Люпин

      Робин считала, что люди похожи на книги. У всех людей разная обложка: у кого-то пестрит красками, а у кого-то совсем невзрачная, но каждая — по-своему прекрасна. У кого-то переплет твердый, у кого-то же — мягкий. Одни легко рвутся, а другие остаются целыми годами. У каждого своя история, которая, с одной стороны, видна на поверхности, а с другой — скрыта за множеством линий и поворотов.       И почти все они — забываются. И только самые дорогие сердцу занимают свое место на твоей полке навсегда.       Робин любила запах новых книг — смесь древесной коры и свежих чернил, легкий горьковатый аромат, который заставлял ее с улыбкой поморщиться и на мгновение прикрыть глаза в ожидании. Старые книги тоже пахли по-особенному — сильнее всего пылью и плесенью, но иногда Робин могла уловить легкий запах полевых цветов, птичьих перьев и сухого риса. Страницы старых книг рассыпались под ее пальцами, подобно пеплу, а новых — приятно щекотали кожу и иногда, по неосторожности, оставляли маленькие порезы у самых ногтей.       — На сегодня ты свободна.       Голос «Мистера 0» заставил Робин вздрогнуть где-то глубоко внутри, но снаружи — мягкая безразличная улыбка и острый взгляд из-под белой шляпы. Минутное молчание, а затем — легкий поклон уже в спину, недолгое ожидание того, когда Крокодайл скроется за поворотом, и короткий вздох облегчения.       Держать маску спокойствия было тяжело. Особенно сейчас — когда чувства в смятении, а мысли заняты желанием скорее выбраться отсюда. Под палящее солнце пустыни, где по улицам огромного города снуют люди, а стены дворца блестят белым золотом.       Каждый раз, когда Робин выходила наружу, ее пробирала легкая дрожь и шляпа будто бы сама надвигалась на глаза. И все равно — дышать становилось легче, горячий ветер казался донельзя приятным и широкое голубое небо над головой выглядело необычно заботливым. И только сам город давил. Не стены — люди. Абсолютно одинаковые, в белых, как снег, одеждах, со смуглой кожей и добрым взглядом. Они — словно копии одной и той же книги на полке в каком-нибудь магазинчике. Их обложки для нее были совершенно одинаковы, неразличимы, а потому и их история для неё — загадка. Поэтому Робин боялась этих людей. Они вызывали трепетное беспокойство, и она старалась на них не смотреть.       Перед её глазами — выложенная брусчаткой улица, собственные сапоги и небольшая книжонка в руках.       История в ней была до боли банальной — обычная детская сказка в духе этой страны. Про прекрасную принцессу и молодого слугу, который однажды выкрал её из замка, желая показать мир за его стенами. Помнится, Робин уже читала её, когда была ребенком. Ей нравилась мысль выбраться за пределы Охары, и было время, когда она ждала своего принца. А теперь она чувствует себя тем самым мальчишкой, который по вечерам заглядывал в маленькие окна дворца и разговаривал со своей любимой принцессой о всяких мелочах. Он рассказывал ей о прекрасных пустынных оазисах, потасовках в таверне и большой птице, которую он поймал собственными руками. Правда, Робин отчасти завидовала этому мальчику.       Ведь она не могла поговорить со своей принцессой.       Она помнит, как впервые увидела яркий голубой цветок люпина в мире, полном белого мрамора. Высокая тонкая и величественная, увешанная элегантными золотыми цепями, словно росой, она смотрела на людей рядом с собой с широкой искренней улыбкой и смеялась так притягательно, что Робин с легкостью различала её смех в гомоне огромной толпы.       Робин могла смотреть на неё только издали. Она часто скрывалась в отдаленном уголке площади, позади всех тех людей, которые желали заслужить внимание своей принцессы, пряталась в тени какого-то здания и, прикрывая глаза детской книжонкой, наблюдала.       