It's Like Choking on Air

Каору лежит на траве, прямо под солнцем. Сейчас, должно быть, поздняя осень, но времена года давно утратили свое значение: тому виной возомнившее себя Богом человечество, продолжающее играть в свои детские игры. Каору нравится солнце, нравится, как оно бьет лучами по будто бумажной — бледной и неестественно тонкой — коже. Дурманящий запах цветов вокруг… Каору знает, что они никогда не будут цвести так, как раньше: они впитывают в себя токсичную, мертвую воду. Каору знает о гидрологическом цикле. Знает, что эта вода — та самая, что была свидетелем борьбы лилин за Землю тысячи лет назад. Он знает много вещей. Он знает, что он умрет. Он знает, что его оболочка… его тело отторгает мясо. Но существует еще большее количество вещей, о которых он не имеет ни малейшего понятия. Почему Икари не улыбается? Каково его сердце? Почему он отвергает его, когда их души находятся так близко? Все, что ему нужно — возможность понять Икари, а Икари — понять его. Он перебирает цветы рядом с собой. Они красивы, и они умрут, если он не будет осторожен и раздавит их своим телом. Поэтому Каору садится и вырывает один из цветков с корнем, пачкая землей руки и рубашку. Земля здесь очень бедная, почти мертвая. Он срывает лепесток. Потом другой. Один за другим они падают на землю прямо к его ногам. Четыре лепестка, теперь мертвых. Он видел по телевизору, как это делала одна женщина: она напевала песню, которая приносила ей радость. Он делает так же. Любит, не любит, любит, не любит… Цветок не может знать таких вещей, но Каору все равно повторяет за женщиной, надеясь, что даже такая незначительная вещь поможет ему стать ближе к Икари. Цветы бы так красиво смотрелись в его волосах, думает он. Und der Cherub steht vor Gott. Froh, wie seine Sonnen fliegen Durch des Himmels prächt'gen Plan… Он слишком поглощен своим занятием, чтобы заметить приближающиеся шаги. Знакомая фигура стоит за ним, и его сердце начинает биться слишком сильно, будто стараясь вырваться из собственной клетки. Он подавляет желание обернуться: Икари никогда не нравилось, как пристально он на него смотрит. Но Каору просто не может смотреть на него по-другому. Он не может побороть радость, просыпающуюся в нем при виде мальчика, поглощающую его, не дающую отвернуться. — Нагиса, твоя квартира закрыта. Уже поздно, я не могу зайти. Каору поднимается — цветок без четырех лепестков остается, забытый. Икари кривится, когда смотрит на него — грязь на брюках и руках, развязанный левый шнурок. Икари часто кривится, когда смотрит на него, и Каору не может сказать точно, в чем причина на этот раз: в его неопрятности или в самом его существовании. — Пойдем, — говорит Икари и отворачивается. — Ладно, — отвечает Каору и следует за ним в слепой надежде на то, что этой ночью все будет по-другому. Ему осталось так мало времени. Он винит Первую за липкое, вялое чувство в своей груди при мыслях о мальчишке. Это — оправдание. --- Ночь проходит в точности так же, как проходила и ночь до нее. Каору смотрит телевизор и бросает на Икари, слушающего свой кассетный плеер, многозначительные взгляды каждый раз, когда видит на экране очередную рекламу некой мелодрамы, не представляющей для него никакого интереса. В конце концов он бросает это занятие и решает сфокусироваться на повторном показе какой-то драмы романтического характера. Он улавливает некое движение на периферии: Икари утыкается лицом в свои колени и вздыхает. Странное желание увидеть в его волосах цветы, что он держал в своих руках несколько часов назад, не покидает его мысли. Он вспоминает, что они, кажется, называются незабудками. Каору вновь отводит взгляд, когда Икари напрягается, почувствовав его на себе — Икари всегда напряжен, когда Каору находится рядом с ним. Икари — странное существо, окруженное множеством стен. Каору пытается рушить свои, чтобы помочь ему, но Икари отказывается и воздвигает новые и новые стены вокруг себя. Каору не понимает этого, хоть и пытается. Он хочет, чтобы Икари смотрел на него и видел его. Он хочет, чтобы Икари звал его по имени. Странно, что он так зациклен на нежелании Икари использовать его первое имя: в конце концов, он не называет его Табрисом, как это делают старики из SEELE. Да, Икари использует его собственное имя, имя, которое он выбрал для себя сам, но даже так он умудряется соблюдать эту ненавистную Каору дистанцию между ними. Икари вновь меняет положение, и Каору встает, выпрямляясь, чтобы выключить телевизор. Сидя на краю своей кровати, он мнет в пальцах край воротника и ждет, когда Икари закончит переодеваться в ванной — очередной необжитой части его квартиры. В первый раз, когда Икари остался у него