Хочу пять

В баре темно — едва ли можно заметить собственные руки. Пальцы уперлись в барную стойку, а нога — почти машинально — взлетела и приземлилась, обогнув другую. Женщина выдохнула: в барах, тем более в полном одиночестве, она бывала редко, и чаще это не доставляло никакого удовольствия. Всегда ведомая одним банальным желанием — напиться. Жестом просит бармена повторить и втыкает локти в стойку, ожидая. Рядом оказывается какой-то мужчина, и женщина искренне пытается его не замечать. Не выходит. — Свободно? То ли о месте рядом, то ли о сердце — непонятно, и вопрос остается без ответа. Мужчина садится рядом, опускает руку на колено незнакомки, и женщина из последних сил пытается держать себя в руках. Смотрит на его ладонь, затем в глаза, и он все понимает без слов — нервно сглатывает и убирает конечность. Залпом выпивает приготовленный барменом напиток, чувствуя, как алкоголь растекается по телу, дарит тепло и смелость. Она довольно улыбается и прикрывает глаза. — Коньяк? Бровь мужчины изгибается — скорее всего, от удивления. Женщина, открыв глаза, наклоняет голову набок; оценивает парня взглядом и довольно кивает: вероятно, она не так плохо выглядит для своего возраста, раз подсаживаются такие мальчики — еще совсем зеленые, но такие привлекательные. В этом мраке его сложно разглядеть — цвет волос, глаз, оттенок кожи, чтобы составить полноценную картинку и влюбиться в этот вечер окончательно и бесповоротно. Женщина видит только светлую рубашку, что отражает свет огней, две расстегнутые пуговицы сверху, открывающие вид на подкаченную грудь и возможность дофантазировать далее, мощные ноги в темных джинсах; юношеские, почти детские черты лица, и они кажутся знакомыми; слышит голос… — Такая красивая, — он не унимается, — не говори, что ты одинока. Она усмехается и почему-то смущается. Голова под собственной тяжестью опускается, и женщина прячется за своими локонами. Он не заметит ее пылающего от нависшей неловкости лица, попыток восстановиться и вернуться к мужчине — хотя бы визуально. А говорить не хочется совсем, но сейчас этот незнакомец кажется единственным лекарством от одиночества и скуки. Губы растягиваются в улыбке — будто он ее уже спас, забрал на себя всю боль и страдания этого — ее — мира. И глаза распахиваются, становятся раза в два больше, когда она вспоминает, кого напоминает ей этот юноша. «Ну точно, — женщина мысленно щелкнула пальцами, — Второй Иисус». — Говори же со мной, Муза. Он почти умоляет, и это ей нравится. «Интересно, — думает женщина, — а у Иисуса была своя личная Муза?» Хмыкает, переводит взгляд на заказанный мужчиной напиток. Он уверенно кивает, отвечает на немой женский вопрос и ухмыляется. Звон бокалов оглушает больше и лучше любого саба на фоне. Они осушают бокалы залпом. Женщина немного морщится — напиток оказался крепче предыдущих, но уточнять, что это, не хочется. Было вкусно. — Что тебя привело в этот бар? Голос — размеренный, немного хриплый, басовый — может доставить куда больше удовольствия, чем думает его обладатель: им бы шептать на ухо пошлости и непристойности, и это бы уже довело до оргазма, а не задавать глупые вопросы престарелым незнакомкам в баре. Женщина грустно усмехается мыслям. Да, парень младше, и это очевидно, и совершенно не хочется применять математику, узнав, насколько. — Вероятно, — она тупит взгляд в стойку, — то же, что и тебя, — хмыкает. — Душевные раны и моральная усталость, закончившиеся выходные и проблемы в личной жизни, желание залить все пустоты алкоголем и расслабиться, ни о чем не думая — первый раз за последние полгода. И женщина почти не врет Иисусоподобному, но вдаваться в подробности не желает: не расскажет же случайному малолетке о том, что она — преподавательница-стерва, главная героиня шуток про недотрах среди студентов и коллег; что больше двадцати лет в браке с мужчиной, которому родила двоих прекрасных детей, но к которому последние лет пять не испытывает ничего, кроме благодарности и уважения; что уже давно изменяет своему благоверному и неделю назад разорвала отношения с последним, четвертым любовником, до которого были пара студентов и