Белая Пристань

*** — Спасибо, мы приедем. Максим нажал кнопку отбоя, положил мобильный на стол и потер переносицу, прикрыв глаза. Внутри болело. Нет, не сердце. Да, он ходил к кардиологу. Иногда он думал, что это душа. А потом резко отбрасывал от себя эту мысль. Это не существенно. Пора было собираться. Горький встал, подошел к неплотно прикрытой двери, на которую был наброшен мягкий фланелевый халат с пурпурными цветами, и постучал. — Милая, нам пора. *** — Рад видеть вас обоих, — главный врач «Белой пристани», клиники для душевнобольных, Теодор Драйзер, пожал руку вошедшему в кабинет Максиму, поприветствовав его спутницу кивком и теплой улыбкой. — Прошу вас, присаживайтесь, — он кивнул на стулья, сам расположившись в кресле рядом с большим окном. Заснеженные крепкие ели любопытно тыкали своими пушистыми лапами в стекла, как бы маня к себе, под тусклое январское солнце, проглядывающее сквозь серую пелену на небе, под колючие снежинки, попадающие за шиворот от ветра, под свежий воздух, забивающийся в горло при резких порывах. — Я хотел бы посмотреть условия, вы же понимаете, — Максим постучал пальцами по столешнице. Несколько тактов. Там-пам-пам, там-пррам-пррам. — Конечно, — Драйзер кивнул, нажал на кнопку селекторного вызова и снова обратился к гостям. — Если хотите, можем прогуляться вместе, сразу ознакомитесь. — Все вместе? — для Горького уточнение имело первостепенное значение. — Нет. Думаю, мисс Дюма справится тут и без нас. — Хорошо. *** Светлые коридоры, кадки с растениями, двери — много дверей, люди — много людей, запахи — много запахов самых разных. Пахло обедом, вовсе не противно, как принято считать, зная все предрассудки о больничной еде. Тонко, чуть уловимо — спиртом возле процедурного кабинета. Запах средства для мытья стекол. Страх. Последний не имел запаха, но очень тонкой нитью вплетался в сознание, заставляя на доли секунды замирать что-то там, внутри. Болело, конечно. Нет, точно не душа. Душевнобольные — они же не такие. Вон они — вокруг. — Условия в нашей клинике одни из самых лучших в стране. С пациентами работают прекрасные специалисты, они получают высококлассное лечение и своевременную помощь в экстренных ситуациях. Экстренные ситуации... Максим невольно поморщился. Они с Драйзером медленно шли по коридору отделения общей терапии — для больных с общественно-безопасными диагнозами. Первый этаж небольшого, похожего на большой гриб-дождевик, заснеженного здания. Второй был занят отделением для буйных. Что на третьем — Максим не знал. — Режим ухода за каждым пациентом устанавливается индивидуальный. По желанию родственников назначают суточную сиделку, — Максим украдкой наблюдал за Драйзером. Выглядящий немного старше своих лет, — Горький знал, что ему сорок три, — он чуть сутулился, бросал внимательный взгляд на каждого из пациентов, встречавшегося им по пути, держал руки за спиной и периодически убирал с лица спадающую на глаза белую прядь. Может покрасил, а может, и седой. — Для посещений предусмотрены определенные часы — режим, вы понимаете. Но, как я уже сказал, все индивидуально. Не хотите взглянуть на палату? Максим кивнул и проследовал за Драйзером, толкнувшим одну из дверей. — Добрый день, господин Дон! — Горький от неожиданности повернулся чуть резче, чем это допускали приличия. Вот уж не думал он, что доктор поведет его в комнату, где уже есть пациент. А на кровати действительно сидел молодой парень. Он поднял на них внимательный взгляд, кивнул и вновь склонился над стулом, который он поставил перед кроватью, используя в качестве импровизированного стола. Само сидение стула покрывала газета, а на ней располагались множество отрезков картона, фанеры, клей, ножницы, нитки... — Дон Кихот — наш мастер. Он занимался авиамоделированием, так что на Рождество радует нас новыми поделками, — Драйзер говорил тихо, так, чтобы слышал только Максим. А до Горького истинный смысл фразы дошел только через несколько мгновений. — На рождество? Радует? Сколько уже он здесь? — Три года. Врач хрустнул пальцами. — Авиакатастрофа. Сильнейшее расстройство психики. Теперь он мастерит самолет, который не будет падать. Максим