на ночь, он, жутко покрасневший, сказал ему не подсматривать. Каору не понял этого: они вместе мылись до этого, разве нет? К тому же, ему нравилось смотреть на другого мальчика, нравилось просыпающееся в его груди тепло, когда он делал это. Ему не нравится, что Икари считает его поведение постыдным. Он находит лилин странными, как и их желание быть видимыми в одной ситуации, невидимыми — в другой. Каору никогда не задумывался о собственной наготе. Ему было все равно, кто смотрел на него: тело не имеет значения, тело — всего лишь сосуд для души. Икари заходит в спальню, и сердце Каору вновь начинает неистово биться. Икари оставляет дверь открытой, и Каору знает, знает из той самой драмы, что закрытая в спальню дверь — признак близости. Но разве он не знает, что близость — это ложь? Разочарование — эмоция лилин, к которой он давно привык, но найти причину этому чувству на этот раз не представляется возможным. Он подвигается вплотную к стене, не накрываясь: Икари отвратительна мысль о том, чтобы спать с ним под одним одеялом. Он смотрит, как Икари садится на кровать. 01, вы готовы? Икари не разговаривает с ним, но Каору все равно пытается быть вежливым. Уже давно он узнал, что фраза «спокойной ночи» дает человеку понять, что говорящий желает ему приятных снов. Икари ничего не говорит в ответ — Каору ожидал этого, но молчание все равно болью отзывается где-то внутри. Он отворачивается и смотрит на ровную, бесцветную стену. Он бы предпочел смотреть на мальчика рядом с собой. Он знает, что совместный сон считается моментом уединения, но Икари действительно хорош в том, чтобы обесценивать подобные моменты. Глупый, глупый мальчишка. Разве он не желает той самой близости, которую продолжает так по-детски отвергать, будто ища возможности наказать и ограничить себя? Он слушает тихое дыхание мальчика рядом с собой и приглушенную музыку, что играет в его наушниках. В его голове лениво рождаются образы, над которыми он не имеет контроля. --- Рука Каору скользит под одеяло, сплетает пальцы с пальцами Икари. Икари не отвергает его, но лишь сжимает его руку в своей, мягкой и худой. Дыхание Каору замирает, когда он чувствует, как Икари разворачивается к нему лицом. Вздох ясно слышен в будто застывшем воздухе. — Каору, накройся одеялом. Здесь хватит места на двоих. Каору не может отказать Икари, отказать этому сладкому, недосказанному «пожалуйста». — Ты сказал Каору… — он шокирован, почти готов выполнить его просьбу. — Это твое имя, разве нет? — смущенно выдыхает Икари. Он краснеет, и Каору хочется сглотнуть. Икари смотрит ему прямо в глаза, убеждая закончить начатое. У Каору кружится голова. Он залезает под одеяло. Они не могут оторвать взгляд друг от друга, лежа под одним одеялом здесь, в комнате Каору, поздно ночью. Каору теряется в его глазах, его сердце бьется слишком быстро, слишком сильно. Глаза Икари карие, карие, как та самая земля, но полные жизни, и Каору не знает, что делать. Икари держит в руках яблоко. Икари есть прошлое и настоящее человечества. Икари есть Земля, разорванная на части глупейшими ошибками ее обитателей, но все еще по-прежнему невероятно красивая. Икари никогда не смотрел на него так долго. Ему становится жарко, он чувствует, как краснеют его щеки, приближаясь по цвету к его глазам. Икари прижимается к нему, они касаются грудью, и Каору уверен, что он может слышать или хотя бы чувствовать его бьющееся сердце рядом со своим. Он видит, как лицо Икари приближается к его собственному. Он закрывает глаза. Он чувствует теплое дыхание Икари на своем лице, и волна жара охватывает его тело. — Каору… Он чувствует чужие губы на своих, сначала мягко, потом сильнее, тверже. Каору хватается за футболку Икари, сминая ее в своих пальцах, все еще не зная, что ему делать. Думать становится все сложнее и сложнее, и Каору кажется, что Икари пробивает насквозь его АТ-поле. Икари дает ему возможность попробовать вкуснейший из всех фруктов, Икари отдает столько же, сколько берет, и Каору не понимает, как подобный подарок может быть разделен между двумя людьми. Каору чувствует очередной приступ головокружения. Все происходящее отдается в нем яркими красками, но куда живее и четче, чем описывалось по телевизору. Икари теперь сверху, и сжимающие его бедра острые колени ощущаются гробом. Он оставляет поцелуи на его шее, и их резкий жар удушает, мешая смеяться от счастья, до слез, так, как ему хочется. В темноте силуэт растрепанных волос Икари кажется нимбом, и, когда он поднимает голову и смотрит на него сверху вниз, Каору вновь не может дышать. Икари ненавидел его. Икари идеален. Так прекрасен и восхитительно грешен. Каору отчаянно ищет руку Икари, и он сжимает