Трис
— Не двигайся, — произносит Дэвид, поднимая пистолет. — Привет, Трис. — Когда ты смогла привить себя? — спрашивает он. Он по-прежнему сидит в инвалидном кресле. Я ошеломленно смотрю на него. — Ничего такого я не делала. — Не ври, Трис. Ты бы погибла от воздействия сыворотки, а я единственный человек в Резиденции, у кого она есть. Я не знаю, что сказать. Я не делала никаких прививок. Тот факт, что я еще на ногах, наверное, кажется чудом. — Впрочем, теперь это не имеет значения, — добавляет он. — А что вы тут делаете? — шепчу я. Мои губы онемели, а кожа — липкая от пота. Смерть продолжает цепляться за меня, несмотря на то, что я одержала победу. Смутно осознаю, что оставила свой пистолет в коридоре, будучи уверенной, что он мне не понадобится. — Трис, — продолжает он. — Ты же носилась с генетически поврежденными целую неделю. Твою подругу, Кару, поймали на попытке отключить освещение, но она весьма мудро усыпила себя до того, как смогла что-нибудь нам рассказать. На всякий случай я прикатил сюда. Не ожидал увидеть тебя в Лаборатории, ты меня очень расстроила. — Вы один? — спрашиваю я. — По-моему, не слишком умно. — Но я вооружен и привит против сыворотки смерти. Тебе нечего мне противопоставить. Сыворотка смерти не способна уничтожить тебя, зато я смогу. Официально мы не практикуем казнь, но я нарушу правила. Значит, Дэвид считает, что я собираюсь украсть сыворотку, с помощью которой они собираются осуществить «перезагрузку». Он ошибается. Стараюсь сохранять расслабленное и усталое выражение лица. Потихоньку озираюсь по сторонам, ища устройство, которое выпустит на свободу вирус. Я помню, как Мэтью описывал его Калебу в мельчайших подробностях: черный ящик с серебристой клавиатурой и синей полоской с написанным на ней номером модели. И я вижу его. Он стоит слева, у стены, совсем недалеко от меня. Но если я пошевелюсь, Дэвид меня убьет. Надо отвлечь его внимание. — Я вас раскусила, — говорю я, надеясь, что мои обвинения отвлекут его. — Вы санкционировали симуляцию атаки, и вы несете ответственность за смерть моих родителей. Моей матери. — Нет, — кричит Дэвид. — Я предупредил ее, но она не увела своих близких в безопасное место. Она меня не слушала, Натали всегда была дурой, которая стремилась пожертвовать собой ради общего блага. Поэтому она и погибла. Мрачно таращусь на него. Что-то промелькнуло в его остекленевших глазах, когда Нита сделала ему укол… — Вы любили ее? — выпаливаю я. — Она постоянно писала вам, а потом вышла замуж за моего отца… Именно поэтому вы заявили ей, что не хотите больше получать от нее никаких вестей. Дэвид застыл, как каменная статуя. — Я любил ее, — говорит он. — Очень давно. Вот почему он и приблизил меня к себе. Ведь я — часть Натали. У меня — мамины волосы и голос. А Дэвид потратил всю свою жизнь, цепляясь за свои чувства, а, в итоге, все потерял. Я слышу шаги. Солдаты. Отлично, как раз вовремя. Пусть вваливаются в зараженное сывороткой помещение, чтобы разнести вирус по Резиденции. Надеюсь, впрочем, что они подождут, пока не выветрится сыворотка смерти. — Моя мама просто понимала то, что недоступно вам. Делаю один шаг к черному ящику и продолжаю говорить: — Она научила меня настоящей жертвенности, основанной на любви, а не на отвращении к генетике другого человека. Жертва — необходимость, когда все другие варианты уже исчерпаны. Жертвуют ради людей, которые нуждаются в вашей силе, потому что они слабы. Запомните это, Дэвид. А я, в свою очередь, должна избавить мир от вас раз и навсегда. Я прыгаю к устройству. Раздается выстрел. Я не понимаю, куда попала пуля. В голове звучит голос Калеба, повторяющий код доступа. Трясущимися пальцами набираю его на клавиатуре. Пистолет снова дергается в руках Дэвида. У меня перед глазами снуют темные пятна, но я не останавливаюсь. Что за мука. Я падаю, но успеваю нажать зеленую кнопку. Помещение пронзает громкий сигнал, повторяющийся раз за разом. Чувствую, как кровь стекает по моей руки. У нее очень странный темный цвет. Краем глаза я вижу уходящего Дэвида. Я не могу поверить, что сделала это.Тобиас
