Боль во плоти

      Его всю жизнь учили контролировать, или скорее, изолировать свои эмоции.       Его всю жизнь учили думать трезво и головой, а не сердцем.       Его всю жизнь заставляли учить сотни рун, сидя над серой книгой до ночи.       Его всю жизнь гоняли на ежедневные тренировки, после которых он без сил падал на кровать, сразу же провалилась в царство снов.       Его учили, заставляли, снова учили, ведь Он — сумеречный охотник — дитя с кровью ангела Разиэля; чьим предком являлся Джонатан Шадоухантер — основатель тайной расы нефилимов.       Но толку от всего этого, если Он не смог защитить часть себя, свою половину; ту, из-за которой сердце билось в разы быстрее, а душа готова была кричать от умиротворения рядом с ней; ту, которой Он отдал себя всего, без остатка?       Сейчас, его сердце было разбито на миллиарды кусочков, а душа разрывалась на части. И найти для них восстановления невозможно, потому что восстановит их только любовь, а его любовь погибла. Погибла отважной и самой лучшей охотницей в последние времена детей Ангела. И все это по его собственной вине! Этому нет прощения. Абсолютно. И даже если его простят, Он не простит сам себя.       Каждый, не испытавший это дерьмо на себе, никогда не поймёт, какого это — терять близкого и родного человека. Такие всего лишь разведут руки в стороны и скажут такие зазубренные слова сожаления, а для чего? Для того, чтобы не показаться бесчувственным и эгоистичным, всего то! Но, к большому сожалению, эти слова прозвучат так, словно будут являться иглой в стоге сена — такие ненужные, давящие ещё сильнее на разум, затуманивая его окончательно.       Смотря на своё отражение в зеркале, Он с отвращением к себе осознавал, что Он теперь никто. И само это отражение, где Он видит самого себя — измученного и потрёпанного, вызывало у него приступ тошноты. Угрызения совести, постепенно нарастающее все с большей силой, давило, что Он готов был убить самого себя. Прямо здесь и сейчас. Взять кинжал и… Но это было бы неправильно по отношению к ней. Она бы никогда не простила. Она бы хотела, чтобы Он жил дальше, чтобы Он отпустил. Но как тут жить дальше, если Он убил самое дорогое в его чертовой жизни?       Боль настолько засела в его жилах, в его венах, что, кроме неё, Он не чувствовал абсолютно ничего. Складывалось впечатление, что она течёт вместе с его ангельской кровью. А являлась ли эта кровь ангельской после случившегося?       Родители, Изабель, Джейс и даже Саймон, черт возьми, ее лучший друг, который давно должен был убить его своими же руками, высосать всю эту уже демоническую кровь, до последней капли, утешали его, что-то говорили, а Он пропускал мимо ушей, глубоко погружаясь в себя, в свои мысли, ещё сильнее терзая себя. Они разделяли эту боль потери вместе с ним, однозначно. Но была ли эта та боль, та самая боль утраты самого сокровенного и дорогого?       Он считал себя слабаком. Самым настоящим слабаком, ибо до их заслуженного и такого желанного счастья оставались считанные секунды, но Он не успел. Пробегая мимо сражающихся, отражая атаки нападающих отреченных охотников, Он должен быть успеть, но этот клинок в районе ее сердца уничтожил все к чертям. Ее чистые изумруды, что смотрели на него с такой искренней любовью, начали медленно тухнуть и их покой был заперт на путы вечного сна. А это «Я люблю тебя», которое Он прочитал по ее губам… Как ему было жаль, что Он не смог хотя бы услышать это ее мелодичным голосом, который являлся сладостью для его слуха.       От нахлынувших, таких болезненных воспоминаний, Он даёт волю слезам. Жгучим слезам. Они обжигали его щеки огнём, оставляя мокрые дорожки, что потом неприятно щипали, хоть немного отвлекая его от душевной боли. Он уже не стеснялся всхлипов из его уст. Ему было все равно. Он хотел выть, словно оборотень воет на луну от невозможности прикосновения к ней.       