Времени у неё было совсем немного — все-таки Робин никак не могла плевать на свои обязанности. Иногда ей даже казалось, что Крокодайл всё понимает — часто она ловила на себе его проникновенный взгляд, но в ответ могла только вежливо улыбаться и в терпеливом ожидании стоять за его спиной. Он понимал, что она не пойдет против него, что это никак не повлияет на его планы, а потому давал ей толику обманчивой свободы. И каждый раз, когда у Робин выпадали те пару десятков свободных минут, она жадно следила за тем притягательным цветком пустыни, отчаянно пытаясь словить каждую её улыбку, каждый её жест, и каждое слово, унесенное горячим ветром.       И каждый раз, возвращаясь обратно в темные пустые стены, она молча изнывала от удушающей боли и продолжала безразлично улыбаться, надеясь на очередной шанс на мгновение выпорхнуть из этой клетки.       «Я…»       Ночью Робин запирала комнату, которая казалась ей пугающе большой, открывала нараспашку оконные ставни и подставляла лицо прохладному ночному воздуху. Она закрывала глаза и, чувствуя приятный сладкий аромат желтой акации, думала о том, как бы выглядела книга её принцессы.       Наверное, эта книга выделялась бы среди других своей обманчивой простотой — чистой белой обложкой с голубым уголком и почти незаметным золотым тиснением на корешке. На форзаце был бы приятный рисунок маленького букета синих люпинов, и только на титульном листе название: «Нефертари Виви — принцесса белой пустыни». И почему-то кажется, что, открыв её, Робин ощутила бы резкий дурманящий запах раскаленного песка с легкой примесью мускатного масла. А на ощупь…       Робин прерывисто вздохнула и, испуганно захлопнув окно, обессиленно упала на мягкие простыни. Свет в комнате погас, и в полной темноте она устало прислонилась к холодной каменной стене, закрыв лицо руками.       Теперь перед глазами снова — уложенная брусчаткой дорога, столпотворения людей и белый, белый, белый…       Момент — и в темноте комнаты привычно мелькнули яркие лепестки сакуры. Мягкое прикосновение ладони к плечу, от которого всё внутри замирает, ноги перестают идти и дыхание обрывается. И улица теперь — пустая, вокруг воцарилось давящее молчание и только еле слышалось дыхание где-то совсем рядом. От него Робин захотелось широко улыбнуться от восторга, как в далеком детстве, только вот она смогла лишь в предвкушении затаиться и крепко сжать в руках маленькую книжку.       «Знаешь, я…»       Несколько лепестков сакуры мягким шелком коснулись кожи, и Робин слабо вздрогнула от холода знакомых пальцев на её шее. Она коротко тихо вздохнула, в нетерпении закусив губы, чуть подняла подбородок и ощутила тонкий пьянящий аромат муската.       «…я так сильно…»       Казалось, еще совсем немного — и она услышит манящий бархатистый голос у самого уха. По оголенным плечам приятно скользнули длинные волосы цвета моря, и Робин поспешила с удовольствием зарыться в них пальцами. Она аккуратно поднесла несколько прядей к своим губам, в каком-то волнующем экстазе поцеловала их и полной грудью вдохнула их дурманящий аромат.       Как она и думала, они пахнули солнцем, песком и горьковатым люпином.       И на ощупь они были совсем легкие, словно морская пена, которая лишь на мгновение застыла на верхушке высоких волн, разбитых о скалы. Робин чувствовала, как подушечки пальцев щекочет прохладная водная гладь и как соль приятно щиплет раны под ногтями. Как каждая прядь шелковистым водопадом спадает в её ладони и как руки, напоминающие молодые соцветия вишни, сладко сдавливают ей ребра, таким желанным теплом обжигают верх живота.       Потому Робин в отчаянии прижимала к груди колени, до боли сжимала кулаки и прислушивалась к слабым дуновениям ночного ветра где-то за окном. Темнота почти до удушья сомкнулась возле ее горла, а глаза всё равно — закрыты.       Чтобы это наваждение не исчезло так просто. Чтобы эта тянущая боль в её сердце чуть утихла, уступив место мимолетным приятным снам, которые никогда не сбудутся.       Ведь Робин точно знала, что никогда не услышит их.       — Я так сильно люблю тебя.       Этих слов.       И сегодня она позволит себе заплакать. А завтра снова будет терпеливо улыбаться в надежде на мгновение увидеть перед своими глазами прекрасный голубой цветок люпина в мире, сотканном из белого мрамора.