Haunted

      Над рекой занимался тихий рассвет. Феликс встречал его, стоя (или, точнее, сидя) в дозоре, сжимая в руках согревающий амулет и улыбаясь. Ему нравились мягкие розовые краски, разливающиеся по небу, величественное сияние поднимающегося солнца, стрекотание сверчков в траве и просыпающиеся поутру птицы. Он поэтому и любил быть в дозоре с полуночи, чтобы сначала слушать тишину ночи, а потом наблюдать медленное пробуждение природы.       За все эти годы он видел все это не раз — но ни разу толком не прочувствовал. Ни разу не понял, насколько хорош и прекрасен мир вокруг.       Но все муки стоили того, чтобы наконец это понять.       За последние месяцы с Амеллом много чего случилось. Он навел шороху в нескольких эрлингах и баннорнах, заодно отметив все потенциально интересные для будущего шантажа сведения. Полностью истребил две банды малефикаров, отказавшихся сдаваться храмовникам, и благополучно обезвредил еще пять. Впервые после боя с Матерью спустился на Глубинные тропы. В одной из схваток с порождениями тьмы получил очень болезненную рану в бедро, грозившую навсегда оставить его хромым — хорошо хоть благодаря своевременной помощи и своим навыкам все обошлось — и обзавелся двумя мужественными, но все же шрамами на лице.       Но — и это, пожалуй, было главное — Феликс никогда не чувствовал себя таким свободным. Сначала он искренне не понимал, почему: он ведь продолжал быть Серым Стражем со скверной в крови, выполнял приказы Командора, делал свою работу. Но затем до него дошло: изменилось что-то внутри.       Он многого о себе не знал. Что он слезлив до крайности, но при этом смеется с большим трудом; что не церемонится с другими, но при этом физически не способен причинить вред ребенку; наконец, что ему нравится розовый цвет, нежные мелодии и истории о чужих семьях. И что у него внутри намного больше чувств и эмоций, чем он считал. Амелл словно бы заново знакомился с собой, пытаясь понять, каково это — жить свою жизнь так, чтобы нравилось. Еще полгода назад он счел бы саму эту мысль абсурдной и поставил во главу угла ненавистный долг. Теперь же Феликс вынужден был признать, что дураком его называли вполне заслуженно.       Признать это сейчас оказалось довольно легко.       Амелл впервые за много лет обратил внимание на двадцать первый день царепути: это был его день рождения. Свое двадцативосьмилетие он отпраздновал с помпой, найдя на деревенском рынке добротный олений окорок и приготовив из него жаркое уже в лесу. Феликс не любил отмечать свои дни рождения после того, как его забрали из семьи, и даже забавные поздравления Адвена не слишком-то его радовали; теперь же он наслаждался тишиной и спокойствием (ну и тем, что ему ни с кем не надо делиться вкусной едой). На мгновение захотелось, чтобы кто-то был рядом. Адвен, Мара, Лелиана, да пусть даже Асаара… но тоска была недолгой. Все равно они скоро снова встретятся. Может быть, даже с Лелианой. Амелл снова возьмет ее за руку, извинится за то, что долго не писал — ну и еще за много что, услышит ее чарующий голос с акцентом… это все будет.       Глядя на разливающиеся по небу розовые краски заката, Феликс даже не сомневался: все в его жизни обязательно будет. И не «вселенская жопа», как порой шутил Сурана, а хорошо. Все оказалось намного проще и яснее, чем думалось раньше — и теперь наконец было понятно, как стоит жить.       Проводив взглядом уходящую ночь, Амелл расправил плечи и похлопал рукой по соседнему спальнику:       — Лектра, просыпайся. Выдвигаемся после завтрака.       — Да, сер.       Их путь лежал в Башню Бдения.       Теперь Феликс уже не боялся туда вернуться — и даже привести нового рекрута.       Уж если его там вытерпели и смогли наставить на путь истинный, то стерпят и малефикара. В конце концов, Адвен сам этого хотел.       Улыбнувшись этой мысли, Амелл принялся собирать завтрак.