печальных. Уайльд лежал под плитой, и не так давно тут установили странную статую — летящий сфинкс простирал крылья, устремляя древний мудрый взор в вечность. Азирафель подошел ближе, на время отпустив демона, и приложил ладонь к холодному камню. Он осторожно оставил на могиле две алые розы — цветущие, одуряюще прекрасные, на их лепестках еще не высохли капли воды. Кроули подошел неслышно, встал рядом и дотронулся до роз, что-то пробормотав. — Продержатся долго, — буркнул он, засунув отмерзшие руки в карманы. — Надеюсь, этот парень того стоил и твои рассказы не сильно приукрашены, ангел. — Он стоил целого мира, — просто ответил Азирафель и склонил голову, прижавшись боком к руке Кроули. — Спасибо, мой дорогой. Милый, милый Оскар! Он был бы рад увидеть дружеское лицо, даже в таких обстоятельствах. — Вряд ли он был бы так счастлив, узнав, что я о нем думаю, — фыркнул демон. Азирафель изумленно обернулся к нему: — Кроули, дорогой! Ты что, ревнуешь? Демон дернул уголком губ. — Было бы к кому, — упрямо пробормотал он. — Нет, ангел. Я не ревную. Я просто обеспокоен. Ты позволил себе огромную ошибку, несомненно, от отсутствия опыта, и едва не погубил свою душу. Что от нас останется, если умрет сердце и душа, скажи мне? Если ты — ангел, который создан из любви и для любви, а твоя любовь покидает тебя навеки, сможешь ли ты пережить это и остаться тем, кем был? Азирафель удивленно смотрел на него, брови его трогательно изогнулись. Кроули физически чувствовал его нежность и жалость — и задыхался в них, как в непролазном болоте. — Не смей меня жалеть, — процедил он, больно сжав плечо Азирафеля. Тот качнул головой и смиренно стоял, не пытаясь вырваться, хотя демон причинил ему боль своей хваткой. — Не буду, — согласился ангел. — Кроули, прости меня. Я пытаюсь найти такие слова, чтобы выразить всю мою благодарность тебе, но таких слов, оказывается, просто нет ни в одном языке. Ты привез меня сюда, просто чтобы отдать дань памяти человеку, который был мне бесконечно дорог. Ты даже ни разу меня не упрекнул. — Не в чем, — демон обхватил его за плечи, прижал к груди, утыкаясь носом в кудри и дыша глубоко и полно. — Но не поступай так больше, не рискуй так сильно. Я не влюблялся в тех смертных, которые были со мной некоторое время, ангел. Это больно, это опасно. Мы бессмертны и останемся такими навеки, но они — нет. Так легко увидеть в них свой свет, единомышленника, доброго друга — или даже родную душу, такую же, как у тебя. Но они умирают, понимаешь? Они идут дальше, свободные и легкие, а мы остаемся, навеки привязанные к этому миру. Нам нельзя любить их. — Ты не прав, — вдруг спокойно сказал Азирафель. — Боль и потери — часть смертной жизни. Не испытай мы этого — стали бы такими же, как Гавриил и остальные. Я не хочу терять эту боль, Кроули. Она — часть меня, часть тебя. Живое сердце сделало тебя таким, какой ты есть. Таким, каким я тебя люблю. Они сплели руки, стояли грудь к груди, слушая биение тех самых сердец, что были у них, и чувствовали себя как никогда смертными и недолговечными. И это чувство было до того острым и щемящим, что Кроули признался вполголоса: — Я привез тебя сюда, потому что это было важно тебе. Но не думай, что я не выскажу тебе свои претензии по поводу того, что ты расточал свою любовь кому-то другому, пока я отсутствовал. Ангел засмеялся — тихо и весело, освобожденно. Он на минуту оставил Кроули стоять у могилы, чтобы самому подойти поближе и очень осторожно наклониться. Азирафель бережно прикоснулся губами к каменному надгробию, и на сером камне осталась чуть заметная светящаяся метка. — Благословляю тебя в последний раз, милый Оскар, — сказал он. — Где бы ты ни был. Ему вдруг вспомнились слова, которые писатель как-то сказал ему: «Разве можно обрести счастье с кем-то, кто обращается с тобой как с нормальным человеческим существом?»* Азирафель улыбнулся. Он был уверен: Кроули никогда не будет видеть в нем только человека, как и он не видел в нем только демона. Так или иначе, им предстоял долгий путь до подходящей гостиницы. За время своего сна Кроули немного отстал от жизни, но он быстро учился, и Азирафель хотел показать ему что-то новое — например, строящееся метро и те штуки, которые люди придумали недавно, автомобили. Наверняка они станут популярными. С неба снова пошел легкий снежок, и Азирафель обнял недовольного супруга за плечи, укрывая от холода своим теплом. Они побрели к выходу с печального кладбища и очень скоро растворились из виду в налетевшей метели.