Мы с Эвелин стоим у окна, плечом к плечу, наблюдая за снежной круговертью. Белые хлопья кружатся и оседают на карнизе. В мои руки уже вернулась чувствительность. Похоже, что наш мир еще не разрушился. — Я использую радио и войду в контакт с Маркусом, чтобы начать переговоры о мирном соглашении, — говорит Эвелин. — Я должен сдержать обещание, которое дал, — прикасаюсь к плечу Эвелин. Она мягко улыбается, а я ощущаю угрызения совести. Я не собирался торговать ее любовью ко мне. Я хотел предоставить ей возможность выбора. Трис права: когда вам приходится выбирать между двумя плохими вариантами развития событий, вы выбираете тот, который сохранит ваших любимых. Питер скорчился в коридоре, прислонившись спиной к стене. Он смотрит на меня, его темные волосы прилипли ко лбу. — Ты что, не «перезагрузил» ее? — интересуется он. — Нет. — Ясно, тебе не хватило смелости. — Чушь. Ладно, неважно, — качаю я головой и сжимаю флакон. — Ты еще не передумал? — Нет. — Ты мог бы просто постараться измениться, — замечаю я, — и принимать более взвешенные решения. — Угу, — ворчит он. — Но я не смогу. Точно. Менять себя трудно, это происходит медленно и, конечно, не за один день, а за длинную их череду. Возможно, источник проблем исчезнет лишь по прошествии времени. Питер боится, что впустую потратит все силы, а в итоге станет хуже, чем сейчас. И я отлично понимаю, что он чувствует. Страх самого себя и есть мой главный кошмар. Я помогаю ему подняться, сесть на диван и спрашиваю его, не хочет ли он поговорить напоследок. Нет. Трясущейся рукой он берет флакон и откручивает крышку. Жидкость почти переливается через край. Он осторожно нюхает ее. — А сколько я должен отпить? — спрашивает он, и я слышу, как стучат его зубы. — Не знаю, — отвечаю я. — Ладно. Ну… поехали, — он поднимает пузырек, будто салютуя мне. — Смелее. Он делает глоток. Мне становится холодно. — Эй, Питер, — кричу я, и мои слова превращаются в пар. Он стоит в дверях штаб-квартиры эрудитов, на его лице застыло непонимающее выражение. При звуке своего имени он удивленно поднимает брови и тычет пальцем себе в грудь. Мэтью сказал нам, что человек будет дезориентирован, но я не предполагал, что «дезориентирован» означает «глуп». Вздыхаю. — Да-да, ты. Иди сюда. Я не сомневался, что даже после того, как он примет сыворотку, я все равно буду видеть в нем новичка, ударившего Эдварда в глаз ножом для масла. Или того мальчика, который пытался убить свою подругу. Но реальность оказалась проще, чем я думал. Он просто лишился памяти. Потом мы втроем направляемся в парк Миллениум. Мы с Эвелин — впереди, а Питер следом за нами, как-то вприпрыжку, словно он маленький ребенок. Снег поскрипывает у нас под ногами. Мы приближаемся к гигантской скульптуре, в которой отражается лунный свет, а затем спускаемся вниз по лестнице. Эвелин берет меня за локоть, чтобы сохранить равновесие, и мы обмениваемся взглядами. Интересно, не нервничает ли она так же, как я? Здесь расположен павильон из двух стеклянных блоков, каждый, по крайней мере, в три раза выше моего роста. Тут мы и встретимся с Маркусом и Джоанной. Конечно, будем реалистами: и мы, и они вооружены. Они нас опередили. Маркус сразу целится в Эвелин. Я, на всякий случай, тоже навожу на него пушку, которую дала мне мать. Вижу очертания его черепа, редкие волосы и крючковатый нос, торчащий как клюв птицы. — Тобиас, — восклицает Джоанна. Ее красная куртка Товарищества присыпана снежинками. — Что ты здесь делаешь? — Пытаюсь предотвратить массовое убийство, — отвечаю ей. — Меня удивляет, что ты носишь оружие. Я киваю на характерную выпуклость в кармане ее куртки, в которой безошибочно угадывается контур пистолета. — Иногда необходимо идти на радикальные меры, чтобы поддержать мир, — произносит Джоанна. — Я считала, что ты, в принципе, с этим согласен. — Хватит болтать, — встревает Маркус. — Эвелин, выкладывай, что у тебя. Он явно сдал: осунулся и побледнел. Вокруг его глаз темнеют фиолетовые круги. Я вспоминаю о своем отражении в комнате страха. Я до сих пор нервничаю, что стану похож на отца. Даже сейчас, когда мама на моей стороне, о