Она скучала по Луне

Небо опускалось ниже, и теперь можно было без зазрения совести касаться его руками. Воздух пропах озоном, ветер тихонько напевал колыбельную звезд. Темнота опутывала, обнимала тонкими пальцами за плечи и звала за собой. Ей не было страшно. Когда-то давно Усаги Цукино узнала, что такое настоящая тьма и что она в себе таит, но даже тогда она не боялась, просто осветила темноту изнутри ради тех, кого любит, ради промокшего мира. А сейчас была просто обыкновенная и беззвездная ночь, как сотни других до нее, тихая и одинокая, как златовласая дева, стоящая на пустом балконе. Она смотрела на серебристый огонек Луны, укрытый серой дымкой облаков. Когда-то она скучала по Луне и той жизни, которая могла бы быть у них с Принцем, о нерожденной дочери и друзьях-воинах, о противной кошке, которая будила ее по утрам, даже немного о битвах, когда за мир, за веру, плечом к плечу и до конца... Возможно, она многого хотела, раз все вышло так по-киношному смешно, наигранно, неправдоподобно больно, что хочется крикнуть "Не верю!" и, выбросив рекламку, выйти из зала. Возможно. Но ей почему-то не было смешно, лишь больно как-то по-настоящему. Мамору поступил как трус - улетел, оставив только записку с просьбой простить и обещанием, что никогда не забудет. Она простила. Только пожалела о потраченном времени и упущенном шансе, пожалела о несказанных словах той ночью на крыше под проливным дождем, о невыполненном обещании, данном ей в гримерке перед прощальным концертом, о неподаренной жизни пожалела. А она ведь лгала себе и друзьям. Принимала судьбу, говорила, что счастлива, и молчала тогда, когда нужно было просто остановить того, кого желало сердце. А все это ради девочки с волосами рассвета, ради той, которую любила больше всех. Теперь поздно было о чем-то жалеть, теперь просто хотелось дождя, как в ту ночь на школьной крыше, когда яростно щемило сердце, а долг заставлял молчать. Сейчас рассказать бы о том, что накопилось, о чем тогда так мужественно смолчала, да некому. И только умирающий в серости туч серебристый огонек станет негласным свидетелем слез вечной Лунной Принцессы. Из-за пелены туч вчерашняя воительница в матроске не увидит падающую звезду, не заметит невидимого присутствия другого человека на ее балконе, и лишь когда сильные мужские руки притянут к себе тонкую фигурку, Усаги, тихо ахнув, прижмется мокрой щекой к такому родному красному пиджаку с ненавистной алой розой в левом кармане, так некстати напоминающей о прошлом. Под теплыми струями хлынувшего майского дождя она расскажет ему то, о чем так долго молчала, дрожащими пальцами вытащит несчастную розу и забросит в ближайшую урну, а потом, забравшись на его колени, хриплым от волнения и рыданий голосом попросит остаться навсегда. Сейя промолчит и без всякого ненужного разрешения поцелует соленые губы. С этого момента она больше не будет скучать по Луне.