ее так мягко, так нежно, что ему становится больно. Икари ненавидел его? Каору не может вздохнуть, его тело горит там, где он касался его, его живот — неопалимая купина. Коснись меня. Коснись меня. Коснись меня. Пожалуйста, коснись меня, Икари. Не отпускай меня. Мне так страшно, а ты так, так неописуемо прекрасен. Сердце Каору заходится в невыносимо частом ритме, все горит, все сгорает, и он почему-то знает, что Икари единственный, кто может положить конец этому убивающему его жару. Он уверен, что был рожден для этого. Он уверен, что они были рождены для того, чтобы встретиться точно так же, как он был рожден для того, чтобы умереть, и чем дольше Икари касается его, тем больше он уверен в том, что они были неразрывно связаны с самого начала времен. Ведь так? Почему он думает от этом? Он больше не уверен. Каору принимает яблоко из протянутой руки Икари, Каору ест с его древа. Его существование обнажено, его место в самой действительности раскрыто. Он задыхается, когда пытается думать о произошедшем. О происходящем. Свободная рука Икари тянется к его горлу и смыкается на нем, душит его. Каору расслабляется и обмякает, пресекая на корню рефлекторные попытки борьбы. Зрение предает его, и все будто затемняется по краям, смазываясь. — Каору-кун, чего ты хочешь? Каору уверен в том, что цвет его лица приближается к синему. Он не сопротивляется. Он ощущает лишь спокойствие пред лицом собственной смерти, как и пред любым аспектом своей заранее описанной жизни. Икари скользит по его лицу теплым, наивным взглядом, напоминающим ему о лете, которое, несомненно, было характерно для этой планеты много лет назад. Он, должно быть, и есть само солнце, а Каору — несчастный Икар: он слышал, как некий мужчина говорил это своей возлюбленной по телевизору. Возможно, Каору просто тонет в бессмысленной романтике, что так полюбилась человечеству, за которым он наблюдает всю свою жизнь. Каору думает, что сравнение подходит ему как никому другому. Все, что от него требовалось — умереть, отвлечь Икари, но он никогда не должен был так страстно желать его внимания. Его крылья тают, а странное, непонятное чувство где-то внутри тянет вниз, и он уверен, что утонет в ближайшие секунды. Не отворачивайся от меня. Пожалуйста, продолжай касаться меня. Он слабо сжимает руку Икари и открывает рот. — С… Синд-зи… Икари склоняет голову и целует Каору в губы. Он вдыхает его запах, и все, о чем он может думать, это Синдзи, Синдзи, Синдзи. Он был бы не против умереть таким образом. Он все так же будет собой, но Синдзи навсегда останется запертым в его слабеющих легких, выжженным в его широко распахнутых красных глазах. Икари отстраняется, не выглядя смущенным тем, что Каору так и не закрыл их. Он видит лицо Икари, но слабо, нечетко. Икари мог бы быть Богом. Икари мог бы соблазнить Бога своим сердцем и послать к черту весь остальной мир, каждое живое существо, чтобы хоть раз побыть счастливым. Бог бы встал пред ним на колени и поцеловал его ладонь, готовый служить ему, исполнять любые его желания. Он видит, как уголки губ Икари поднимаются вверх, и действительность наконец-то открывается ему, выбивая из груди весь оставшийся воздух. Икари никогда ему не улыбался. --- Белый, красный, все вокруг черное, и он не чувствует своих рук, пока его трясет, пока он рассыпается на части. Икари не двигается, чтобы помочь ему, не обращает на него внимания. Он хочет дотронуться до Икари, чтобы успокоить себя, но он не хочет, чтобы Икари выбил ему зубы. Его руки были бледно-белыми, как луна, и худыми, как руки Первой, но он был больше, чем он сам, а сам он не был собой. Он был там, он был. Он не был собой. Он был Первой, но он не был ей. Они были одним целым, и он не хотел этого. Он хотел чего угодно, но не этого. Он должен был быть собой, он должен был. Он не хотел быть ей, не хотел быть с ней. Он хватал ртом воздух. Ему слишком жарко, но он чувствует жуткий холод от недостатка чужого тепла рядом с собой. Он сворачивается сильнее, обнимая себя руками. Он вспоминает драму, что смотрел по телевизору, вспоминает двух людей оттуда, что лежали в кровати, обнимая друг друга. Он хочет этого. Он хочет, чтобы Икари обнял его, дотронулся до него, а он бы принял его, обнял бы его в ответ. Икари даже не подозревает о смятении в его голове, и Каору не знает, смеяться ему или плакать. Эмоции лилин слишком, слишком странные. Он хочет, чтобы Икари убил его. Он хочет, чтобы Икари любил его. Он хочет, чтобы Икари любил его сильнее, чем всех тех людей, что ранили его на протяжении всех этих лет. Он пытается забыть свои отвратительные мысли, забыть это липкое, вялое чувство в своей груди. Он винит Первую. Это — оправдание.