чем я всегда мечтал, когда был маленьким. — Да, — отчеканивает Эвелин. — У меня есть кое-какие идеи. Вам они понравятся. Я уйду в отставку и сдам оружие, которое мой народ не использует для самозащиты. Я покину город навсегда. Маркус хохочет. Не знаю, чего в его смехе больше: сарказма или недоверия. Будучи высокомерным и подозрительным, он в равной степени способен испытывать и то, и другое. — Дай ей закончить, — спокойно говорит Джоанна. — Взамен, — продолжает Эвелин, — вы не будете атаковать нас или попытаться захватить контроль над городом. Вы позволите тем, кто пожелает, уйти и начать новую жизнь в другом месте. А те, кто решит остаться, смогут свободно голосовать за новых лидеров и общественное устройство. И последнее. Ты, Маркус, не будешь иметь право претендовать на лидерство. Это — единственный, чисто эгоистический пункт мирного соглашения. Эвелин не способна смириться с мыслью, что Маркус вечно обманывает людей, следующих за ним. Я не спорю с ней. Джоанна молчит. Она зачесала волосы назад, и ее шрам теперь особенно заметен. Но так она выглядит сильнее — теперь она не прячется за завесой волос, скрывая свою сущность. — Нет, — отрезает Маркус. — Маркус, — произносит Джоанна, но он игнорирует ее. — Не тебе решать, Эвелин. — Прости, Маркус, — повышает голос Джоанна, — но то, что она предлагает, слишком хорошо, чтобы отвергать. Мы получаем все, что нам нужно, и без всякого насилия. — Я по праву являюсь лидером, — упирается Маркус. — Я… — Нет, — прерывает его Джоанна. — Это я — лидер верных. Или ты принимаешь условия Эвелин, или я объявлю всем, что ты не захотел поступиться своей гордостью и отверг мирный договор. Лицемерная маска невозмутимости пропадает, открывая нам его собственное злобное лицо. Но угроза Джоанны, ее угроза, высказанная безупречно спокойным тоном, явно на него подействовала. Он недовольно качает головой и смотрит в сторону. — Я согласна, — говорит Джоанна и направляется к нам, протягивая ладонь Эвелин. Моя мать стягивает перчатки, и они пожимают друг другу руки. — Утром мы должны собрать всех и объявить о новом плане, — говорит Джоанна. — Ты гарантируешь безопасность собрания? — Сделаю все, что от меня зависит. Я проверяю время. Уже прошел час после того, как мы с Амаром и Кристиной расстались у Хэнкок-билдинг. Следовательно, он уже должен сообразить, что вирус не распылили над городом. А может, и нет. Так или иначе, но я обязан сделать то, ради чего сюда пришел: разыскать Зика и его мать. — Мне пора, — говорю я Эвелин. — Я заберу тебя завтра после полудня. — Отлично, — кивает она и энергично растирает мои замерзшие пальцы, как делала всегда, когда я был ребенком. — Значит, ты опять покидаешь нас? — уточняет Джоанна. — Да, — заявляю я. — А тебе — удачи. Люди снаружи собираются вырубить город. Будьте осторожны. — Не волнуйся, — улыбается Джоанна. Чувствую на себе тяжелый, давящий взгляд Маркуса и заставляю себя посмотреть на отца. — До свидания, — кидаю я ему.***
Ханна, мать Зика и Юрайи, сидит в гостиной на кресле. Ее маленькие ступни не достают до пола. Ханна одета в рваный черный халат и тапочки, но у нее донельзя величественный вид. Оглядываюсь на Зика, который трет глаза кулаками, чтобы проснуться. Амар и Кристина обнаружили их вовсе не среди других революционеров возле Хэнкок-билдинг, а в их квартире над штаб-квартирой лихачей. Кристина догадалась оставить Питеру и мне записку с их расположением в нашем бесполезном пикапе. Питер сейчас ждет в новом фургоне, найденном для нас Эвелин, на котором мы и вернемся в Бюро. — Простите, — начинаю я, — просто ума не приложу, с чего начать. — Начинай с худшего, — отвечает Ханна, — например, с того, что случилось с моим сыном. — Он серьезно пострадал во время нападения. Был взрыв, а Юрайя находился слишком близко от него. — Боже, — восклицает Зик и начинает раскачиваться вперед и назад. А Ханна просто склоняет голову, пряча от меня лицо. В гостиной пахнет чесноком и луком, наверное, они недавно ужинали. Я оглядываюсь по сторонам. Напротив висит перекошенная семейная фотография: малыш Зик стоит рядом с матерью, на