смотрел на парня. Палата действительно была хорошей. *** — Не хотите взглянуть на питание? — Максим кивнул. Комнату Дона они уже покинули, но ощущение безнадежности нарастало с каждым шагом. Было душно — ему всегда становилось душно в этих больницах. Хотелось на улицу, к хитрым любопытным елкам, чтобы снежинки сыпали. Чтобы ветер глотать. — Добрый день, леди Мэри! — Драйзер поприветствовал высокую, статную темноволосую женщину, только что появившуюся из дверей с надписью «Ординаторская». Максим мимоходом отметил, какие у нее красивые руки — чуть полноватые, с длинными острыми ногтями, покрытыми темно-вишневым лаком. Этими ногтями она пыталась на ходу раскрыть большую сумку и положить в нее неведомого содержания пухлую черную папку. — О, здравствуйте, Теодор, — женщина улыбнулась, принимая помощь от Максима, неожиданно решившего поддержать несговорчивый баул, чтобы можно было открыть молнию. — Леди Мэри — мой заместитель по хозяйственной части. — Очень приятно, — едва заметно Горький улыбнулся. — Взаимно. Надеемся, что вы остановите свой выбор на нашей клинике, а мы, в свою очередь, постараемся обеспечить самый лучший уход, — голос у нее, однако, был не мягкий и грудной, а вполне командирский. Максим в очередной раз напомнил себе, что внешность обманчива. — Если вы торопитесь, то просто оставьте отчет на моем рабочем столе, я позже посмотрю, — Драйзер кивнул на папку в руках женщины. — Хорошо, я так и сделаю, — она уже было попрощалась и собралась идти, как вдруг обернулась. — Вас не было сегодня на месте... Они опять приходили. Горький бросил быстрый взгляд на главврача, а тот, в свою очередь, тяжело вздохнул и покачал головой. — Мы делаем все, что в наших силах. Леди Мэри кивнула и отправилась дальше по коридору, дробно стуча каблуками. А Драйзер, словно с трудом выталкивая слова, заговорил. — Они — это женщина с дочерью, семья Есениных. Приходят к отцу семейства — Жукову. Афганистан... Война не осталась где-то там, в далекой стране талибов и самого большого производства героина, она осталась в нем. Его жене, урожденной Есениной, пришлось снова взять девичью фамилию — на работе пополз слушок, и коллеги начали косо смотреть. Не у всех родственники находятся в подобных заведениях, ничего удивительного. Мало кто осознает тонкую грань между психическим расстройством и душевной болезнью. А дочка у них такая симпатичная, серьезная... Вера. Ее мама как-то сказала, что имя она выбирала в период особо тяжелого приступа мужа. Но вы не волнуйтесь, он на втором этаже. Максим кивнул. Конечно, он не боялся. Лекарства ему, срочно. Чтобы не болело. — Идемте. *** Действительно, они же на кухню шли. Максим огляделся. Чистое и светлое помещение, жар от плиты и множество разных кухонных приспособлений, о назначении которых стоило только догадываться. — Достоевский, друг мой! — Драйзер широко улыбнулся, увидев невысокого паренька, сосредоточенно колдующего над большой кастрюлей с неизвестным варевом. Пахло вкусно. — Теодор, вот сюда ты редко заглядываешь. Тоже молодой совсем... Максим никак не мог взять в толк, что тянет в подобные заведения совсем юных, еще неокрепших психически, особ. Достоевский, видимо, заметив что-то во взгляде Горького, лишь мягко улыбнулся. — Здравствуйте. Не смотрите так на мой возраст — работая в Красном Кресте, я помогал в заведениях намного хуже этого. «Белая пристань» — отличное место для лечения. Я бы сам не отказался здесь полежать, отдохнуть. Он рассмеялся, а Максим подумал, что надо быть либо абсолютно чокнутым, либо слишком добрым. Впрочем, между этими понятиями он невольно ставил знак «равно». Но, стоило отдать должное этому кудрявому мальчишке, питание действительно было на высшем уровне. *** Максим уже не сомневался, что клиника действительно соответствует заявленному уровню. Однако по извечной привычке досконально изучать все мелочи, упрямо следовал за Драйзером. А «Белая Пристань» понемногу открывала перед ним тайны своих заводей. — Гюго! Они проходили по длинному коридору, соединяющему основное здание клиники с подсобными — спортивный зал, бассейн и библиотека находились в другом крыле. — Я! — бодро откликнулся мужчина