коллега-девушка. Умолчит и о надежде, что ладонь мужчины, вероятно, внебрачного сына Христа, ляжет на колено или талию, откинет с плеча локон, что мешает неприметно, непринужденно разглядывать незнакомца, притянет ближе, оставив каких-то пару сантиметров между ними. И тогда бы она не одарила его ледяным взглядом — таким, что образовываются раковые клетки, — не оттолкнула, не оскорбила, не послала; накинулась бы сама, не оставив оппоненту возможности на отказ или отступление. Такая кобра — знатно оголодавшая, не в силах больше терпеть нужду в пище. Но рука парня вальяжно свисает с барной стойки, а пальцы переплетены между собой. Женщина грустно вздохнула, сложив губы в тонкую линию. — Мне пора, — она бросила взгляд на часы на своем запястье, — мне нужно ложиться спать, утром на работу. Говорит и морщится — от мерзости фразы и ее значения. Для чего она уточняет подробности? Мальчишке все равно. Он хмыкает и пожимает плечами, не собираясь останавливать незнакомку. Лишь просит выпить с ним еще по бокалу и обещает не задерживать. И женщина соглашается, мысленно благодаря его. Бармен оставляет перед людьми бокалы и удаляется. — А что у Вас за работа такая? Он выпивает быстрее, чем она успевает понять, «Вас» — намек на возраст или знак уважения? Закусывает губу, глотает зарождающуюся обиду, усмехается собственной глупости. Полубог не знает ни имени, ни возраста, и это логично — обращаться на «Вы», ведь разница… — Работа, от которой хочется напиться. Муза отвечает раньше, чем успевает закончить мысль в голове; отпускает ее и старается не возвращаться к ней. Змеиный рывок — и на стойке пустой бокал. Она больше не морщится от горечи напитка, теперь горечь кажется приятной — настолько, что хочется повторить. Мужчина хмыкает, не получив конкретики - она и не нужна. Он помнит об обещании не задерживать, и, развернувшись, жестом показывает женщине, что она свободна. — Что, даже номер не попросишь? Она обижена, и не скрывает этого, мысленно отметив, что один из ее любовников был немного младше этого Христоса. В темноте бара мужчина замечает, что брови собеседницы сдвинулись к переносице, а губы стали пухлее, больше. Теперь о ее возрасте судить еще сложнее, чем было до этого. — У Вас на пальце обручальное, — он кивает, глядя на ее руки, и пожимает плечами, — не заметил, когда подсаживался, — ерошит волосы и усмехается, — извини, если официальность тебя задела, — женские плечи расслабленно опустились, — я бы попросил тебя задержаться, оставить номер или те же часы, которые напомнили тебе, видимо, о семье, но… Муза прислоняет палец к его губам, умоляя замолчать, и Иисус не в силах перечить ей. Женщина ловко снимает часы и оставляет их на барной стойке, пододвинув к собеседнику - оставляет этому полубогу и совершенно не жалеет об этом. Неважно, что это подарок мужа на какую-то годовщину; что будут вопросы, мысленные терзания и продолжительное чувство вины. Она хочет это сделать, и сейчас ей ничего не помешает. — Мне было приятно с тобой посидеть, — женщина медленно поднимается из-за барной стойки и делает шаг навстречу, — и пусть это будет платой за напитки и потраченное на меня… — Я провел, — полубог хмурится, взяв ее за запястье, — не потерял, не потратил — провел. Он отпускает запястье Музы, когда она оказывается за его спиной. Обнимает его за плечи, чуть поддается вперед и замирает у его скулы. Проводит по ней носом, едва касаясь; шепчет на ухо теплое «спасибо», невесомо касается губами его виска. Ей не нужно, чтобы он искал ее после этого, поэтому оставила в знак благодарности часы, а не номер телефона или адрес, не сказала, как ее найти, где и кем работает и какие магазины посещает, намекая на «случайное» пересечение, не дала понять, что ждала от этого вечера и молодого Иисуса больше, чем получила. Женщина выпрямилась, провела ладонью по его спине и покинула бар, не обернувшись. Снежинки хаотично опускаются на землю и на мелированные пряди женщины. Она ежится в своем пальто и непроизвольно хмурится. Легко взмахивает, заметив одинокого водителя на дороге, и машина останавливается, чтобы довезти ничейную Музу по названному ею адресу.