коленях которой балансирует совсем еще маленький Юрайя. У их отца — пирсинг: проколоты и нос, и ухо, и губы. Его смуглая кожа и широкая улыбка кажутся мне знакомыми — он передал свои черты обоим сыновьям. — Он находится в коме, — выдавливаю я. — И… — И он не собирается просыпаться, — заканчивает за меня Ханна. — Да, — киваю я, — и я хочу забрать вас. Вам надо принять насчет него решение. — Решение? — вскакивает Зик. — Ты имеешь в виду, отключать его или нет? — Зик, — властно кивает головой Ханна, и тот снова садится на диван, почти утопая в подушках. — Конечно, мы не собираемся поддерживать в нем жизнь таким способом, — изрекает она. — Он бы этого не захотел. Но обязательно поедем повидать его. — Понятно, — говорю я. — Но есть кое-что еще. Нападение являлось… восстанием, в котором участвовали многие из людей, живущих в тех местах. И я тоже. Опускаю голову и сверлю взглядом пол, уставившись на трещины в половицах. Но они молчат, и я продолжаю: — Зик, я не выполнил обещания. Я не присматривал за ним так, как был должен. Прости меня, Зик. Решаюсь, наконец, поднять на него глаза. Он рассматривает пустую вазу на журнальном столике. На ней — рисунок из бледных роз. — Думаю, нам нужно некоторое время, чтобы привыкнуть, — подает голос Ханна и откашливается. — Но сегодня мы возвращаемся в Резиденцию, и вам надо пойти с нами, — вздыхаю я. — Хорошо. Подождите нас снаружи, мы будем готовы через пять минут. В мрачном молчании мы медленно едем назад. Луна то исчезает, то снова появляется из-за туч. Машина подпрыгивает на кочках — крупные белые хлопья вихрем проносятся в свете фар. Интересно, может, Трис тоже сейчас смотрит в окно, наблюдая за поземкой, которая несется по бетону и заметает самолеты? Может, там все же лучше, чем в городе? — Значит, ты сделал это? — шепчет мне на ухо Кристина. Я киваю, а она чуть прикрывает лицо ладонями. Знаю, что она чувствует себя, наконец, в безопасности. — А тебе удалось привить свою семью? — спрашиваю я. — Ага. Мы нашли их вместе с верными, в Хэнкок-билдинг, — отвечает она. — Но время «перезагрузки» уже прошло. Наверное, Трис и Калеб успели. Ханна и Зик о чем-то потихоньку переговариваются. Похоже, новый странный мир удивляет их. Амар периодически оглядывается на них и вводит обоих в курс дела. Меня несколько напрягает то, что он отвлекается от дороги, и я стараюсь не обращать внимания на приступы паники и сосредоточиваюсь на снегопаде. Я всегда ненавидел пустоту, которую приносит с собой зима: бесцветные пейзажи и совершенное отсутствие разницы между небом и землей. Деревья, превращенные в скелеты, и город, напоминающий пустыню. А если в этом году я смогу полюбить зиму? Мы быстро проезжаем сквозь ворота в заборах Резиденции и тормозим около задних дверей. Охранники куда-то запропастились. Вылезаем из пикапа, и Зик подхватывает мать под руку. Когда мы заходим в здание, понимаю, что Калеб справился — нигде нет ни души. Вероятно, местных удачно «перезагрузили». — Куда они подевались? — изумляется Амар. Мы шагаем мимо покинутого КПП. За ним я вижу Кару. Ее лицо в синяках, на голове — повязка. Она очень встревожена. — Что случилось? — спрашиваю я. Кара только склоняет голову. — Где Трис? — продолжаю добиваться от нее ответа. — Тобиас, всё хорошо, — её голос как-то странно дрожит. — Кара, что стряслось? — кричит Кристина. — Трис отправилась в Оружейную Лабораторию вместо Калеба, — начинает Кара. — Она пережила сыворотку смерти и сумела активировать сыворотку памяти, но в нее стреляли, и её ранили в плече. И я сам понимаю, что Трис, разумеется, отпихнула Калеба и бросилась в Лабораторию.Тобиас
Пока мы идём к палате, в которой находится раненная Трис, я вспоминаю всё от нашей первой встречи до этого момента. Когда ее тело первый раз коснулось сетки, все, что я увидел, — это серое пятно. Я перетащил ее через край. Ее рука была маленькой и теплой, а затем она встала передо мной — невысокая, тоненькая, самая обычная и вроде бы ничем не примечательная, за исключением одного. Она прыгнула самой первой. Даже я этого не сделал. Ее глаза были решительными и настойчивыми. Такими красивыми.Тобиас
