Runway

Однажды взял в руки штурвал, и другой жизни не выбрал. Небо серое, дымное всегда следом, за плечом, вместо второго пилота. Не физика, не интуиция — ощущение. Рекорды бил, машины растворяя росчерками металла, гулом атмосферы и турбин. Когда закончились чужие — бил свои, потому что никто другой так не летал. Уходил во внеземелье дальнее, бесцветное, и небо за ним плыло, в глазах оставалось сизым, пепельным. Знал, что когда-нибудь не доживёт, отсечку свою в двадцать надел браслетом на запястье. Жизнь любил, жить любил, по краю жил и за край себя выбрасывал, на сколько силы хватит. Оставаться пытался, не смог — на жизнь ради времени разменять жизнь ради жизни. Дом несбыточный рисовал в перегонах, улыбался и стирал карандашные линии. Сам это себе выбрал, не жалел. Рисовал взлётные полосы и красил их грунтом чужих планет. Небо в прорехах рисовал и лица в них вписывал. Листы оставлял забытыми в карманах и шкафах. Улыбался мягко, сдержанно, руки пожимал, когда встречали радостно и гордо. Землю помнил пылью, горячим асфальтом и ветром. Запахом едкой мяты, унимающим кровь. Улыбался открыто, честно парню, который вместо того, чтобы про небо слушать, в небо смотрел. Гашетки выжимал и видел свои движения в других руках. Держать не пытался, говорил: выбирай сам. Не вёл, не бросал, небо пополам делил. Улыбался горько, упрямо в ответ, головой качал всем, кто пытался сберечь, не понимая: без неба беречь будет нечего. Объяснять дважды не пытался, отпускал. Уходил ровно, туда, куда шёл. Не искал ни себя, ни место, ни дело, не доказывал никому, не гнался. Жить не умел иначе, быть не умел. Пальцы железом в кулак складывал. Коридоры тёмные, лица чужие, голоса резкие не помнил. Умереть не боялся, никогда не боялся. Помнил знакомые руки, испуганные глаза, плечи ссутулившиеся не учёных — старика и мальчишки, за ним стоявших. Боялся умирать вторым. Думал, горько усмехаясь: учили слушать и верить, учили незаменимое компенсировать, учили быть смелыми и стойкими, учили находить выходы… не научили спасаться бегством, паническим стремительным бегством. А зря, зря. Места не знал, дороги, звёзд чужих, невидимых. Время не знал, считал шаги и вдохи. Себя не знал, выжить старался не из желания, из потребности быть. Лица полустёртые с бумаги видел. Чужой рукой чужие рычаги дёргал, координаты вводил — цифры ниткой перед глазами вились. Глаза закрывал. Отражение в стекле не смотрел, мимоходом усмехался криво, незаметно. Был с небом — стал сталью. Движением резким, безостановочным — либо вперёд на инерции, либо сорвёшься. Чтобы хватило предела, чтобы некогда было понять: живой ли ты ещё, ты ли ты ещё? До хрипа лёгких, до гула с дрожью в мышцах, до крови на губах… устал. Улыбался, шутил. Говорил спокойно и твёрдо, говорил осторожно и нежно, говорил честно, но мягко. Говорил другим, что хотел бы сказать себе. Оставался один, молча. Руки опускал, прогорая каждый раз. Себе самому смеялся: посмотри, как живут, свой путь, хорошо бы забыть хоть треть. Тоску угрюмую, привычную за тёмной серостью в глазах спрятал. До сорванного голоса, до нудной тяжести, голову давящей, до глухого нервного стука под пальцами устал притворяться, что не устал. Умел летать — научился драться. Убегать так и не научился. Глаза открывал и бился. За жизнь, за небо мирное, за собственный выбор, с врагами, со злостью, с отсутствием себя. Глаза открывал, и свет яркостью резал, хлестал по вискам к затылку. Боль гнал по спине, по рукам в пальцы, и железо наливалось жгучим чужим фиолетовым. Глаза открывал и видел тёмные стены и странные маски, дюны ночные, слишком близкие, взгляд прямой и упрямый, потолок каюты, мальчишку падающего и пол с кровью под коленями, пустоту звёздную, слишком бесцветную, небо нестерпимо-синее. Глаза открывал и думал: хорошо бы уже уснуть, и проспать бы, просто проспать всё, без снов. Таблички — имя и миссия, без дат — в стену сливались монолитную, пёструю чужими лицами. Свою нашел с краю, фотографию не узнал. Другую, без миссии, с датой одной на всех, хотел бы не найти вовсе. Глаза открывать устал, в двадцать пять седой и дважды мёртвый. Думал, что не прав. Небо тёмное ливнем в глаза заливалось. Земля встречала песком мокрым и стеклянным крошевом. Земля встречала грустью и теплой тяжестью рук на плече. Земля встречала взлётной полосой.

Мы верили чужим словам, Пытались сами делать чудеса, А получались только дети да война, Смеются и рыдают небеса. Lumen «Небеса»