Палитра бесконечного

      Лука остался наедине с тишиной в студии, которая насытилась запахом краски, с ее помощью необходимо ликвидировать беспорядок в виде нелепого граффити на стене. Парень кажется до жути обеспокоенным, ведь с минуты на минуту войдет Он.       Клавишное вступление, и в помещении появляется Элиотт. Безупречно взлохмаченные волосы и невинный блеск в глазах заставляют робкого Лалльмана чуть ли не плакать, и будь проклят, Демори, за то, что является таким совершенным! Оба молчат, и это молчание душит бедного Луку, ведь он не думал, что им доведется встретиться так неожиданно скоро, но надеялся на это каждую секунду, собрание которых заставляло переживать изо дня дней все сильнее. — Помощь нужна? — спрашивает Эллиот, взволнованно приподнимая плечи, а сам не может поверить, что перед ним стоит человек, ради которого он готов на все. Необходимо с чего-то начать, и он начал с нейтрального вопроса, который ни коим образом не касается их личной жизни, их личной жизни, сумевшей потерпеть неприятные следы досадных разочарований.       Лалльман обреченно пожимает плечиками и сглатывает застоявшийся ком в горле так, что его идеальные скулы кажутся еще идеальнее по своей впалости. Он моргает, и васильковые глаза говорят все самое надлежащее за хозяина.       Проходит мгновенье, и Демори оказывается где-то в полуметре от своего ежа. Оба смотрят на стену, но сами думают о том, с чего бы начать разговор. Граффити, в данном случае, явилось потрясающим прикрытием и защитой от пробуждения темы, которая щекотала нервы каждому из парней.       Лука водит глазами туда-сюда, пытаясь поймать на себе взгляд Эллиота, который лишь промолвил: — И что ты хочешь нарисовать? — Не знаю. — Может, сделаем в стиле Джексона Поллока? — вновь спрашивает енот, проявляя инициативу по отношению к трансформации разукрашенной стены. — Это как? — задал вопрос заинтересовавшийся в предложении Лалльман. — Сейчас покажу, — Демори принялся чередовать улыбку и возможность пронзать Луку влюбленным взглядом. Он взял кисть, окунул ее в краску потрясающего фиолетового цвета и резко махнул рукой справа-налево, оставляя после этого действа капли насыщенной сливы на поверхности, — И вот так разными цветами по всей стене. — Выходит, быть художником совсем просто, — Лука не воспринял жест Элиотта всерьез и начал отшучиваться. Ох, этот вздорный и очаровательный еж. — Попробуй, — предложил енот.       Голубоглазый ворчун поджал губки, а затем, не оставляя Демори без толики своей пристальной зрительной инспекции, небрежно повторил движения за напарником в этом живописном мероприятии. — Ну, ты все испортил, — усмехнулся Элиотт. — Я не испортил, — парировал Лука. — Испортил, это видно, — лохматый Демори не сдается. — Это невозможно. Нужно быть идиотом, чтобы такое испортить. — Я не хотел прямо говорить, — бум! Лалльман явно не ожидал такого ответа, поэтому окинул енота гневно-сладким взглядом, что заставило Элиотта озарить студию потрясающей улыбкой, — Приятно видеть, как ты улыбаешься, — продолжил он после смешка ежика, разговор явно приобретал должную нотку, — Мне этого не хватало.       А как Луке не хватало голоса Демори в своей мрачной и пустой комнате, как не хватало взглядов, которые оставляют на теле зрительные ожоги, как не хватало жадных поцелуев и объятий, теплее которых только Солнце.       Секунды немого общения, дернувшийся уголок рта Лалльмана и выжидающий Элиотт... — В прошлый раз показалось, что ты счастлив с Люсиль, — все, чем смог ответить Лука, неумело скрывая свои потерянность и желание говорить-говорить-говорить... — Здорово, что у вас все наладилось.       Енот явно остался недоволен фразами ежа. — Ты не можешь так говорить, — отозвался Элиотт, поворачиваясь к возлюбленному лицом. — Почему? — Лалльман принял ответную позицию, поглядывая на Демори так отчаянно и с надеждой одновременно. — Потому что все это неважно. — Неважно? — Нет, — глаза в глаза, глаза в глаза, глаза в глаза, — С тех пор, как я встретил тебя, важен лишь ты.       И снова мелодия, заставляющая сердце замирать. Лука глубоко вдохнул, будто бы не веря словам парня напротив, который расплылся в очаровательнейшей улыбке. Енот махнул кистью с желтой краской по воздуху, затем взял целый бутыль и начал создавать на стене искусство. Бросил кисть обратно в банку. Взгляд на завороженного ежа. Секунды, и оба с особым энтузиазмом принялись распространять цвета по поверхности "холста".       Внезапно игривый Элиотт мазком зеленой краски оставил на носу Луки пятнышко, а после милейшей шалости принялся смеяться. — Серьезно? — забавно возмутился Лалльман и начал наносить ответные движения в сторону "обидчика", а улыбка так и не сходила с лица.       Наверное, несколько минут было потрачено на баловство, пока оба не остановились буквально на секунду. Секунда осознания. Секунда принятия.       Поцелуй. Такой желанный и страстный, который стер все размолвки в прошлом и неопределенные последствия в будущем. Иногда только настоящее имеет значение, и оба воспользовались его чарами в этой маленькой, незащищенной студии.       Прикосновения. Жадные. Нетерпеливые. Долгожданные. Краска повсюду, но она подобна тому необходимому и недостающему ингредиенту в самом аппетитном и мечтательном блюде мира любви, разделить которое посчастливилось лишь двоим.       Обособленный мир, который затянул в свои зыбучие пески соблазна Луку и Элиотта. Крошечная планетка своеобразного влечения друг к другу, где способность к выживанию, существующая благодаря активному проявлению чувств, имеют только они. Колыбель, в которой воспеваются лишь любовь и тепло.       Одежда полетела на пол с разгоряченных, идеальных тел юношей. Они потерлись носами, как делали это раньше, Элиотт нежно провел дорожку рукой по измазанной плоти Луки, начиная от области ключицы и заканчивая грудной, затем прижал ежа к стене. Лука небрежно и нетерпеливо блуждал в волосах енота, пытаясь наверстать упущенные ощущения после прикосновений к возлюбленному.       Оба жадно исследовали тела друг друга, размазывая краску и превращая старое граффити на стене в подлинное искусство посредством радужного соития.       Яркий свет, пробивающийся в студию, превращал аудиторию в так называемый парадиз, и эту сокровенную идиллию привязанности уже никто не сможет прервать. Все безупречно. Непогрешимо и безукоризненно.       Так много касаний, искрящихся от счастья глаз, вздохов, умело замаскированных райской музыкой. Движения, настолько грациозные и нечеткие враз, напоминают самый настоящий танец.       Танец среди красок.       Танец влюбленных в палитре бесконечного.