Но в самый первый раз я заметил ее в коридорах школы. Потом — в день похорон моей матери. И еще в секторе альтруистов. Огонь, пылающий настолько ярко, не может угаснуть.Тобиас
Войдя в палата у увидел её. Мою любимую Трис. Её глаза блестят, как всегда. На щеках — румянец. — Трис, — говорю я, — ты наша героиня. То, что всё наладится в скором времени — твоя заслуга. Она лишь улыбнулась мне в ответ. Эксперимент завершен. Джоанна провела успешные переговоры с правительством, что позволило бывшим членам фракций здесь остаться, объявив о самоуправлении в рамках общенациональных законов. Отныне любой желающий сможет присоединиться к ним. Теперь Чикаго — еще один город, вроде Милуоки. Но он станет единственным мегаполисом в стране, которым будут управлять люди, не верящие в генетические повреждения. Своего рода рай. Мэтью сообщил мне кое-что. Он надеется, люди из Округи постепенно переселятся сюда, заполнят пустующие дома и заживут более-менее благополучно.Эпилог
Тобиас
Два с половиной года спустя Эвелин стоит на обочине. На дороге виднеются глубокие колеи — следы от машин, снующих из города в Округу и обратно. Еще встречаются отметины от автомобилей сотрудников бывшего Бюро. Мы с Трис сидим в машине и ждём её. Эвелин машет мне рукой, забирается в пикап, целует меня в щеку, — я не сопротивляюсь. — Привет, мам. — Привет, Тобиас. Привет, Трис. — Доброе утро. По тому договору, который мы предложили более двух лет назад Джоанне, Эвелин должна была покинуть город. Теперь ей можно вернуться домой. Чикаго преобразился. Да и Эвелин выглядит куда моложе, ее лицо округлилось, а улыбка стала уверенней и ярче. — Как дела? — спрашивает она. — Ничего, — отвечаю я. — Сегодня мы собираемся наконец переехать в новый дом. На заднем сиденье лежат некоторые вещи. Настало время сделать, пусть и крошечный, но шаг вперед. Эвелин озирается по сторонам. Посевы, которые когда-то ограничивались лишь областью вокруг штаб-квартиры Содружества, разрослись. Пышная сочная зелень простирается вокруг всего города. Иногда я скучаю по безлюдной и пустынной земле, но сейчас мне нравится ехать между рядами кукурузы или пшеницы. Я вижу людей, проверяющих почву портативными устройствами, разработанными учеными. Все одеты по-разному: кто в красное, кто в синее, кто в зеленое или фиолетовое. — Каково жить без фракций? — интересуется Эвелин. — Очень обыденно. Мы с Эвелин направляемся в нашу с Трис квартиру, расположенную в доме к северу от реки. Она находится на одном из нижних этажей, но через широкие окна просматривается большая часть города. Я из первых поселенцев в новом Чикаго, поэтому у меня имелась возможность выбирать свое будущее жилище. Зик, Шона, Кристина, Амар и Джордж поселились в Хэнкок-билдинг, Калеб и Кара заняли квартиры рядом с парком Миллениум. Я приехал сюда, потому что здесь очень красиво. Есть и другая причина: это место — вдалеке от обоих моих старых домов. Кроме того, Трис была не против поселится здесь. — Мой сосед — историк, он из Округи, — поясняю я, роясь в карманах в поисках ключей. — Он называет Чикаго «четвертым городом». Когда-то, давным-давно Чикаго был уничтожен пожаром, потом — Войной за Чистоту… Затем он превратился в гигантский эксперимент, а теперь мы пытаемся возродить здесь поселение. — И ещё небольшое заявление. Скоро ты станешь бабушкой. Ну, вернее только через 8 месяцев… — я не успел договорить. — О, боже, что же вы раньше молчали? Это ведь чудесно, — было видно, что Эвелин переполняют эмоции. А на лице Трис появилась широкая улыбка. Раньше они не особо ладили с моей матерью, но теперь, теперь мы одна семья.***
Спустя еще два годаТрис
Тобиас и наш полуторагодовалый сын Эндрю играют на улице. Я теперь мама и любимая жена, поэтому вновь приходится браться за готовку и уборку, как в те времена, когда я жила с родителями в Альтруизме. Я не могу поверить, что столько пережила, но теперь я счастлива. В детстве я была убеждена в том, что каждый из нас может сломаться в любую секунду и никто не избежит повреждений. Но теперь я узнала, как это исправить: мы просто чиним друг друга.