Он ненавидел себя за свою беспомощность и слабость, что сейчас, что в тот момент. Он почти с самого детства спасал столько жизней: и примитивных, и нижних, и своих сородичей. Но самую нужную и самую бесценную для него жизнь Он не смог спасти. И это чувство не отпускало, постепенно сжирая его изнутри.       Постоянно возвращая себя в тот момент, в момент ее смерти, пересматривая все возможные варианты спасения ее драгоценной жизни, а они оказались, Он сильнее злился на самого себя. Он мог сделать все по-другому и тогда эта несносная, рыжая бестия сидела бы сейчас рядом с ним, разговаривала обо всем подряд или просто сидела в молчании, ему бы этого было достаточно!       От безысходности происходящего, Он ещё раз находит себя в отражении зеркала и разбивает его на такие же миллиарды кусочков кулаком, как его сердце. По руке уже стекает кровь, но его это не останавливает. Он без разбора скидывает все со своих мест в комнате, сдирает темные занавески, ломает стул о стену и падает на колени, упираясь головой о стену, начиная плакать ещё сильнее. Он не может без неё.       Это больно. Очень больно. Она была таким маленьким, светлым солнцем в его никчемной жизни. Она носила в себе только положительные эмоции. Ее улыбка сводила с ума каждого. А эти чистые, словно луг, зеленые глаза-малахиты заставляли влюбляться в них снова и снова, пока не перестанешь дышать от ее личного запаха корицы вперемешку с кофе. Рыжие локоны, что очень выделяли ее среди толпы других охотников, Он готов был пропускать между своих пальцев вечность.       Снова резко хватаясь за клинок, Он приставляет его напротив своего сердца, что все ещё билось, что говорило о том, что Он жив. А имел ли Он право на эту жизнь? Он так не думал. Немного надавливая на оружие, перед его глазами появляется ее образ. Такой чистый и невинный, с детской улыбкой и с добротой в глазах. Как ее вообще такую можно принять за охотника? Он часто задавался этим вопросом и всегда выносил один и тот же вердикт: она самый настоящий сумеречный охотник, самый отважный из всех, кого Он знал и это правда. Самая настоящая правда! Эта девчушка за короткий промежуток времени доказала всем, что она вовсе не безнадёжна, а даже наоборот — полезна своей хитростью и остроумностью. И даже несмотря на все косые взгляды других из-за родовой фамилии Моргенштерн, которую запятнал ее отец и родной брат, она смогла доказать всем, что она в тысячи раз лучше ее семьи. Что она, Кларисса Адель Моргенштерн, потомок великого рода.       Она не оценила бы такой бардак в его комнате, не оценила бы бардак в нем самом! Она всегда любила порядок и чистоту, всегда заставляла всех убираться. Даже постоянно ворчливый и недовольный Джейс, с приходом этой боевой девушки в институт, стал чаще следить за порядком. Эта маленькая девочка была чем-то невероятным, раз вселяла во всех некую мотивацию и любовь к труду. А Он не смог спасти ее. Дал слабину! Отнял ее у себя, отнял ее у всех. И сколько бы родные не утверждали, что он не виноват, Он не может согласиться с этим.       Невыносимее всего было осознавать, что девушка, чьи объятия и поцелуи хотелось получать постоянно, чтобы забыть обо всем на свете, спасла его жизнь. Да! Она доказала ему, что любовь — это не уничтожение и не страдания, это — сила.       Он все так и сидел в своей комнате, пустым и безжизненным взглядом, в котором застыли солёные слёзы, смотрел в стену; кровь текла по его рукам, из перебитых костяшек, что Он разбил о зеркало и стену; совесть мучала и мучала его, грызя изнутри; память, как слайдшоу, переключала все возможные, самые лучшие воспоминания с ней, хотя с ней — все самые лучшие. Боковым зрением Он замечал все «руины» в своей комнате, что Он и сам создал. И именно эти «руины» четко отражали все то, что происходило с ним все то время с момента ее ухода.