в светло-голубой форме, спрыгнув с подоконника. Один из санитаров, понял Максим. — Я же тебя предупреждал, что подобное поведение подает плохой пример пациентам, — Драйзер укоризненно смотрел на него исподлобья. Однако Гюго такие нравоучения не смутили. — Извините. Мне всегда казалось, что больным нужно немного расслабляться. Они же не в церкви на исповеди, где даже регламент одежды существует. Горького тянуло улыбнуться. Какой самоуверенный парень. — У нас учреждение лечения, а не расслабления. Хочешь расслабляться — после работы, — холодно отрезал Драйзер, метнув острый взгляд на санитара. Максим подумал, что подобные разговоры между ними были уже не раз и не два. Странно, что нахальный работник до сих пор не вылетел из клиники. Хотя, возможно, именно потому и не вылетел. — Да и пациентов тут нет никого, — Гюго насупился. — Да уж. Максим повернулся туда, куда указал Драйзер, и заметил весьма странную парочку — двух абсолютно одинаковых мальчишек, один из которых тащил другого за руку, а второй упирался и вырывался, но не особо активно, все равно продолжая идти за... ну, братом, конечно же. — Наполеон, Бальзак... — как-то странно горько протянул врач, устало вздыхая. А Максим чувствовал, как по спине пробегает холодок. Замерзшей лаской он взметнулся на шею и заставил легкий пушок у линии роста волос чуть приподняться. В абсолютной тишине двое мальчишек проследовали мимо взрослых, абсолютно не обращая на них внимания, словно не видя. Как будто они были в одной реальности, в которой настоящим было только направление и ощущение чужой руки рядом, а врач, санитар и гость — в другой, которой никогда не понять их маленького мира, поделенного на двоих близнецов. — Что с ними? — в горле пересохло, вопрос прозвучал глухо. Максиму было откровенно жутко. — Отец на их глазах убил мать. Напился, начал раздражаться, орать... А потом начал бить жену. Наполеон, как нам удалось узнать, все это время зажимал Бальзаку уши, чтобы тот не слышал. Когда их мать умерла, уже приехала полиция — вызвали бдительные соседи, которые услышали крики. Мальчишки остались живы, но от шока оба онемели. Гюго молча смотрел вслед парочке. — Я пойду посмотрю за ними, — он быстро отправился в сторону библиотеки. — Они много читают. Такие... умные мальчики. Внутри уже не болело. Казалось, что эти мальчишки выдавили наружу все, что мешало раньше. А может там просто остались одни угли. Интересно, а что осталось у них? *** — А вот это — наша местная достопримечательность, — Драйзер гордо улыбнулся, обводя руками большой зимний сад, заставленный множеством самых разных растений — от крохотных кактусов, до огромных, сплетающихся в арки, неизвестных деревьев. Да, посмотреть действительно было на что. Максим подумал, что это, наверное, как раз то, что необходимо было бы лично ему — отдых в компании растений. Снять стресс, лежа на диване с книгой — отличное лекарство от многих болезней. Диван был занят. — Габен, здравствуй. Лежащий глубокомысленно почесал нос, отложил книгу и только после этого священнодейства удостоил главврача взглядом. — Где Гексли? — сразу перешел к делу Теодор. Да, сразу видно, что беспокоиться за Габена смысла не было, а вот неизвестный Гексли внушал сосредоточенному Драйзеру определенный трепет. — Пошел на обед, где же еще, — пожал плечами Габен. — Обещал принести мне сюда, но что-то, боюсь, придется мне довольствоваться следующим приемом пищи. — А ты почему не пошел с ним? — А мне и тут хорошо. «Я отдохнуть от него хочу!» — явно читалось в глазах Габена. У Максима нервно дернулась бровь. Что же это за Гексли? — Хорошо. Мы пойдем тогда. — Да... — донесся немного рассеянный ответ с дивана, а Горький уже чувствовал, как его ненавязчиво подталкивают к выходу. — Простите, но встреча с Гексли — выше моих сил, — нехотя признался Драйзер, когда они отошли подальше от зимнего сада. — А что с ними? Мне показалось, что Габен абсолютно здоров. — А он и здоров, — кивнул Драйзер. — У него диагноз — переутомление. Максим даже не стал спрашивать дальше. *** Коридор скользил под ногами. Максим уже увидел все, что хотел, и еще больше — чего не хотел. Усталость обрушилась на плечи, заставив его ссутулиться. А Драйзер, глядя на все это, казалось, посуровел. Горький немного ему завидовал — он вполне оправданно считал себя сильным человеком. Однако никогда бы не смог работать в подобном месте — моторчик внутри бы просто перегрелся, не выдержал скопления эмоций. А Драйзер — ничего, держится. Через себя пропускает, как проводник, вот и все. — Я думаю, остались лишь формальности, — они тихо беседовали, возвращаясь в кабинет главврача. Максиму хотелось поскорее все закончить. — Я готов положиться на вас и подписать договор. — Это не займет много времени, — кивнул Теодор. — Страховка входит в стоимость, так что никаких дополнительных трат вам не предстоит, а лечение, входящее в комплекс услуг, будет на самом высоком уровне. — Я... Они проходили около лестницы. Сирена резанула по ушам, заставив вжать голову в плечи и схватиться за голову. Драйзер пришел в себя мгновенно. — Санитары! А со второго этажа, легко перепрыгивая ступеньки, слетел совсем невысокий парнишка. Тощий, с темными волосами до плеч. Он поскользнулся на нижней площадке, зацепился за перила, вскинул глаза, и в этот момент Максим поймал его взгляд. — Санитары! Двое высоких, спортивного телосложения мужчин уже бежали к ним. Парнишка же, коротко взглянув в их сторону, метнулся в другой конец коридора, улепетывая, что было сил. — Сестра, немедленно, три кубика! Сирена разрывалась, Драйзер орал, персонал метался... Максим уже не старался что-либо разобрать в этой какофонии. Вдруг внезапно верещание прекратилось. Тишина наступила настолько резко, что оглушила Горького, он невольно поднес руки к ушам. — Господи, почему всегда так... — главврач, казалось, постарел за один раз лет на десять. — Пойдемте. Прошу извинить нас за этот инцидент. — Что это было? Кто это был? — Максиму нужны были ответы. Здесь, немедленно, сейчас же. — Гамлет. Единственный, лечение которого не поддается прогнозированию. — Что с ним случилось? — Заживо похоронили. Горькому показалось, что заранее забравшаяся на загривок ледяная ласка душит его своим хвостом. — Как?.. — только и вырвалось у него. — А вот это нам неизвестно. Связали и похоронили заживо. А нашла его собака охотника под утро. Каким-то образом он умудрился в связанном состоянии пробить себе брешь для воздуха. — А наказание? — Какое наказание? — повернулся к нему Драйзер. — Кого наказывать? Да мы ни слова не смогли из него вытянуть. Единственное, что остается — проводить курс общей терапии и следить, чтобы он не сбежал и не вскрыл себе вены. После пережитого Гамлет хочет только одного — умереть. Вы бы видели, какое счастливое у него было лицо, когда он в первый раз добрался до ножа... Поэтому теперь он в буйном. Но может сбежать. Опасно это, впрочем, только для него одного. — У вас все буйные бегают спокойно? — Нет, только он. Да вы его видели. Впрочем, да, видел. Корить доктора не за что. *** — Надеюсь на вас, — Максим быстро поставил последний росчерк и протянул договор Драйзеру. — Мы сделаем все, что в наших силах. Ваша сестра непременно поправится. Максим вздохнул. Родители погибли, а Скарлетт в тот день осталась дома. Автокатастрофы — обыденная трагичность нашей жизни. Кто бы мог подумать, что способом ее успокоения станут азартные игры? Девушка играла, выигрывала и проигрывала, почти ночевала в казино и вгоняла брата в сумасшедшие долги. И каждый раз попытки с ней поговорить оканчивались скандалами и замкнутостью. Общим решением было лечение в клинике. Остатками трезвого разума Скарлетт понимала, что дольше так продолжаться не может. Из обеспеченных они с братом превратятся в малоимущих. — Тогда мне пора. Оставляю ее на вас, а завтра приду проведать. Максим поднялся, Драйзер тоже. Пожали друг другу руки и разошлись. Горький шел к автомобилю и думал, что его боль внутри — всего лишь котенок, который трогает легкие мягкой лапой. Ничтожная часть, обрывочное воспоминание по сравнению с одиноким путем Наполеона и Бальзака, по сравнению с пустыми глазами и кривой ухмылкой Гамлета. Они не жаловались. Просто у каждой боли есть предел, после которого уже перестаешь чувствовать. Драйзер смотрел в окно на еловые лапы. И плакал.